Текст книги "Любимым детям"

Тёма и Жучка
Николай Гарин-Михайловский

Ночь. Тёма спит нервно и возбужденно… неясный полусвет ночника слабо освещает четыре детских кроватки и пятую большую, на которой сидит теперь няня в одной рубахе, с выпущенной косой, сидит и сонно качает маленькую Аню.

– Няня, где Жучка? – спрашивает Тёма.

– И-и, – отвечает няня. – Жучку в старый колодец бросил какой-то ирод. – И, помолчав, прибавляет: – Хоть бы убил сперва, а то так, живьём… Весь день, говорят, визжала, сердечная.

Тёме живо представляется старый, заброшенный колодец в углу сада, давно превращенный в свал всяких нечистот, представляется скользящее жидкое дно его, которое иногда с Иоськой они любили освещать, бросая туда зажжённую бумагу.

– Кто бросил? – спрашивает Тёма.

– Да ведь кто? Разве скажет!

Тёма с ужасом вслушивается в слова няни. Мысли роем теснятся в его голове, у него мелькает масса планов, как спасти Жучку, он переходит от одного невероятного проекта к другому и незаметно для себя снова засыпает. Он просыпается опять от какого-то толчка среди прерванного сна, в котором он всё вытаскивал Жучку какой-то длинной петлей. Но Жучка всё обрывалась, пока он не решил сам лезть за нею. Тёма совершенно явственно помнит, как он привязал веревку к столбу и, держась за эту веревку, начал осторожно спускаться по срубу вниз; он уже добрался до половины, когда ноги его вдруг соскользнули, и он стремглав полетел на дно вонючего колодца. Он проснулся от этого падения и опять вздрогнул, когда вспомнил впечатление падения.

Сон с поразительной ясностью стоял перед ним. Через ставни слабо брезжил начинающийся рассвет.

Тёма чувствовал во всём теле какую-то болезненную истому, но, преодолев слабость, решил немедля выполнить первую половину сна. Он начал быстро одеваться…

Одевшись, Тёма подошёл к няниной постели, поднял лежавшую на полу коробочку с серными спичками, взял горсть их к себе в карман, на цыпочках прошёл через детскую и вышел в столовую. Благодаря стеклянной двери на террасу здесь было уже порядочно светло.

В столовой царил обычный утренний беспорядок: на столе стоял холодный самовар, грязные чашки. Тёма подошел к отдельному столику, на котором лежала кипа газет, осторожно выдернул из середины несколько номеров, на цыпочках подошел к стеклянной двери и тихо, чтобы не произвести шума, повернул ключ, нажал ручку и вышел на террасу.

Его обдало свежей сыростью рассвета.

День только что начинался. По бледному, голубому небу там и сям, точно клочьями, повисли мохнатые, пушистые облака. Над садом легкой дымкой стоял туман. На террасе было пусто, и только платок матери одиноко валялся, забытый на скамейке…

Тёма пошёл по главной аллее, потому что в каретнике надо было взять для петли вожжи. Что касается до жердей, то он решил выдернуть их из беседки.

Очутившись в сарае, он взял двое вожжей и захватил на всякий случай длинную веревку, служившую для просушки белья.

При взгляде на фонарь он подумал, что будет удобнее осветить колодец фонарём, чем бумагой, потому что горящая бумага может упасть на Жучку – обжечь её.

Выбравшись из сарая, Тёма избрал кратчайший путь к беседке – перелез прямо через стену, отделявшую чёрный двор от сада. Он взял в зубы фонарь, намотал на шею вожжи, подвязался верёвкой и полез на стену.

Взобравшись наверх, он на мгновение присел, тяжело дыша, потом свесил ноги и наклонился, чтобы выбрать место, куда прыгнуть. Он увидел под собой сплошные виноградные кусты и только теперь спохватился, что его всего забрызгает, когда он попадёт в свеженамоченную листву. Он оглянулся было назад, но, дорожа временем, решил прыгать. Эта холодная ванна мгновенно освежила его, и он почувствовал себя настолько бодрым и здоровым, что пустился рысью к беседке, взобрался проворно на горку, выдернул несколько самых длинных прутьев и большими шагами по откосу горы спустился вниз…

Подбежав к отверстию старого, заброшенного колодца, пустынно торчавшего среди глухой, поросшей только высокой травой местности, Тёма вполголоса позвал:

– Жучка, Жучка!

Тёма замер в ожидании ответа.

Сперва он ничего, кроме биения своего сердца да ударов молотков в голове, не слышал. Но вот откуда-то издалека, снизу, донесся до него жалобный, протяжный стон. От этого стона сердце Тёмы мучительно сжалось, и у него каким-то воплем вырвался новый громкий оклик:

– Жучка, Жучка!

На этот раз Жучка, узнав голос хозяина, радостно и жалобно завизжала.

Тёму до слез тронуло, что Жучка его узнала.

– Милая Жучка! Милая, милая, я сейчас тебя вытащу! – кричал он ей, точно она понимала его.

Жучка ответила новым радостным визгом, и Тёме показалось, что она просила его поторопиться с исполнением обещания.

– Сейчас, Жучка, сейчас, – ответил ей Тёма и принялся с сознанием всей ответственности принятого на себя обязательства перед Жучкой выполнять свой сон.

Прежде всего, он решил выяснить положение дела. Он почувствовал себя бодрым и напряженным, как всегда.

Болезнь куда-то исчезла. Привязать фонарь, зажечь его и опустить в яму было делом одной минуты.

Тёма, наклонившись, стал вглядываться.

Фонарь тускло освещал потемневший сруб колодца, теряясь всё глубже и глубже в охватившем его мраке, и, наконец, на трехсаженной глубине осветил дно.

Тонкой глубокой щелью какой-то далекой панорамы мягко сверкнула перед Тёмой в бесконечной глубине мрака неподвижная, прозрачная, точно зеркальная, гладь вонючей поверхности, тесно обросшая со всех сторон слизистыми стенками полусгнившего сруба.

Каким-то ужасом смерти пахнуло на него со дна этой далекой, нежно светившейся страшной глади. Он точно почувствовал на себе её прикосновение и содрогнулся за свою Жучку. С замиранием сердца заметил он в углу черную шевелившуюся точку и едва узнал, вернее, угадал в этой беспомощной фигурке свою некогда резвую, весёлую Жучку, державшуюся теперь на выступе сруба. Терять времени было нельзя. От страха, хватит ли у Жучки силы дождаться, пока он всё приготовит, у Тёмы удвоилась энергия. Он быстро вытащил назад фонарь, а чтобы Жучка не подумала, очутившись опять в темноте, что он её бросил, Тёма во всё время приготовления кричал:

– Жучка, Жучка, я здесь!

И радовался, что Жучка отвечает ему постоянно тем же радостным визгом. Наконец всё было готово. При помощи вожжей фонарь и два шеста с перекладиной внизу, на которой лежала петля, начали медленно спускаться в колодец.

Но этот так обстоятельно обдуманный план потерпел неожиданное и непредвиденное фиаско благодаря стремительности Жучки, испортившей всё.

Жучка, очевидно, поняла только одну сторону идеи, а именно, что спустившийся в колодец снаряд имел целью её спасение, и поэтому, как только он достиг её, она сделала попытку схватиться за него лапами. Этого прикосновения было достаточно, чтобы петля бесполезно соскочила, а Жучка, потеряв равновесие, свалилась в грязь. Она стала барахтаться, отчаянно визжа и тщетно отыскивая оставленный ею выступ.

Мысль, что он ухудшил положение дела, что Жучку можно было ещё спасти, и теперь он сам виноват в том, что она погибнет, что он сам устроил гибель своей любимице, заставляет Тёму, не думая, благо план готов, решиться на выполнение второй части сна – самому спуститься в колодец.

Он привязывает вожжи к одной из стоек, поддерживающих перекладину, и лезет в колодец. Он сознает только одно: что времени нельзя терять ни секунды.

Его обдает вонью и смрадом. На мгновенье в душу закрадывается страх, как бы ни задохнуться, но он вспоминает, что Жучка сидит там уже целые сутки; это успокаивает его, он спускается дальше. Он осторожно щупает спускающейся ногой новую для себя опору и, найдя её, сначала пробует, потом твёрдо упирается и спускает следующую ногу.

Добравшись до того места, где застряли брошенные жердь и фонарь, он укрепляет покрепче фонарь, отвязывает конец вожжи и спускается дальше. Вонь всё-таки дает себя чувствовать и снова беспокоит и пугает его. Тема начинает дышать ртом. Результат получается блестящий: вони нет, страх окончательно улетучивается.

Снизу тоже благополучные вести. Жучка, опять уже усевшаяся на прежнее место, успокоилась и весёлым попискиванием выражает сочувствие безумному предприятию.

Это спокойствие и твёрдая уверенность Жучки передаются мальчику, и он благополучно достигает дна.

Между ним и Жучкой происходит трогательное свидание друзей, не чаявших уже больше свидеться в этом мире. Он наклоняется, гладит её; она лижет его пальцы, и так как опыт заставляет её быть благоразумной – она не трогается с места, но зато так трогательно, так нежно визжит, что Тема готов заплакать…

Не теряя времени, он, осторожно, держась зубами за изгаженную вожжу, обвязывает свободным её концом Жучку, затем поспешно карабкается наверх.

Жучка, видя такую измену, подымает отчаянный визг, но этот визг только побуждает Тёму быстрее подниматься.

Но подниматься труднее, чем спускаться! Нужен воздух, нужны силы, а того и другого у Тёмы уже мало. Он судорожно ловит в себя всеми легкими воздух колодца, рвётся вперед, и чем больше торопится, тем скорее оставляют его силы.

Тёма поднимает голову, смотрит вверх, в далекое ясное небо, видит где-то высоко над собою маленькую весёлую птичку, беззаботно скачущую по краю колодца, и сердце его сжимается тоской: он чувствует, что не долезёт.

Страх охватывает его. Он растерянно останавливается, не зная, что делать: кричать, плакать, звать маму? Чувство одиночества, бессилия, сознания гибели закрадываются в его душу.

– Не надо бояться, не надо бояться! – говорит он дрожащим от ужаса голосом. – Стыдно бояться! Трусы только боятся. Кто делает дурное – боится, а я дурного не делаю: я Жучку вытаскиваю, меня и папа, и мама за это похвалят. Папа на войне был, там страшно, а здесь разве страшно? Здесь ни капельки не страшно. Вот отдохну и полезу дальше, потом опять отдохну и опять полезу, так и вылезу, потом и Жучку вытащу. Жучка рада будет, все будут удивляться, как я её вытащил.

Тёма говорит громко, у него голос крепнет, звучит энергичнее, твёрже, и, наконец, успокоенный, он продолжает взбираться дальше.

Когда он снова чувствует, что начинает уставать, он опять громко говорит себе:

– Теперь опять отдохну и потом опять полезу. А когда я вылезу и расскажу, как я смешно кричал сам на себя, все будут смеяться, и я тоже.

Тёма улыбается и снова спокойно ждёт прилива сил.

Таким образом, незаметно его голова высовывается, наконец, над верхним срубом колодца. Он делает последнее усилие. Вылезает сам и вытаскивает Жучку.

Теперь, когда дело сделано, силы быстро оставляют его.

Почувствовав себя на твёрдой почве, Жучка энергично встряхивается, бешено бросается на грудь Тёмы и лижет его в самые губы. Но этого мало, слишком мало для того, чтобы выразить всю благодарность, – она кидается ещё и ещё. Она приходит в какое-то безумное неистовство.

Тёма бессильно, слабеющими руками отмахивается от неё, поворачиваясь к ней спиной, надеясь этим маневром спасти хоть лицо от липкой, вонючей грязи.

Занятый одной мыслью – не испачкать об Жучку лицо, Тёма ничего не замечает, но вдруг его глаза случайно падают на кладбищенскую стену, и Тёма замирает на месте.

Он видит, как из-за стены медленно поднимается чья-то чёрная, страшная голова.

Напряжённые нервы Темы не выдерживают, он испускает неистовый крик и без сознания валится на траву к великой радости Жучки, которая теперь уже свободно, без препятствий, выражает ему свою горячую любовь и признательность за спасение.

Еремей (это был он), подымавшийся со свеженакошенной травой со старого кладбища, увидев Тёму, сообразил, что надо спешить к нему на помощь.

Через час Тёма, лежа на своей кроватке с ледяными компрессами на голове, пришёл в себя.

Хромая собака
(сочинение цесаревича Алексия)

Ваня возвращался из школы. Ученье прошло у него хорошо, и он весёлый спешил домой. Он с особым вниманием и радостью смотрел по сторонам. Вдруг услыхал он жалобный писк и, обернувшись, заметил, что прошёл мимо собаки, которая лежала посреди дороги и лизала свою левую заднюю лапу. Он тотчас подбежал к ней и, разглядев на ней рану, перевязал её своим платком. Собака показалась Ване очень жалкой и худой. Он захотел её накормить и позвал за собой. Хромая на одну ногу, она покорно поплелась за ним.

Через три недели Тузик, – так назвал Ваня свою собаку, – окончательно оправился и очень привязался к своему хозяину. Он всегда выбегал навстречу ему, когда Ваня возвращался из школы, и, прыгая вокруг него, сопровождал его до дому. Дорога из школы лежала мимо речки Змейки, которая протекала на краю деревни. Часто Ваня со своими товарищами останавливался на берегу Змейки, и все вместе смотрели, как ползают раки, которыми эта речка была богата.

Однажды, когда Ваня и товарищи возвращались из школы мимо речки, они заметили рака в воде так близко от берега, что им захотелось поймать его руками. Младший из друзей, Вася, уже начал разуваться, когда Ваня, желая опередить его, стал быстро спускаться по довольно крутому откосу. Вдруг он поскользнулся и через мгновение оказался по горло в воде.

За ним поплыл его картуз, соскочивший с него при падении.

Ваня барахтался в воде и, крича, протягивал руку к своим друзьям. Но те, боясь тоже попасть в реку, повернувшись к деревне, стали не своим голосом звать на помощь. Между тем Тузик, только что подбежавший к берегу с поля, по которому он с восторгом носился, увидав своего хозяина в воде, тотчас бросился за ним.

В тот же миг Ваня погрузился с головой.

Пока Вася, обернувшись к реке, молил Бога о спасении своего друга, а третий из товарищей побежал к деревне, продолжая звать на помощь, Тузик, схватив утопающего за рубашку, спокойно вытащил его на берег. Вася помог Ване вскарабкаться по откосу и стащить намокшие сапоги.

В это время к ним подбежали ещё два мальчика. Один из них был Ванин брат, Миша, который часто выходил своему старшему брату навстречу, но на этот раз опоздал и встретил только Ваниного товарища: он в наказание был задержан в школе на полчаса за то, что подсыпал учителю в чернила вонючего порошка, а остальные ученики его класса были распущены раньше времени. Они оба обрадовались, увидев Ваню спасённым, и стали расспрашивать его о том, что с ним случилось. Его все слушали с интересом, а он, рассказывая, обнимал и с благодарностью ласкал Тузика.

Так отблагодарила хромая собака за Ванину доброту.

Алексей Романов.

25 мая 1917 года

Детство
Елена Ерофеева

 
Я вспомню маму,
и вернётся детство.
Мир снова светел,
словно нет теней.
И в небо тянется
колодец – «журавель»,
и в брызгах рядом
радуга трепещет.
 
 
И пьют, и льют —
во все дворы уносят —
вода не уменьшается в колодце
(там, верно, нету дна).
Лучи, голубизна
в сияющем ведре
у бабушки в руке.
 
 
А за другую
держится ребёнок:
шалит, грустит —
покоя не даёт,
спросонок и без голоса
поёт.
 
 
Клубники драгоценности
в лукошке,
акаций и сирени
грозды,
и золотисто-карий шмель
из лилии летит,
весь в жёлтенькой пыльце.
 
 
Там бегает со мной
лохматая дворняжка
и звонко лает,
не скрывая счастья.
И детский смех, как луч
о тонкость склянки
всё отзывается
в травинках, голышах,
и в окнах – маленькие солнца.
 
 
И голубой бездонный взгляд
моей Каштанки,
что умирала на моих руках,
и слёзы верности
в её, моих глазах.
И ненаглядные, бесценны все…
И птица моется в пыли, а не в росе.
 
 
И птенчик выпавший,
в коробочке и вате,
ладоней детских
скорбное объятье.
И, цепенея:
«Только не умри!»
Не может быть,
чтоб навсегда ушли —
со мною свет птенца
и той собаки.
 
 
Родимым голосом
окликни, позови,
и снова прибегу я,
задохнувшись,
со счастием опять всем послужу
и стану, как для бабушки,
послушной.
 
 
Мольбы покров
и доброты святой —
все милости свершались
надо мной:
«Господь с тобой!»
 

Каштан
Елена Ерофеева

Когда кутёнка принесли к нам в первый раз, он мирно спал и походил на пушистую, меховую варежку. Я попросила разрешения его погладить и помню, как нежно погладила его головку, и он сразу открыл глаза. Это были поразительные глаза, неожиданно голубые, младенческие, в них светились простота и доверчивость. Он тут же лизнул мои пальцы и завилял хвостиком. Мы стали очень большими друзьями. Он невероятно любил нас охранять. Когда кто-то стучал в дверь, он считал своим долгом сейчас же подать голос и заявить, что у хозяев есть защитник. Он был очень умным, как только ему говорили, что это свои и не надо лаять, он послушно умолкал. Казалось, его светлая мордочка излучала улыбку, хвостик развевался во все стороны. Он был нежно-бежевый и очень пушистый. Наверное, это была помесь какой-нибудь породистой собачки с простой дворняжкой, потому что очень уж простодушный и добрый нрав был у нашего Каштана. Он получил это имя, потому что мы очень любили чеховскую «Каштанку», и я мечтала о похожей. Но оказалось, что детёныш – мальчик. Так у нас появился Каштан. Мне было тогда шесть лет. Сколько радости, сколько светлых минут подарила мне эта собачья душенька – никогда не забуду!

Мне было очень жалко, что он должен был сидеть на цепи возле собачьей будки, которую мы, конечно, сделали наивозможно тёплой и уютной. Но всё равно… Он сидел на длинной цепи во дворе зимой и летом. Очень было его жалко. Я любила его отпускать. Он был невероятно счастлив, когда мы вдвоём наперегонки бегали по нашему маленькому саду. Незабываемое детское счастье! Много лет спустя я прочла, что в созданном Богом Эдемском саду все звери слушались человека и дружили с ним. И вспомнила свою дружбу с доброй собакой.

То, что он был такой лохматый, очень помогало ему зимой. Но летом в своем пушистом одеянии он казался толстым увальнем и просто изнемогал от жары. Поэтому я решалась его стричь! И он на глазах становился очень стройным. А уж как я его стригла. Мой песик был с самым неспокойным и живым характером. Как сейчас вижу, стригла я его вкривь и вкось – лесенками. Часто, пытаясь справиться с густой и свалявшейся шерстью, я нечаянно прихватывала ножницами живую кожу. Каштан взвизгивал, и я вскрикивала от жалости. Песик так устроен, что, когда его обижают, он должен сразу укусить. Но мой Каштанчик делал порывистое движение, с рычанием хватал меня за руку и – ни разу не сделал мне больно. Он просто задерживал мои пальцы в своей пасти и тем самым останавливал меня. Вот такое замечательное благородство было у этого существа, который своей любовью побеждал природные инстинкты.

Во время стрижки он старательно сидел, сколько мог, а потом не выдерживал и начинал вертеться в разные стороны и жалобно повизгивать. Я понимала, что его терпение иссякло, и отпускала его. Тогда в качестве передышки он бежал, сломя голову, и делал по нашему саду несколько отчаянных кругов на огромной скорости. Так он выплескивал всю накопившуюся энергию. После этого он со свежей мордочкой снова садился под ножницы и терпеливо переносил эту процедуру, а потом снова бегал, – так повторялось несколько раз.

После этой стрижки он оказывался невероятно худеньким и поджарым. А поскольку хвост у собак не стригут, потому что это очень чувствительное место, у Каштана оставался, кроме лохматой гривы, роскошный хвост. Получался маленький чудный лев с очень милой мордочкой и весёлыми голубыми глазами. Невозможно расстаться детской благодарной памяти с дорогим дружочком моего детства.

У нас были странные соседи. У них была собака очень необычной породы, похожая на изящного оленёнка. У нее были высокие ножки, большие грустные глаза и стоящие торчком ушки. Ее звали Пальма. Однажды бабушка зачем-то послала меня к соседям. Я прибежала и смотрю, она сидит подле хозяев и открыты глазки.

Я к ней радостно бросилась: «Пальмочка! Пальма!» – и вдруг в ужасе застыла, потому что собачка была неподвижная и холодная. Она так и умерла, сидя, как статуэтка. Я помню, в ужасе отшатнулась и посмотрела с недоумением и горем на её хозяев, а они захохотали недобрым хохотом. Я думаю, моего Каштана не стало из-за этих людей, они постоянно говорили, что их раздражает собачий лай, хоть наша собачка попусту не лаяла. В тот день, когда внезапно без всякого повода Каштанчик стал умирать, я прибежала к нему и увидела рядом с ним еду, которую мы не давали. Это было такое невероятное горе! Я села прямо на землю рядом с будкой и взяла свою собачку на колени. Он уже подрос и не помещался у меня на руках. Я его гладила и говорила самые добрые слова и знала, что он всё понимал. Он смотрел на меня глубокими страдальческими глазами, словно делился своей скорбью. Мне никогда не забыть, как капали и свертывались в пыли наши с ним слёзы. Больше я никогда в жизни не встретила собаку с голубыми глазами. Тогда в первый и последний раз я видела, как собака плачет. До последней секунды, пока он был жив, уже не имея сил вилять хвостиком, он пытался подарить мне свою доброту, и хвостик его дрожал. До последнего вздоха он выражал мне свою любовь, ласку и преданность.

Мама и бабушка похоронили Каштана рано утром втайне от меня, чтобы избавить ребёнка от дополнительных слез, и я никогда не узнала, где его похоронили. Но я плакала безутешно. Это было моё первое соприкосновение со смертью. И я сказала им и себе, что больше никогда в жизни не буду иметь собаки, потому что меня больше никто не будет так любить, и я не смогу так дорожить ни одной собакой на свете.

Шли годы. Я прочла много замечательных книг про животных, про их верность и подлинную любовь к своим друзьям-людям. Никогда не забуду потрясающий рассказ. Один человек ехал на собачьей упряжке в глухой тундре, и его застала снежная вьюга. Он сбился с дороги. Вокруг необозримые просторы, множество десятков километров без единого живого огонька! Он понял, что погибель неизбежна. Его охватила смертная дрёма, и он забылся сном. А когда очнулся, оказалось, что он под огромным сугробом снега и весь покрыт, как роскошной шубой-дохой, своими дорогими собаками. На севере собаки особенно пушистые, у них такой мех, что их не пробьёт самый лютый мороз! Меня поразил этот рассказ и то, какими верными настоящими друзьями, даже до смерти, могут быть животные.

Став верующим человеком, я узнала, как звери служили святым. Преподобный Сергий Радонежский приручил лесного медведя. И когда у него не было лишнего хлеба, чтобы его покормить, он отдавал зверю последний кусок и говорил себе: «Ведь медведь не может понимать пользы воздержания!»

Келлию преподобного Серафима Саровского часто окружали разнообразные звери. Они взывали к батюшке Серафиму на разные голоса. Он выходил в сени, брал специально приготовленную корзину с хлебом и из своих рук кормил зайчика, волка, лису и медведя. Рядом с келлией преподобного все звери были дружными. Никто ни с кем не ссорился и ни на кого не нападал.

Многим известно, как преподобный Герасим Иорданский приручил льва, который постоянно ему помогал. Он был очень послушным и исполнял все поручения святого. В монастыре был ещё ослик, который носил воду и при необходимости поклажу. Однажды добрый водонос исчез, и братия заподозрила льва в том, что он съел ослика. Бедный лев был с позором изгнан из монастыря. Он очень страдал, и однажды, к потрясению всей обители, привёл за узду потерявшегося ослика, которого сам разыскал. После этого лев до конца своих дней служил братии. Все его очень любили и благодарили Бога, что Он даровал им такую верную душеньку. Ведь душа есть и у зверей. Она далеко не столь совершенна, как у людей. Ведь человек создан по образу и подобию Бога. Но даже животным Творец даровал качества, которые иногда могут служить образцом для подражания людям.

Была свидетелем того, как собака была верна человеку, по видимости, недостойному, который был часто пьян и мог с жестокостью ударить и отшвырнуть своего четвероногого друга. Но и побитая вечером собака радостно виляла хвостом своему хозяину утром. Глядя на них, я думала: наверное, эта дружба изначально заповедана Самим Богом. Не чувствует ли собака что-то большее за внешне негативным поведением? Быть может, она ощущает человеческую душу, которая всегда больше, чем дела людей – не только плохие, но и самые замечательные.

Меня всегда поражало, как умеет радоваться собака. И, наверное, это тоже, на собачий лад, – служение Творцу, и человеку, призванному быть царём над всем животным миром. Мне кажется, для собаки верность человеку есть проявление верности Богу. Ведь на самом деле, весь созданный Богом мир – постоянно славит своего Творца: «Всякое дыхание да хвалит Господа…»

Бог вложил в нас душу невероятной красоты. Те люди, которые видят эту душу сквозь все её недостатки и искажения, способны и сегодня, как преподобный Серафим, всем сердцем радоваться человеку. Как светло приветствовал батюшка Серафим каждого: «Радость моя, Христос воскресе!»

Посмотрите, как вместе с уменьшением любви оскудевает сегодня радость. Сколько на улице озабоченных, хмурых лиц. Как редки простые, искренние, радостные выражения дружеских глаз. Как горько, что корысть и холод воцаряются на месте любви и преданности – всего того, что заповедано нам Богом.

Никогда не забыть рассказы о верности четвероногих друзей. Известны случаи, когда собака защищала своего хозяина, жертвуя собой. Или приходила на могилу внезапно умершего хозяина и оставалась на ней до собственной смерти.

Десятки лет спустя мне по-прежнему дорог мой Каштан, его преданность. Я благодарю Бога, что Он подарил мне такого замечательного друга, который мог защитить в трудную минуту. Ведь на свете очень мало настоящего. И обездолен человек без дружбы, которой всегда жаждет душа. Творец создал людей для верности и любви. Для преданного служения Богу и друг другу. Если даже собаке Бог дал всё это, тем более в каждом из нас Он заложил ещё более высокие порывы и чувства. Дай Бог, чтобы мы были настоящими и подлинными друзьями всем людям, которых даровал нам в жизни Господь.

Фросенька, будущая монахиня Марфо-Мариинской обители милосердия, в юном возрасте была восхищена в другой мир и побывала в аду и раю. В одном из райских мест, в прекрасном лесу, она встретила множество красивых зверей. Они были ласковые и кроткие, никто не рычал друг на друга, все жили мирно и дружно. Быть может, это описание говорит нам о том, что и для животных, особенно для тех, кто невинно страдал в этой жизни, есть на Небе пристанище. И, возможно, многие из нас ещё встретят своих любимых четвероногих друзей.

Существует песня для детей про Царство Небесное:

 
Над небом голубым есть город золотой
С прозрачными воротами и яркою звездой.
А в городе том сад, всё травы да цветы,
Гуляют там животные невиданной красы…
 
 
А в небе голубом горит одна звезда.
Она твоя, о ангел мой, она всегда твоя.
Кто любит, тот любим, кто светел, тот и свят.
Пускай ведёт звезда тебя дорогой в дивный Сад.
 

Конечно, в Царствии Небесном есть гораздо более потрясающие вещи, чем описанные здесь. Но мне хочется утешить маленьких читателей, которым очень дороги их друзья, такие, как, Белый Бим Чёрное ухо. Мы все понимаем, что люди, которым выпали особенные страдания, – это избранники Божии. Они получат великую награду на Небе. Быть может, и животные страдают не напрасно. По крайней мере, известно, что природа и вся тварь стенает и мучается доныне за грехи всего человечества.