Текст книги "Нойды. Белая радуга"

– Вы вырвали клок из овчины. Это могла быть одежда, ну по расположению-то?

– Не знаю, – пробормотал Редкий. – Если одежда, то где тогда его голова была? Или это капюшон такой, из овчины? Может, было два карлика под шкурой или очень большая собака, ею накрытая. И мокрая, воняла. Я только не понял, как она… как это несло ребенка. И откуда взялось.

– Мелодию насвистеть можете? – тоном полной безнадежности спросил человек.

Эдик покачал головой и ощутил, как мурашки снова побежали от затылка по позвоночнику.

– Я ее вначале помнил, а потом отвлекся, и как-то из головы прочь. Но я потом вспомню, буду под руками диктофон держать.

– А была ли мелодия? Может, тот, под шкурой, просто дышал тяжело или ребенок скулил?

– Была, – заверил Редкий. – Тихая, но жуткая какая-то… даже не знаю, как объяснить.

– Инструменты какие исполняли? Или ее голос выводил?

Эдик зябко поежился:

– Не понял я, правда. Как будто… ну как если бы птица говорящая мелодию заучила. Неправильно как-то. Неестественно. А почему вы все-таки его не поймали?

«Миксер» вроде как собрался вспылить, но вместо этого лишь покачал головой. И провел пятерней по волосам, машинально зачесывая их набок.

– А на камерах?

– Ничего на камерах. – Вдруг стало ясно, что человек с половиной уха устал еще больше, чем он. – Но это наша проблема, э-э-э, Эдуард. Вы со своей задачей справились отлично, позаботились о ребенке и даже почти схватили злоумышленника. – Кривая улыбка дала понять, что так он шутит. – А теперь отправляйтесь домой отдыхать.

– А что дальше будете делать? – встрепенулся Эдик.

С детства он при любой вариации фразы «иди спать» моментально делался бодрым и полным сил.

– Ну попытаемся схватить его на следующую ночь, если он свои скверные делишки в вашем парке еще не закончил.

– Мой пост останется прежним?

Человек вдруг перегнулся через стол и неловко ребром ладони похлопал Редкого по плечу.

– Давай, дружок, дуй домой, ты и сам пока не понял, как сильно вымотался. На следующую ночь мы найдем свежих людей, да побольше, чтобы закрыть все прорехи.

– Я тоже могу! – запротестовал Эдуард, пораженный в самое сердце такой несправедливостью. Его, единственного, кто хоть что-то сделал этой ночью, в пренебрежительном тоне отправляли восвояси. – До вечера еще много времени, успею отоспаться.

Но человек непреклонно мотнул головой, так что подпрыгнул старательный начес над остатком уха, словно птичье крыло.

– Иди уже, герой. Людей мы найдем, это не проблема. Теперь не проблема. В эту ночь у нас был один шанс из ста, что вообще хоть что-то произойдет. А если совсем уж честно, то никто, кроме нескольких энтузиастов (Быстрый взгляд в сторону Кинебомбы.), всерьез не верил, что этот тип подбросит еще одного ребенка и снова к озеру. Даже я не верил. Но теперь – спасибо тебе – мы хоть немного представляем, с чем имеем дело. Следовательно, и людей теперь будет больше, как в самом парке, так и по периметру. И камер больше, чтобы ни одно чертово создание, как бы оно ни выглядело, мимо не проскочило. А еще…

Но что «еще» – этого Эдик так и не узнал. Дверь приоткрылась, кто-то сунул в нее лохматую голову и взволнованно позвал:

– Никита Сергеич, там срочно…

Человек стремительно вышел, за ним рванул и Антон. А Редкий с внезапным облегчением подумал: «А, вот почему “миксер”».

Потом уронил голову на стол и отключился.

Потом уже, дома, он сперва продрых до часу дня, а потом вроде и спать не хотел, но и заняться ничем толком не мог. Лежал на кровати в своей комнате, по подбородок натянув плед, листал лениво страницы соцсетей, но при этом избегал городские и новостные блоги. Он не хотел сейчас думать о маньяке, о подкинутых детях. Только не сегодня! С усмешкой он вдруг подумал о героях любимых приключенческих книг, постоянно готовых к подвигу.

– Все обман, – прошептал он себе под нос. – Героем можно быть только через день, после хорошего отдыха и сна. А если два дня подряд, то плевать на судьбы мира.

Однако ближе к вечеру его снова обуяла жажда деятельности. Попробовал связаться по телефону с Антоном – тот буркнул что-то и сразу сбросил звонок. Хотел даже пойти к парку и незаметно побродить вокруг, вдруг заметит что-то необычное. К примеру, человека с ребенком на руках, который шел к парку, но ощутил неладное и сменил направление. А Эдик увяжется за ним незаметно, проследит до его логова и… Тут он почему-то снова уснул. Мать разбудила его к ужину, предупредила, что отец неважно себя чувствует, возможно, придется вызывать скорую. Так что к парку Редкий не пошел, посидел с отцом, а когда того отпустило, снова отправился спать.

А утром проснулся, словно от толчка, распахнул шторы и – на тебе! – увидел Антона, который медленно пересекал двор вслед за величавым Плевако. Тут же напялил на себя что под руку попало и ринулся вниз по лестнице.

Догнал уже у выхода на улицу и ужаснулся: Кинебомба выглядел как мертвец, восставший из гроба ради последней прогулки с домашним питомцем. Лицо мучнистое, глаза окончательно запали и вроде как подернулись пленкой, даже острый нос как-то провис, словно подтаявшая сосулька. Руки и вовсе приобрели синюшный оттенок. Эдик давно подметил эту особенность Тохи бледнеть руками.

– Эй, что еще случилось? – вместо приветствия выкрикнул Эдуард.

Антон повернул к нему голову, весь как-то передернулся и сказал без выражения:

– Ночью в парке погиб человек. И это по моей вине.

– Ребенок?! – охнул Редкий.

– Нет.

– А кто?

– Рахманов Ильдар Валиевич, охранник.

– Злы… – Эдик не договорил, прикусил язык и вытаращился на приятеля. – Да ты что! Да как же он там оказался? Он в позапрошлую ночь дежурил, этот ваш Никита Сергеевич говорил, что на эту ночь свежих людей найдет!

– Да вот просочился как-то, – тоскливо проговорил Кинебомба и сложился в пояснице, чтобы погладить подошедшего к нему вплотную Плевако. Пес смотрел на хозяина с заботливым беспокойством и тихонько поскуливал.

– Как же это случилось? – спросил Редкий и ощутил болезненный спазм в груди, словно речь шла о близком друге, а не о напарнике – зануде и доставале.

– Это моя вина, – упрямо напомнил Кинебомба. – Мы хотели прикрыть все места, где хотя бы гипотетически мог появиться этот чертов извращенец. Народу нагнали много, но все равно меньше, чем рассчитывали. Пришлось брать кое-кого из тех, кто дежурил в ночь на четверг. Я даже хотел тебя вызвонить, но потом закрутился как-то… а этот Рахманов и виду не подал, что отдежурил уже. Я подумал, что его в первый раз по возрасту не допустили, но он все же охранник, в безопасном местечке поторчать для виду вполне может. Ну я и дал ему, как тогда казалось, самое бесперспективное место – пруд у развалин адмиралтейства. Там ведь город совсем рядом, а всех детей находили в противоположной части парка и полагали, что этот тип со стороны леса приходит. А в пять утра в штаб по рации передали с поста у центрального входа: слышали короткий крик и затем странные звуки, вроде как клекот. Мы немедленно с самим товарищем генералом рванули туда, от дворца, сам знаешь, это близко. Старались шума не поднимать, просто глянуть, что да как, ведь проникновения в парк не было зафиксировано. Так что короткими перебежками… а потом увидели этого старика, он на пешеходной дорожке лежал…

Антон закрыл глаза и помотал головой, словно гоня жутковатые видения.

– Его убили?

– Нет, он целехонек был, никаких ран. Тогда еще живой. Мы сразу вызвали скорую. А он белый совсем был и все хрипел, будто сказать что-то порывался. Врачи через пару минут примчались, по периметру парка кареты скорых на всякий случай дежурили. Но сделать ничего уже не смогли – не довезли даже до больницы. Он и им все хотел о чем-то рассказать, все пытался… Он видел его, понимаешь?! Может, даже пытался остановить, а сердце не выдержало! Чертоплясие!

– Откуда знаешь, что там был тот гад?

Эдик аж на месте подпрыгнул и едва не приземлился на лапу Плевако. Пес посмотрел на него со смиренной укоризной в старческих, с розовыми прожилками глазах.

– Так ведь ребенка мы нашли почти сразу же. Девочка примерно лет трех. За ней, кстати, еще побегать пришлось, пряталась за колоннами и едва не ушла от нас кустами. Мы отыскали то место у Адмиралтейского пруда, где ее скинули в воду, там брызги остались на траве и камнях. Это примерно в десяти шагах от того места, где находился Рахманов. Товарищ генерал предположил, что он оттуда прекрасно видел маньяка, ночь светлая была и тумана не наблюдалось. Возможно, охранник выскочил из своего укрытия, чтобы помочь девочке, но ощутил, что с ним дело плохо, пошел к ограде, упал, позвал на помощь.

– Но как же никто не увидел того, кто девочку принес? – недоумевал Редкий.

– Вот это самое странное. С проспекта он проникнуть не мог, там все как на ладони. Получается, шел с ней через весь парк, что тоже нереально. У нас же все было схвачено! – Не сдержавшись, Антон саданул себе кулаком по лбу, потом еще и еще раз. Пес жалобно заскулил, словно молил хозяина пощадить себя. – На каждом мостике – а он хоть один точно должен был перейти – камеры и специальные штуки типа фотофиниша. На пешеходных дорожках – тоже. Мы бы получили сигнал, пересеки их кто.

– Вы обмозговывали вариант насчет собаки? – спросил Эдуард. – Ну или другого большого животного, специально обученного?

– Да, мы с Никитой Сергеевичем о нем говорили, прикидывали, могло быть или нет. На детях не обнаружили следов, как если бы собака тащила их, да такое и возможно только с маленькими. Не с Понедельником и не с последней девочкой, крепышкой. Однако товарищ генерал предположил, что к шее животного могло быть подвязано что-то вроде платка или полотенца…

Тут Антон, слегка успокоившись, опустился на корточки и начал показывать на своем псе. Плевако польщенно застыл.

– А второй конец этой тряпки или сетки пес, предположим, держал в зубах. Сюда вот вкладывался ребенок, заранее обученная собака несла его к воде и там разжимала зубы. Ребенок с головой уходил под воду – мы считаем, это делалось для того, чтобы на нем гарантированно не осталось никаких следов, – потом выбирался на берег. И все равно удивительно, что на камеры ничего не попало. Просто мистика какая-то…

Кинебомба, легка порозовевший во время обсуждения, замолчал и снова начал скорбно бледнеть и скукоживаться.

– Ладно, а что в эту ночь, будет дежурство? – поспешил спросить Редкий. – Я могу участвовать?

Антон дернулся, отвернул голову, будто приятель не вопрос задал, а замахнулся на него камнем или палкой:

– Дежурство будет, только я уверен – ничего это не даст. Не придет он больше. Все указывает на то, что детишек было пять, и одного мы прохлопали во вторник. Даже на деревянной соске, что была на шее мальчика в твое дежурство, эксперты отыскали пять типов прикусов, она, похоже, переходила от ребенка к ребенку. У девочки, которую нашли сегодня, на шее висел шар-погремушка. Две деревянные сферы, грубо склеенные. А внутри – зубы и обрезки ногтей. Зубы принадлежат Понедельнику и еще кому-то. Они молочные, выпали сами, значит, тому ребенку, которого мы проворонили, было не меньше пяти лет.

Эдуард не нашелся, что сказать, а Кинебомба добавил совсем уж безжизненным голосом:

– И еще, один из ночных сторожей, когда уже снимался с поста, кое-что обнаружил в кустах. Пять деревянных бусин, нанизанных на кожаный шнурок. На таком же висели и соска, и погремушка. Но шнурок порвался, и бусины остались в траве.

– Где же это было?

– В паре шагов от озера и примерно посередине между теми местами, где ты нашел мальчишек. Одно хорошо: из озера ребенок точно выбрался. Вот только куда подевался, неизвестно.

Антон помолчал и добавил, будто одним махом гвоздь по самую макушку вбил:

– Но я его найду. Хоть сдохну, а найду.

Глава 4
Нелюбимая

Вика Фомина закончила с уроками, последняя тетрадь – алгебра – легла поверх прочих на правом краю стола. А потом все тетрадки из стопки, одна за другой, начали перекочевывать влево. Каждая работа тщательно просматривалась от начала и до конца, выверялся каждый знак, каждая цифра. Под конец девочка взяла дневник, убедилась, что не упустила ничего. Открыла страничку, на которой были вписаны предметы и имена учителей, начала проверять себя – всех ли запомнила. Попеременно закрывая столбцы линейкой, бормотала себе под нос, пока не смогла проговорить без запинки от начала до конца весь список.

Наконец, устало выдохнув, она откинулась на спинку удобного офисного кресла: все было идеально. За первую неделю в новой школе она не запомнила ни одной фамилии одноклассников, ни с кем не сдружилась, зато успела завоевать определенный авторитет у учителей. Что ей одноклассники? От них никакого проку. Это учителя станут хвалить ее на родительских собраниях, отправлять на олимпиады и, главное, при любом удобном случае говорить родителям, как они довольны Викторией, как гордятся и счастливы, что в их школе учится теперь такое сокровище!

От подступающих слез заныло в висках. Господи, ну кого она пытается обмануть! Родителям плевать на ее успехи, а значит, все старания напрасны. И зря она делает каждое задание по три раза: сперва на черновике, потом в специальной тетради, копии рабочей, чтобы тщательно все рассчитать, чтобы ни одна буква не заехала за поля, не случился неловкий перенос. Напрасно рвется отвечать и всеми способами пытается понравиться учителям.

Виктория зажала глаза ладонями и посидела так, пока слезы не отступили прочь. Потом сделала несколько глубоких вздохов, собрала волю в кулак и только после этого отправилась в родительскую комнату.

Мать, красивая даже в своем болезненном состоянии, лежала высоко на подушках, по горло закутанная в одеяло, и смотрела в потолок пустым, равнодушным взглядом. Она вздрогнула, когда дочь появилась на пороге, словно меньше всего на свете ожидала ее увидеть.

– Мамочка, я тебя не разбудила? – спросила девочка заранее виноватым голосом.

– Нет, я не спала, – прозвучал в ответ прохладный, ровный ответ. – Ты что-то хотела?

– Хотела спросить, может, тебе нужно что-то?

– Нет, благодарю. Но я помню, что ты дома, и позову в случае необходимости.

Поскольку дочь не уходила, женщина, кинув на нее нетерпеливый взгляд, задала вопрос сама:

– Ты уже сделала все уроки?

– Да, мам. Знаешь, в этой школе не очень много задают, здесь какая-то новаторская система и…

– Расскажешь как-нибудь нам с отцом за ужином, – перебил ее равнодушный голос. – Но если уже все сделано, то я хочу, чтобы ты сходила на прогулку, пока не стемнело. Ты ведь толком не видела еще город?

Вика только плечами пожала. Когда ей особенно гулять, если они совсем недавно переехали и все силы уходили на то, чтобы утвердиться в новой школе. Сегодня было воскресенье – и только поэтому ей удалось управиться до обеда.

– А ведь это твой родной город, и это хороший городок, старинный, чистенький. – Голос матери чуть потеплел, и Вика расцвела от радости. Губы дрогнули, готовясь в любой момент сложиться в счастливую улыбку. – А в центре есть детское кафе, называется вроде «Белоснежка» или «Золушка». Там отличное меню для детей и подростков, мы с тобой бывали там прежде. Хотя это было давно, ты едва ли помнишь.

Под конец теплоту в голосе матери сменила горечь, и у Вики противно затряслись ноги от напряжения. Женщина пару раз глубоко вдохнула через рот, словно борясь со спазмом горла.

– Ты могла бы там поесть, и отцу не пришлось бы после работы готовить еще и на тебя.

– Я сама могу приготовить на всех! – В подтверждение своих слов девочка дернулась всем телом в сторону кухни.

– Не надо! – Голос прозвучал зло и раздраженно, женщина сама испугалась своего срыва. И продолжала говорить, тщательно себя контролируя, почти ласково: – Ты знаешь, я не люблю, когда шумят за стеной. У тебя частенько все валится из рук, а мне хотелось бы поспать, пока отец не вернулся. Так что иди, пожалуйста, на улицу. У тебя есть деньги?

– Да, мам.

– Если мало, то зайди к отцу на работу, возьми еще. Да, и попроси, чтобы он сегодня не задерживался, скажи, у меня есть к нему разговор. Все, Виктория, иди.

И Вика пошла. Есть не хотелось и гулять не хотелось, но поручение есть поручение. В своей комнате она сменила домашнюю майку и шорты на уличные футболку и джинсы, в рюкзак запихнула легкую ветровку – дни стояли жаркие, словно лето и не думало кончаться, и лишь после захода солнца сентябрь временами напоминал о себе.

Зубная клиника отца занимала часть первого этажа дома, в котором они теперь проживали. И Вика иногда гадала, не слышат ли те, чьи квартиры над самой клиникой, жуткий вой бормашин, стоны взрослых и вопли детей. Но отец уверял, что звукоизоляция на высоте, поскольку он лично все проконтролировал, чтобы не иметь дел с обозленными соседями. К тому же всем жильцам дома в клинике «Сияние» полагались хорошие скидки.

Виктория не случайно рассуждала о судьбах жильцов – эти звуки у нее самой вызывали ужас, и в клинику она заглянула со всеми предосторожностями. Но все было в порядке, в просторном холле пахло свежими яблоками, а за матовыми дверями кабинетов белоснежные призраки склонились над врачебными креслами. Если какие-то звуки и слышались, то лишь ласковое воркование докторов. Ждущие своей очереди на удобных диванчиках цвета молодой зелени листали журналы и выглядели вполне умиротворенными.

Отец, руководитель клиники, тоже вполне мог находиться в одном из лечебных кабинетов, в такие моменты отвлекать его категорически запрещалось, и Вика просто скинула бы ему на телефон эсэмэску с просьбой матери. Но холеная женщина-администратор за стойкой регистрации, тепло улыбнувшись девочке, тут же указала пальцем в сторону кабинета в торце коридора, давая понять, что она может пройти. В тот момент Вика и приняла внезапное решение, о котором пока старалась даже не думать, чтобы не испугаться и не дать задний ход.

Отец в тщательно отутюженном халате стоял в углу у сейфа, что-то искал в папках и не сразу услышал, как открывается дверь в кабинет. Когда же хлопнула, возвращаясь в исконное положение, металлическая ручка, он вздрогнул, обернулся – и моментально словно бы натянул на усталое к исходу дня лицо маску ласкового радушия.

– Заходи, заходи, Снежка! Как тебе тут? Простор, а? Не то что в Питере?

Отец всегда в ее обществе говорил много и как-то дробно, так что Вика всякий раз представляла горстку мелких камешков, уносимых потоком, как они перекатываются и стукаются друг о друга. А Снежкой он звал ее из-за светлых, почти белых волос. Снежкой, Снежинкой, Снежаной – и никогда просто Викой. Мать изредка и словно нехотя называла по имени – всегда только Виктория.

– Я тут уже была, – напомнила она тихим голосом.

– А-а… о… конечно, была. Ну мы тут подремонтировали старые стены, красоту навели, не так ли? А как мама? – вдруг напрягся он, голос сразу изменился, исчезла дробность. – Ей не стало хуже?

– Нет, папа. Я бы тебе тут же позвонила, если что.

– А, ну да, конечно, – расслабился он.

– Она отправила меня погулять и перекусить в городе. Ну чтобы дома готовку не разводить и ей не мешать. Уроки я уже сделала, – добавила она поспешно и тут же рассердилась на себя за эти слова. Вечно вставляет дурацкие уроки, как единственное свое достижение, будто кого-то это волнует. Вот и отец усмехнулся как-то странно, словно пытался скрыть раздражение.

– Ну конечно, сделала. Когда наша Снежинка забывала про свои обязанности?! Так, значит, велено выдать сумму на кафе и прочие непредвиденные траты?

– Нет, пап, у меня еще есть… – начала девочка, но отец уже отвернулся, прошел к шкафу у двери и скрылся весь за его дверцей. Судя по шороху и звяканью, порылся в кармане пиджака, а потом из-за дверцы шкафа вынырнула его рука со стопкой скомканных купюр.

– Слишком много! – запротестовала Виктория, но рука нетерпеливо качнулась, пришлось взять. Потом из-за дверцы появился и сам мужчина, кажется по новой натягивая на лицо приветливое и ласковое выражение. А она так и стояла с деньгами в руках, растерянная и почему-то униженная.

– Ну что же ты? – В голосе отца сквозила нотка нетерпения. – Беги, пока тучки не набежали.

Но она, насупившись, осталась стоять на месте, ощущая несвойственное ей желание спорить и препираться. Пусть даже по совсем уж странному поводу.

– Моим одноклассникам столько и в месяц не дают, сколько ты мне на кафе, – пробормотала, не поднимая головы.

– Ну, хвала небесам, твой папка может себе это позволить, – из последних сил улыбаясь, отчеканил отец.

Кажется, еще мгновение, и он возьмет ее за плечи и вытолкает из кабинета. Хотя нет, он так не поступит, поскольку вообще никогда не прикасается к дочери.

– Я учусь в платной гимназии, там многие могут, – напомнила девочка.

– Снеж, ну что ты, в самом деле? Много на кафе, зато хватит еще на платьице или туфельки. Или книжку. Или… не знаю на что, сама придумай.

– Ага, или вообще сбежать из дома и пожить пару месяцев в другом городе…

– Эй! – Отец стянул с носа очки, лицо без них стало совсем чужое, недоброе, так что Вика поспешила опустить глаза. – Что за разговоры такие? Но я знаю, что моя разумная девочка никогда так не поступит, потому что она всегда поступает правильно!

Тон сделался елейным, она ненавидела, когда отец так с ней говорил. Как с ребенком, но только с чужим и неприятным ребенком, которого нельзя пристукнуть, так что приходится как-то заговаривать ему зубы. Она вспомнила о принятом пару минут назад решении – а думала об этом много раз, даже лет – и выпалила:

– Папа, скажи, когда я была маленькая, я сделала что-то очень плохое?

Отец вытаращил на нее глаза, потом вспомнил про очки, ловким движением накинул их на нос и снова посмотрел. А затем отошел к белоснежному столу у окна и начал все подряд на нем переставлять, явно без всякой системы.

– Что за странные вопросы, Снежа? Посмотрела какой-то триллер? Хотя ты у нас больше по книжкам… Так что там у тебя за фантазия такая, делись.

– Это не фантазия, – помотала головой Вика и оперлась спиной о стену – у нее дрожали коленки. – Просто я много думала об этом. Мне кажется, когда-то у нас все было иначе, на старых фотках и видео мы все вместе, радуемся, и мама здорова. Я не помню ее такой, а ты никогда толком не рассказывал, почему она заболела. Вот я и подумала, ну, может, я убежала куда-то без спроса, потерялась. Вы за меня очень испугались, и у мамы началась ее болезнь. И теперь вы не можете меня простить…

Больше Вика ничего не смогла из себя выдавить. Наверное, зря она начала разговор. Плохая была идея! И отец так странно молчал, что Вике становилось с каждым мгновением все страшнее. Даже не смотрел на нее, только на свои руки, хватающие все подряд… Потом закашлялся и долго не мог остановиться. Снова снял очки и протер заслезившиеся глаза. Покачал головой и положил ладонь на лоб, демонстрируя, какой чушью ему показались слова дочери. Нарочито рассмеялся:

– И что только не залетает в эту головку, такую в целом светлую и умненькую! Страшно подумать, что же тогда в головах у бездельников и лоботрясов, которые и сравниться не могут с нашей Снежинкой. Милая, мы всегда любили и любим тебя одинаково. Конечно, болезнь мамы многое поменяла в нашей семье, и, само собой, не в лучшую сторону. Но ты должна понимать, что нельзя желать всего на свете. У тебя есть все, что нужно для девочки твоего возраста. Скажи, ты можешь припомнить, когда мы с матерью в чем-то ограничивали тебя? Были с тобой жестоки, грубы? Может, мы тебя наказывали, упаси бог, били? В чем конкретно ты нас обвиняешь, ну-ка, скажи своему папке?

Вика слушала, опустив голову, а изнутри медленно покрывалась коркой ужаса. Она слышала, как нарастает в голосе отца раздражение, но он пытается замаскировать его елейно-шутливым тоном. Кажется, она снова все сделала только хуже.

– Прости меня, папочка! – в отчаянии прошептала девочка. – Я спросила глупость, ужасную глупость!

И ринулась прочь из кабинета.

Она немного успокоилась и просушила слезы в каком-то чужом дворе, забившись под горку на детской площадке. Площадка пустовала, вероятно, по случаю хорошей погоды всех детей увели гулять в городской парк – он совсем рядом, лишь дорогу перейти. Но в парк Вику не тянуло, как и никуда, впрочем. Она все еще болезненно переживала дурацкий разговор в клинике. Отец разозлился, а если он еще и матери ее слова передаст, то та, пожалуй, совсем перестанет с ней разговаривать. Мать терпеть не может «всяких претензий», как она это называет.

Но все же яркое солнце, птичий щебет и теплынь понемногу вернули девочке хорошее расположение духа. А когда на площадке все же появилась пара малышей и немедленно начала вопить и бегать, Вика наскоро привела себя в порядок и с самым независимым видом отправилась знакомиться с городом. Ну и ладно, в конце концов, она сумела высказать главное: отношение родителей ей не кажется нормальным. Возможно, отец на досуге все обдумает, и потом они еще разок поговорят спокойно и по-доброму, как и положено родным людям.

В центре города на пешеходке она спросила кого-то насчет детского кафе и узнала, что оно давным-давно прекратило свое существование. Но место, где кафе было, показали: совсем маленький дворик с хилым газоном посередине. Вместо растительности из земли торчала вроде как арка из местного золотистого камня, которая никуда не вела. Ну и хорошо, что кафе превратилось в обувной магазин, – Вике совсем не хотелось туда идти. Просто сработала привычка быть послушной и всегда готовой на любой родительский вопрос дать самый подробный ответ.

Солнце скрыли низкие мохнатые тучки, и сразу стало парко, душно. По всем приметам, собиралась гроза. Посидеть в самом деле где-то хотелось, и девочка закинула голову, изучая вывески над дверями. На одной было написано:

«КОШАЧЬЕ АНТИКАФЕ “ЧЕТЫРЕ ЛАПКИ”».

И вокруг на желтом фоне – многочисленные отпечатки этих самых лапок.

Сердце Вики радостно подпрыгнуло – кошек она обожала. За вывеской скрывалось замечательное место, где жили кошки, и нужно было только заплатить за время, которое хочешь провести в их мурчащей компании. Там обязательно найдется чай, а в горле как раз пересохло. Она потянула на себя неподатливую дверь подъезда и по узкой лестнице взбежала на второй этаж, мимо двух каких-то фирмочек и пахучего секонд-хенда.

Зато в просторном помещении антикафе ничем плохим не пахло, только бергамотом и ароматическими свечками. Здесь было два просторных дивана с придвинутыми к ним столиками, полка с книгами и прилавок с чайником. И много кошачьих домиков, матрасиков и игрушек. Местные обитатели – коты всевозможных мастей – с вялым интересом покосились в сторону новой посетительницы, бо́льшая часть продолжила валяться на матрасиках, лишь трое встали и начали выразительно потягиваться, словно давали понять, что к контакту готовы, но просят не обременять их ласками и сюсюканьем – они и так уже отработали целый день.

– Проходи, милая, не стесняйся! – приветливо окликнула Вику молодая, очень загорелая женщина и тут же включила чайник.

На хозяйке антикафе был цветастый свитер с закатанными рукавами и светлые джинсы – наверное, чтобы на них меньше была заметна шерсть питомцев. Ее пушистые светло-рыжие волосы были забраны в высокий хвост.

Вика заплатила за час пребывания, взяла чашку с чаем, печенюшку из коробки и уселась на диван. Почти сразу к ней степенно приблизилась разноцветная кошка с большим животом, замерла у ног и возмущенно мяукнула, словно укорила: «Что, даже не поможешь мне в моем положении забраться на диван?»

– Ой, прости! – воскликнула Вика, тут же отставила чашку и со всеми предосторожностями подняла кису себе на колени. Та немного потопталась и аккуратно легла на бок, оберегая живот.

– А как тебя зовут? – спросила ее девочка, лаская шелковистую шерстку.

– Эта наша Нонграта, – весело сообщила женщина, подходя ближе. – Имя такое, потому что ее много откуда вытурили, к нам попала уже вот такая. Ждем пополнения на следующей неделе. Кстати, если хочешь котенка, то можем тебя записать в лист ожидания.

– Я бы хотела, – запинаясь от волнения, заговорила Вика. – У нас была кошка Мотька, но она… ей было уже очень-очень много лет. Я бы хотела котеночка, но не знаю…

– Понимаю, нужно сперва с родителями обсудить.

Девочка кивнула, хотя дело было не в родителях – они-то позволят, они всегда все ей позволяли. Вика сама не понимала, что ее смущает. А ведь как было бы здорово приходить сюда каждый день, ждать и однажды увидеть новорожденных котят. Потом выбрать своего, наблюдать, как он день ото дня набирается сил, все крепче стоит на лапках, открывает глаза. А дома тем временем готовить все необходимое для малыша. Но что-то мешало ей тут же записаться в очередь на котят. Лиза – так звали хозяйку антикафе – настаивать не стала.

Вика просидела еще полчаса, попивая чай и шушукаясь с дремлющей Нонгратой, но потом бросила взгляд в окно – небо расчистилось, налилось синевой, правда, уже меркнущей к закату, – и заторопилась домой. Она всегда боялась ненароком нарушить домашние правила.

Сбегая по лестнице, Виктория вдруг поняла, почему сомневается насчет котенка. А вдруг и он не будет ее любить? Кошки всегда выбирают в хозяева кого-то одного в семье. Их прежняя Мотька любила именно Вику, вечно ходила за ней по пятам, тосковала, когда девочка долго не появлялась дома. Эх, не нужно было Вике этим летом уезжать на несколько смен подряд в Артек! Новый котенок вполне мог выбрать на роль любимого хозяина отца или мать, это нормально. Но она, Вика, так истосковалась по любви, что не хотела получить еще один удар, лишнее доказательство, что есть в ней что-то скверное, дурное, еще прежде оттолкнувшее от нее родителей.

Настроение снова упало, и, когда дверь подъезда не поддалась с первого раза, девочка сердито распахнула ее ногой. Услышала, как кто-то сдавленно охнул, по инерции вывалилась наружу – и похолодела от испуга.

Парень, которого она сшибла дверью, сидел на дорожке и смотрел прямо на нее. Почти взрослый, старшеклассник, а может, студент. Не сообразив сразу юркнуть обратно в подъезд, Вика вжалась спиной в стену – сейчас он вскочит, возможно, толкнет ее или даже ударит, лучше уж заранее во что-то упереться. Но парень вскакивать не спешил, сидел на асфальте спокойно и невозмутимо, словно на пляже, и даже улыбнулся девочке. Потом обхватил левую ногу в районе колена и словно попытался подтащить к себе. Вика присмотрелась, и ей окончательно стало дурно от ужаса: совсем не летние ботинки на липучках подсказали, что она сбила хромоногого, калеку!

– Ой, простите! – простонала Вика, не зная, нужно ли предложить парню помощь.

Или обидится? В целом незнакомец выглядел крепким – похоже, справится и сам.