Текст книги "Синий мёд"

Глава XII
Некому даже рассказать…

Сутки после того, как отбыл Ник, я провела в довольно жалком состоянии. Порадоваться можно было лишь, что никто не явился тому свидетелем. Катя сообщила по телефону, что ее умоляют присоединиться к соревнованиям по плаванию в Рязани, из которых неожиданно выбыла одна участница. И это показалось мне кстати. Телефонный аппарат я отключила. А по карманнику теперь видно, кто набирает номер, если Лиза, то отвечу.

Хотя я немного слукавила в разговоре с Ником, когда отказывалась его сопроводить. Гуньке сейчас нужнее отец, Рина и маленькая Сандра, а не я. Семья. Господи, как же мудра была Наташа!

Да и Фулько уже вне сомнения разгребает завалы дел на службе, чтобы к ней примчаться.

Покривила я душой попросту потому, что не могла внятно объяснить причины своего желания остаться в Москве. А утверждение «мне почему-то так кажется», это, скажем по совести, не то, что Ник обыкновенно готов принимать к сведению.

Он и то очень меня увещевал, невзирая на более основательный резон.

«Вы же с Дашкой, поди, не успели за полдня досекретничать об ее положении».

«Я уж не удивляюсь, что ты знаешь и о положении, и о том, что она у меня побывала».

«О первом я догадался, она ведь вся как на ладошке. Но подожду, покуда она решит меня удивить и потрясти до глубины души. И я, как ты можешь представить, буду безмерно удивлен. Ну а насчет передвижений я, конечно же, обязан знать, только ей не говори. Ух уж мне эти девчоночьи тайны, хлебом вас не корми… С одним сюрпризом не успеешь разобраться, вырисовывается новый…»

«Я никаких сюрпризов не держу…»

«Не ты. И кроме вас с Дашкой есть некоторые любительницы», – Ник нахмурился.

Мне очень хотелось улететь с Ником, мне очень хотелось пожить немного с ними во дворце, там мне вправду было бы легче. Но все же я осталась. Я забилась в свою девичью горницу, как в скорлупу раковины. Ни от горя, ни от тревоги не спрячешься в стенах родительского дома, но лучше пусть меня сейчас никто не видит.

«Многие ошибки я себе могу простить, – сказала как-то Наташа. – Кроме тех случаев, когда превращалась в слякоть. Это самое мне омерзительное из всего, что может со мной случиться».

Уж нелегко мне представить, когда это были такие случаи с Наташей. Не иначе в детские годы.

А вот я ощущала себя как раз слякотью. Путь лучше этому не будет свидетелей. Не потому ли я отказалась покидать Москву? Нет, причина в чем-то ещё. Но – пустое, само прояснится.

Комната моя, помнившая не графиню Брюс, а маленькую и юную Нелли Чудинову, меня не выдаст. К тому же в ней почти нету ни синего, ни зеленого цветов. Она оклеена светлыми в слоновую кость, однотонными обоями с тисненьем, и эти обои по душе солнечным лучам, бьющим по утрам через выходящие на восток окна.

А на одном из оконных стекол до сих пор видна кривая надпись, выцарапанная алмазным кольцом: «Tu oublieras Henriette». Завершение одного из давних разговоров с Романом, когда я воображала, что люблю не его.

Роман, ну пожалуйста, Роман… Нет, плакать негоже, лучше перебрать еще раз, словно чётки, весь вчерашний разговор с Ником.

Страну, кстати, Ник мне не назвал. Юг Африки, всё, что мне положено покуда знать. Одна из тех стран, что пребывают вне зоны влияния цивилизации.

«Когда начались военные действия, если этот хаос можно так обозначить, Брюс со своими людьми должен был продвигаться на сближение с другим отрядом, который направлял Эткин».

«И Авигдор тоже там?» – Имя военного экс-министра Израиля прозвучало для меня немного неожиданно.

«А как же, – Ник невесело усмехнулся. – Они-то к Чёрной Африке поближе американцев будут. И дорожки туда посуху, к тому же. Да, в Израиле нет всерьез растревоженных внутренних врагов в опасном количестве, но энтропия – катящийся ком. Как пошла, налипает многое. Я уже упомянул, речь идет об огромном удешевлении производства, о немыслимых прибылях. Везде есть люди, которым, дабы избежать очень сильного соблазна, лучше его не иметь. Так что они там вдвоем. Ну, не только, разумеется, но помощники заменяемы, многие из местных. Отряд, который посылал Эткин, две недели дожидался в назначенной деревне. Но Брюс на соединение не вышел. В ближних деревнях по направлению его пути никто ничего не видел».

О дальнейших поисках и прочем Ник не рассказал. Но, может статься… Да, попытаться стоит.

Я кинула взгляд в зеркало, и зеркало меня обидело.

Только через четверть часа, приведя себя в благопристойный вид с помощью ледяной воды и щеток для волос, я вышла в «холодную» гостиную, где, в забвении, влачила свое существование главная домашняя панель. (Вторая, что у меня, вовсе неисправна, и все забывают пригласить мастера. Третьей полновластно управляет Катя, но там малая мощность).

Прежде, чем я успела набрать нужный шифр, весь прямоугольник захватила вездесущая Джульетта Латыпова. Посредине белело ее большеротое личико печальной обезьянки, а всё остальное место заняли пышные и длинные рыжие волосы. Странно, кстати, обыкновенно рыжими пышными волосами все восхищаются, поминая прерафаэлитов. Но у Латыповой богатые кудри умудряются выглядеть некрасиво.

Покуда эти мысли мелькали в голове, я разбиралась с кнопками. Как всегда случается, коль скоро я хотела избавиться от лицезрения Латыповой поскорее, получалось медленнее, я пару раз сбивалась. А Джульетта на изображении как чуяла это, в ее голосе словно бы слышалось злорадство.

– Наши газеты любят повторять это заклинание про «тихие девяностые», что стоят на дворе, – вещала она. – Но не таится ли угроз в этой, с позволения сказать, тишине? Мы помним, что водится в тихом омуте! Между тем прогрессивные ученые Запада, да, да, да, эта проблема назревает еще не у нас, но не стоит думать, что до нас она не доберется, считают тревожным признаком изменение климата, которое…

Уффф… На экране, изгнав Латыпову, появилось, наконец, знакомое лицо.

– Рад вас лицезреть, Ваше Сиятельство.

– Экой вы нынче официальный, Авигдор.

Загорелое до черноты (еще бы – и у себя на дворе самый жаркий месяц, и только что из Африки) лицо Эткина было, как обычно, украшено бретонской морской бородкой, той, что носится при выбритых усах. Понятно, для чего такая морякам – у них короткие трубки-носогрейки, усы мешают курить. Но больше я ни у кого, кроме Эткина, подобного украшения не видела.

Черноту лица и рук невольно подчеркивала белая сорочка. А в распахнутых окнах за его спиной каким-то особенным своим древним манером шумел Иерусалим.

– Для порядка. Вы не в Санкт-Петербурге, Елена? Его Величество, мне показалось, упоминал…

– Мы немного переменили планы. Авигдор, вы ведь знаете, почему я сегодня вас беспокою.

– Да, разумеется. – Эткин вздохнул. – Но едва ли я смогу прибавить хоть что-то существенное к тому, что вам уже известно. Впрочем, конечно же, располагайте мною.

– Просто расскажите мне всё еще раз. Его Величества там не было, а вы были.

– Хорошо. Задачей нашей было – прочесать страну в рассуждении уединенного строительства непонятного для местных целей назначения. Вне сомнения, строить заводы предполагается в безлюдной глуши, оборудование отдельных электрических генераторов задача не столь трудная.

– Но где же они возьмут в безлюдной глуши эти самые рабочие руки? – удивилась я.

– А сгонят, – Эткин усмехнулся. – Это называется у них, красных американских экономистов школы эмигранта Прохазина, «коллективным хозяйством», в сокращении, они любят сокращать слова, «колхозами». А уж сколотить бараки в тех краях и вовсе не сложность, там ведь и отапливать не надо.

Какое жуткое слово baraque, подумалось мне. Сейчас его редко и услышишь. Но и глагол под стать существительному. Жилище – строят, а барак – сколачивают. Как гроб.

– Неужели они хотят учинить в Африке то, что не удалось им в России?

– С поправками на местную специфику, но в целом да. Но продолжу. Нелегкое дело обнаружить стройку в лесах или в степи, хотя мы исходили из ряда необходимых примет. Приближенность к какой-либо большой дороге, ну, не стану всего перечислять. Мы понимали, что им нужно, то есть – что сужает круг наших поисков. Но площадь поисков все равно оставалась велика. Мы разделились на два отряда. Роман привлек в свой буров, – в лице Эткина промелькнуло непонятое мною выражение. – Я же предпочел набрать людей из местных, белых местных, разумеется, они лучше знают свои края.

– Это важно, вне сомнения. Но почему Роман не поступил так же?

– Не помню, по правде говоря. Нам было, о чем и кроме этого, поговорить всерьез. Итак, отряды разделились. Сообщение между нами имелось, но шло с перебоями и трудностями. Кроме двух поисковых отрядов у нас работала и легкая разведка. Она и донесла неприятные вести. Где-то мы все же не обрубили хвоста. Кто-то, в свой черед, искал уже нас. Поднять несколько деревень по сигналу – дело там пустяшное, туземцы держат оружие в обиходе наравне с сохой и мотыгой. Это же зона постоянного конфликта всех со всеми, а мотыга у них достается проигравшей стороне.

– Как же энтрописты тогда намерены устроить в таких краях свои «колхозы»?

Иерусалим, шумевший так далеко от меня, странно успокаивал, почти казалось, что я ощущаю даже запахи объятых тяжелой жарой улиц: раскаленный светлый камень, сухая и очень легкая, похожая на пудру, пыль… Иерусалим успокаивал, а вот разговор с Авигдором – нет. Какая-то странная отчужденность была в нем: не признак ли того, что часть плохого он все же намерен покуда от меня утаить?

– Ну, в таких случаях население всегда разделяют надвое. Вы же сами писали про схему: опричнина-земщина. Опять же, с поправками на местный колорит. Известие о том, что мы и сами сделались объектом охоты, дошло до меня, я связался с Романом. Нами было решено идти на сближение: по отдельности сил недоставало для необходимой обороны. Вернее сказать так: выслав большую часть своих людей навстречу графу, я, с небольшой охраной, должен был вернуться в город – было необходимо собрать данные для дальнейших планов. Уже в городе я получил сообщение, что отряд Романа запаздывает с прибытием в назначенное место. Не поступало и новых сообщений от графа. Я приказал моим людям ждать в той деревне. Когда ожидание затянулось, я распорядился продвигаться в его сторону. Ни то, ни это результатов не дало. Никакого следа большого отряда. Где-то на пути они пропали. Делается, как вы, не сомневаюсь, уже знаете, всё возможное. Положение на сей момент – тревожная неопределенность. Вот, собственно, и всё. Мне очень жаль, Елена, что я не могу сказать ничего лучшего. Но на это самое лучшее мы все же понадеемся.

– Благодарю, Авигдор. Я теперь хотя бы лучше представляю ход событий. Пока до свиданья.

– До свиданья!

В мановение ока Иерусалим отдалился от меня на многие тысячи вёрст – вместе с Авигдором.

А на панели успели промелькнуть космы Латыповой, но на сей раз я отделалась от нее одним щелчком.

Прихватив со стола подсвечник, я направилась в отцовский кабинет, куда не заходила с роковой ночи на четвертое июля. Зажгла свечу, забралась с сигаретами в кресло напротив собственного своего детского портрета.

Покуриваю, как в юности. Сколько лет прошло… Роман, я опять брошу, только…

Осталась все же после разговора с Авигдором какая-то тревожащая недостаточность. Теплее наши отношения, чем вышел разговор. Хотя, по правде сказать, они странные. Так ли я поступаю, как надлежит католичке, не заигрываюсь ли в дружбу писателя со страшным колдуном? Если Авигдор друг, так ведь стоило бы вместо романтической игры и потревожиться немного о его душе? Он же не просто иудей, а натуральный чернокнижник, со всеми этими его пульса-денурами. (Впрочем, больше он подобного, кажется, не вытворял). А я, вместо того, чтоб хорошенько молиться за Авигдора, восхищенно прикидываю, в каком бы сюжете мне его штуки описать. И даже, что вовсе нехорошо, ни тени совестливых угрызений. Может быть, просто не пришло время, мы же еще молоды? Вот будет нам лет пятьдесят, а то так больше… Тогда и наши отношения поумнеют с нами вместе. А все ж стоит как-нибудь об этом поговорить с Его Эминенцией, Епископом Рейном.

Сигарета дотлела, но легче не сделалось. Чувства и мысли ходили по кругу, возвращаясь и возвращаясь к моей тревоге.

Ожила еще одна панель, входная. Ах, да: я же велела запереть подъезд на ключ. В таком виде, как с утра, я не желала, чтобы в мою дверь позвонил кто бы то ни было.

Я вышла на ее жужжание, к засветившемуся окошечку. Что там пишут? Принесли счета, это еще утром, после заберу. Я нажала кнопку еще раз: высветившееся теперь белыми буквами на сером фоне сообщение было сделано только что. «J. P. Deverell, America, „the Chronicle“, requests time for a short interview. Waiting».

Признаюсь: после памятной истории с «Костером» мои нервы напрягаются при любом упоминании об американских журналистах. Кто тому же манеры их, как бы это сказать, блещут. С чего некто Деверелл, к примеру, предполагает, что я готова беседовать по-английски? Написал бы еще по-французски, это хоть прилично – официальный язык переговоров. Английского же я могу хоть вовсе не знать, и, кстати, знаю много хуже французского. Обращения нет, лаконики сыскались…

С другой стороны, покуда я живу в этом диком неведении, надо как-то себя отвлекать. Вдруг да благодаря разговору с американцем получиться хотя бы на часок расширить круг, по которому я всё бегаю, возвращаясь в одну точку? А уж лишнего я никому не наговорю, не зряшно провела десять с лишком лет рядом с Романом.

Я соединилась с консьержкой.

Глава XIII
В которой обретается географическое уточнение

Через несколько минут я открыла дверь. Дверь же, не иначе в порядке ответной любезности, открыла мне глаза на две ошибки. Сначала я увидела, что Дж. П. Деверелл – вовсе не мужчина, как мне было подумалось, но молодая женщина. А следующий взгляд прояснил, что эта особа и вовсе не имеет отношения ни к какому Девереллу – ни мужеска пола, ни женского.

То ли со смехом, то ли со слезами, мы бросились обниматься. Пять лет, подумать только! Пять лет с последней нашей встречи, как же это много, как же быстро они пролетели!

– Краснодеревщика мне надо вызывать, притом спешно, – я чуть отодвинулась, чтобы разглядеть нежданную гостью. – Раз уж у меня тут не квартира, а проходной двор для августейших особ, то под шляпной полкой нужно еще одну, побольше. Короны класть.

Валерия рассмеялась вновь. Изменилась? Не изменилась? Враз не разглядишь. Тем же вопросом она, вероятно, задавалась, глядя сейчас на меня.

То, что она теперь укладывает косы на средневековый манер, полукольцами, я уже видела в заокеанских газетах и новостных хрониках. Стиль же ее делового сьюта в светлую и темную клеточку беж, показался мне подчеркнуто американским.

– Теперь я понимаю, на кого еще сердился Ник. Лерик, ну что за маскарад, право?

– Не маскарад, а удостоверение журналистки, – тут же надулась она. – Кстати, совершенно настоящее. Джен Пенелопа Деверелл – это псевдоним, под которым я иногда пишу статьи по прерафаэлитам, я сейчас ими всерьез занимаюсь. А других документов мне для перелета и не нужно, очень удобно.

– Ты летела обычным пассажирским, сумасшедшая?! И так-таки никто-никто тебя не узнал? Но проходи же, что мы тут «морская фигура замри» в дверях устроили?

– А, пустое. – Лера передернула плечами. – Люди редко узнают лица вне контекста. Для этого нужно иметь профессиональную память, вроде моей. В крайнем случае, сосед по креслам подумает, что я похожа на меня. Вот если бы я и впрямь поднялась в пассажирское отделение в короне, даже не спорю – у попутчиков могли бы возникнуть некоторые подозрения. А так… Я и прически менять не стала нарочно, я на нее моду завела, мудрено ли, что половина женщин теперь так косы укручивает? – Лера вытащила последнюю длинную булавку из своей плоской шляпки-тарелочки, из той же ткани, что и костюм. – Погоди, Нелли! Ты сказала, Ник сердился? Откуда же ему знать?

– Вот и Дашка так всегда думает. – Я за руку потащила Леру в «тёплую» любимую гостиную. – А кто еще не знает, кроме Ника? Джон? Присядь, наконец, ты ведь только что и прибыла? Я одна тут, сейчас приготовлю чай.

Но, анонсировав чай, я с ним не спешила. Усевшись на кушетку напротив моего любимого детского портрета Ника, мы всё держались за руки, глядя друг на дружку.

– А откуда такой псевдоним? Впрочем, я догадалась. В честь Уолтера Деверелла, раз уж ты прерафаэлитами увлеклась. Так ведь?

– А вот и нет! Джен Пенелопа – это героиня современной книги, но как раз ее я тебе не посылала. Не думаю, что тебе было бы интересно, многовато местного колорита. Книга уж чересчур наша, американская.

Как же она естественно прозвучала, эта последняя фраза! Я подавила вздох. Всё верно, уж такова судьба всякой принцессы. Лера будет, чем дальше, тем больше, делаться американкой.

Я видела, что Лера знает о моих бедах, во всяком случае, покуда об одной. Но мы продолжали болтать о том и сем, и это окутывало душу каким-то особым родным теплом.

– Сама-то ты что пишешь, Деверелл в юбке? Моя сестра обеспокоилась этим твоим научным увлечением. У тебя, это не мои слова, свой метод, а все эти Девереллы и Росетти, они очень сильно подчиняют себе…

– Нет, я за собой приглядываю, обратной перспективе не изменила. Вот увидите мои последние этюды – нынешние скачки в Аскоте…

– Ах, я и забыла! Ты же недавно оттуда… Что ты там рисовала – шляпки или лошадей?

– О, я проявила решительную мудрость. Шляпку я нарисовала одну, но себе. По моему эскизу мне ее как раз успели сделать. В меру фантастично, как положено в Аскоте, но, смею надеяться, всё же в границах хорошего тона. Никакой соломки, никаких кружев! Однотонный светлый лён, умеренные поля, вместо ленты – аппликация из речного перламутра и янтаря. А на чужие шляпки можно уже было и не смотреть… Я рисовала лошадей. Но, Нелли! Как же это всё невыносимо… Знаешь, я так рада, не сердись, что сплетничаю… В Америке-то мне нужно за каждым словечком следить, а уж если в официальной поездке… Джону хорошо, он-то проводил больше времени с принцем Уэльским, а тот очень милый человек. А мне-то досталась принцесса…

– Эффектная женщина.

– А у меня от нее оскомина. Она ровным счетом ничего не смыслит ни в музыке, ни в живописи, а из литературы читает, вообрази, только дамские романы! Одна радость, что на сей раз протокол исключал детей. Старший мальчик-то у нее славный, Вилли, а этот Гарри… Задирался к моему, а ведь сам-то старше. Я, конечно, не вмешивалась, мальчишки должны сами разбираться, но неприятно. А, считай ты ее симпатичной особой, ты бы сейчас не так произнесла свою похвалу. – Лера засмеялась снова, встряхнув освобожденными волосами. – А Роман все еще в Дагомее?

Вот так из коротенькой фразы можно извлечь многое. Первое: Лера не знает, что Роман сейчас в трудном положении, стало быть – мне не надо об этом и говорить. Второе: Ник не называл мне страны, но теперь оная установлена.

– Да. Ох, ну что же я сижу? – Дабы отойти от темы, я вспомнила, наконец, о долге гостеприимства. – Сейчас, погоди! Да что я про чай? Ты не голодна?

– Нет, вовсе нет. А от чаю не откажусь. Что у тебя на пудинг?

Ещё одна примета. Американка, совсем американка… Я сумела догадаться, что под пудингом подразумеваются сласти как таковые.

– Земляничное варенье. Домашнее наше, из Бусинок.

– Как я давно не пробовала порядочного варенья! – Обрадовалась Лера. – Эти наши мармелады, они совсем другое.

Я принялась убирать разбросанные на круглом столе письменные принадлежности. На мгновение задержала в руках, зачем-то открыв, толстенькую тетрадку, ведомую мною в интересах младшего Брюса. Как раз перед похоронами я все-таки ею было занялась, но после – Миша, Даша, встреча с Ником и этот удар по голове… Забросила, нехорошо.

Лера заглянула мне через плечо.

«1. Здесь не слог, а предлог! Разгадал и прыг-скок! 2. Вот и слог. (Для разгадки так нужен!) Это шумный и праздничный ужин. 3. Ставь необременительный союз соединительный. 4. Здесь русская река. (Быстра и глубока!) 5. Сложи одних с другими – найдёшь мужское имя!»

– Какая прелесть! Что это?

– Вот, давно не отправляла посланий дитяти. Он любит шарады и всякую такую штуку. Это, я, знаешь, рифмую то, что позаимствовала из старых детских журналов, еще маминых. В основном из «Ласточки»44
  У нас журнал «Ласточка», содержащий головоломки и шарады, был белоэмигрантским журналом и издавался в Шанхае.


[Закрыть]. У нас на антресолях сохранилась подшивка за несколько лет, мы с сестрой их в детстве обожали. А как появился Петя, я про них вспомнила. Как в Москву, непременно пару журналов пролистаю и выпишу.

Лера перевернула страницу.

«1. Замени букву и преврати часть тела в рыбу зубастую! 2. Замени букву и преврати рыбу зубастую в то, без чего не испечь хлеба!»

Эта была старая, уже использованная мною в письмах запись. Под нею я заметила приписку, сделанную рукой Романа:

«А потом пусть заменит букву и превратит то, без чего не испечь хлеба, в самку домашнего животного».

Его обычные шуточки… Душа заныла. Тише, душа моя, тише. Если Лера не знает ничего от Джона, то с Романом «все благополучно». Ты давно играешь в эти игры, ты знаешь правила.

– Вот уж чьего почерка невозможно спутать ни с чьим другим, – улыбнулась Лера, проходя за мною на кухню, когда я отложила тетрадь. – Так нажимает, что вечно ломает карандаши и рвет бумагу. Прямо какая-то руническая письменность, но количеству ломаных линий. Я была так рада увидеть Романа у нас, перед его отъездом в Дагомею. Я, по чести сказать, опасалась, что, после той ссоры, они с Джоном так и не помирятся.

Я молча ставила чашки на поднос. Задавать наводящие вопросы я умею, но в применении к друзьям такие умения некрасивы. Расспрашивать напрямую тоже не ладно. Вот и варенье, теперь еще ложечки…

– Когда ж это было… После беспорядков. – Лера продолжила повествование самостоятельно, а я, я не набралась решимости перевести разговор в безобидное русло. – Да, мой старший еще не родился. Ох, они и гремели тогда друг на дружку! Прямо молниями лупило по комнатам. Нелли, я тогда не спросила у Джона, на нем можно было чайник кипятить, а потом как-то забыла… Сейчас вот вспомнила. Что это за карт-бланш такой? То есть я, конечно, знаю из курса истории: это изобретение революционной французской пропаганды, то, чего не было. Но едва ли они это могли подразумевать, когда спорили об остатках красной эмиграции.

– Карт-бланш? Я тоже не знаю, только как исторический термин разве что.

Я солгала. Я очень даже знала. То, чего не было. То, что теперь есть. Картинка начала прорисовываться в моем сознании с пугающей четкостью. Все же не впустую я живу столько лет рядом с самым засекреченным в Империи существом.

– Ах, это чудо, а не варенье! – Лера с наслаждением облизала ложечку. – Кто землянику собирал, Вера?

– И Вера, и французская Вера, она о прошлый год приезжала к нам в Бусинки с детьми. Обе еще грибы собирать любят, не вылезали из лесов, французы же в этом деле полные профаны, ей там не с кем с корзинками пройтись. А вот я в грибном рассуждении не лучше французов. Ни с чем не перепутаю только мухомор.

Беседа, (осторожными шагами, словно осознав свою неправоту), отошла от опасной черты. Но я уже успела понять самое главное. Джон наверное счел слишком жестокими меры, предлагаемые Романом. А Роман, вне сомнения, предвидел, что даже высылка красных по Африкам не гарантия того, что с ними не возникнет неприятностей в будущем. Лучше не вникать особо в то, что представлялось ему целесообразным, но вне сомнения, проистекло бы все аккуратно и без особого резонанса. Складывая теперь сказанное Лерой с тем, что услышано от Ника, я в полной мере вывожу, что эти двойные эмигранты сумели где-то оказаться промежуточным звеном между рядом промышленных воротил и племенными вождями…

Господи, помилуй! На нашем веку будет сто лет, как побеждена эта чума, а ее бациллы оживают то там, то здесь… Что ж было бы с человечеством, если б они победили?

Джон оказался милосерднее, но прав-то вышел Роман. А кто прав, тому и расхлебывать в награду.

– Нелли… Я не ко времени свалилась? Я уж поздно узнала, какое у тебя горе… Колебалась, не отменить ли мою авантюру…

– И очень хорошо, что не отменила! Куда ты, кстати, отправила твой багаж? В Майский дом? Если ты думаешь, что Ник про твой приезд не знает, то тогда уж несомненно узнает. Лучше у меня поживи, мне и веселее будет.

– С удовольствием. – Лера приняла отменно важный вид. – А багажа у меня и вовсе нет. Только чековая книжка. Всю жизнь мечтала так попутешествовать. Можно же себе такое позволить – хоть разочек?