Текст книги "Расскажите, тоненькая бортпроводница (сборник)"

– До встречи с Александром мне казалось, что я знаю и могу все, все, все. Но наша встреча изменила всю мою жизнь. Я не перестаю восхищаться этим потрясающим человеком. Рядом с ним я чувствую себя аборигеном, попавшим в цивилизованное общество. Мне порой кажется, что мой муж – Александр Карельский – это целая вселенная, которую я никогда не смогу постигнуть. Он так фантастически ухаживает, что любой день рядом с ним превращается для меня в праздник. Мне начинает казаться, что я становлюсь другим человеком. Такое возможно?

– Конечно, возможно. Мы все постепенно становимся другими, потому что сначала мы учимся быть молодыми, потом познаем премудрости взрослой жизни и, наконец, учимся быть пожилыми. Знаете, быть пожилыми – это тоже целая наука, постижение которой у вас еще впереди. Пока же вам следует наслаждаться премудростями взрослой жизни.

– Как вы верно сказали: «Наслаждаться!» Мы с Александром и правда наслаждаемся жизнью. Представляете, он необыкновенный романтик, фантазер, влюбленный в горы. Однажды утром Саша достал рюкзак и сообщил, что пришла пора покорять горные вершины. Но оставлять меня без присмотра он не желает, поэтому мне следует надевать штормовку и следовать за ним. Я с радостью согласилась, хотя, если признаться честно, не очень-то хотела тащить тяжеленный рюкзак. Но показать Александру свою изнеженность мне хотелось и того меньше. Я же всегда утверждала, что все-все могу, что непременно со всем справлюсь. Отступать было нельзя.

Решив, что справиться с такой простой ролью «ах, как я счастлива, дорогой» мне будет совсем нетрудно, я взяла рюкзак, надела штормовку и пошла вместе с Александром покорять горные вершины. Однако роль оказалась не из легких. Но я продолжала лучезарно улыбаться и говорить, что бесконечно счастлива и благодарна, думая лишь об одном: «Скорей бы это все закончилось». Но когда мы поднялись на самую вершину горы, я поняла, что по-настоящему счастлива.

Мы стояли на ровной площадке и любовались восходом. Сквозь чистый горный воздух были видны мельчайшие детали ландшафта. Причудливые тени легли на горные склоны. Отвесные шпили то появлялись, то исчезали за облаками.

Когда же облака рассеялись, мы увидели величественный пик, врезавшийся прямо в небосвод. Пока я завороженно рассматривала возникшую вершину, Саша рассказал мне легенду.

«Давным-давно, жил князь-гора Таранаки, который постоянно сражался с воином-горой Тонгараки. Никак князья не могли поделить деву-гору Пиханой. В одном из боев победил Тонга-раки, поэтому Таранаки пришлось отступать на запад, по пути прорубая себе ущелье, которое тут же заполнил сверкающий ледник.

Теперь на вершине горы и ледника отдыхают белые облака, отражаясь в хрустальной, голубой воде маленького озера. Если внимательно присмотреться к леднику, то можно увидеть фигурки в белых одеждах. Это души отверженных влюбленных…»

Я присмотрелась к белому ледниковому языку и увидела шпили из смерзшегося снега высотой в человеческий рост. У меня даже мурашки побежали по коже, потому что причудливые ледяные фигуры действительно напоминали людей в белых одеждах.

А ночью, когда луна осветила ледник, создалось впечатление, что фигуры движутся вверх, к вершине, к облакам, к небу, чтобы найти утешение.

Потом, правда, Саша объяснил мне, что фигуры изо льда образуются в результате электризации ультрафиолетом сухого воздуха. Подтаявший за день снег ночью начинает замерзать, а электрическое поле заставляет ледяные кристаллы располагаться перпендикулярно магнитным силовым линиям Земли, что придает шпилям одинаковые очертания.

Но мне хотелось верить, что это не ледяные кристаллы, а безутешные влюбленные, потому что весь окружающий ландшафт был пропитан романтикой. Вертикальные каменные стены устремлялись ввысь из клубов тумана и облаков. Тут и там, ухватившись за уступы и втиснувшись в расселины, прятались мелкие деревья.

– В облике гор поэты и художники могут найти четыре главные красоты: первая – скалы и горные вершины, вторая – похожие на изваяния деревья, третья – необыкновенный горный воздух, дающий живительные силы и четвертая – море облаков – сказал Александр.

Облаков было так много, словно они нарочно собрались в одном месте, чтобы продемонстрировать нам свой танец вокруг горной вершины. Облака кружились, закрывая горы непрозрачной вуалью, а потом разлетались в разные стороны, выставляя на всеобще обозрение холодную красоту. Лучи восходящего солнца заставляли горы, окруженные пушистыми облаками, покрываться румянцем.

Но это еще не все чудеса, которые я видела в горах. Однажды, миновав перевал, мы попали на покрытое снегом пространство. Было странно видеть снег, когда на улице плюс двадцать пять.

– Почему снег не тает? – проговорила я и сделала шаг.

Снег зашевелился под моими ногами и начал волнообразно подниматься вверх. Я даже перестала дышать, потому что вдруг поняла – это не снег, а бабочки! Туча белых бабочек, затрепетав легкими крылышками, вспорхнула, поднялась вверх и растаяла. Такой красоты я не видела прежде. Зато теперь мне стоит просто закрыть глаза, чтобы увидеть сотни белых бабочек, кружащихся над головой.

Однажды был и неприятный случай: мы попали под сильнейший ливень, когда находились на отвесной скале. Спрятаться было негде. Струи дождя хлестали нас своими холодными плетями, стараясь вымочить до нитки. Ветер бушевал с такой силой, словно хотел сбросить нас вниз на острые камни, торчащие акульими клыками. Минут тридцать мы боролись с налетевшей стихией. Когда силы были уже наисходе, шквал ветра неожиданно утих, выглянуло ласковое солнце. Мы с трудом выбрались на ровное место, развели костер и принялись вытряхивать из рюкзаков промокшие до нитки вещи. Просушка заняла целые сутки.

Мы тогда порадовались, что наш сын Артемка остался дома.

– У меня такое впечатление, что я разговариваю со скалолазкой, а не со стюардессой, – засмеялась Мария Николаевна.

– Во мне чудесным образом уживаются два существа: земное и небесное. Наверное, потому что наши тела земные, а души крылатые. Поднимаясь в небеса, я совсем забываю о земных проблемах. Живу этим мгновением, как будто в нем целая жизнь. Парю волшебной феей в воздухе. Нет, не феей, а бабочкой. Я становлюсь одной из тех белых бабочек, которые вспорхнули из-под моих ног там, на горе, – пояснила Оля. – А на земле я снова превращаюсь в смешную девчонку в кепочке, любящую пошалить.

Однажды в горах был такой смешной случай. Нас со Светкой поселили в продуктовую палатку, строго-настрого наказав, ничего не брать. Мы честно старались не смотреть на рюкзаки с продуктами, долго боролись с чувством голода, а потом все же решили съесть по шоколадке. Но только мы зашуршали оберткой, в палатку заглянул Командор.

Он грозно сверкнул глазами и тут же приказал убираться вон. Ночь мы провели под открытым небом, созерцая, как падают звезды. На нарисованный замок, который красовался на продуктовой палатке, нам смотреть совершенно не хотелось.

Утром Командор прочел обвинительную речь в наш адрес. Мы почувствовали себя врагами народа и дали честное слово, что никогда, ни при каких обстоятельствах брать чужого не будем.

Ой, Мария Николаевна, я вас совсем заговорила, – всполошилась Оля.

– Милая деточка, мне было очень приятно с вами побеседовать. Но боюсь, что мне пора. – Она глянула на часы и, покачав головой, добавила:

– Время неумолимо бежит вперед. Неизбежно приходит пора прощаний. Если вы захотите, то запросто сможете поболтать со мной по телефону или даже зайти в гости.

Мария Николаевна быстро написала свой телефон и адрес, вырвала из блокнота лист и протянула его Оле со словами: «Звоните, милая».

Оля дала себе слово, что в самое ближайшее время позвонит, но снова обстоятельства оказались сильнее. Их следующая встреча произошла лишь через пятнадцать лет.

5

Работа в службе бортпроводников была совсем не похожа на работу в проектном институте. Вместо одного милого начальника Геши – Геннадия Борисовича Оля должна была подчиняться сразу нескольким: начальнику службы, парторгу, начальнику отделения, инструктору, диспетчеру. Порой приказы всех этих людей были настолько несогласованными, что выполнить их не представлялось никакой возможности.

Сколько раз хотелось Оле бросить все и вернуться к чертежным доскам, чтобы в полной тишине изобретать детали. Но неизменно это желание заглушал звук взлетающего самолета. Оля поднимала лицо к небу и улыбалась, зная какой работой заняты сейчас стюардессы, в пролетающем самолете.

– Нет, – говорила сама себе Оля, – никуда я не уйду. Ведь я же самая настоящая стюардесса.

Однажды Оля заболела ангиной, и добрая врач отряда радостно сообщила: «Вот ты и попалась на крючок, крошка! Теперь весь год будешь ежемесячно кардиограмму делать и все анализы сдавать».

– Зачем? – удивилась Оля. – Мы же и так четыре раза в год медицинскую комиссию проходим.

– Комиссия здесь ни при чем. А вот ангина – самая опасная болезнь для бортпроводника, – без тени улыбки сообщила врач. – Аэрофлот по всему миру летает, а ты ангиной людей заражать собралась. Попадут твои бациллы на поднос с питанием, что тогда?

– Но я же больная не летаю, – возразила Оля. – Потом, насколько мне известно, ангина воздушно-капельным путем не передается. А ложки пассажирские я не облизываю.

– Не умничай тут, – рассвирепела добрая женщина. – Не забывай, кто ты и кто Я! Анализы будешь еженедельно сдавать. Скажи спасибо, что я тебя на землю не списываю, а только к психиатру направляю.

– Зачем? – поинтересовалась Оля, хотя чувствовала, что вредит себе подобным вопросом.

– Людмила, – обратилась добрая врач к медсестре, – направь ее заодно к окулисту, стоматологу, лору и хирургу, пусть выяснят, чем она еще больна. Ой, я совсем про дерматолога забыла. Ангина ведь может дать кожные высыпания. Направляй ее к дерматологу.

Оля вспомнила толстую тетю Люсю – жену дяди Коли и мысленно сказала сама себе:

– Ты забыла, милая глупышка, что взрослые не любят, когда им говорят правду. Они любят ложь, лесть и низкопоклонство. Исключения из правил категорически не допускаются. Это нонсенс!

– Не забывай, милая, что мы заботимся о твоем здоровье, – улыбнулась добрая женщина. – Иди, мы теперь с тобой часто видеться будем.

Оля сидела в сквере перед зданием медицинского корпуса и размышляла о несправедливости, которая липкой, сладкой жижей растекается по фарфоровому блюдцу.

Потом умные люди объяснили, что «ласковый теленок двух мамок сосет», что за кожаный плащ комиссию может пройти безрукий, безногий и даже безголовый. Но Оля, с детства не любившая подхалимаж, упорно ходила сдавать анализы, четко уяснив одно: больше диагноза «ангина» у нее не будет.

Оля вообще больше не болела. Наверное, выработался стойкий иммунитет на болезни или на врачей добрых, заботливых, внимательных.

Когда было трудно, Оля повторяла магическую фразу: «Я – самая настоящая стюардесса!» и смело шла сдавать зачеты осенне-зимнего и весеннее-летнего периодов: ОЗП и ВЛП. На этих зачетах строгая партийная комиссия задавала вопросы, связанные с международной обстановкой, внимательно проверяла конспекты всех съездов партии, начиная с двадцатого. Бортпроводник должен был без запинки рассказать обо всех мировых событиях, назвать номера всех приказов, подписанных за полгода, и точно передать их содержание. Ответить на интересующие комиссию вопросы личного характера, сдать зачеты на знание иностранного языка. Предъявить свою рабочую тетрадь, где были записаны рационы питания пассажиров, компоновка самолетов, расположение аварийно-спасательных средств, полный перечень стран, в которые летает Аэрофлот, маршруты всех полетов, информация о каждом пролетаемом месте, словно бортпроводник весь рейс только и делает, что сидит у иллюминатора и бодрым голосом рассказывет о красотах за бортом.

В действительности рассказывать о маршруте полета удавалось только в длительных рейсах. Но по-настоящему проявляли интерес к маршрутным картам немногие пассажиры. Поэтому со временем работу с маршрутными картами отменили, обозначив маршрут в журнале «Аэрофлот».

Абсурдов, с которыми приходилось Оле сталкиваться, было множество. То уборщица начинала кричать: «Я тебя уволю! Ты у меня работать не будешь!».

– А я у вас и не работаю, – смеялась Оля.

– Да кто ты есть? – распалялась женщина.

– Я – стюардесса!

– Ты – воздушная уборщица, – следовал новый вопль. – Да я тебя…

После рейса приходилось караулить контейнеры с остатками питания и грязной посудой. Бортпроводник – лицо материально ответственное – должен сдать все под роспись работникам цеха бортпитания. А они люди наземные, им торопиться не надо. За своими контейнерами могли приехать и через полтора часа после посадки. А во время пересменки просидеть можно было еще дольше. Никого не интересовало, что рабочее время бортпроводника давным-давно закончилось, что он сидит в холодном, обесточенном самолете. Никто не думал о хрупкой стюардессе, которая после разгрузки самолета должна будет спускаться вниз по трясущейся стремянке, совершая настоящие цирковые трюки.

– Почему вы не жалуетесь? – удивлялись сердобольные техники.

– Жалуемся. Но делаем только хуже себе. Начальство отвечает так: «Не нравится, пишите заявление об уходе. У нас нехватки в желающих нет».

– А если ты упадешь с этой стремянки?

– Упадешь – сама виновата. Никто тебя не заставлял по стремянкам лазить. Рабочее время закончилось, почему ты еще не покинула территорию аэропорта? А рабочим временем считается только полетное время плюс тридцать минут до и после посадки. Все остальное – ваше личное время.

Замкнутый круг безобразий. Бортпроводник должен, обязан, но не имеет никаких прав. Никаких…

Недаром сокращенное название службы бортпроводников СБП – Совершенно Без Прав.

Но самым неприятным было существование иерархической лестницы, по которой бортпроводнику приходилось неспеша подниматься. Начиналось все с полетов по Советскому Союзу, где молодые бортпроводники получали основные навыки работы, учились выполнять конкретные задачи: помогать пассажирам в полете. Эти союзные рейсы были совсем не похожи на рейсы Внуковских авиалиний. Самолеты были чище. Питание пассажирам предлагали на индивидуальных подносах, а не в пакетах. Причем на аккуратных, застеленных салфетками, подносах лежала холодная закуска, булочка, джем, масло и даже «мраморное» пирожное, названное так за орнаментную поверхность из глазури. Шереметьевские куры имели весьма съедобный вид и пахли очень аппетитно. Оля радовалась, что нет никаких «прямых» яиц в шуршащих пакетах, нет синюшных кур, умерших своей смертью, нет «огрызков» киевской колбасы. Еще ее радовало наличие на борту разнообразного ассортимента напитков и даже вин, которые наливали в стеклянные, пузатенькие стаканчики. Кстати, денег за бутылки у бортпроводников никто не требовал, и это тоже была несказанная радость. Питание бортпроводники развозили на тележках.

Правда, тележки были с норовом: они не хотели ехать вперед, цеплялись за ковры или наоборот самопроизвольно начинали двигаться в противоположном направлении. Но это все равно было лучше, чем носить подносы на руках.

Самым же важным отличием было наличие пассажиров первого класса. Обслуживание таких пассажиров велось на фарфоровой посуде. Вилки, ложки, ножи были мельхиоровые, а фужеры стеклянные. Пассажиру на столик и колени стелили белоснежные, льняные салфетки, пахнущие свежестью, и предлагали закуски мясную и рыбную, потом горячие блюда, сыры, фрукты, чай или кофе с конфетами и пирожными.

Каждый пассажир первого класса за время полета мог выпить четыреста пятьдесят грамм вино-водочных изделий в ассортименте.

Бывали случаи, что перепробовав все вина, коньяки и даже шампанское, пассажиры потом не могли вспомнить своих имен. Но все же чаще летала приличная, малопьющая публика.

Олю сначала пугало то, что бутылки бортпроводник должен открывать прямо в салоне. Но потом она так ловко научилась справляться со своими обязанностями, что, откупоривая шампанское, ни разу не выпустила на волю бьющий пенный фонтан, не пролила ни капельки.

– Это какой-то фокус! – восхищались пассажиры.

– Разумеется, – поддакивала Оля. – Я училась у Игоря Кио.

Однажды она даже самому Кио сказала, что является его ученицей. На что великий маг смущенно посетовал:

– Все могу, а вот за шампанское ни за что не возьмусь. Но пусть это останется нашей маленькой тайной.

– Пусть! – согласилась Оля, поместив эту тайну в свой лабиринт, где прятались старинные буквы SGM, где КВН произносил: май наме из и dear children, где был Madrid con sus barrios…

Полеты по Союзу длились от трех месяцев до года. Все зависело от комиссии, которая решала: достоин бортпроводник подняться на новую ступень их иерархической лестницы или нет.

Достойным открывали советское разрешение, то есть выдавали заграничный паспорт и переводили в 207 отряд, совершающий полеты по странам социалистического лагеря: Польша, Чехословакия, Югославия, Болгария, Германия, Венгрия, Китай, Корея, Монголия.

При полетах в Венгрию, Болгарию, Польшу и Германию бригадир должен был читать информацию о полете на языке той страны, в которую летит самолет. Оле очень нравился венгерский язык. Она медленно выговаривала: «Ё регелт киванок кед-виш уташоинк…» Венгры очень активно реагировали и даже аплодировали, выражая свой восторг.

А еще была смешная информация о Москве, которая заканчивалась так: «Встреча с главным городом первого в мире государства рабочих и крестьян всегда радостное и волнующее событие. Благодарим за внимание». После таких высокопарных слов хотелось кричать: «Ура!»

Однажды зимой Оле пришлось лететь из Иркутска в Улан-Батор на самолете монгольской авиакомпании. Когда члены экипажа вышли на заснеженное летное поле и увидели, как монгольский летчик метлой смахивает снег с самолета, то на миг все остолбенели. Одна стюардесса упала на колени и запричитала:

– Товарищ командир, миленький, оставьте меня в Иркутске. Я боюсь лететь на таком самолете. Я боюсь с такими летчиками…

– Не бойся, если что, я управление возьму в свои руки. У меня же допуски на все типы самолетов, – проговорил командир, успокаивая плачущую девушку.

Экипаж поднялся на борт самолета, где их встретила испуганная монгольская стюардесса с лицом похожим на полную луну. Монголка несколько раз кивнула и скрылась за шторкой. Бедняжка так сильно нервничала, что забыла прочесть информацию, а после взлета она один раз с быстротой молнии пронеслась по салону, предложив пассажирам воду. Новое появление луноподобного лика произошло только после посадки. Стюардесса открыла двери и исчезла в неизвестном направлении.

– Вот это сервис! Нам бы так работать, – хмыкнул бортпроводник.

– Что вы на луноликую напали? Она, наверное, впервые видела так много русских сразу и испытала настоящий стресс, – предположила Оля, пытаясь объяснить странное поведение монгольской проводницы.

– Ну, милая моя, русские – это еще не стресс, – проговорил командир. – Вот летчик с метлой – это настоящий стресс!

К счастью таких стрессов в Олиной жизни больше не было.

Через год советское разрешение заканчивалось, и нужно было проходить новую комиссию, чтобы заслужить право подняться на новую ступень. Достойных переводили в 63 или 37 отряды, которые совершали полеты в развивающиеся страны Африки и Азии. Целых три года бортпроводник мог летать спокойно, получив синий служебный паспорт.

Потом шли 210 и 217 отряды, летающие в Америку и Японию, которые были просто недосягаемыми. Бортпроводник должен был отлетать не менее десяти лет, чтобы получить разрешение на перевод в эти отряды. Но даже стаж и опыт не гарантировали переход.

Все зависело только от переводной комиссии, возглавляла которую парторг Валентина Семеновна, ее Величество Валентина Семеновна, царственная особа Валентина Семеновна, владычица морская – Валентина Семеновна… Эпитеты можно было продолжать до бесконечности.

Непреклонной повелительницей восседала парторг во главе стола и, насупив брови, рассматривала стоящего перед ней, всем видом показывая свое превосходство, наслаждаясь собственной значимостью, потому что именно от ее благосклонности зависело будущее всех без исключения бортпроводников. «Захочу казню, захочу помилую» – было написано невидимыми красными чернилами на лбу грозной, «неподкупной» повелительницы.

На комиссию бортпроводники шли, как на эшафот.

Оля глубоко вздохнула, лучезарно улыбнулась и вошла в кабинет, где за длинным столом восседала строгая комиссия.

– Так… – проговорила Валентина Семеновна, оглядев Олю с ног до головы, а потом с головы до ног. – Значит, собираешься летать в развивающиеся страны, милая?

Слово «милая» прозвучало, как «dear children», Оля поняла, что хорошего в этом мало.

– А вот скажи мне, почему это у тебя на лице и очки и челка? Не слишком ли это много?

Оля ничего не успела ответить, потому что парторг уже отложила ее документы в сторону и произнесла:

– Придешь через неделю. Рано тебе с такой внешностью в европейские страны летать.

Ровно через неделю, аккуратно убрав все волосы со лба, чтобы угодить строгой комиссии, Оля вновь стояла в кабинете парторга.

– Что это у вас за прическа? – возмутилась Валентина Семеновна. – Неужели вы не понимаете, что ваш некрасивый, ужасный лоб надо прятать? Пойдите подстригитесь. Придете через неделю.

– Простите, – не выдержала Оля, – но ведь в прошлый раз вы мне порекомендовали челку спрятать.

Оля медленно достала из кармана расческу и начала возвращать челку на прежнее место.

– С челкой вам намного лучше, – подтвердила парторг. – Неужели я вам посоветовала ее убрать?

– Посоветовали, – ответила Оля. – Но теперь вы мне даете иной совет. Как быть?

– Убрать челку, – улыбнулась парторг. Оля повиновалась. – Нет, верните на место. Но очки вам следует поменять. У вас же совершенно некрасивая оправа. Купите себе новую, потом покажете.

Оля не двинулась с места. Парторг подняла на нее глаза и нехотя выдавила:

– Ладно. На первый раз я вам переход в другой отряд подпишу. Но… – она постучала карандашом по столу и, недовольно крякнув, закончила, – вы должны учесть все замечания, сделанные нашей комиссией. Вы же лицо – авиакомпании. На вас весь мир смотрит. Идите.

Оля вышла в коридор и зло прошептала: «Ненавижу». Бортпроводники, ожидавшие своей очереди, обступили Олю.

– Прошла?

– Прошла, – сказала она.

– Значит, все в полном порядке, товарищ бригадир, – засмеялась Галина. – А про все, что тебе говорили, забудь. Мне, между прочим, сказали знаешь что? – Оля подняла вверх брови. Галочка поправила воротничок блузки и проговорила голосом парторга:

– Что это вы вздумали детей рожать? Вы не забывайтесь – у нас работа. Из-за вас бригаде в неполном составе летать приходится, – Оля рассмеялась. А Галя продолжила уже своим голосом:

– А летают бригады в неполном составе не из-за меня, а из-за глупой, недальновидной политики, которую ведет наше руководство, увольняя тридцатипятилетних, опытных проводников. Но всего этого говорить перед лицом парторга нии-зя, уволят. Приходится молчать и терпеть, надеясь на лучшие времена.

– А мне задали весьма прозаичный вопрос: «Почему я еще не член партии?» – присоединилась к разговору Яна. – А я честно ответила, что не достойна быть в партии, где такие замечательные, добрые, отзывчивые люди, как вы, Валентина Семеновна. Она улыбнулась и сказала: «Хорошо, что вы понимаете свою никчемность. Поднаберитесь опыта, полетав пока в шестьдесят третьем отряде».

А я и не против. Мне этот отряд очень нравится. Бригада замечательная, летчики отличные, командировки, пусть консервные, но какие: Азия, Африка! А член я или не член – это к делу не относится. Подумаешь, пять минут постояла у позорного стола, зато потом можно спокойно летать целых три года. Поэтому давайте не будем вешать носы. Проживем этот день радостно, забыв обо всех неурядицах. Помните, как у царя Соломона «Все пройдет!» Значит, оставляем на завтра будущие заботы. Главное, что мы вместе, что у нас отличная бригада!

Свою отличную бригаду ребята в шутку называли «ЯГО» или «ВИ – ЯГО» по первым буквам своих имен: Оля, Галя, Яна, Вадим, Илья.

– Простите, ВИ ЯГО? – задавался вопрос.

– ВИ, ВИ, ЯГО, ЯГО, но не тот из трагедии Шекспира, о котором вы подумали или не подумали. Наш ЯГО – просто класс, суперкласс, first class, – следовал ответ.

Обязанности в бригаде распределялись так: Яна управлялась с бытовым имуществом: полотенца, салфетки, пледы, щетки, которые милые пассажиры (dear children) постоянно роняли в унитаз или уносили с собой, как сувенир от Аэрофлота. Уносить пытались пледы, подушечки, салфетки. Приходилось, лучезарно улыбаясь, объяснять, что все эти, так приглянувшиеся пассажирам мелочи, являются собственностью Аэрофлота, которую, к сожалению, выносить с борта самолета запрещается.

Галина отвечала за рекламу, газеты, сувениры, музыкальную кассеты и аварийно-спасательные средства – плоты и жилеты.

Вадим отвечал за «кашу», важно называя себя «господин кок».

Илья отвечал за груз и багаж пассажиров. Он стоял внизу под самолетом и считал количество загружаемых чемоданов, поэтому его звали «подлючным работником» от слова «люк».

Оля была бригадиром, ответственным за все «безобразия», которые творились в рейсе. «Безобразий», конечно, никаких не было. Ребята любили свою работу и относились к ней с полной ответственностью. Оля считала, что погасить скандал лучше до того, как он разгорится. Поэтому скандалов никогда не было. А были многочисленные благодарности от пассажиров и экипажей.

Ребята настолько сдружились, что стали одной семьей, где мужья, жены, дети были неотъемлемой частью, связывающей земное и небесное в единое целое, именуемое простым словом «ЖИЗНЬ». Частенько собираясь вместе, они пели:

 
Быть может, когда-то твой сын или дочь
Вдруг спросят несмело: «Куда же ты прочь?
Ужели так нужен вечерний полет?
Важнее семьи для тебя самолет?»
 
 
Потом будет долгая, трудная ночь,
Не сможет никто ни понять, ни помочь.
И наш экипаж, став единой семьей,
Сжав волю в кулак, полетит над землей.
 
 
Российские крылья над миром парят.
Работает честно полвека отряд,
Но сколько осталось работать ему,
Известно Всевышнему лишь одному.
 
 
Инструкций, законов, бумаг кутерьма,
Карьера зависит от взмаха пера.
Мы учимся вечно, зачеты сдаем,
Нет, что вы, конечно, мы не устаем.
 
 
Не нужен нам отдых, альпийский кряж,
Женевское озеро, мальтийский пляж.
Уж лучше, конечно, в Норильске сидеть,
В замерзшие окна на тундру смотреть[13]13
  Сергей Калиниченко штурман 63 л/о.


[Закрыть].
 

Нет, они не смотрели в замерзшие окна на тундру. Они летали через безлюдную пустыню Сахару, где когда-то Антуан де Сент-Экзюпери сидел над обломками своего самолета, теряя сознание от жажды.

Любовались азиатскими странами, где рядом с прекрасными дворцами ютятся убогие, грязные хижины из картона. Невероятная роскошь, соседствует с ужасающей нищетой, белое – с черным, и нет полутонов. Все имеет такой вид, словно так и должно быть. Грязные хижины время от времени сносят бульдозерами. Люди безучастно смотрят на разрушения, а потом потихонечку начинают отстраивать свои картонные жилища заново, чтобы не нарушался баланс белого и черного.

Любовались необыкновенной неповторимостью европейских городов, африканскими саваннами и пустынями. Окунались в неземную красоту Сейшельских и Мальдивских островов, островов Маврикия и Мальты.

Александр всегда с нетерпением ждал возвращения Оли из рейса. Он ждал ее фантастических рассказов о новых странах, новых людях, о тех трудностях, которые могли возникнуть. Она крепко прижималась к нему и шептала на ухо:

– Шурка, ты даже не представляешь, сколько я должна тебе рассказать.

– Даже не представляю, – улыбался он, крепче прижимая ее – свою маленькую райскую птичку, свою смешную девчонку, свою стюардессу, маму своего румяного, толстощекого сына Артемки.

В этот раз Оля подбежала к нему, повисла на шее и зашептала в самое ухо:

– Знаешь, кого я встретила на Мальте, где жили мальтийские рыцари, где до сих пор сохранились старинные замки, где горы покрывает солнечный румянец, а море бирюзовое до неприличия? Ни за что не догадаешься.

– Ни за что не догадаюсь, – насупил брови Александр. – А, может, попробовать?

– Нет, не пробуй, потому что я тебе все-все сама потом расскажу. Сначала ты расскажи, как вы тут без меня жили? – Оля взяла Сашу под руку и повела к выходу из аэропорта.

Внимательно выслушав рассказ о московской жизни своей семьи, она проговорила:

– Вы у меня молодцы! А теперь представь узкую мальтийскую улочку, совершенно безлюдную в час сиесты. Жара такая, что плавится даже асфальт и на нем видны отпечатки ног, как на мокром песке. Полуденный зной течет с неба на землю, разливаясь, расплескиваясь сонной ленью, заставляя людей прятаться в прохладные колодцы домов. По улице бредем только мы – «русо стюардессо», оставляя свои отпечатки на мальтийском асфальте. И вдруг, из полуденного зноя возникает фигура… Нереальная, никак не вписывающаяся в облик мальтийской столицы Ла Валетты, фигура старика, – Оля зажмурилась, воскрешая в памяти эту странную встречу.

– Неужели на Мальте нет стариков? Что необычного, нереального ты смогла увидеть в старческой фигуре? – поинтересовался Александр.

– Необычным было все: странный средневековый наряд, чалма с огромным камнем в самом центре и, даже рваная обувь с загнутыми носами, из которой торчали крепкие пальцы. Этот старик был точной копией нашего ташкентского старичка, у которого мы купили лысые персики! – победоносно произнесла Оля.

– Наш ташкентский старик на Мальте? – Саша резко затормозил и съехал на обочину. – Ты уверена, что это был он?

– Совершенно уверена, – дрожащим голосом произнесла Оля. – Я даже сфотографировалась с ним…

– Он предлагал вам персики? – глядя куда-то вдаль, спросил Александр каким-то чужим, глухим голосом.

– Нет. Он предлагал нам клемантины. Причем их было пятнадцать штук, а нас пятеро. Выходило по три на каждого. Удивительно, да? – Олин голос звучал тихо-тихо. Она думала, что Саша обрадуется, узнав про старика, а вышло все наоборот. Он смотрел вдаль и отвечал невпопад.

– Да…

– Ах, да почему же у него такой голос чужой? – подумала Оля. А вслух проговорила:

– Только мы взяли клемантины со скрипучей, ржавой коляски, как старичок испарился. Он растворился в жарком, текущем с небес полуденном зное. Мы стояли и слушали, как поскрипывает его коляска. Но нас удивило то, что на мальтийском асфальте не осталось никаких следов от странного старичка. Не было и следов от его скрипучей тележки. И, если бы не клемантины, оставшиеся в наших руках, то можно было считать это видение общей галлюцинацией. Но мы не только держали в руках ароматные гибриды апельсинов с мандаринами, но еще с наслаждением съели их, чтобы избавиться от жажды.