Текст книги "Роман с небоскребом"

Обмен «полтинников» и сторублевок

Солнечным январским утром я проводила Сережку на работу и, блаженствуя на заслуженных каникулах, уползла в постель досматривать сны. Разбудил тревожный звонок. Взволнованный мамин голос молоточками застучал по вискам:

– Саня, срочно собирайся и приезжай! Реформа. Меняют деньги. Бери с собой, сколько есть, я заняла очередь в банке. Позвони Сереже…

Очередь возле Сбербанка змеилась на половину улицы. Люди зябко ежились на промозглом ветру, притоптывали, обменивались информацией и тихо роптали. На громкое возмущение не решались – неподалеку дежурил сине-белый милицейский уазик, из которого периодически выходили размяться двое плечистых молодцов с автоматами. Накануне вечером президент подписал указ об обмене «полтинников» и сторублевок на новые в трехдневный срок, не более тысячи рублей на человека. Если у кого-то на руках оставалось больше, следовало написать заявление в специальную комиссию с объяснением происхождения денег. Заявление должно быть рассмотрено в течение года, после чего давался ответ о возможности или невозможности обмена. В случае отрицательного решения деньги пропадали. С банковского вклада также можно было снять ограниченную сумму – пятьсот рублей на человека. Остальные деньги замораживались до особого распоряжения. Истерически всхлипывала женщина в элегантном пальто с норковым воротником и стильном меховом берете. Они с мужем копили на автомобиль, но деньги хранили дома.

– Говорят, где-то можно найти спекулянтов, которые меняют любую сумму за пятьдесят процентов, – рассказывали в очереди. – Они в сговоре с банком.

– А куда милиция смотрит? – возмутился пожилой военный. – Это же мошенничество в чистом виде.

– Неизвестно, кто больший мошенник. Спекулянт хоть половину отдает, а родное государство обдирает вчистую. Помните, этот министр Павлов бил себя в грудь, что обмена не будет? И вот вам, пожалуйста…

– Сволочи, – простуженно зашмыгала красным носом неопределенного возраста тетка в застиранном пуховом платке и потрепанной телогрейке, – не могли до лета подождать. Всего три дня… Хоть бы неделю дали. Издеваются над людьми…

– Зачем вообще они все это затеяли? – спросила мама.

– Говорят, для того, чтобы обуздать инфляцию и ликвидировать дефицит. Мол, у людей слишком много денег, вот и скупают все подряд.

Пожилой военный злобно сплюнул на обледеневший асфальт.

Очередной порыв колючего ветра заставил вздрогнуть, зубы выбили барабанную дробь. Сапожки на «рыбьем» меху, джинсы в облипочку и шикарная, но тонкая французская дубленка, купленная у Крис, оказались плохой защитой от январской стужи.

– Замерзла? – участливо спросила мама.

– Нормально, – буркнула я, отчаянно шевеля пальцами ног.

– Сбегай домой, погрейся, а то простудишься. Здесь еще часа на три.

– Ладно, – предложила я, – давай стоять по очереди: полчаса ты, полчаса я. Благо дом близко.

Дед Георгий смотрел телевизор и ожидал, когда мы его позовем. Он тоже порывался стоять с нами, но мы с мамой сумели его убедить остаться дома и слушать «Новости»: вдруг передадут что-нибудь важное, например про отмену обмена. Разумеется, никто из нас не верил в это всерьез, но нам с мамой был нужен веский аргумент, чтобы оставить деда Георгия дома: не хватало восьмидесятилетнему старику морозиться в очередях.

Сережка позвонил и сказал, что на работе всем поменяют централизованно. Руководство института сумело договориться с банком. Он просил не волноваться, мол, все будет хорошо, старался говорить убедительно, но в его голосе слышалась растерянность.

Наличных денег на руках у нас было немного: основное как раз лежало в банке на процентах. Почти пятнадцать тысяч, копейка к копейке, честно заработанные и накопленные дедом и покойной бабушкой на протяжении целой жизни. Пятнадцать тысяч рублей – кооперативная квартира в новенькой «башне», на самом высоком этаже. Собственный крохотный оазис тепла и уюта с просторными светлыми квадратными комнатами и большой лоджией, на которой можно пить кофе и любоваться закатом… И шустрая машинка, чтобы навсегда забыть об оторванных в переполненном транспорте пуговицах и перепачканных колготках как о кошмарном сне… Материальный эквивалент пожизненного труда на благо социалистической родины одной семьи – одной из миллионов – простых, маленьких, безвестных, никому не интересных людей. Пятнадцать тысяч рублей… Одним росчерком пера превратившиеся в прах.

Наша очередь подошла за сорок минут до закрытия банка.

– Когда я смогу снять оставшиеся деньги? – дернувшись лицом, спросил Георгий. Его руки мелко дрожали. Мое сердце заходилось от жалости: никогда я не видела деда таким потерянным.

– Не знаю, – равнодушно, на автомате, отозвалась операционистка, уставшая целый день отвечать на один и тот же вопрос. – Ждите указа.

– Сколько ждать? – Георгий говорил громко, потому что плохо слышал, и ему казалось, что его тоже не слышно. – Мне восемьдесят лет.

– Не кричите, – поджала губы операционистка. – Напишите распоряжение на близких родственников. От меня ничего не зависит. Я всего лишь выполняю свою работу.

– Вы-то наверняка свое все и забрали, и поменяли! – с ненавистью произнесла стоявшая за нами тетка в телогрейке. – А я вот больная цельный день на морозе проторчала! – И зашлась в надсадном кашле.

Операционистка поджала губы, но сделала вид, что не слышит.

– Не волнуйся, отдадут. Просто чуть позже, – попыталась я успокоить Георгия.

– Сволочи! – вдруг громко выкрикнул дед. – Все наше правительство, власть эта поганая – сволочи. Семьдесят лет людей обирают, гнобят, с дерьмом смешивают, и все мало! Ну, пусть подавятся этими деньгами, пусть все забирают – не впервой! Какую страну просрали, разворовали, разорили…

И, ссутулившись, поник, вытащил смятый платок, вытер лицо.

– Пап, не надо… – попросила мама.

Неприметный человек в штатском моментально вырос возле нас, придержал деда за локоть и тихонько произнес:

– Спокойно, гражданин, не надо шуметь.

– Не трогайте его! – процедила я сквозь стиснутые зубы. – Уберите руки.

Он посмотрел на меня в упор, у меня мурашки пробежали по спине от цепкого немигающего змеиного взгляда.

– Девушка, есть вещи, которые не стоит произносить вслух. Берите своего дедушку и ступайте домой. Не создавайте себе проблем.

Я с трудом подавила отчаянное желание расцарапать бесстрастную физиономию неизвестного или просто обложить его трехэтажным матом…

– Между прочим, у нас гласность, – прошипела в ответ.

– Что он сказал? – не расслышав, нетерпеливо допытывался дед.

– Сказал, что все это ненадолго, временная мера. Через несколько месяцев можно будет забрать остальное, – подхватывая Георгия под локоть, ответила я как можно убедительнее. – Пойдем.

– Правда, скоро отдадут? – услышав мое вранье, с робкой надеждой переспросили из очереди.

Я молча толкнула на выход стеклянную дверь банка.

Пронизывающий ветер бросил в лицо пригоршню колючего снежного порошка.

– Погодите расстраиваться, может, это действительно временная мера и потом вернут остальное? – оптимистично предположила мама. – Не может же быть, чтобы вот так – раз, и отняли. Мы же не в диком Средневековье живем, существуют законы…

– Как ты наивна, Таня, – с горечью произнес Георгий. – Это хуже, чем в Средневековье, тогда одних вера останавливала, страх перед Богом, других – кодекс чести… А сейчас ничего нет. Они ничего не вернут, я им не верю. Я стар, но не глуп. Нас снова обобрали. Как в анекдоте: приходят красные – бьют, приходят белые – тоже бьют… Сволочи…

– Не в деньгах счастье, – сказала я, кусая губы. – Пусть подавятся.

Что еще я могла сказать?

Беременность

Мой женский цикл не отличался пунктуальностью, потому я сперва не придала очередной задержке большого значения. Но по истечении шести безрезультатных дней все-таки купила тест на беременность и воспользовалась им ранним субботним утром. Тест приговорил – две полоски.

Я тупо таращилась на индикатор и не понимала, радоваться или огорчаться либо то и другое одновременно. Как же так? Мы же были осторожны…

Конечно, как любая женщина, я хотела родить ребенка от любимого, но отодвигала это замечательное событие на неопределенный срок.

Ведь ребенок – это навсегда. Это колоссальная ответственность. Мы в ответе даже за тех, кого приручили, не говоря о тех, кого произвели на свет. А я никогда ни за кого не отвечала, даже за аквариумных рыбок, в отличие от других детей, не просила завести ни собачку, ни котенка, потому что боялась этой самой ответственности как огня.

Ребенок – это ограничение свободы. Моей драгоценной свободы, которую я позволила ограничить только Сережке. Но Сережка – вот он, осязаемый, знакомый, любимый, а будущий ребенок – полная неизвестность. Я не раз слышала, как многие женщины говорили, что, как только узнали о беременности, сразу полюбили будущего малыша, но мне это казалось полной чепухой. Как можно любить того, кого ни разу не видел, не слышал, не знаешь, какого он пола? Даже от моего горячо любимого Сережки я могу в любой момент взять и уйти, если вдруг захочу это сделать. А от ребенка никуда не денешься, если ты, конечно, не последняя сволочь.

Вот такие мысли роились в моей голове.

Но, несмотря на все страхи и волнения, меня вдруг переполнил восторг. Неожиданно для себя самой я поняла, что где-то, в самых потаенных клеточках мозга, скрывалось смутное сомнение: а смогу ли? Мысль более чем странная для молодой здоровой восемнадцатилетней девицы, но ведь заложены же в каждом человеке неосознанные инстинктивные страхи смерти, утраты, быть может, наряду с ними существует и другой страх – невозможности продолжить род. Запрятанный вглубь, опечатанный семью замками подсознания, он дремлет, готовый в каждую минуту проснуться и вырваться на свободу. Но вдруг настает момент истины, когда понимаешь: этот кошмар – всего лишь дурной сон, и ты изгоняешь его прочь, радуясь пробуждению.

Я сказала себе: как можно отчаиваться из-за того, что ты забеременела от любимого человека? Пусть рано, не вовремя, но разве можно спланировать всю жизнь? Судьба не любит самонадеянных и непременно вносит коррективы жирными чернилами в грандиозные планы глупых девочек. И это к лучшему, иначе жизнь стала бы невыносимо скучной в тривиальной предсказуемости.

Вот только согласится ли с моими измышлениями мирно спящий Сережка? Крис сто раз повторяла, что ничто так не пугает мужчину, как весть о «залете» подружки. Стоп. Я не подружка. Я – законная супруга. Но вряд ли это сильно меняет ситуацию. Кто из нас сверяет свои желания или нежелания с паспортом?

Я приняла душ, подбирая нужные слова под шипящей струей.

Что, если он не захочет? Если скажет, что надо подождать, что лучше сделать аборт? Говорят, первый аборт опасен… Как можно продолжать любить мужчину, принудившего свою женщину к аборту? Господи, зачем я думаю об этом… К чему гадать, если все очень просто выяснить…

– Сашуля, ты в душе? – Пробудившийся Сережка деликатно постучал в дверь. – Разрешишь присоединиться?

– Заходи.

Муж не заставил себя повторять дважды и предстал передо мной во всей красе. Я невольно залюбовалась его крепким сильным телом, сумевшим не только разбудить в девчонке женщину, но и зародить в этой женщине новую жизнь…

Выключила душ. Вода стекала с моих волос теплыми шустрыми струями.

– Сережа, я хочу тебе кое-что сказать…

– Что, моя русалочка? – Он приблизился, обнял меня за талию, потерся колючей щекой о мой живот.

Внезапно мне стало страшно, что он не обрадуется. Я медлила, перебирая его волосы, чувствовала, как дрожат мои пальцы.

– Что? – настойчиво повторил Сережка.

– Я беременна.

– Что? – снова повторил он недоверчиво, и лицо его озарилось светом, глаза засияли. – Санька, ты ждешь ребенка? Это правда?

Я кивнула.

– Сашенька… – выдохнул он.

– Ты рад? – уточнила я.

– Рад?! Это неправильное слово! Я безумно счастлив! Ты что, плачешь?

– Я боялась, что ты не обрадуешься… – всхлипнула я.

– Глупышка! Я стану отцом…

– Но все так быстро…

– Наш век – век скоростей, – засмеялся Сережка.

Муж подхватил меня на руки мокрую, всхлипывающую, дрожащую, осыпал с головы до ног поцелуями, завернул в полотенце, отнес на кровать.

– Лежи, я приготовлю завтрак.

– Потом… Иди ко мне.

– А можно? – робко поинтересовался муж.

– Нужно, – рассмеялась я, – желание беременной женщины – закон.

– Отличный закон! – обрадовался Сережка, ныряя в постель.

Весть о моем интересном положении близкие, друзья и знакомые восприняли неоднозначно.

Мама тяжело вздохнула и посетовала, что мне придется нелегко. Конечно, лучше было бы сперва окончить институт, а потом думать о детях… Я ответила, что так и планировала, но, как гласит народная мудрость, человек предполагает, а Бог располагает. Я и не собиралась бросать учебу и делаться одной из тех домашних куриц, которые не видят дальше ползунков и мексиканских сериалов. Существуют разные варианты обучения: вечернее, заочное, экстернат. Сережкина зарплата плюс моя повышенная стипендия позволяли пригласить няню хотя бы на половину дня. Сережкин дом начал строиться, уже поставили забор и принялись рыть котлован. А от всех форс-мажоров, будь то реформа, ураган или военный конфликт, как у моей лучшей подруги Зайки, эмигрировавшей в Израиль, не застрахуешься. Если всего опасаться, лучше не жить. Папа обрадовался, заметил, что не в дипломе счастье, и на другой день накупил разноцветных погремушек и пустышек. Дед Георгий воспрянул духом, махнул рукой на замороженный вклад – все это мелочи по сравнению с появлением новой жизни, решительно отверг вариант с няней – пообещал эту роль взять на себя. Вырастил внучку, поднимет и правнуков.

Сережкины родители, услышав новость по телефону, радостно воскликнули, что непременно ожидают нас летом на фрукты и срочно принимаются за обустройство детской. Единственное, о чем они страшно сожалели, – это о том, что не успели отстроить новый дом.

Токсикозом я не страдала, мужа беременными капризами не изводила – ноющие дамочки, требующие луну с неба, потому что их сиятельство изволило «залететь», вызывали у меня дикое раздражение. Поэтому я не поддерживала знакомства с «себе подобными», вместо пособия для будущих мам штудировала классиков и писала рефераты по психологии среднего школьного возраста, не разговаривала с животом, поскольку считала новомодные теории чепухой и средством от безделья для скучающих домохозяек. Я категорически не желала, чтобы со мной носились как с больной и немощной. Относилась к своей беременности как к естественному процессу, сродни явлению природы, которому вообще не стоит уделять большого значения, так как в нужный срок он благополучно завершится. На вопрос, кого я жду, мальчика или девочку, абсолютно искренне отвечала: все равно, лишь бы родился здоровым и поменьше орал. Страшилок про ночной рев я наслышалась от мамы – выяснилось, что я была весьма беспокойным ребенком.

Порой с опаской вертелась перед зеркалом. Меня волновало, сумею ли сберечь после родов фигуру, не разнесет ли до невероятных размеров, не обвиснет ли грудь, не останутся ли растяжки, вернется ли моя фирменная, годами наработанная походка – от бедра, одна нога перед другой, словно по невидимому канату… Сережка посмеивался над моими опасениями и заверял, что полнота мне не грозит, что я стану самой стройной и сексуальной мамочкой в мире, и вообще, он будет любить меня в любом размере.

С такими радужными мыслями мы отбыли на лето к Сережкиным родителям, где со мной все носились как с хрустальной вазой, и мне было ужасно неловко по этому поводу. Целыми днями я валялась с книжкой на шезлонге в саду, лопала фрукты, а Сережка с папой пристраивали терраску для игр будущего наследника и чаепитий на свежем воздухе.

ГКЧП

В августе вернулись домой. Настроение было превосходным. Гуляя по центру, я случайно набрела на распродажу и стала обладательницей замечательных голубых лодочек – мягких, удобных, на невысоком стильном каблучке рюмочкой – мечта любой женщины, даже беременной. Баюкая в полиэтиленовом пакете заветную коробку, устремилась к пекарне неподалеку, откуда по округе распространялся изумительный аромат свежевыпеченных булочек. Белая булка с сыром, шоколад и чашка крепкого душистого чая… Все, что нужно для полного счастья в ослепительно яркий августовский день…

Возле булочной стоял танк. Я затормозила так резко, что сзади на меня налетел пожилой дядечка в очках и тоже оцепенел, пробормотав под нос:

– Ни хрена себе…

Я подошла ближе. На танке сидели молодые ребята в военной форме, смеялись, переговаривались с прохожими, чувствовали себя героями дня.

– Эй, девушка, хочешь покататься? – крикнул мне один из солдатиков в залихватски сдвинутом на затылок шлеме. – Давай, забирайся! – И протянул руку.

Забираться на танк я отказалась, спросила, задрав голову:

– А это что, учения?

– ГКЧП! – важно отозвался паренек.

– А что это? – не поняла я, но на всякий случай покрепче ухватила пакет с вожделенными туфельками.

– Ты что, телик не смотришь, газет не читаешь?! – изумился солдатик. – Государственный комитет по чрезвычайному положению. Военный переворот. Президента в Форосе задержали!

– За что?! – изумилась я.

Парниша сдвинул шлем набок и поскреб затылок. Очевидно, на этом его политические познания закончились.

– А хрен его знает. Вон, газету «Правда» купи, там все прописано.

– Слышь, зачем девушку грузишь? – встрял второй. – Лучше телефончик спроси… Девушка, а как вас зовут?

Мои дальнейшие попытки выяснить, что все-таки произошло, не увенчались успехом. Молоденьких танкистов, солдат-срочников, политические игры интересовали не больше позавчерашнего метеопрогноза. После скучных казарменных будней парни радовались незапланированному развлечению: лузгали семечки и заигрывали с девчонками в легких летних нарядах.

Я отошла к газетному киоску, купила «Правду» и попыталась сосредоточиться на обращении Чрезвычайного комитета. Возле киоска собралась группа людей, живо обсуждавших происходящее.

– Горбачева скинули, – злорадно поведал тщедушный лысоватый мужичок с огромным потрепанным рыжим портфелем. – Так ему и надо за сухой закон.

– Нужно всем ехать на баррикады к Моссовету и Белому дому, – покачнувшись, авторитетно заявил не совсем трезвый товарищ и поскреб трехдневную щетину, – там всем, кто против путчистов, водку бесплатно раздают и тушенку.

– Кто раздает? Где? – навострилась сухопарая тетка в мелких кудельках дешевой химзавивки, с глазами ярко подведенными синими стрелками и губами в жирной розовой помаде.

– Палаточники местные. Боятся, что власть переменится, и их бизнес свернут к чертям собачьим. Мне друг позвонил. Он там с утра загорает. Щас и я поеду. Плевать мне, кто к власти придет. А водка с тушенкой лишними не будут.

– А это не опасно? – засомневалась тетка. – Вдруг стрелять начнут?

– Да ты чё! Кто начнет? – махнул рукой нетрезвый товарищ. – Эти пацаны, что ль? – Кивнул в сторону веселых танкистов. – У них и оружия нет!

– Вот военные власть возьмут, и будет диктатура, – прогремел высокий старик в расхлябанной белой кепке. – Ну и правильно. До чего страну довели! Людям жрать нечего… Одна болтовня языками – демократия… Кому она нужна на хрен? Да еще деньги отняли! Ворюги! Сталина на них нет.

– Это точно, – припечатала завитая тетка, – колготки порвутся – новые не купишь… В коммерческом по десять рублей за пару, разве я могу по десятке покупать? У меня зарплата сто тридцать… А эти новоявленные коммерсанты скупают оптом в магазине с черного хода по два рубля. И продают по десять. Вот и весь их бизнес. Спекулянты и мошенники.

– А вы Сталина захотели? – взвизгнула старуха с клюкой. – Лагеря?! Мало людей сгноили, кровопийцы?! Только о деньгах и думаете!

– Сталин, что ли, доносы на соседей писал? – возвысил голос старик. – Сами друг друга гнобили, жлобы! А теперь все на Сталина валите. А при нем был порядок! С этими болтунами хрен бы мы войну выиграли! А деньги свои я, между прочим, потом и кровью заработал, не спекулировал, не воровал!

– Кто это доносы писал?! Да я тебя знаешь за такие слова! Я в лагере семь лет отсидела, между прочим! – Старушенция замахнулась клюкой, в ответ дед загрозил кулаком, и оба принялись выяснять, кто за что воевал во Вторую мировую.

– Деньги отнял Павлов, один из главных в ГКЧП, – сказал мужчина в светлом костюме с кожаным «дипломатом». – Так что, если ГКЧП победит, мы ничего назад не получим. А так – обещали вернуть остатки к зиме.

– А я никому не верю, – сказала завитая тетка. – Все они мастера языками возить. Хрущев коммунизм к восьмидесятому году обещал и каждой семье по квартире. И где? До сих пор в коммуналке живем, внуки уже растут.

– Возле Белого дома баррикады строят, – ковырнув в носу, сказал мне какой-то пацан лет четырнадцати, – я сам видел. Троллейбусы переворачивают. Народу – тьма.

– Зачем? – изумленно спросила я.

– Ну, эти, которые путч затеяли, хотят в Белый дом войти, танки пригнали, бэтээры, а те, кто за Горбачева, Ельцин с депутатами, их не пускают… А по телику смотреть нечего, один балет с утра…

Я почувствовала безумный выплеск адреналина, сердце заколотилось, как перед экзаменом. Рядом происходило что-то очень важное, глобальное, историческое, безумно интересное. Я не могла этого пропустить. Да, я в «интересном положении», но что значит беременность по сравнению с революцией? Чувствую я себя прекрасно. Всего-то четыре месяца – даже не заметно.

На Красной Пресне народу было столько, будто туда свезли все дефицитные товары разом и выбросили если не бесплатно, то по символическим ценам. Люди выплескивались из чрева метро, расщелин переулков, разевали глаза и рты, щелкали затворами камер. А посмотреть было на что. По дороге в сторону Белого дома вдоль высотных домов, зеленых газонов и цветочных клумб серой цепью тянулись танки и БТР. То были не беспечные срочники, а суровые насупленные профессионалы. Было что-то ирреальное, зловещее, фантасмагоричное в мерном передвижении боевых машин по центральной улице города. Мой шаг невольно замедлился. Ошеломленные видом военной техники зеваки вполголоса рассуждали о происходящем и высказывали самые разные, полярные мнения. Одни поддерживали путч, другие ругали, большинство сходилось во мнении, что происходящее добра не принесет, кто бы ни победил. Нехорошо это, когда по столице катаются танки.

На подходе к Дому правительства я увидела те самые баррикады, перегородившие проезд: лежащий на боку троллейбус с беспомощно свесившимися усами, мусорные баки, ограды, сорванные с расположенного рядом детского парка и самого Дома Советов, бетонные блоки, скамейки, спиленные деревья. Вокруг сгрудилась организованная толпа. На троллейбус забрался человек в черной кожаной куртке с очень знакомым по телеэкрану лицом и осипшим голосом выкрикивал в рупор:

– Сограждане! Преступная клика коммунистической номенклатуры, наплевав на волю народов нашей страны, России, узурпировала власть. Они знают только один способ разговора с народом – ложь и штык. Они лгут, сваливая все беды на Горбачева и демократов. Именно они все эти годы тормозили проведение демократических реформ. Они никого не накормят, не защитят, кроме самих себя!

Толпа одобрительно гудела в ответ.

Востроносая девица с выбеленными в солому волосами, дымя на ходу сигаретой, всучила мне листовку с воззванием и скороговоркой предложила присоединиться к защитникам демократии и реформ.

– А что будет, если ГКЧП победит? – поинтересовалась я из любопытства.

– Страна скатится назад к сталинскому режиму, лагерям и гражданской войне. Мы снова будем невыездными, будем жить за железным занавесом и смотреть по телику балет и заседания политбюро, – пыхнув сигареткой, заученно отрапортовала девица. – Ты ведь не хочешь этого? Тогда оставайся с нами. Скоро сам Ельцин приедет, он сейчас на Манежной площади.

– Правда, что здесь водку и тушенку дают?

Девица стрельнула пронзительным взглядом:

– В ночь дежурить оставайся.

«Ну уж дудки, – подумала я, – в ночь это чересчур, даже за тушенку и демократию. Да и вряд ли мое скромное беременное присутствие что-то изменит. Никаких лагерей больше не будет – это полная чушь. Времена не те. Сколько можно Сталиным пугать? Еще бы Ивана Грозного вспомнили. А вот то, что идеолог этого ГКЧП тот самый, кто денежную реформу придумал, мне совсем не нравится. С другой стороны, нынешний президент тоже был в курсе, он реформу одобрил… И назад в советское прошлое я не хочу. Снова железный занавес, паранойя, дефицит, вечное промывание мозгов о руководящей роли пролетариата, зверствах империализма и притаившихся повсюду врагах…»

Я совсем запуталась и решила заделаться независимым наблюдателем. Когда-то мы с Дашкой штудировали историю и безумно жалели, что все самое значительное и интересное уже давно свершилось, а нам выпало скучное время… Мы ошиблись.

Тем временем подошла военная техника и остановилась у баррикад. Из первого БТР вылез немолодой генерал и попросил разойтись и освободить проезд. Толпа ответила выкриками и улюлюканьем. Несколько человек лихо вскарабкались на БТР и стали позировать для фотографий. Завязалась перепалка. Генерал устало отер лоб и, махнув рукой, наказал колонне отступить. Тяжелая техника отползла к улицам и переулкам, вливающимся в площадь. Танки развернули дула в направлении Белого дома. Поначалу все это напоминало игру, обожаемую в школе «Зарницу», казалось, что большинство присутствующих как с одной, так и с другой стороны в глубине души воспринимают происходящее не всерьез, а как занятное шоу, коего так не хватает в серой повседневности. Студенты смеялись, заворачивались в перетяжки с лозунгами, украдкой отхлебывали из припасенных бутыльков. Военные лениво покуривали на машинах. Но по мере того, как тянулось время, накапливались раздражение и усталость, мрачнее и жестче делались лица участников. Ожидание становилось невыносимым. Игра наскучила, реальность требовала действий. Накопленная энергия требовала выхода. Воздух электризовался гневом. Все чаще между сторонами возникали словесные перепалки, переходящие в оскорбления и прямые угрозы. Парень в камуфляжке, дохнув горючей смесью бухла и дешевого курева, протянул початую бутылку «Столичной»:

– На, зарядись.

Я покачала головой.

– Как хочешь. – Парень отхлебнул прямо из горлышка, пошарил по сторонам мутным взглядом. – Тя как звать?

– Саня, – отозвалась я, подумав, что пора сматываться.

– Хе, и меня Саня, – хмыкнул парень.

Я промолчала.

Тут я услышала крики, хохот и ругань. Группка разогретых ребят с баррикад рванула к танку. Обступили, принялись карабкаться на броню. Толпа подбадривала восторженным улюлюканьем и аплодисментами. Вдоволь налазившись по боевой машине, отчаянные попытались залезть в люк. Экипаж, до сих пор старавшийся сохранять спокойствие, занервничал и занял глухую оборону.

– Куда прешь? – орал щуплый веснушчатый танкист с погонами майора на рослого парня в тельняшке. – Нельзя! Слазь, тебе говорят! Это же военная техника, совсем мозги пропил?

– Кто мозги пропил?! Я те щас покажу! – Парень в тельняшке полез в драку.

– Назад! – выкрикнул веснушчатый танкист, выхватывая пистолет. – Стрелять буду! У меня приказ! – И пальнул несколько раз в воздух.

Штурмовавшие танк отхлынули от боевой машины, бравада поутихла. Стоя вокруг, они материли военных и ГКЧП, но снова взбираться на танк не решались.

– Да брешет он, патроны-то холостые! – заорал оставшийся на танке парень в тельняшке. – Не хрена нас пугать, мы пуганые! А ну, давай сюда свою пушку!

Он прыгнул на щуплого танкиста, попытался завладеть пистолетом. Оба потеряли равновесие, свалились с танка и, отчаянно бранясь, стали кататься по земле. Несколько человек бросились растаскивать дерущихся. И тут прогремел выстрел. Парень в тельняшке моментом скатился с противника, оба, дико вращая глазами, таращились друг на друга и на пистолет в руке танкиста. Один из разнимавших, студент в светлой футболке и бриджах цвета хаки, вдруг схватился за грудь, покачнулся и рухнул на заплеванный асфальт… Наступила тишина. Не было ничего ужаснее этой двухсекундной тишины – ватной, зловещей, нереальной. Все смолкло: топот ног, шарканье шин, звон проводов, многомиллионный мегаполис онемел на две секунды. Только колыхался знойный воздух. А потом августовскую духоту прорезал захлебывающийся женский вопль:

– Уби-или!

Мне стало холодно и страшно, по-настоящему, как никогда прежде. Страх объял все мое существо, от макушки до пяток. Я не могла ни дышать, ни двигаться, лишь смотреть и слышать, как случайно, бессмысленно, нелепо, словно у гладиатора на глазах толпы, оборвалась молодая жизнь…

– Я не хотел! – истерично кричал побелевший танкист. – Это случайность! Это он виноват! Он! – И судорожно тыкал пальцем в воздух. Парня в тельняшке уже не было – сбежал.

Пробудился мой тезка, привстал на ящик, присвистнул:

– Готов.

– Откуда ты знаешь? – прошептала я.

– Я в морге санитаром работаю. Много жмуриков перевидал…

И стал повествовать об отличиях живого от покойника.

– Заткнись! – закричала я, закрывая ладонями уши.

Я не могла, не хотела его слушать. Оцепенение прошло. Я сделал шаг, другой, побежала, понеслась прочь… Когда силы иссякли, перешла на быстрый шаг, только у входа в метро смогла остановиться и перевести дух.

«Пожелай своему врагу жить в интересное время…»

Ни одна идея, самая мудрая и правильная, не стоит человеческой жизни.

Прежде, чтобы избавиться от кошмара, было достаточно проснуться. Что делать теперь? Радоваться, что это случилось не с тобой? Забыть? Жить, как прежде? Словно ничего не было? Просто вымарать из памяти последние два часа, остановиться на том моменте, когда купила туфли… Стоп. Я беспомощно огляделась по сторонам и поняла, что оставила туфли там… Я забыла про них, спасаясь бегством. Я не смогу заставить себя вернуться… Я села на скамейку, закрыла лицо руками и зарыдала в голос. Прохожие оборачивались. Какая-то женщина участливо спросила, что случилось.

– Я потеряла туфли… Голубые лодочки… На баррикадах… Там человека убили…

Женщина тревожно попятилась от меня. Наверное, решила, что я сошла с ума.

– Черт с ними, с туфлями! – впервые кричал на меня Сергей и, размахивая руками, метался по комнате. – Разве ты не понимаешь, что это очень, очень опасно! Это не игра! Детство закончилось! Забыла, в каком ты положении?! А если бы тебе стало плохо? Если бы с тобой что-то случилось?! О себе, обо мне не думаешь, подумай хотя бы о будущем ребенке!

В любой другой момент я бы ощетинилась, стала браниться в ответ, но на сей раз Сережка был вправе и кричать, и размахивать руками, потому что я вела себя как легкомысленная девчонка, безмозглая эгоистка.