Текст книги "Наш влюбленный Пушкин"

 
Желтеют меж зелёных сосен
Берёзки, клёны вдоль дорог.
К ним тихо прикоснулась осень,
Едва ступивши на порог,
И начинают падать листья.
Чуть голубеет свод небес.
Багрянцем украшают лес
Рябин нетронутые кисти.
Звенит бубенчик под дугою —
Неутомимый балагур.
В именье, сердцу дорогое,
Поэт, покинув Петербург,
Вновь едет. Ныне приглашенье
Олениных он получил,
В Приютино к ним поспешил,
Важнейшее приняв решенье.
Он долго думал перед этим,
Сомненьем тягостным томим,
И образ ангельский Анеты
Всё время оживал пред ним.
Поэт объятий Аграфены
Забыл мучительную сласть:
К Закревской он иную страсть
Питал, мечтая сокровенно
Всё ж на Олениной жениться,
Найти родную душу в ней,
Семейным счастьем насладиться
И быть во всём опорой ей.
Хоть маменька её, конечно,
Себя сурово с ним ведёт,
 

 
Её отец его поймет:
К поэту относясь сердечно,
Радушный Алексей Оленин
Его ценил и привечал.
В восторге от его творений,
Заглавный лист нарисовал
Он для «Руслана и Людмилы».
Умён старик и даровит.
Быть может, дочь благословит
На брак Оленин, добрый, милый?
Поэт готов Анеты ради
Жизнь холостую изменить.
Ему б с родителями сладить,
Её он сможет покорить.
Она признаний избегает,
Благоразумна и горда,
Но с ним приветлива всегда
И нежных слов не отвергает…
 
 
Так размышлял дорогой тряской
Поэт, надеждой обольщён.
К дверям подъехала коляска.
В переднюю заходит он,
Идёт в столовую с волненьем.
Закончен без него обед.
Ведёт хозяин в кабинет
Его к себе для объяснений.
И Пушкин после извиненья,
Оставшись с ним наедине,
Заводит речь без промедленья:
«Вам всё известно обо мне.
Я Вашу дочь люблю безмерно.
Хоть не служу и не богат,
Но труд и признанный талант
Мне принесут достаток верный.
Назвать женой её мечтая,
Молитвы к Богу возношу.
Я сердце Анне предлагаю,
У Вас руки её прошу».
Он, кончив пылкие признанья,
Ответа ждёт. Глаза живым
Огнём блистают голубым,
Полны любви и упованья.
 
 
Лицо Оленина, обычно
Светившееся теплотой,
Овеял холод непривычный.
Поэту молвит он: «Друг мой,
Талант ваш, гордость всей отчизны,
Я уважаю и ценю,
Но Вам любимицу мою
Я не отдам. Ваш образ жизни
 

 
И достоянье, что ж лукавить,
Рождают опасенья в нас.
Я дочку не хочу заставить:
Анета ведь не любит Вас.
Кощунственной «Гаврилиадой»
От всей души возмущена,
Не хочет и моя жена
Отдать Вам дочь. Наш дом не надо
Всем этим более тревожить».
Поэт, скрыв горе и печаль,
Сказал с достоинством: «Ну что же,
Мне, право, очень – очень жаль».
 
 
Потом, откланявшись поспешно,
В столицу едет он домой.
Отказ, жестокий и прямой,
Наполнил сердце тьмой кромешной.
Отвергнутый и нежеланный,
Обидой Пушкин уязвлён.
Душа болит, болит от раны.
В друзьях разочарован он.
Смеркается. Трясясь в карете,
Не может глаз сомкнуть поэт,
А месяц равнодушный свет
Льёт слева – по дурной примете.
 

 
Март. День ненастный, хмурый, стылый.
Туман окутал всю Москву.
По саду бродит ветр унылый,
Закрыли тучи синеву,
И в плотно запертые двери
Холодный дождь стучит. Камин
Протоплен. У огня, один,
Печален Пушкин. В «Англетере»
Теперь он поселился снова,
В Москву приехав наконец.
Вчера в собранье Гончарову
Он встретил. Чистый образец
 

 
Невинной прелести Мадонны
Являла Натали собой.
Но станет ли его судьбой
Любовь к ней? Или непреклонно
Ему откажут? Очарован
Он ею был на Рождество.
Влечёт Наташа Гончарова
Красой божественной его:
Необычайно поэтична,
Великолепно сложена,
Неизбалованна, скромна…
И образ девы романтичный,
Небесно – чистый, милый, нежный,
Поэта, чудится, зовёт.
Есть для него ещё надежда!
Он неприступный Карс возьмёт!
Дал крепости турецкой имя
Поэт возлюбленной своей
И, жизнь навек мечтая с ней
Соединить, он всё предпримет,
Чтоб согласились Гончаровы
На свадьбу Таши. В этот раз —
Нет! – не получит он суровый,
Как у Олениных, отказ…
Полузабытая обида,
Нанёсшая удар душе,
Не мучит так его уже.
Оленину случайно видел
В дороге Пушкин: та ж причёска,
Улыбка, шубки белой дым.
Любви ушедшей отголоски
Нежданно овладели им…
 
 
Анета говорила скромно,
Не поминая о былом,
Просила написать в альбом,
Слегка смущая взглядом томным.
Он показал ей «Посвященье»
К «Полтаве». Девушка прочла
И не скрывала восхищенья —
Настолько тронута была.
 

 
Писал «Полтаву» вдохновенно
Он прошлой осенью. Порой
Чертило между строк перо:
«Annette», «A O», «A P», «Ettenna»…
Стихи текли, текли рекою,
Но миг раздумья наступал, —
Поэт умелою рукою
Анеты профиль рисовал.
А память живо возвращала
Его в тот день, когда их дом
Он покидал, и голоском
Приветливым она сказала:
«Пусть ждёт Вас добрая дорога.
И да сопутствует Вам Бог!»
 

 
Тогда, прощаясь у порога,
Поэт сдержать тоски не мог…
Теперь, пылая нежной страстью,
Он девой ослеплён другой,
Олениной же всей душой
С другим найти желает счастье…
 
 
Согревшись у камина, Пушкин
К буфету быстро подошёл,
Хлебнул глоток чайку из кружки,
Задумавшись, присел за стол,
Испытывая вдохновенье,
Листок случайный подхватил
И начал так: «Я вас любил…» —
Чудесное стихотворенье!
 

Мадонна Пушкина

 
Закончен пост сорокадневный,
Великий праздник Рождества
Христа – Младенца Чистой Девой
Вступил в законные права.
Гуляет ныне вся Москва,
И в песне калик богомольной,
И в перекличке колокольной
На улицах Первопрестольной —
Мотив святого торжества.
 
 
В столице древней хлебосольной
От века Святки веселы.
Широкой радостью раздольной
Прославились её балы.
И в доме Иогеля на Бронной
Из окон плещет свет свечей,
Берёз заснеженные кроны
Искрятся в радуге лучей.
За окнами мелькают пары —
В изящном танце юность там
Свои пленительные чары
Являет строгим москвичам.
 
 
Поэту вспоминать отрадно,
Как мальчиком был здесь влюблён.
Чуть задержался он в парадном,
Былой мечтой заворожён.
Где ныне Сонечка Сушкова?
В Москве её простыл и след:
«Подруга возраста златого»
В замужестве уж десять лет.
Порой легко, порой серьёзно
Он многих дам любил потом
И ясноглазым русским розам
«Цветы любви» писал в альбом.
Совсем недавно в чувстве нежном
Поэт Олениной Аннет
В стихах признался. Безуспешно! —
Её семья сказала «нет»…
Теперь он пережил страданье,
И чувство теплится едва.
И новое любви желанье
Рождает старая Москва.
 
 
Ведёт седой танцмейстер Иогель,
Прославленный маэстро строгий,
Весёлый юношеский бал.
Заходит Пушкин в светлый зал
И на танцующих с порога
Рассеянный бросает взор:
Хорошеньких девиц здесь много,
Они милы как на подбор…
 
 
Вдруг встрепенулся он душою,
Услышав серебристый смех
Той девы, что одна собою
Всех выше и прекрасней всех.
Она в воздушном белом платье
Психеей лёгкою парит.
И чудится, – какое счастье! —
Его улыбкою дарит,
Такой доверчивой и скромной.
Она взглянула только раз,
Невинной женственностью томной
Сверкнули изумруды глаз.
 
 
Назвать её сильфидой? нимфой?
Нет – нет, сравнение не то.
Сияет драгоценным нимбом
В причёске обруч золотой,
На нём огни свечей зарделись…
Лицо, стан, локон завитой —
Всё в деве грация и прелесть,
Затмила чистой красотой
Жеманниц юных и кокеток,
Поблёкли рядом с ней они…
Её представили поэту,
В кругу подружек перед ним
 

 
Стоит Наташа Гончарова,
Склонив, как лилия, чело,
Едва промолвила два слова,
Смущённая его хвалой.
А Пушкин ею очарован,
От счастья кругом голова.
Приобрела над сердцем снова
Любовь священные права,
Теперь он только ею дышит.
А Натали? Ещё она
Не сознаёт, что влюблена,
Что их судьбу решил Всевышний,
Соединив их имена.
 

 
Шли месяцы. Любовь не гасла.
Два раза сватался поэт
К возлюбленной. И не напрасно:
Желанный получил ответ.
Хотя не знал он, что склонила
Она расчетливую мать
Благословение им дать,
Согласье воодушевило
Поэта. Радостно и лестно
Ему любимую назвать
Теперь при всех своей невестой
И о приданом хлопотать.
 

 
В столичной суете докучной
Тоску души чтоб утолить,
Он вспоминает, как в Нескучном
Гулял с прекрасной Натали,
 

 
В театре с ней сидел воздушном
И, ручку пожимая ей,
Велению любви послушный,
Ловил ответный взор очей…
 

 
Однажды он, томим разлукой,
Зашёл на Невском в магазин
И с потаённой нежной мукой
Увидел образ средь картин
Мадонны Перуджино. Боже!
На Деву Чистую лицом
Как дивно Натали похожа!
И будет рядом под венцом
Стоять она, его Мадонна,
И обойдёт с ним аналой,
Склоняясь девственной главой!
Поэт глядит на лик влюбленно
И верит, что на Рождество
Ему ниспослана Мадонна,
В ней возрождение его.
 
 
Бывая часто в магазине,
Прекрасной Натали портрет
Он видит в Деве Перуджино.
Купить картину денег нет,
Но Пушкин большего не просит,
Творца за всё благодарит…
И скоро Болдинская осень
Святую музу окрылит.
 

 
Свежий запах яблок в Болдине
Дедовский овеял парк.
Дымка светлая, как пар,
Вьётся над тропою, пройденной
Столько раз порой осеннею
Пушкиным туда – сюда.
Под златой кленовой сению
Он глядит на гладь пруда.
Отраженье там зеркальное —
Словно очи Натали,
Изумрудные, печальные,
Что влекут его вдали.
Легкоструйно обрамление
Веток бронзовых берёз —
Будто на балу кружение
Локонов её волос…
Бабье лето шаль набросило
Пёструю на свод дубов.
Вдохновительницей – осенью
Освящаются любовь
И разлука, Богом данная.
Единенье двух стихий
Дарит Пушкину приданое —
Прозу, сказки и стихи.
 

 
Прохладной ночью предосенней
Спокойно Павловское спит,
Лишь ёжик, пробираясь в сени,
Листвой опавшею шуршит.
Помещик Павел свет Иваныч
В соседней комнате храпит
Привычно на большом диване,
А Пушкин, гость его, сидит
За столиком у тёплой печки
В уютной сельской тишине
И пишет в чутком свете свечки
Письмо красавице жене.
 
 
Он третий год женат и счастлив,
Любовь всё глубже и сильней,
И весточки как можно чаще
Послать старается своей
Ревнивой иногда Мадонне,
Скучая о семье, о доме:
«Ты, ангел мой, не угадаешь,
Откуда я тебе пишу.
Из Павловского. Вспоминаешь
Рассказ мой? Я здесь не грешу.
Обрадовался, как родному,
Павел Иванович, добряк,
Меня встречая из Бернова.
Упрёк не заслужу никак.
В поместьях Вульфовых уныло,
Ни барышень нет, ни улан.
Подруга – белая кобыла —
Не так строптива, как была.
На ней в Малинники я съездил.
Евпраксий, Саш, Маш и Аннет
Сейчас там и в помине нет…
А ты прославилась в уездах!
И в городах, и в деревнях
Расспрашивают все меня,
Блондинка ты или брюнетка,
И правда ли так хороша,
Плотна, худа ли, как одета…
Довольна ты, моя душа?»
 
 
Успех жены поэту в радость:
Его Мадонны строгий взгляд
Смирит и «ветреную младость»,
И светской зрелости разврат.
В Торжке обедая, беспечно
Мадам Пожарской комплимент
(Не за красу её, конечно,
А за отменный вкус котлет)
Он молвил, а ему она,
К воротам проводив, пеняла,
Что замечать, мол, не пристало
Чужих красот, когда жена
Сама красавица такая,
Что невозможно описать.
Вдали от дома проезжая,
Приятно это услыхать…
 
 
Зафыркал кто – то у порога,
И Пушкин ёжика впустил,
Из чашки молока немного
Ему в тарелочку налил.
Потом закрыл за гостем дверцу
И дальше жёнке написал:
«Вельяшева здесь по соседству
Живёт, но к ней не заезжал,
Тебе ведь это не по сердцу.
Она в стихах воспета мной,
Но это было уж давно…
Прорезался ли зуб у Машки?
И помнит ли меня? У ней
Каких – то новых нет затей?
Здоровы ль все? Как рыжий Сашка?
А золотухи нет теперь?
Подрос за эти дни он, верно…
Я здесь веду себя примерно,
И дуться не за что тебе.
 

 
Вареньем чудным объедаюсь,
В вист проиграл лишь три рубля…
Целую крепко и прощаюсь,
«Брюнетка плотная» моя.
Ты ныне в зеркало гляделась?
Уверилась ли, моя прелесть,
Что нет на свете ничего
Лица прекрасней твоего?
А душу, ангел мой, твою
Я более лица люблю».
Закончил Пушкин и на лист
Поставил энергичный росчерк.
Письмо наутро к Натали
Почтовый повезёт извозчик.
 

 
В окошко светит ясный месяц,
Хозяйский пёс на мышь ворчит,
Дородный кот, хвост рыжий свесив,
Блаженно дремлет и мурчит.
Лампада тлеет у иконы,
Поэт лелеет в нежных снах
Свою прекрасную Мадонну
С младенцами на двух руках.
Любимый образ греет душу —
Земной, но посланный с небес…
Ещё их счастья не нарушил
Шуан развратный Жорж Дантес,
И сны поэта золотые
Его не омрачает тень,
Но он уже в пути к России —
Приедет на Натальин день.
 

Январь. Последняя пятница.

Четырнадцать сорок пять.

Нет, время назад не пятится —

Поэту вовек не встать.

Душа отошла к Всевышнему —

Великий и страшный миг.

На белой подушке вышитой

Покоен поэта лик,

Но смерти не видно признаков —

Как спит он, глаза смежив.

Метнулась вдовушка призраком:

«Пушкин, Пушкин, ты жив?!»

Недвижно лицо с улыбкою —

Он там, в небесной дали…

В конвульсиях тело гибкое

Рыдающей Натали.

Тупым метрономом страшное

Известье в висках стучит:

«Он умер! Он умер, Саша мой!

Убит он! Убит! Убит!»

Тепло в натопленной комнате,

А сердце мороз сковал…

Скорбеть, молиться и помнить ей

Поэта – пока жива.

Нет, время назад не пятится —

Не петь ему соловьём.

Отныне каждая пятница —

День траура для неё.

 
Свеча горит у Распятия
В молельне у Натали.
Домашние знают: пятница —
День памяти и молитв.
В окне – закат догорающий…
Трёх дочек увёл Ланской —
Печаль её понимающий
Муж – любящий, золотой.
Все дети притихли старшие.
Готовит Саша урок,
Мария и Гриша с Ташею
Ушли читать в уголок
 
 
Гостиной. А мать – затворница,
Слезы не стерев с лица,
Об упокоенье молится
Великого их отца:
«Очисти, Господь, грехи его
От юных до зрелых дней.
Погублен адской стихиею
Певец Твой. Прости и мне
Кокетство моё беспечное,
Мрачившее жизнь ему.
Упокоение вечное
Даруй рабу Твоему.
Небес Святая Привратница,
В чертог Свой его всели…»
До гроба каждая пятница —
День скорби для Натали.
 

Три возлюбленных Пушкина
Очерки

«И жизнь, и слёзы, и любовь»

Более полутора столетий любители поэзии восхищаются изумительным стихотворением А.С. Пушкина, посвящённым Анне Петровне Керн. Его можно читать бесконечно: в нём слышится нежная возвышенная музыка и ощущается сильное романтическое чувство:

 
Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолётное виденье,
Как гений чистой красоты.
 
 
В томленьях грусти безмятежной,
В тревогах шумной суеты
Звучал мне долго голос нежный,
И снились милые черты.
 
 
Шли годы. Бурь порыв мятежный
Рассеял прежние мечты,
И я забыл твой голос нежный,
Твои небесные черты…
 

Судьба женщины, вдохновившей великого поэта на эти стихи, могла бы стать основой сюжета для интересного романа. Анна родилась в 1800 году в Лубнах Полтавской губернии. Её отец Пётр Маркович Полторацкий, предводитель уездного дворянства, приходился родным братом Елизавете Марковне Олениной. Анна Петровна так вспоминала о своём детстве: «Я воспитывалась в Тверской губернии, в доме родного деда по матери, вместе с двоюродною сестрою моею Анною Николаевною Вульф до двенадцатилетнего возраста. В 1812 году меня увезли от дедушки в Полтавскую губернию, а шестнадцати лет выдали замуж за генерала Керна».

Анна Керн

Рис. А.С. Пушкина

1929 г.

Ермолаю Фёдоровичу Керну тогда было уже 52 года, он годился юной жене едва ли не в дедушки. Однако трагедия неравного брака заключалась не столько в большой разнице в возрасте с мужем, сколько в том, что сфера жизненных интересов и особенности грубоватого характера заслуженного военного были глубоко чужды его молодой жене. Они были «разного поля ягоды». Анна писала в своём дневнике: «Его невозможно любить, мне не дано даже утешения уважать его; скажу прямо: я почти ненавижу его».

Зимой 1819 года Керн ненадолго приехала с отцом и супругом в Петербург, где в доме своей тётушки Е.М. Олениной встретилась с А.С. Пушкиным, И.А. Крыловым, М.И. Муравьевым – Апостолом и другими известными людьми. На светские рауты Анну сопровождал её двоюродный брат Александр Полторацкий, приятель Пушкина. Анне очень нравилось посещать гостеприимный салон Олениных, быть зрительницей и участницей игр в фанты и шарады. Даже в преклонном возрасте с восторгом и особой теплотой она вспоминала, как комично и увлекательно читал Крылов свою басню «Осёл и мужик». «В чаду такого очарования мудрено было видеть кого бы то ни было, кроме виновника поэтического наслаждения, и вот почему я не заметила Пушкина», – писала она в «Воспоминаниях».

Дом на набережной Фонтанки, принадлежавший Олениным в 1813–1819 гг. Фото 1998 г.

В тот вечер поэт всячески заигрывал с прелестной незнакомкой: «Во время дальнейшей игры на мою долю выпала роль Клеопатры, и когда я держала корзину с цветами, Пушкин вместе с братом Александром Полторацким, подошёл ко мне, посмотрел на корзинку и сказал: «А роль змеи, как видно, предназначается этому господину?» Я нашла это дерзким, ничего не ответила и ушла».

У Олениных Анна вела себя с Пушкиным строго, без явного кокетства: смолчала, когда услышала во время ужина его игривый комплимент: «Можно ли быть такой хорошенькой!»; сухо и серьёзно ответила «нет» на шутливый вопрос, не желает ли она попасть в ад, где будет много хорошеньких женщин и где можно поиграть в шарады. Отчасти такое поведение объяснялось тем, что, живя в провинции, она ещё не была хорошо знакома с произведениями Пушкина, не увлекалась его чудесными стихами. Однако обстоятельства первой встречи с ним она хорошо запомнила и описала в «Воспоминаниях».

Жизнь не баловала Анну семейным счастьем. Супружество с Е.Ф. Керном становилось для неё с каждым годом всё невыносимее. Порой молодая женщина была на грани психического срыва. «Какая тоска! Это ужасно! Просто не знаю, куда деваться. Представьте себе моё положение – ни одной души, с кем я могла бы поговорить, от чтения уже голова кружится, кончу книгу – и опять одна на белом свете; муж либо спит, либо на учениях, либо курит. О Боже, сжалься надо мною!» – писала она 2 июля 1820 года в своём «Дневнике для отдохновения», посвящённом родственнице и подруге Феодосии Полторацкой. Заботы о маленькой дочке Катеньке, родившейся в 1818 году и часто упоминаемой в дневнике, не могли отвлечь Анну от такого настроения. Лишь тревога по поводу болезни малышки отодвигала собственные проблемы юной матери на второй план.

Портрет А.П. Керн (?) Неизв. худ. 1820-е гг.

Жаждавшая любви и понимания Анна Петровна искала утешения в любовных увлечениях, являвшихся по большей части плодом её воображения, жила в своеобразном «виртуальном» мире. Она упрекала себя за недостаточную нежность к Катеньке, которая была для неё желанным ребёнком, и писала, что не хочет больше иметь детей от Керна, потому что для неё «ужасна была бы мысль не любить их». Наступление второй беременности повергло её в отчаяние: «Но этого <ребёнка> все небесные силы не заставят меня полюбить: по несчастью, я такую чувствую ненависть ко всей этой фамилии, это такое непреодолимое чувство во мне, что я никакими усилиями не в состоянии от оного избавиться» (запись от 9 августа 1820 года). Всплеск ненависти к семье Е.Ф. Керна был вызван действиями мужа, который пытался сводничать жену со своим племянником П.П. Керном, что рождало у молодой женщины неприятие. Запись о нежелании иметь ребёнка от нелюбимого мужа, скорее всего, вызвана конкретной психологической ситуацией, поэтому не стоит рассматривать её как жизненное кредо Анны Петровны.

Анна Керн. Силуэт

1825 г.

В 1823 году Анна уже не в первый раз покинула несносного супруга и поселилась в Лубнах у родителей. Там она сошлась с Аркадием Гавриловичем Родзянко, украинским поэтом, приятелем Пушкина по обществу «Зелёная лампа» и петербургским литературным кругам. К тому времени Анна Петровна была уже поклонницей поэзии Пушкина, с жадностью читала его стихи и поэмы, доставляемые ей А.Г. Родзянко. Она вела оживлённую переписку со своей двоюродной сестрой Анной Николаевной Вульф, вместе с которой в 1808–1812 годах воспитывалась у дедушки И.П. Вульфа в имении Берново под Старицей. О стихах Пушкина она писала кузине с восторгом, о чём та не преминула передать поэту. Анне Петровне кузина писала по – французски: «Ты произвела сильное впечатление на Пушкина во время вашей встречи у Олениных; он всюду говорит: она была ослепительна». В одном из писем Анны Николаевны к А.П. Керн поэт сделал романтическую приписку из Байрона: «Промелькнувший перед нами образ, который мы видели и никогда не увидим».

Михайловское. Уголок гостиной. Фото 2007 г.

Своему приятелю Родзянко Пушкин писал об Анне Петровне в духе ироничной и несколько фривольной мужской переписки: «Объясни мне, милый, что такое А.П. Керн, которая написала много нежностей обо мне своей кузине? Говорят, она премиленькая вещь – но славны Лубны за горами. На всякий случай, зная твою влюбчивость и необыкновенные таланты во всех отношениях, полагаю твоё дело сделанным или полусделанным. Поздравляю тебя, мой милый, напиши на всё это элегию или хоть эпиграмму». (Письмо от 8 декабря 1824 года). В тон письму был и ответ, который Родзянко и Керн послали Пушкину 10 мая 1825 года. К примеру, Анна Петровна писала по – французски: «Уверяю вас, что он не в плену у меня!» Следующая фраза Родзянко написана по – русски: «А чья вина? – вот теперь вздумала мириться с Ермолаем Фёдоровичем, снова пришло остывшее давно желание иметь законных детей, и я пропал <…> ради Бога, будь посредником!»

У Пушкина сложилось как бы два противоречащих друг другу впечатления об Анне Керн: промелькнувший ослепительный образ в прошлом и земная кокетливая женщина, «премиленькая вещь», живущая в разъезде с мужем и успевшая очаровать соседа по имению. Первый образ можно сравнить с расплывчатым, непроявленным снимком, хранящимся в «запасниках» памяти, который заслонён вторым, более свежим и ярким. Однако личная встреча летом 1825 года неожиданно произвела на поэта ещё более сильное впечатление, затмившее все прежние.