Текст книги "Вишнёвый луч"

Сели, пьём кофе. Даша на английском языке руководит кем-то, бегающим по коридору. А француз на русском уверяет её, что вчера она была прекрасна. И вовсе не пьяная. Я смекаю, что они были на какой-то вечерине, представлявшей взаимный интерес. Потом соображаю, что они дружат лет двадцать пять и я тут не помеха ни в чём. У них очень светская беседа, они оба к чему-то причастны, бомонды сплошь. Эти полунамёки, полувзгляды, – нет, никакой интимности тел, а только кастовость и посвящённость. Обычно я до дрожи ненавижу этот вид кастовости, особенно часто встречающийся среди золотой молодёжи.

– Вы работали в рекламе? – спросили наконец меня.

– Да. И давно. И даже преподавала её основы, – говорю я и левый глаз придерживаю. Кровь течёт.

– Прекрасно. Скажите, какие ассоциации у вас вызывает слово «мужик»?

– Прекрасные, – нашла в себе силы улыбнуться я. – Что-то очень крепкое и ответственное.

– Вот! – обрадовалась Даша. – От-вет-ствен-ность! Здорово. Сколько вы хотели бы получать в месяц?

Я набрала побольше воздуха и как прыгнула:

– Тысячу. Чистыми.

– О’кей. Сегодня же поговорю с шефом. Нашему проекту нужен пиар-менеджер. Вы знакомы с пиаром?

– Да. Я даже с имиджмейкерством знакома. Было дело. С кандидатами в депутаты парламента.

– Ну и как? Они прошли в парламент?

– Да.

– Отлично. – Даша искренне радовалась. От её гиперсветскости не осталось и следа. – Завтра позвоню вам!

На улице мы с французом перевели дух и рассмеялись. Он был очень доволен переговорами – и скоростью, и результатом. Я тоже.

– Ну что ж, теперь я могу со спокойной совестью лететь в Париж, – сообщил он. – Сходите к травматологу, зашейте лицо, а то некомильфо. А Дашка – прелесть, правда? Вы не будете больше плакать?

– Надеюсь, нет. Опять же – ирония судьбы… Мужик. Надо же такое выдумать!

– Собственно, какая разница – что рекламировать, – сказал француз. – Всё рекламируют. Зажигалки «Мужик». Пикантно.

– Не только зажигалки. Пепельницы тоже. А вообще-то – сигареты. Вы разве не поняли?

– Да? – Он вдруг задумался и огорчился. – А я почему-то решил, что только зажигалки. Это, конечно, тоже пошлость, но, по крайней мере, это объяснимо. Но сигареты…

– Вы же видели: там целый блок сигарет лежал на столе. Даша сказала, что это пробная партия.

– Не заметил. Надо же, – ещё пуще огорчился француз. – Я, видите ли, не курю.

– Не курите? – удивилась я. – А зажигалку носите?

– Это для женщин, – мягко объяснил он. – Мои женщины, случается, курят. Я соответствую. Я не могу отказать женщинам ни в чём.

– Вот почему вы спасли меня! – развеселилась я. – Прилетаете вы из Парижа в Москву, бродите по улицам, подбирая павших, и спасаете, и спасаете. На трудотерапию там устроить, например.

– Это случай. Вы так горько плакали, лёжа в луже, что спасти вас должен был любой нормальный прохожий, не обязательно мужчина.

– Но обязательно – мужик, – подчеркнула я, прищёлкнув перстами, как Даша. Она почти каждое слово, казавшееся ей удачным, сопровождала звучными жестами, щелчками, махами, возгласами, словом, вела себя, как заправская рекламистка.

– Вот вам и первый пиар-ход: мужик всех спасает, – подхватил француз. – Он всегда на гребне событий.

– Это штамп. И не всех он спасает. Мужики помещикам усадьбы жгли… Вилами кололи.

– Ну кто помнит историю! А из штампов и состоит вся эта паблик-работа, насколько я её понимаю. Во Франции рекламисты и пиарщики тоже обращаются к сложившимся, уже звучащим струнам души массового потребителя, только там немного иные массовые песни. – Мой собеседник мечтательно посмотрел на небо, словно выбирая себе попутный самолёт до Парижа.

– Вам, кажется, в аэропорт уже… – тихонько напомнила я. – Вы не представляете, что вы для меня сделали.

– Представляю, – вернулся он на землю. – Для меня тоже однажды взошло солнце. Помню, это было очень приятно.

– Вы, очевидно, волшебник и очень свободный человек. А вдруг я не оправдаю вашего и Дашиного доверия? Вдруг я – врунишка, никогда не работавшая в рекламе?

– Конечно, это была бы настоящая катастрофа для сигарет «Мужик»! – расхохотался француз и легонько чмокнул меня в щёку. – Мне пора, а вам – удач и мужиков! Как спасётесь – прилетайте в Париж, я работаю гидом, всё покажу вам самое красивое.

И он дал мне визитную карточку.

– Вот это денёк! – почти счастливо вздохнула я. – Из лужи – прямо в офис «Мужика», на тысячу долларов, а также в Париж на экскурсию. Право, жить стоит хотя бы для того, чтобы досмотреть плёнку.

– Жить вообще стоит, – серьёзно сказал француз и поднял руку.

Такси подхватило его и умчало в даль. Я пошла в травмопункт, а потом домой.

Первая репетиция

У лифта топтался Давид, весь увешанный авоськами. Лицо – отрешённое и сосредоточенное, словно Давид мыслит. Я поздоровалась. Он посмотрел на меня, как с горы спустился. Молвил:

– Что-то вас давно не видно.

– И вас что-то.

– Меня видно.

– У меня слабое зрение, – пояснила я.

– Я знаю средство, обостряющее зоркость.

– Посоветуйте, пожалуйста, – сказала я, поглядев на его кульки.

– Это надо показывать. Пойдём к вам.

– У вас руки заняты. И вас ждут, я полагаю.

– Ничего, дам отдохнуть и фонтану.

– Я только что с работы. Сейчас не время для медицины. И в травмопункте я уже была.

– Э-э, да вы мужиков-то – боитесь! – усмехнулся Давид. – Ясный корень. Некондиция… вы.

– Что-что?

– В овощном магазине на подгнивших плодах пишут нк. И уценивают во много раз: не кондиция. И это легко раскупают!!!

– Ладно-ладно, пусть я – некондиция. Большое спасибо за попытку помочь мне. Сегодня меня все спасают! Просто парад спасателей!

– Вы явно тянете на себя тяжёлое одеяло, – ухмыльнулся Давид. – Вас раздавить хочется. Как и любого несчастного человека. Я недавно понял, почему у кого-то щи пустые, а у кого-то жемчуг мелкий. Дело в том, что люди, окружающие страдальца, машинально хотят добавить ему именно того, что у него уже есть. Например, мать-героиня, которая родит какого-нибудь очередного ребёнка, вызовет полное понимание…

– Читайте труды Станиславского, – сказала я, входя в лифт.

Давид вошёл следом, лифт поплыл, и между этажами Давид нажал на стоп. Я даже не удивилась.

К сожалению, у нас в лифте чисто. Мой попутчик аккуратно положил свои авоськи на пол, прижал меня к стене и расстегнул брюки.

– Надеюсь, ты понимаешь, – прошептал он, покрепче сжимая моё горло. – Буду очень рад, если ты закричишь. Давно хочу послушать простой человеческий крик.

Кричать мне было нечем, горло он перехватил очень точно, словно всю жизнь только и тренировался: как изнасиловать женщину в лифте. Руки были поставлены, как виртуозный аппарат у пианиста, на все пьесы. Он знал и болевые точки, и парализующие приёмы, и всё это так легко было продемонстрировано, что попутное применение грубой силы на горле казалось неуклюжей шуткой.

…Когда ему надоело, он включил биоточки, встряхнул меня, поднял свои авоськи и послал лифт на мой этаж. Вежливо пропустив даму в дверь, он склонил выю и молча уплыл на бабушкин этаж. Я пошла домой, придерживая глаз.

Отмокая в горячей ванне, я думала о череде спасений и насилий, и не предощущала финала. Наоборот, я была уверена, что всё только начинается. Я попала, как птичка в электропровода, и проживаю конвульсии, и понятия не имею – как вырваться. О высоких материях вроде как я дошла до жизни такой думать пока невозможно: слишком высокое напряжение в проводах. Будем покамест лапки вынимать, пёрышки выпутывать.

Давид открыл бабушкину квартиру собственным ключом.

Давид воцарился тут и теперь постоянно насвистывал, не суеверничая. Бросив кульки, он запрыгнул в ванну – смыть соседкины духи. В душе свиристел коростель. Давид, хорошо осведомлённый в зоологии, задумался о розовой чайке. Эта птичка у него часто вылетала. Он симпатизировал ей и даже завидовал: при всей своей красе и востребованности чайка розовая ухитрилась скрыть от орнитологов места своих зимовок. Учёные с ног сбились, Землю Санникова придумали; романы писаны, фильмы поставлены, а чайка зимует где хочет и хранит свой секрет. Изящная, отважная, розовая, она летит по ослепительно голубому небу – и вдруг, зависнув над морем, вся бросается вниз, целиком уходя под воду. Подкрепившись, продолжает свой прекрасный полёт, а географы загадывают желания: кто увидит хоть раз эту красавицу, тот счастливый будет всю жизнь.

Давид уже несколько недель чувствовал себя розовой чайкой. Никто не знал, где он зимует, кроме бабушки. А, да, ещё соседка… Его страшно радовала его выходка в лифте. Он был переполнен жаждой насилия, неважно какого. У соседки не было шансов спастись от его похоти. Он учился власти. Бабушка рассказала ему о каком-то Калигуле, а Давиду понравилось. Древнеримского императора, увы, убили подданные, и это была его ошибка. Давид – современный человек, его не убьют.

А вот соседку хорошо бы убить, но это позже. Она не испытала наслаждения в лифте. Это неправильно, и это её ошибка. Жизнь простых людей полна ошибок. «Это больше, чем преступление: это ошибка», – вспомнил он цитату. Бабушка часто цитировала ему политиков.

В таковых думах, розовых и легкокрылых, Давид провёл полчаса. Ополоснувшись, медленно направился в спальню, поглаживая причинное место. Утром он оставил в постели свою учительницу, которая уже не страшила его, он уже вырос, он победил, и сейчас шёл поразмяться перед очередным уроком.

Но в спальне никого не было. Шёлковые простыни аккуратнейше заправлены, гардины задёрнуты, остро веет свежим кофе. И никого.

Удивительное рядом. Давид пошёл на кухню. Чисто – и никого. Ни в туалете, ни в кладовке, – он посмотрел везде, но уже машинально, вдруг поняв, что его кинули. В большой уютной квартире, с ключами, едой и напитками, он – брошен. О, чёрт!

Благостное настроение сменилось яростью. Рано, рано пропала учительница! Он не знает её родных и знакомых, ну а знал бы – что им сказать? Ищу любовницу, которая обычно не выходит из дому, поскольку ей за сто? Потерялась? А что за пристрастия у вас, милейший Давид? Почему вы взяли в любовницы даму, которая вам в прабабушки годится? А как вы сами думаете – где она? Вы часом не поссорились? Что вы делали сегодня утром? Ах, в магазин ходили? А потом? У вас есть свидетели?

Давид с непроизвольным удовольствием вспомнил, что он делал в лифте. Ответ: ах, простите, я забыл, я не только в магазин ходил, я ещё соседку в лифте изнасиловал. То есть у меня алиби. Соседка может подтвердить. Ах, что вы говорите! Насилие – преступление? Да ну? (Опять ошибка простых людей).

В самой неприятной растерянности Давид начал собирать свои вещи. Пошёл в ванную за бритвой, но по дороге увидел телефон и безрассудно позвонил соседке. Ему порекомендовали обратиться в милицию. Давид искренне опечалился, что лифт уже ушёл. Сейчас он не ограничился бы простым изнасилованием.

…Я понимала, что он побежит. И прежде всего – ко мне. Ему должно показаться, что бабушка гостит у меня. Он быстро докумекает, что ошибся, но я успею вызвать милицию.

Я закрыла свою дверь на все замки, на цепочку, притащила тумбу и поставила на неё пудовую гирю. Некоторое время я продержусь. Давид, конечно, озверел, но и это пройдёт, как положено. А мне вредно напрягаться. Лицо порвётся. Швы свежие.

Затрещал телефон. Это был Пётр, и это было несвоевременно. Я послала Петра подальше, он удивился и успел сообщить, что ненадолго уезжает из Москвы. Я еле сдержалась, чтобы не сказать – знаю. Мы ведь играем в нейтралитет, мы стараемся выглядеть современными людьми, временно отложившими помолвку до разрешения юридических нюансов. Я не обсуждала с Петром записи в его ежедневнике и не собираюсь.

Вообще это было очень сильно: я в некотором смысле отбиваюсь от двух чужих мужиков одновременно. Недоучка Давид, лишившийся самодостаточности, желает меня растерзать, а самоизбыточный Пётр желает меня по-тихому обмануть. Оба чрезвычайно активны. А в офисе на Тверской милая сорокалетняя девочка Даша уговаривает шефа взять меня на должность пиар-менеджера по торговой марке «Мужик». Смешно.

Очень.

Давиду не удалось проникнуть в мою забаррикадированную квартиру. Петру не удалось ухудшить моё настроение. Когда стихли звонки и в дверь, и в телефон, я выключила свет и легла в постель. Спать.

Во сне я увидела крупного городского начальника, намекавшего, что хочет приударить за мной. Как, и ты тоже?!!! О, мужики… Во сне от слова приударить оторвался переносный смысл и выделился только ударный корень, и это было страшновато. Размышляя над суровыми проблемами сильных мира сего, я проснулась.

Утро. Вчерашний день – кончился. Никогда раньше я не радовалась прошедшему так, как в то утро. Оно – прошло. Мой французский спасатель, наверное, уже в Париже. Милый человек! Какой милый, галантный, бескорыстный, настоящий!..

Никто не ломится в дверь. Молчит телефон. Тихо тикают настенные часы с бархатным боем. Я почти люблю мир, жизнь, людей, всё кажется расплывчатым, особенно – глупые мирские горести. Ну подумаешь, хорошего жениха потеряла! Не так уж и хорош. Ну подумаешь, любимая бабушка убежала! Не всё ж ей со мной нянчиться. Ну подумаешь, в лифте вон что вышло! Не один Давид ехал в том лифте; я тоже там была. Ну, швы на лице. Пройдёт. Если вам на голову упал кирпич, значит, вы сами его об этом попросили.

Какая всё это ерунда, если посмотреть аккордно. Вот если бы любая из составных была только одна, тогда и погоревать можно бы. А так, в огромной куче… Тьфу и есть тьфу, ерунда и пустяки.

В распрекрасном, гибком, тонусном состоянии я попрыгала по дому, размяла кости, лакнула кофейку. Сгоряча вспомнила лифт и – совершенно случайно, не нарочно, без всякого умысла – пережила всё то же самое, но с буйным наслаждением. Виртуально-дистанционно. Даже на пол села, удивляясь прихотям памяти. Вот зараза Давид. Вот скотина. И физик Джон С. Белл тоже хорош со своей теоремой.[7]7
  В 1965 году физик Белл сформулировал свою знаменитую теорему, которая к настоящему моменту давно доказана, тысячекратно проверена и перепроверена всеми учёными, даже самыми недоверчивыми. Наличие нелокальных связей подтверждено.
  Не существует изолированных систем. Каждая частица Вселенной находится во мгновенной связи со всеми остальными частицами. (Со всеми вытекающими последствиями, крайне печальными для атеистов-материалистов, если таковые ещё остались).
  Например, если я думаю о тебе, ты об этом в любом случае узнаешь.
  Или: мысль материальна.
  А также: не желай зла другому.
  В том числе: не убий.
  И так далее.


[Закрыть]

Костеря то себя, то Давида, я позвонила Даше, креатору марки «Мужик», и узнала, что всё решено. С завтрашнего утра я приступаю к новой работе. Ура…

Ура, мужики! Восковая вата!

Здесь не говорили о Боге: это слишком виртуально и совсем безденежно.

Здесь редко упоминали бизнес: это слишком серьёзно, чтобы поминать всуе.

Но.

Офис агентства был пронизан, как эфиром, пропитан «Мужиком» до распоследнего нейтрино. Тут все тронулись на «Мужике», будто он тайно и персонально каждому сотруднику посулил что-то царственно щедрое.

Это всё напоминало мне массовую истерику счастья, некогда вызванную в женских рядах российского электората одним нашим пройдошистым политиком. Баллотируясь в президенты восьмой части суши, он проникновенно сказал: нехорошо женщине быть одной. И все бабы дружно проголосовали за него, будто он каждой лично по мужику пообещал. Это было в начале 1990 годов. Он занял почётное третье место. А президентом тогда выбрали другого, который пообещал туманы и запахи тайги на добровольной основе, ослабление пут исторического коллективизма и вообще нечто загадочное: свободу. Что противоположно обещанию дать всем бабам по мужику.

Конечно, все рекламные агентства работают с образами. Но этот офис, кстати, один из старейших на российском рынке, был – о, мудрейший из мудрейших. Тут ковали-формовали свой загадочный, невиданный продукт, от визиток до авиашоу, с перспективой окончательно проникнуть в загадочную русскую душу и таким образом покорить мир. Шеф офиса был из Европы, не говорил по-русски, и все прочие сотрудники были некий пазл из атласа мира.

Даша приходила позже всех, выпивала кружку корпоративного кофе и начинала обход, как Мороз-воевода. Её глазищи ежеминутно увеличивались от любого упоминания «Мужика».

Она дрожала ото всего:

от негодования, если полмиллиметра на плакате с «Мужиком» пропечатались хуже, чем остальное многокилометровое баннерное пространство;

от счастья, ежели фирменная песня про «Мужика» нравилась ещё кому-нибудь, кто почему-то не слышал её раньше и вот услышал;

от горя, если масса рекрутов на «Мужика» в сутки возрастала на меньшее число голов, чем требовалось бренду и Даше для общего развития прогресса;

от светлой радости, если в офис звонило само лицо бренда: Даша убирала командную мимику и человечно говорила ему – «Привет…»

Даша курила не вынимая, если хоть что-то стопорило хоть какой-нибудь процесс из тысячи задуманных ею по «Мужику». Даша всё проверяла и перепроверяла, готовая вручную пересчитать звёзды на небе, если это поможет ходу бренда. Она упивалась «Мужиком» до страсти, всем телом и душой, неистово, театрально, даже артистично. Если кто и вспоминал, что речь идёт всего-навсего о новых сигаретах, то лишь владелец бизнеса, суперэмоциональный, но умный гражданин одного маленького ухоженного государства. Он не говорил, но понимал по-русски, а с меня взял слово, что я подтяну английский. Я пообещала подтянуть, хотя в этом, казалось поначалу, и не было здесь необходимости, поскольку всё устремлялось исключительно к мужику, а это понятие исключительно русское.

Весь первый день я осваивала новое рабочее место. Ящики моего стола были забиты остатками деятельности сотрудника, явно страдавшего неуёмной любовью к презентациям и отовсюду тащившего глянцевые буклеты. Они были познавательные! Особенно один, с подробными правилами розлива пива в стаканы. Жаль выбрасывать. А куда девать? Бросив ревизию на полдороге, я принялась за выделенный мне компьютер.

Он был ветеран рекламы: пыльный, захватанный и сумасшедший. Он не понимал меня абсолютно: абзацы делал где хотел, сам уничтожал написанное, переходил с английского на русский по личному почину и так далее. Придумать лучшую пытку для нового работника, привыкающего к коллективу и местным порядкам, невозможно. К вечеру одна толстая девушка, Наташа, ровным голоском поинтересовалась, знакома ли я с электронной техникой в принципе. Я заверила её, что знакома. В принципе. И даже очень. Но мне не поверили. А когда коллеги отметили, что за весь день я не произнесла ни слова на местном языке, то есть на английском, мой образ в их головах обрёл чёткие контуры: жертва.

Несмотря на первые впечатления, к вечеру я оставалась такой же счастливой, как с утра. Когда все закурили прямо в офисе, а не на лестнице, – что означало окончание рабочего дня, – я вывалилась, измотанная, на Тверскую и поползла в бар. Выбрала самый дорогой, заказала самые редкие деликатесы, самое вкусное пиво и уничтожила всё до крошки, до капли. Я даже всхлипнула напоследок – уже от удовольствия. Мне померещилось, что жизнь всё-таки повернулась ко мне лицом. Пётр и бабушка, коварные мои, вы исчезнете из моего сердца!

Всего семь тридцать. До ночи ещё очень долго жить. Пустота. Понимаю; это, наверно, оборотная сторона галерной работы, особенно офисной. Понимаю, пью пиво, сушу вёсла. Впереди вечер, никого в мире больше нет, даже на насильника в лифте рассчитывать наивно.

Неуместно и логично вспомнился Пётр. Когда он был константой, я почти не думала о нём. Сейчас он вдруг остро понадобился: поговорить мне, видите ли, не с кем. На новой работе, я уже поняла, царят модные корпоративные порядки. То есть подразумевается, что у всех всё отлично, а если всего лишь хорошо, то это временные неувязки. Говорить о личном вслух и со всеми могла только Даша, поскольку она – главный креатор, автор термина, душа и движитель проекта, подруга лица бренда, и всё ею сказанное на любую тему – это как медитация на мужике. Это священно. Откровение, можно сказать.

Здесь надо сказать о лице бренда.

Днём я видела пробные оттиски плакатов с этим лицом и сразу ощутила смутную тоску. Лицо молодого артиста, согласившегося быть лицом, было благородно и никак не вязалось со всей этой рекламной пылью. Мне растолковали, что он – очень известный актёр кино, сын известнейшего режиссёра кино, и никто лучше него не изобразит «Мужика».

Я вглядывалась в лицо и думала о гримасах нашей эпохи.

Я не видела этого актёра никогда, и его роль в «Мужике» для меня была его первой ролью. Если он и в быту такой славный, как на пробном оттиске, то какая муха укусила его подставиться под сигареты?

Деньги? Но он, говорят, не бедствует. Пофорсить в роли мужика? А зачем, если по нему и так видно, что он парень не промах. Что это всё значит?

Разгадки наверняка уже ждали меня, и я скомандовала себе не торопиться. Я временный пиар-менеджер уникальной ситуации. Мне предстоит, как сказала Даша, выработать философию мужика и спланировать её пропаганду. Что я знаю о мужике? О Боже…

Вам, дорогой читатель, никогда не приходилось думать о пиаре мужика в России? Связь мужика с общественностью. Маркетинг мужика. Репутационный менеджмент мужика.

Для любого русского человека такие словосочетания и безо всяких сигарет полны комизма. Выделываться с важной миной можно исключительно перед иностранцами, не чующими разницы между мачо и мужиком. Иностранцев было на «Мужике» – уйма, и у меня тут же начался кризис идентичности. Моя врождённая русскость куда-то сползла, и я ежеминутно подправляла её, как трусы без резинки. Ощущение: будто мне дали вату из парафина и уверяют, что она сладкая, как в зоопарке, и съедобная.

Даша перезаразила страстью к «Мужику» пропасть разноликого и разноязыкого народа. Все бегали как ошпаренные и гадали: что есть мужик? Отныне и я должна была думать.

Мои думы были печальны: тихо спятивший на массовом сексе Пётр, полоумный властолюбец Давид и, как изумительное исключение, галантный француз, нечаянно втравивший меня в пиар-историю «Мужика». Исключительно из человеколюбивой любезности. Люб-люб-люб.

Добавив пива, я огляделась: кипела вольная жизнь, в которой меня уже не было. Горестная свобода фрилансера превратилась в корпоративное крепостничество. Я добровольно залезла в петлю. Осталось узнать – зачем.

В памяти больно вспыхивали воспоминания. Барная стойка напомнила Петра. Стулья напоминали Петра. Всё напоминало Петра. Всё это пролетало вспышками, маниакально, превращаясь в каменный анамнез.

Девицы с инкрустированными ногтями cosmopoliteнно обсуждали мужчин, покуривая «Кент» и «Мальборо». Очевидно, была открыта очередная тайна его оргазма. Я незримо изъяла у томных курильщиц их заграничные сигареты и заменила «Мужиком». Не получается. Если весь этот понтовый бар вдруг закурит «Мужика», мир перевернётся: у девиц укоротятся ногти и ресницы, вернётся исконный цвет на волосы, а кавалеры как минимум переобуются – пока не представляю во что. Но и не в лапти, поскольку лицо у бренда благородное. У нас будет, очевидно, господин мужик.

Я поняла, что это упражнение надо будет проделывать регулярно. Представим, что результат получен: вся курящая Россия перешла на «Мужика». И он – дымится! Он рассован по чёрно-синим пачкам. Его дело – табак.

Ужас. Но это стильно, как полагает сама Даша, а ей виднее, она – автор «Мужика», она дочь поэта и жена артиста, она так элитарна и тонка, что не поспоришь. Вы понимаете, что значит стильно?

Нет, так не пойдёт. Первый рабочий день, а я уже иронизирую и сама выбиваю из-под себя почву. Надо посерьёзнее. Мне собираются целый год платить по тысяче долларов ежемесячно за труд по «Мужику», а у меня все мысли – хулиганские. А раскрутка нового бренда – дело дорогостоящее, а многонациональная бригада не шутит, а Даша вся горит и трепещет, а подвести француза – нельзя. Может, ещё пива?

С того дня и понеслось: каждый вечер, в слезах выпадая из офиса, я выпивала по три литра пива. В выходные – по две бутылки водки. Я не прерывала питейных упражнений ни на один день. Я физически не могла работать на «Мужике» трезвая.

…На следующий день я еле-еле проснулась. Голова гудела, а часы язвительно показывали опоздание на работу. Что характерно – я заснула с часами на руке. И эта патологическая привычка жива до сих пор.