Текст книги "Нажми на кнопку. Сборник рассказов"

* * *

Очнувшись, я понял, что валяюсь на земле, небо светлеет, моя голова лежит на чьих-то коленях. Не было больше мертвых пальм, издали доносилось торжественное пение мужских голосов. Я снова очутился на террасе горного монастыря, над мной склонилось встревоженное лицо Кайи.

– Тебе лучше? – спросила она, тщательно выговаривая русские слова.

Зрение «плыло», потеряв фокус, но я поднес к глазам свою руку и все же разглядел глубокий укус на тыльной стороне предплечья. Он не кровоточил, выглядел совсем чистым и не оставлял мне никакой надежды.

– Лучше, – солгал я кое-как откашлявшись, и не узнал собственного голоса.

– Ты ранен в плечо, тебя ночью привез тот, второй.

– Экса? Где он сейчас?

– Забрал все оружие и почти сразу уехал на машине.

У меня не оставалось сил даже на ненависть.

– Кайа…

– Что?

– Когда я умру, проследи, чтобы тело сожгли.

– Ты не умрешь, – сказала она с величайшей убежденностью. – Я молилась всю ночь, а потом ты очнулся.

Смеяться было неприятно, сильно ныли ребра, не знаю, насколько переменился мой вид, но внутри трансфоромация, очевидно, шла полным ходом. Я не знал, существует ли между состоянием человека и жизнью зомби хоть какой-то подобный смерти переход, но надеялся, что он есть, и Кайа все же последует моему совету.

– Пока ты спал, к ограде приходили живые мертвецы, – очень спокойно добавила она. – Потом они ушли. Тут святое место, оно не для проклятых.

Я имел все шансы очень скоро сделаться таким же «проклятым», но не стал говорить ей об этом. Чуть позже меня посетила странная мысль – возможно, пленники Остина действительно подверглись заражению, и ночная атака зомби на ангар имела целью спасение «своих».

Лихорадка, отступив на время, очень быстро накатила снова. Я словно шел сквозь огонь, придерживая на плече тяжелую ношу. Огонь полыхал все сильнее, выжигая изнутри, а потом сознание возвращалось, я видел лицо Кайи, чувствовал внезапный холод и слышал, как лязгают мои же зубы.

Один раз краем глаза я заметил хмурую и расстроенную физиономию Радана, а потом еще кого-то. Этот кто-то закатал мне рукав и поставил укол. После укола я отключился и снова наблюдал бредовое видение – бесконечную вереницу бредущих за горизонт зомби и себя в их числе.

Не знаю, сколько прошло времени, но последний раз раз я очнулся тоже на рассвете. Рядом сидел Экса, он дремал, прислонившись головой к ограде террасы. Левая эксина рука была перевязана, а под глазом наливался фиолетовым громадный синяк. Лихорадка моя прошла, укус почти не болел, но слабость временами накатила такая, что лень было поднять веки.

– С днем рождения, – сказал, очнувшись, мой ненадежный напарник.

Я бы с удовольствием дал ему по и так избитой роже, но не сумел даже стиснуть кулаки.

– Не кипятись, ты даже не знаешь, что произошло, – поспешил добавить он.

– Издеваешься? Я на себе это почувствовал.

– Я не занимался зачистками гражданских. Я даже не представлял, что люди Остина могут на такое пойти.

– Врешь, —ответил я устало. – Впрочем, даже если не врешь – привыкай. Скоро такие зачистки станут обычным делом.

– Погоди… Да послушай же, Моро, этот Остин, конечно, сволочь, но очень серьезный человек. Он хотел сыворотку, которая, вроде бы, может остановить трансформацию, но фармацевт с ним работать не стал, сбежал в эту дыру, а потом мужика сожрали зомби.

– Скорее уж, эти хорошие парни Остина скормили его мертвецам.

– Возможно, но я при этом свечу не держал – отрезал Экса, скривившись. – У меня был заказ – забрать эту вещь из тайника в доме.

– Ты попутно меня сдал.

– Нет! Я ничего не знал, – возразил он, на этот раз устало и обреченно. – А когда попытался вмешаться, было поздно. К тому же я потратил на тебя этот самый последний образец вакцины.

– Что?

– То, что слышал. По-моему, оно подействовало, но что было в этой ампуле, теперь уже не узнать. Так что живи, не беспокойся.

Я попытался сесть, это удалось с четвертой попытки.

– Не стоило так делать.

– Тебе я был сильно обязан, а Остину – только деньгами, а потом, когда он меня обманул – ничем..

– Почему он отдал тебе вакцину? C чего такая щедрость?

– Конечно, сам бы не отдал, но после атаки зомби выжили только Остин и его переводчик. Я сутки потратил на поиски, а потом просто забрал у них то, что хотел.

– Босс сильно возражал?

– Обещал меня убить, – криво ухмыльнулся Экса.

– Ладно, черт с ним, с Остином, но ты хоть понимаешь, что из-за меня просрал единственный шанс человечества?

– Слушай, отстань, – огрызнулся Экса. – На тебя не угодишь – то тебе подстава не нравится, то спасение не такое. Ты жив? Жив. В норме? Вроде, в норме. Не было никакого шанса, не бери в голову. Главная проблема в том, что Остин такие вещи не прощает и меня все равно отыщет. А вот ты даже имя мое не запомнишь.

Я попытался вспомнить настоящее имя этого человека, но в голову не приходило ничего кроме приклеившегося к нему намертво прозвища.

– Саней меня зовут, – подсказал Экса. – Так и запомни – был такой безбашенный чувак, который, с твоей точки зрения, просрал замечательный шанс человечества.

Я замолчал, уже не решаясь больше спорить. Потом, цепляясь за ограду, кое-как поднялся на ноги. Погода портилась, через перевал ползли тяжелые серые тучи. Вдали, на склоне, на самой границе видимости, копошились живые мертвецы – прищурившись, я видел их угловатые силуэты. Мир стремительно менялся – и мы за ним не успевали..

* * *

Обстоятельства сложились так, что выбраться из Черногории мне удалось только через два месяца. С тех пор я больше не видел Эксу. Война с зомби идет уже год, с тех пор многое изменилось.

Подаренный мне последний шанс я использовал, как только мог.

Серый ангел ночи

Полянов вынырнул из беспокойной дремы. Причиной стал звук – кто-то снаружи ладонью настойчиво шлепал и шлепал по дверце его внедорожника. Стояла ночь. Большая Медведица посверкивала над черными вершинами елей. Слепни, которые набились в увязшую с вечера машину, не спали и бродили где придется, в том числе по мокрому от духоты лицу Полянова.

– Кто здесь?

– Я.

– Ты это кто?

Он нашарил фонарик под сиденьем, посветил и тут же успокоился. По ту сторону стекла неподвижно стоял ребенок. На вид лет десяти, русоголовый, в белой, не по размеру просторной ветровке.

– Из леспромхоза что ли?

Мальчишка не ответил. На незагорелом, но с темными мелкими веснушками лице совсем не было комариных укусов. Невкусный он, что ли? Полянов позавидовал и инстинктивно почесал собственную, покрытую жгучими волдырями щеку.

– Ты почему один? Взрослые где?

– Меня зовут Алик.

– Погоди… взрослые есть? Мама? Папа?

– Они там, подальше, в лесу.

– Трактор бы подогнать, машину вытащить, я заплачу. Проводишь к отцу?

Мальчишка молчал, только коротко, по-взрослому, кивнул и дождался, пока его собеседник обуется и выпрыгнет из машины в мягкую грязь. Уже подсохшая глина на сапогах Полянова снова набралась тяжелой влагой. В два прыжка он перебрался к краю ельника. Тут почва, проросшая травой и усыпанная прошлогодними шишками, оказалась совсем твердой.

– Тебе помочь? Руку давай…

– Не надо, – тихо, но твердо возразил Алик.

Он, шмыгнул мимо Полянова, будто мышонок, и остановился, искоса рассматривая его прозрачными глазами.

– Дяденька, фонарик погасите.

– Так мы же ничего не увидим.

Мальчишка съежился, стараясь уйти от луча подальше, и тогда Полянов, выругавшись про себя, сам не зная, зачем, погасил фонарик. Идти стало сначала труднее, а потом полегче. Глаза привыкли и различали контуры деревьев на фоне неба, мешали только отголоски боли в ноге, как раз в месте перелома, полученного год назад в Непале.

– А вы хромаете, дяденька.

– Так, ерунда.

Пахло хвоей, травой, корягами и растоптанными поганками. Пару раз Полянов сильно споткнулся. Невесть откуда появившаяся иррациональная тоска, накатывала мутной волной.

– Не потеряйся тут у меня…

– Ладно.

Силуэт Алика, размытый и искаженный темнотой, маячил неподалеку.

– Все, дяденька, почти пришли.

Ущербная половина луна вышла из-за облака и светила вовсю. Круглая прогалина походила на колодец, стенами которого служили часто выстроившиеся ели. С дальней ее стороны темнела старая просека, теперь густо заросшая и заваленная буреломом. Неуютную заброшенность места усиливал вымахавший в рост человека иван-чай. Полянов поежился, подвигал лопатками, пытаясь стряхнуть неприятный холодок.

– Эй, есть тут кто-нибудь?

Лес глухо молчал. Алик возился неподалеку, сгребая хворост.

– Зажгите спичку, пожалуйста, теперь можно.

Полянов нашел записную книжку, безжалостно вырвал несколько чистых страниц и, подпалил их зажигалкой, бросил поверх враз затеплившегося хвороста. Оранжевые отсветы заплясали на деревьях и траве, на руках самого Полянова, но они не окрасили бледного лица мальчишки, не отразились в его прозрачных глазах.

– Так ты, получается заблудился?

Алик покачал головой.

– А отец, мама где?

– Там…

Подальше от костра, за кругом тепла и света, мутно ворочалась тьма.

– Вы можете посмотреть.

Полянов медленно поднялся, преодолевая накатившую боль в ноге, зачем-то вытер ладони о джинсы и сделал несколько шагов во тьму, на этот раз ледяное дуновение коснулось его лица и проникло под застегнутую куртку. Что-то вязкое и почти живое обвилось вокруг ног, и человек рухнул ничком, выкрикнув напоследок ругательство как заклинание. Некоторое время Полянов возился, пытаясь отбиться от несуществующего противника. То, на чем он лежал, походило на большой кусок ткани, точнее, оно и оказалось тканью, порванным и истлевшим полотнищем туристической палатки вперемешку со спутанными веревками.

– Что за черт… Я просто споткнулся.

Рядом валялась старая эмалированная кружка с цветочком, вроде той, в которую давным-давно десятилетнему Сашке Полянову бабушка наливала молоко. Он подержал ее в ладонях, аккуратно вернул кружку на место, поднялся, прошел еще с десяток шагов, раздвинул густую поросль иван-чая, посмотрел на камни, белеющие в лунном свете, и спустя секунду понял свою ошибку.

То, что выглядело как россыпь камней, оказалось костями двух людей. Как ни странно, их не раскидали звери. Мужской скелет, хоть и распался, но сохранил контуры и и остатки одежды. Убитый когда-то упал навзничь, он до сих пор оставался в этой позе, только череп откатился в сторону. У второго скелета уцелел не только череп, но и остатки пышных волос. Мертвая женщина лежала на боку, костяной левой рукой с последним отчаянием обнимая шею мертвого мужчины.

– Это мама. И папа, – безо всякого выражения произнес за спиной голос Алика.

Вязкий комок в горле никак не получалось проглотить. Желудок скрутила судорога, и Полянова вырвало к подножию старой ели, на прошлогодние шишки и толстых слой рыжей, пахнушей в темноте хвои. После он тщательно вытер лицо носовым платком, нашел во внутреннем кармане плоскую фляжку с коньяком, сжал ее стальной обшитый крокодиловой кожей бок, сделал несколько глотков, покатал во рту теплый вкус «Хеннеси». Постоял спиной к костру, не желая оборачиваться, без цели и смысла всматриваясь во тьму. «Как чувствительны стали современные люди» – подумалось не без иронии.

– Так ты не живой?

– Нет.

– Значит, привидение.

Полянов спрятал коньяк и вернулся костру. Алик сидел на земле, по-детски прижав колени к груди и охватив их руками. Он словно бы мерз, веснушчатое лицо совсем не порозовело от тепла, лишь в прозрачных глазах блуждали теперь светлые блики, так похожие на слезы.

– Когда это произошло? – глухо спросил Полянов.

– Не знаю. Я не догадался считать дни.

– Прости меня, взрослого дурака.

– Не бойтесь, дяденька, мне не больно, я ведь не живой.

– Кто это сделал?

– Чужие и злые. Папу сразу убили, а маму только потом.

«А тебя?» – хотел спросить Полянов, но вовремя замолчал.

– Сюда звери приходили – лисицы, еще были волки, даже медведь приходил. Но я им трогать ничего не разрешил – как о чем-то будничном сообщил Алик.

«Так вот почем не разбросаны кости»

– А как я умер, я не помню. То есть, совсем не помню.

Страх Полянова уже прошел, захотелось обнять Алика, прижать к сердцу этот маленький сгусток отваги. Он попытался это сделать, но не нашел никого, похожего на человека – скорее, это было нечто, вроде застывшего зачем-то на месте порыва ледяного ветра.

– Зачем ты позвал меня?

– Не знаю, извините, просто так. Скучно мне очень. Мама и папа ушли сразу же, а я вот – нет. Не знаю, почему, может потому, что я некрещеный.

– Давно ты тут?

– Давно.

«Господи, неужели двадцать лет?» Блики снова шевельнулись в прозрачных глазах Алика.

– Ты брось эту ерунду, не плачь, – нарочито бодро велел ему Полянов. – Как девчонка нюни распустил. Смотри, наступит утро, найду трактор, машину вытащим…

Он вынул фляжку, уже не скрываясь, глотнул из нее и добавил:

– Доберемся до краевого центра, там что-нибудь придумаем. Заберем твоих маму и папу, похороним их по-человечески. А ты, если захочешь, сможешь жить у меня. Я тебя в элитную школу устрою. С хорошей математикой и английским.

– Вы бы, дяденька, не пили больше. И в школу я не стану ходить, я ведь не живой… Да и ни к чему, не вырасту уже никогда.

Полянов грустно кивнул, соглашаясь. От коньяка и кострового тепла душа размякла и клонило в сон.

– Алик это у тебя какое имя – Александр или Лешка?

– Александр.

– Я тоже Александр. Называй меня дядя Саша. Не грусти, тезка, прорвемся.

– Ладно, вы пока поспите у костра, я покараулю, – великодушно предложил Алик.

– Ты играть любишь? Выберемся отсюда, я тебе компьютер подарю…

…Во сне он увидел, как они вдвоем с мальчишкой бредут по длинному мокрому пустому мосту. Покинутый берег удалялся, но второй не становился ближе, и путь этот, скорее всего, не имел конца. Мост и небо терялись в моросящем влажном тумане.

…Проснулся Полянов до рассвета, от ледяного прикосновения приведения. Угли догорали, отливая багровым, гудела голова, руки и щеки горели, покрытые волдырями комариных укусов.

– Дядя Саша, погаси костер.

– Зачем?

– Сюда идут.

– Кто?

Алик не ответил, он смотрел умоляюще, каким-то образом сохраняя во взгляде неопределенность, свойственную призракам.

Полянов ботинками попытался расшвырять угли, но гасли они неохотно.

– Да что случилось-то?

Казалось, порыв ветра колебал детский силуэт, который на глазах Полянова становился все менее материальным. Со стороны просеки, из тьмы доносилось похрустывание и топот – грубый, жесткий, человеческий, исполненный неотвратимой опасности.

– Это они…

Ирреальность захлестнула Полянова.

– Алька, уходим к машине.

Он попытался ухватить мальчишку за руку, но не нашел ничего, кроме сгустка холодного тумана.

– Давай-давай, шевелись…

«Под сиденьем у меня пистолет»

Через секунду Полянов мчался волчьей рысью, продираясь сквозь кусты и стараясь ориентироваться по луне, мертво зависшей в стремительно светлеющем небе. По правую руку от него уже не касаясь земли как рваный клочок уходящего тумана скользило приведение.

– Алька, не отставай!

«Жаль, я не могу взять его за руку»

Пот заливал Полянову искусанные комарами виски. Ветви пару раз больно стегнули по голове, шее, лицу. Хруст ветвей топот и тяжелое чужое дыхание приближались. «Их много. Примерно десять».

– Эй, мужик, стой!

Он споткнулся и рухнул в незамеченный с вечера мелкий овраг, поднялся, упал, покатился, снова побежал, подавляя боль, стараясь не поскальзываться на влажной со вчерашнего дня мертвой хвое.

– Алька, не отставай!

Полянов заметался, пытаясь найти среди предутреннего тумана такой же туманный маленький силуэт. Он больше не помнил, в какой стороне остался джип, не чувствовал ничего, кроме нарастающей паники. Рванулся наугад, телом пробил заросли молодых коротких елочек, влетел сапогами в раскисшую глину грунтовой дороги…

Джип оказался на месте. Полянов нашел под сиденьем, вынул и проверил пистолет. Он никогда не стрелял из него в людей. «Когда-нибудь приходится начинать».

– Алька, ты где? Давай, быстро сюда!

Мальчишки не было. Полянов стоял возле джипа, чувствуя под пальцем холодный металл курка. Мутная плена застилала ему зрение. Он едва различал людей, звериной осторожной походкой подбиравшихся к нему с той стороны, где таяла в небе ущербная луна.

– Эй, мужик, бросай свою хлопушку.

«Слишком поздно. Они вооружены, а у меня только восемь патронов»

– Алька!!!

…То, что произошло в следующую минуту, Полянов не смог забыть никогда. Серый детский силуэт, материализовавшийся ниоткуда, уже шел сторону чужаков. Ветровка на нем странно шевелилась. Правое плечо, дернувшись, развернулось большим, сродни птичьему, крылом, чуть помедлив, развернулось и левое.

– Дядя Саша, беги-и-и!

Первый выстрел чужаков ударил Алика в грудь, второй задел крыло Полянов ясно видел, как взлетели и медленно опустились на траву серые перья. Третий выстрел попал в голову, потом бескровное выходное отверстие пули появилось на спине, но Алик шел прямо на чужаков, и те, которые пришли со стороны ущербной луны, шаг за шагом отступали.

Произошедшее после Полянов уже не запомнил. По всей вероятности, он рухнул на сиденье и включил зажигание. Грязь, которая слегка подсохла за ночь, нехотя отпустила колеса внедорожника.

– Алька!

Через пять минут джип, набирая скорость и неуклюже переваливаясь на колдобинах, со всею возможной скоростью катил по грунтовой дороге в направлении шоссе…

Еще через пять дней, Полянов созвонился со старым знакомым, майором полиции Евгением Ивановичем Сибирцевым, и пригласил его к себе. Вечером Сибирцев пил коньяк на кухне поляновской квартиры, в то время как хозяин говорил и говорил, через стекло рассматривая серых голубей, оккупировавших карниз. Голуби готовились к ночи, роняли пух и глядели на Полянова круглыми оранжевыми глазами.

– Ты, Женя, можешь мне объяснить, как это понимать? Кружка, которую я нашел, старая, понимаешь? Старая! Он что там – двадцать лет провел один? Такой маленький…

– Ты бы лучше не ставил на ночь машину где попало, – устало посоветовал Сибирцев. – Мог бы дотянуть до поселка. И вообще, кой черт тебя туда понес? Места глухие, рядом только зона и деревня в полдесятка дворов. Могли убить за машину, за бабки, чтобы забрать твой ствол, да и просто так. Что касается скелетов, может, и двадцать лет. Пиши заявление, тогда, может, поднимут старые дела.

– Я не про это. Про мальчишку. Мне еще подумалось – он ангелом теперь стал.

– Сам-то ты трезвый был накануне? Нет? Тогда почудилось, – уверил его Сибирцев.

И добавил весомо:

– Не бывает ангелов, Саша. И призраков никаких тоже нет…

Выход найдется всегда

Скала торчала над порослью молодых деревьев словно спина дремлющего дракона. Ромашов прищурился – на миг ему показалось, будто среди камней темнеет скорчившееся тело. У подножия, впрочем, ничего плохого не оказалось – старые шишки, притоптанная трава и остывшее кострище. Катя подошла и остановилась рядом, поправляя налобный фонарик. Ее рыжие волосы выбились из-под банданы на висках, солнце июня уже позолотило щеки, сделало более заметными мелкие веснушки.

– Ты бы лучше осталась здесь, покараулила вещи, – сказал Ромашов, отвернувшись.

– Да кому они нужны… Я тебя одного внутрь не пущу. Ты, Пашка, сам дороги назад не найдешь.

– Ревнуешь, что ли?

– Ага. К Хозяйке Кирьяновских пещер.

Ромашов пожал плечами, спорить с утра не хотелось. Он вытащил коммуникатор, в который заранее записал карту, подвигал пальцем, меняя масштаб. Хозяйка давно стала неактуальным мифом со страниц истрепанных книг.

– Смотри, я буду отмечать здесь каждую развилку. Просто не отставай, и все будет хорошо.

Катя не ответила, ее тонкие руки обняли шею Павла, но через секунду разжались. Идея взять в помощники девушку с самого начала выглядела плохо, но ситуация не оставляла выбора – он не мог оставить ее дома без крайнего риска.

Скала все так же торчала в небе темно-серым горбом. Где-то под ней, в темной утробе земли, тянулись давным-давно заброшенные Кирьяновские каменоломни. Место было древнее темное, легендарное, но вместе с тем частично обжитое. Скелеты якобы умерших под землей каторжных рабов, если и существовали, давно превратились в пыль. В новейшие времена верхние более-менее комфортные выработки облюбовали местные тусовки. Ребята эти появлялись там хоть не часто, но метко, оставляя после себя граффити и тот разнообразный хлам, который неизбежно порождает цивилизация. Нижняя часть пещер сообщалась с верхней лишь узким, затерянным в лабиринте лазом. Там, внизу, в мало посещаемой людьми тьме, могло находиться что угодно.

Ромашов ощутил на спине холодок и отвел взгляд от скалы. Спускаться на самое дно он, во всяком случае, не собирался. Его проблема не имела отношения ни к поиску новых ощущений, ни к бесшабашной жизни любителей-спелеологов. Ситуация оставалась мерзкой, но при том вполне обыденной, и в основе лежал долг. Не тот, в высоком смысле долг, с которым Ромашов никогда не сталкивался, а самый простой, сводившийся к сумме с пятью нулями.

«Если не расплачусь до вторника, они придут прямо домой. Увезут в лес, будут бить, трахнут при мне Екатерину. В полицию идти нельзя. Я не хочу в тюрьму. И умирать тоже не хочу».

Задание, которое покрывало его долг, сводилось к спуску в «Кирьяновку» и выносу из тайника некой «посылки от друзей», под оболочку которой Ромашов заглядывать не собирался. «И как же я дошел до жизни такой, – подумал он тоскливо, – А, впрочем, сам виноват. Расслабился, повелся на дружбу с этим „Купером“, а слабым в нашем мире быть нельзя. Скоро все изменится. Достану, отдам, возьму подругу, уеду на Дальний Восток, и хрен нас там найдешь. Сотру аккаунты в соцсетях, обрублю все концы».

Сказав это самому себе, Ромашов успокоился.

Вход в Кирьяновку выглядел дырой между валунами, которую пытались залить бетоном. Заглушку, впрочем, давно уже сломали.

– Ну что, пошли, Катька, – произнес Ромашов вслух, включил фонарик на лбу и скользнул в прохладную темноту.

…Мир вокруг переменился. Сначала погас яркий солнечный свет, потом пришло осознание тишины. Шум ветра в кронах сосен, тонкий писк комаров – все это исчезло, остался лишь легкий звук катиного дыхания. Свет от налобного фонаря заметался по стенам. Воздух, против ожидания, оказался вовсе не спертым, а чуть влажным, с пресным привкусом камня. Ромашов ткнул пальцем в подвешенный на шее коммуникатор, отмечая первую точку маршрута. Идти предстояло долго, оставалось набраться терпения.

…Они остановились на привал через час, ощущая крайнюю усталость. Узкие проходы сменялись относительно широкими пещерами, пару-тройку раз пришлось довольно долго ползти на животе. Пот заливал глаза, дыхание сделалось учащенным. Катя молчала и не жаловалась, но, безусловно, очень устала.

– Посидим тут у стены.

Ромашов прижался к холодному камню спиной и, экономя заряд, выключил фонарик. В наступившей тишине он, казалось, слышал чей-то шепот. Неясный, одновременно пугающий и манящий, он произносил одно и то же неразборчивое слово. Гигантская толща камня, которая отделяла их от солнца, внезапно сделалась осязаемой. Ромашов остро ощутил тесное пространство, стены которого медленно сжимались в темноте, грозя стиснуть, раздавить, размазать нежное мясо людей, с сахарным хрустом сломать их кости…

Он едва подавил непрошенную панику и включил фонарик. Тьма ненадолго отступила. На большом валуне виднелось полустертое граффити – стилизованный звериный силуэт с острыми ушами, нарисованный бурой, похожей на запекшуюся кровь краской. Усталая Катя зашевелилась рядом.

– Здесь чем-то плохо пахнет, – пробормотала она.

«Труп торчка, может, завалялся», – подумал Ромашов, а вслух коротко бросил:

– Яма с фекалиями.

– Фу…

– Не «фу». Люди должны где-то оправляться, вот они и сделали яму, чтобы не пачкать под ноги.

– Значит, подолгу тут жили.

– Вроде бы, но теперь почти все ушли.

– Почему?

– Не знаю, надоело, наверное, может, местные выгнали.

Он замолчал. Обрывки неприятных историй сами собой всплывали в памяти, но заключенный в них страх упрямо не хотел складываться в слова. Вроде бы, кто-то тут умер, но кто и когда? Или убили? Может, принесли в жертву? Воображение тут же услужливо нарисовало картину – широкий плоский камень, растянутое на нем обнаженное тело, запрокинутая голова, разинутый в беззвучном вопле муки рот. Ромашов тряхнул головой, отгоняя видение. «Это просто галлюцинация. Я мужик, я должен держать себя в руках». Плечом Ромашов ощущал, как дрожит озябшая Катя.

– Вставай, пошли.

Он принюхался, слабый противный запашок не походил на трупный. «Надеюсь, не газ какой-нибудь».

Оба они, насколько можно, ускорили шаг, преодолевая незнакомую прежде скованность в суставах, огибая острые углы камня, боком пробираясь сквозь узкие места. Холод уже залез под куртки, от влаги подмокли ботинки.

– Кажется, пришли, это здесь, – с облегчением сказал Ромашов, делая последнюю отметку на карте.

Выработка была низкой, но широкой, потолок находился всего в метре от пола. Фонарь не высветил ничего конкретного, лишь бесформенное темное пятно у дальней стены.

– Ты точно не ошибся?

– Нет, это здесь. Давай подожди меня.

Ромашов опустился на четвереньки и пополз. Луч фонаря ушел вниз, лишая его обзора. «Ну так дело не пойдет». Павел перевернулся набок, надеясь хоть в таком положении рассмотреть пространство получше.

Камни были чистыми, без граффити, никаких следов чужого присутствия. Он пополз вперед, потом еще и еще, стараясь дотянуться до темного пятна.

…мгновение, когда опора исчезла, и Ромашов рухнул вниз в облаке щебня. Он очнулся, не понимая, сколько времени прошло, и под горестный крик Кати.

– Паша! Пашенька, не молчи!

– Да жив я, жив, – ответил Ромашов, попытался встать и ощутил боль в лодыжке.

Осколки его собственного, ударившегося о камень фонаря скрипнули под сапогом. «Надо включить запасной, – вяло подумал Ромашов, но сумка и карманы оказались пусты. – А что с ногой? Перелома, вроде нет, может, растяжение, а нам еще до выхода плестись».

– Как ты там, наверху, «посылку» нашла?

– Нет.

– У меня фонарик разбился, не видно ни черта.

Он грязно выругался, не желая больше сдерживаться, и добавил:

– Ладно, кидай веревку, вылезу, поищем, в каком месте свернули не туда.

Катино бледное лицо появилось вверху, в ореоле света. Ромашов осмотрелся. Камни вокруг торчали словно клыки, пятачок, на который он свалился, оказался единственным более-менее ровным пространством. Вид Кирьяновки сильно переменился – больше никаких следов копоти или краски, ни единого клочка мусора, никаких следов человека. То, что находилось по сторонам, более всего напоминало неправильной формы трехмерный лабиринт, который тянулся, быть может, на пару десятков километров в любом из возможных направлений. Где-то капала вода. Озноб, казалось, усилился.

«Я на нижнем ярусе. Сюда почти никто не ходит». Мысль пришла и ушла, кольнув холодной иголкой тревоги. Ромашов попытался отвлечься, снова ощупал лодыжку и почти обрадовался острой боли, которая отвлекала его от холода и страха.

– Катька, поторопись!

Луч фонаря исчез. Наверху замолчали. «Бросила меня и сбежала, сука». Короткую обиду мгновенно сменила паника – нечто бесформенное из мрака двигалось слева и снизу, подползая, обволакивая, пережевывая мягкими мерзкими губами. Ромашов задохнулся и кое-как выдавил из себя вопль.

– Катька, шевелись!

Свет снова затеплился, и сверху свалилась веревка. Бесформенная тварь попятилась во тьму.

– Ты трос хорошо закрепила? – спросил, отдышавшись, Ромашов.

– Да. Не придирайся.

– Тогда я лезу.

Он перевел дыхание и вцепился в веревку, кое-как встал на одной ноге и попробовал подтянуться на руках. Мокрое волокно скользило под перчаткой, перед глазами плавали радужные круги. Он попробовал снова, на этот раз оторвался от каменного пола и завис, качаясь словно муха на липкой нити паука. Катя наклонилась и вцепилась в его куртку, помогая. Ненадежный камень крошился. Страх снова накатил мутной волной и Ромашов из последних сил он вцепился в Катину руку. Потолок покачнулся, раздался визг девушки, градом посыпался щебень, Павел рухнул вниз, придавленный живой и теплой тяжестью.

– Катька! Дура! Ты как крепила?!

Он схватил упавшую на него сверху девушку за плечи, не видя ее лица, ослепленный яростью и лучом чудом уцелевшего налобного фонаря. Теперь уже бесполезная веревка словно холодная змея, оплела им ноги. Подруга молчала, то ли потеряла сознание, то ли пока не оправилась от удара. Ромашов с трудом подавил желание закатить ей пощечину.

«Ну вот и все, приехали», – подумал он в отчаянии, хотя то, бесформенное, из мрака, на этот раз не явилось – оно предпочитало питаться людским одиночеством. Ромашов осторожно уложил Катю на спину, а ее голову – себе на колени. Девушка была теплой, дышала, но никак не приходила в себя.

– Детка, очнись! Хватит меня пугать, не притворяйся, тебе не больно.

Он выждал какое-то время и попытался привести девушку в чувство – сначала ласково, потом грубо. Он снял с ее головы фонарик и надел на себя. Безжизненное тело напоминало сломанную куклу, и сущность во тьме снова придвинулась, жадно чавкая губами. Свет фонаря еле-еле сдерживал ее.

– Господи, что же делать-то… Как глупо вышло… Не подфартило.

Ромашов поискал на шее Кати пульс и наткнулся на липкую струйку крови. Крови становилось все больше, тело словно бы холодело, утрачивая теплую мягкость и приобретая тяжелую инертность трупа.

– Зачем ты так, не уходи, я ведь люблю тебя, я все это сделал только ради тебя… – повторял он, сохраняя от прежней личности только способность лгать.

Он еще смутно помнил последние месяцы жизни, ту череду вспышек решимости и компромиссов, которая привела его во власть «Купера» и в глубину кирьяновских пещер.

Сердце Кати теперь стучало с перебоями. Пульс бился ниточкой, которая становилась все тоньше. Кровь текла на руки Ромашова и на его одежду, но он так замерз, что почти радовался этой толике тепла. Сознание помутилось. Сущность подползла вплотную.

С последним ударом сердца Кати она бросилась на Ромашова и схватила его черным ртом.