Текст книги "Эльзас и Страсбург"

В сознании наших современников трубадуры ассоциируются с красивой песней, исполняемой в честь прекрасной дамы, одетой в платье с длинным шлейфом и остроконечный колпак. Средневековые иллюстраторы дополняют подобное представление слащавой картинкой, где певцы в узких штанах и длинноносых туфлях бродят по богато убранным залам с высокими потолками, шелковой драпировкой, витражами, гобеленами и окнами характерной стрельчатой формы. В действительности, появившись в XII веке, уже через столетие трубадуры как явление перестали существовать, не узнав о том, что такое готика. Колпаки, штаны-чулки, как и роскошные интерьеры, появились позже, но к тому времени о куртуазной культуре и ее создателях остались только воспоминания.

Их слушателями были владельцы высотных твердынь. Им приходилось выступать в мрачных тесных залах, при коптящих сальных свечах, стоя на каменном полу, в лучшем случае устланном соломой. Они носили не шелковое платье, а балахоны из грубого полотна, во время трапезы пользовались не серебром, а деревянными ложками и глиняными горшками, лишь мечтая о замковых пирах, где, впрочем, те же продукты подавались в такой же посуде, только в больших количествах. Иногда трубадуры распевали свои кансоны (от прованс. canso – «песня») в тавернах и крестьянских домах, заглушая музыкой урчание голодного желудка:

 
Мне б уйму марок звонким серебром,
Да и червонцев, столько ж – не беда,
Амбары бы с пшеницей и овсом,
Коров, баранов и быков стада.
В день – по сто ливров, чтобы жить широко,
Да замок бы, воздвигнутый высоко…
Одна помеха грезам вопреки,
Доходишки мои невелики…
 

(Пистолета, начало XIII века).

Заветной целью каждого певца был двор сеньора – единственный источник достатка и духовного удовлетворения. Власть средневекового аристократа трудно сравнить даже с королевской. В отличие от монарха он мог распоряжаться имуществом и жизнью своих людей. От него зависели судьбы не только домочадцев (жены, детей, близких и дальних родственников, слуг), но и знатных подданных, имевших свои замки и, согласно законам гостеприимства, вынужденных принимать сеньора и его свиту в любое время, не рассчитывая на оговоренный срок. Имея много вассалов, сеньор мог вести кочевую жизнь, разъезжая по чужим домам хоть до самой смерти, как однажды случилось с бароном Рожером Каркассонским.

Немаловажной составляющей замковой жизни являлись суды. Прежде чем принять какое-либо решение, хозяин созывал на совет родичей и рыцарей, давших ему клятву верности. Такой суд мог одобрить или запретить свадьбу, пострижение в монахи, войну против «вредного» соседа или захват владений одинокой соседки. Судебные заседания плавно перетекали в торжества, и тогда на сцену выступали трубадуры. Пышные многодневные праздники были не просто забавой, они повышали престиж дома, особенно если в них принимали участие знаменитые исполнители.

В средневековой песенной культуре сложился портрет идеального сеньора, которому полагалось иметь большой двор и быть прежде всего щедрым, а уже потом мудрым, веселым, любезным и юным. Последнее качество во многом повторяло первое, поскольку юным (независимо от возраста) считали того, кто «не дорожит ни жизнью своей, ни добром, кто расточительствует в честь гостя и делает дорогие подарки, кто всегда готов сражаться на поле брани, в поединках, на турнирах. Будет юн тот, кому нравится ухаживать за дамами… Пусть не завидует он богатству старости, ибо с богатством юности он сможет достичь, чего пожелает» (Бертран де Борн, конец XII века).

Считалось, что при дворе хорошего сеньора должна царить радость. Он не мог заслужить похвалы, если под сводами его замка не звучали музыка, пение, смех и одобрительные возгласы, поощряющие словесные поединки между трубадурами, их слушателями и соперниками. Любому из придворных, невзирая на пол и возраст, разрешалось вступить с поэтом в словесную баталию, вызвав тем уважение к себе и обществу, к которому он относился. Для того чтобы завоевать славу искусного певца, трубадуры бросали вызов, складывая тенсоны (от франц. tensos – «диспут на заданную тему») или предлагая партимен (франц. partimen – «спор с заданными позициями участников»).

Куртуазный треугольник: трубадур, прекрасная дама и щедрый господин

Во времена трубадуров летняя жизнь в замке проходила в чередовании воинских походов и праздников. И то и другое сопровождалось отношениями, которые тогда называли куртуазной любовью (франц. fin,amor). Имея мало общего с любовью в привычном понимании этого слова, это чувство не покушалось на супружескую мораль и не требовало плотской верности. Оно скорее напоминало службу, где роль сеньора играла прекрасная дама, а ее вассалом был трубадур или рыцарь, зачастую владевший пером не хуже, чем мечом. Объектом куртуазного поклонения чаще всего служила знатная замужняя женщина:

 
Она добра и дух ее высок,
Я не видал прекраснее созданья,
И прочих донн блистательный кружок
С ней выдержать не в силах состязанья.
Она умна не меньше, чем пригожа,
Но не поймет меня по вздохам все же…
 

(Аймерик де Пегильян, начало XIII века)

Изредка чести быть возлюбленной поэта удостаивались и простолюдинки, хотя в этом случае ими были скромные юные девы, а не те, которые жестоко высмеивались в тех же куртуазных стихах:

 
Претит мне долгая настройка виол
И краткая попойка, и шлюхи одряхлевшей стойка…
Претит мне средь зимы деревней плестись
Коль нет приюта в ней,
И лечь в постель с вонючкой древней,
Чтоб в нос всю ночь несло харчевней;
Претит, и даже мысль мерзка,
Ждать ночью мойщицу горшка;
И, видя в лапах мужика красотку,
К ней исподтишка взывать
И тщетно ждать кивка.
 

(Монах Монтаудонский, начало XIII века)

Куртуазная любовь не требовала взаимности, в лучших своих проявлениях она была добродетельной, но поэты часто жаловались на холодность своих прекрасных дам. Главным для рыцаря-трубадура было просто любить хотя бы затем, чтобы перенестись на более высокую ступень, в область духовного совершенства личности. Ценность любящего человека возрастала, причем в прямом смысле: послушав романтичные кансоны, сеньор становился щедрее, приглашал певца погостить в своем замке, вдоволь кормил и поил, порой одаривая теплой одеждой, конем или деньгами, ведь бедность даже тогда и даже в поэтической среде добродетелью не считалась.

Высокий Кёнигсбург. Своим нынешнимвидом крепость во многом обязана семейству Тирштайн

Разумеется, держать куртуазный двор мог далеко не каждый аристократ, однако стремились к этому все, не случайно к середине XII века, когда эпоха трубадуров достигла апогея, отмечался резкий рост задолженностей и даже разорения среди феодальной знати. Возможно, именно этим объясняется тот факт, что в начале следующего века Высокий Кёнигсбург часто переходил от одного хозяина к другому: от Гогенштауфенов к герцогам Лотарингским, а от тех к семейству Ратзамхаузен, владевшему замком до пожара 1462 года. Тогда замок сильно пострадал от огня, а то, что пощадил огонь, вскоре приобрел эрцгерцог Австрийский Максимилиан Габсбург. Имея в распоряжении всю империю, он не нуждался в развалинах и потому при первом же удобном случае сбыл их некоему Тирштайну в качестве награды. История не сохранила сведений ни о нем, ни о его семье, зато по тому, насколько умело новый владелец восстановил, перестроил и оснастил, казалось бы, погибшее строение, можно судить о богатстве и немалом энтузиазме представителей этого рода. Уже к концу столетия Высокий Кёнигсбург, приспособленный под артиллерию, сиявший новенькими крышами башен и галерей, вновь оправдывал свое громкое имя – Королевский замок.

Высокий Кёнигсбург. Теперь подъемный мост у главного входа поднимается разве что для ремонта, ведь замку больше не грозит захват

Бурный XVI век, как ни парадоксально, для Эльзаса стал временем интеллектуального расцвета. По отношению к Западной Европе этот период прошел под знаменем Реформации – движения, которое началось с критики католического духовенства во главе с папой, а завершилось появлением протестантства. Охватив практически все сферы общественной жизни, религиозная революция сопровождалась погромами, восстаниями, казнями, что едва не привело к развалу политической системы. Трудно сказать, какую роль сыграли Страсбург или Селеста в рождении и распространении протестантской веры, но Эльзас – маленькая страна у подножия Вогезских гор, родина типографии с ее университетами и лояльностью властей – привлекал всех, кто искал трибуну для того, чтобы свободно высказать свои мысли. Здесь жили и преподавали идеологи реформы Мартин Лютер и Жан Кальвин, а так же такие известные философы, как Мартин Бюсер и Беатус Ренанус.

В следующем столетии, едва успев достигнуть интеллектуальных вершин, Эльзас вновь опустился до примитивного выживания: в 1618 году европейский континент охватила Тридцатилетняя война. Грабежи, убийства, голод и эпидемии едва не довели процветающий регион до катастрофы. Сначала через Рейн переправились отряды графа-авантюриста Мансфельда, вскоре изгнанные имперскими войсками. Их поочередно сменяли испанцы, наемная армия из Саксонии и наконец шведы, которым, к несчастью, приглянулся Высокий Кёнигсбург.

Замок защищал небольшой гарнизон под командованием капитана Филиппа Лихтенау. Его солдаты 52 дня отражали атаки неприятеля, но крепость все-таки была захвачена, разграблена и сожжена. После этого в течение 250 лет она пребывала в запустении, постепенно разрушаясь и зарастая лесом. Впрочем, о полном запустении говорить нельзя, поскольку в это время Высокий Кёнигсбург довольно часто посещали поэты–романтики, находившие здесь спокойный отдых и вдохновение.

Во время Тридцатилетней войны жители эльзасской столицы показали себя ярыми защитниками протестантства. Возврат в лоно католической церкви официально произошел намного позже, 30 сентября 1681 года, когда, осознав бесполезность сопротивления, власти Страсбурга подписали капитуляцию, признав себя подданными Людовика XIV. История царствования монарха, прославившегося кичливой фразой «Государство – это я!», донельзя насыщена войнами. «Человек-государство» любил и умел воевать, поэтому не мог ограничиться результатами кампаний, принесших ему Южные Нидерланды и Франш-Конте. Выказав непомерный аппетит, он захватил еще и Страсбург с Люксембургом, а затем его войска вторглись в Рейнскую область, где разграбили и уничтожили множество древних замков. К счастью, Аугсбургская лига выставила против французов мощную коалицию, поэтому война завершилась серьезным их поражением. Рисвикский мирный договор 1697 года лишил Людовика XIV всех завоеваний, кроме Франш-Конте и Эльзаса.

«Король-солнце» Людовик XIV – благодетель Эльзаса

Вопреки ожиданиям французский король проявил о захваченной территории прямо-таки отеческую заботу. Он не только восстановил то, что разрушила война, вернув краю былое благополучие, но и оставил ему большую часть средневековых прав, включая религиозные. Тогда королевство Франция находилось на вершине своего расцвета и деньги на благоустройство текли рекой. Недавние враги строили с размахом, красиво, крепко и главное – совершенно бесплатно, чем завоевали любовь покоренного народа. Именно в этот период проявилась страстная привязанность эльзасцев ко всему французскому. Теплые отношения между этими двумя нациями сохранились и в дальнейшем, что подтверждают источники той поры, а также романы и живопись, где показано, с каким восторгом в Эльзасе принимали солдат Наполеона.

В конце XVII века со стен Высокого Кёнигсбурга, все еще пребывавшего в забвении, перед путниками открывались чудесные виды. Радовали взор пологие склоны, покрытые виноградниками, ухоженные поля, ярко-красные черепичные крыши, на которых по-прежнему жили аисты. Однажды, увидев это, один русский писатель воскликнул: «Воистину время не властно над Францией!».

Однако не время, а люди вновь нарушили этот идиллический мир. Во франко-прусской войне 1870–1871 годов французские войска потерпели поражение и Эльзас был отдан Отто фон Бисмарку, как ожидалось, на растерзание. В очередной раз краю грозила гибель, но вновь случилось невероятное. Железный канцлер, всегда представлявший интересы абсолютной власти, а значит, меньшинства, человек, предпочитавший, по его собственным словам, решать «эпохальные вопросы не речами и резолюциями, но железом и кровью», проявил себя как благодетель. Зная отношение местных к Франции, захватчики добились их доверия широким строительством. При германцах в Эльзасе активно развивалась промышленность, процветала торговля, сооружались газо– и водопроводы, появились электросети. Казавшиеся немыслимыми пенсии, пособия и прочее, что входит в систему социального обеспечения, тоже были подарком, полученным эльзасцами от германцев.

Еще один покровитель края – рейхсканцлер Отто фон Бисмарк

Высокий Кёнигсбург вместе с лесными угодьями с 1865 года принадлежал муниципалитету Селесты – уже не деревни, но полноценного города. В 1899 году жители решили подарить прекрасно сохранившиеся руины германскому императору Вильгельму II Гогенцоллерну, который, имея средства, мог позаботиться о них лучше, чем горожане.

Восстановительными работами, длившимися до 1908 года, руководил берлинский архитектор Бодо Эбхардт. Увлеченный Средневековьем, войной и старинной фортификацией, он провел реставрацию замка методично, проявив научный подход и фантазию поклонника немецкого романтизма. В распоряжении зодчего были исторические материалы, но импровизировать все же пришлось, да и вид самих руин позволял вволю разыграться воображению. В 1900 году высота уцелевших стен достигала уровня бойниц, а в них остались нетронутыми своды, благодаря чему Эбхардт сумел представить истинные размеры построек XV–XVI веков. Лишь некоторые, самые высокие сооружения, и особенно крыши были его вымыслом. К таковым относится одна из башен, измененная по форме и увеличенная на 14 м. Вильгельм против таких вольностей не возражал и даже поощрял, полагая, что детали, напоминающие о германской цивилизации, во французском замке совсем не лишние. Так, с его одобрения большая столовая во дворце обрела высокую крышу. На скрытых, невидимых снаружи стенах зачем-то были заложены два романских окна времен Фридриха Одноглазого. Сегодня следы различных эпох можно заметить на внешних стенах и на фасаде дворца, выходящем на нижний двор.

Так художник Анси вместе со всеми эльзасцами радовался уходу немцев после окончания Первой мировой войны

В Первую мировую войну отношение местных жителей к немцам резко изменилось, и неудивительно, ведь во избежание дезертирства юношей Эльзаса насильно отправляли в Россию сражаться не за родную землю, а за кайзера. Несмотря на то что линия фронта не раз выходила к берегам Нижнего Рейна и однажды прошла по Вогезам, кровопролития здесь удалось избежать. После битвы у Старого Армана власти Эльзаса пошли на перемирие, которое люди восприняли со страхом, зная, что в Страсбурге будет распоряжаться солдатский совет. Настоящее освобождение произошло 23 ноября 1918 года. Еще через год в соответствии с условиями Версальского мирного договора многое из достояния Германии, включая Верхний Кёнигсбург, перешло к Франции. Однако после тяжелых лет войны французы, вновь водворившиеся в Эльзасе, уже не смогли принять местных жителей как друзей. К сожалению, этот пережиток до сих пор довлеет над регионом, и власти оказались не способны его искоренить.

Вторая мировая война принесла Эльзасу несчастий гораздо больше, чем Первая. В 1940 году весь край неожиданно для населения вновь вошел в состав Германской империи. Никто не ожидал от нацистов цивилизованности, коей, как известно, отличалась прусская знать, но то, что творили «новые немцы», намного превзошло ее ожидания.

Таким божественным зрелищем Анси представил освобождение Эльзаса во время Второй мировой войны

В большинстве своем эльзасские солдаты не проявляли желания воевать, и тем более на Восточном фронте. Между тем они шли под пули и погибали, чтобы остаться в памяти земляков под общим обозначением «против воли». Немногим из них удалось дезертировать, чтобы присоединиться к французской Армии освобождения и выгнать из своего края немцев, теперь уже врагов. Таких в Эльзасе гордо именовали героями. И они, и те, которых называли «против воли», были практически в каждой семье, о чем свидетельствует статуя на площади Республики в Страсбурге. Статуя изображает аллегорическую Родину-мать, держащую тела двух мертвых сыновей: лицо одного из юношей обращено в сторону Германии, тогда как другой смотрит на Францию. С 1959 года столица Эльзаса является местом заседания Совета Европы, а немного позже сюда перебрался Европейский парламент. Таким образом, город, издревле бывший связующим звеном между державами, определявшими политический климат континента, таковым и остался. Теперь эта провинция, словно мост, соединяет народы Франции и Германии, двух самых крупных держав Союза Европы.

Нет ничего удивительно в том, что маленький Эльзас пользуется уважением не меньшим, чем любой крупный европейский регион. В данном случае поддержание такого реноме – задача нелегкая, но выполнимая, ведь исторический авторитет не утрачен, а экономика процветает, позволяя заниматься не только насущными проблемами, но и культурой, например вкладывать деньги в памятники, среди которых особое место занимает Высокий Кёнигсбург.

Не пострадавший от двух мировых войн, замок был обижен людским вниманием, поскольку почти все прошлое столетие считался подделкой, неточной реконструкцией. Однако после долгих исследований сомнения в его исторической ценности были развеяны, и с 1993 года родовое гнездо Гогенштауфенов считается национальным достоянием Франции. Сегодня Высокий Кёнигсбург – самая известная достопримечательность Эльзаса, великолепно воссозданный образ средневековой крепости, типичной для долины Рейна. Те, кто побывал здесь хоть однажды, надолго запомнили его не только из-за местоположения и великолепного вида, открывающегося из окон главной гостиной. В памяти остаются богатое убранство комнат и залов, редкие, но изысканные коллекции, подобные собранию рыцарских доспехов. Трудно забыть грозную артиллерию на угловых башнях, расставленную так, чтобы залп орудий мог застать врага врасплох.

Прелестный городок Селеста, как и принадлежащий ему замок, хранит в себе следы ушедших эпох

Несмотря на некоторые изменения как снаружи, так и внутри, Высокий Кёнигсбург выглядит строго и торжественно, как и положено феодальному замку. Сотрудники музея предлагают гостям побывать на постоянно действующих выставках оружия и мебели XV–XVII веков. Столь же привлекателен и сам комплекс, раскинувшийся на одной из вершин Вогезских гор, прекрасный в любое время года: зимой, в переливах инея, весной, в обрамлении нежной зелени просыпающейся природы, летом, когда старые камни резко выделяются на почти черном фоне леса, осенью, когда стены сливаются с красновато-желтой листвой.

Естественная красота места, где стоит Высокий Кёнигсбург, стала единственной причиной устройства подле него парка. Уже одно его название – Labirintus – напоминает о том, что здесь можно заблудиться, о чем служители предупреждают всех гостей. Он создан по подобию старинных парков-лабиринтов, которые так любили французские короли. Эльзасцы решили не копировать то, что имелось в Версале, и прорубили коридоры в кукурузном поле, получив сооружение в забавном деревенском стиле. Лабиринт, открытый к юбилею Виктора Гюго, стал местом, где ежегодно проходят представления в духе великого француза. Основным действующим лицом в этих спектаклях является он сам, окруженный героями своих романов «Отверженные», «Собор Парижской Богоматери», «Эрнани» и «Рюи Блаз».

Дикий камень

Отличаясь крайней бережливостью, немцы нередко проявляют щедрость в топонимике: немецкие обозначения городов, сел и прочих географических объектов весьма длинны, сложны и потому неудобочитаемы, особенно для иностранцев. В давние времена приятным исключением являлось эльзасское графство Пфирт. Большую его часть занимала долина Тюр, где у озера Крю находилась деревня Крю, на северной окраине которой находился скалистый пик Шлоссберг (666 м), увенчанный Диким камнем. В переводе с немецкого так звучит название крепости Вильденштайн – сооружения большого, некогда очень значительного, немало повидавшего на своем веку и до обидного непопулярного среди поклонников старины. Изображения на античных монетах заверяют в том, что за ее стенами укрывались от варваров легионеры, хотя это же опровергают другие археологические находки. Может быть, в далекую римскую эпоху на месте Вильденштайна стояло нечто похожее на укрепленный лагерь, а сам он появился гораздо позже, во всяком случае, хронисты впервые упомянули о нем в 1312 году.

Вопреки названию в облике Вильденштайна не заметно дикости

В XIII–XIV веках замок принадлежал графскому роду Пфирт, все мужчины которого по семейной традиции носили имя Ульрих. Никто из них не сумел обрести ни богатства, ни военной силы, способной подчинить своей единоличной власти всю долину. Все это уже давно было захвачено местным аббатством, но крестьяне из Тюр были свободны и от него, поскольку существовали по собственному уставу, частично освобождавшему их от повинностей.

Без крестьянских рук графы Пфирт не могли рассчитывать на большие доходы и наверняка довольствовались тем, что в те времена составляло имущество европейского аристократа средней руки, – скудно обставленным небольшим домом за толстой стеной, старой лошадью и вечно пустым кошелем. В замках раннего Средневековья почти не было мебели. Основой домашней обстановки являлись разнообразные сиденья – сундуки, лари, скамьи, стулья. Впрочем, последние были такой же редкостью, как и столы. Все эти вещи при угрозе нападения можно было легко погрузить на телеги и перевезти в безопасное место.

То, что можно увидеть в сегодняшних музеях, – лишь скромная частица богатого мебельного наследия. Подобного рода предметы иногда просты, но чаще репрезентативны и роскошно украшены, поскольку в свое время принадлежали высокопоставленным особам. Из мебели простонародья почти ничего не осталось, но многое из того, чем пользовались незнатные предки эльзасцев, можно увидеть в живописи. Мебельные коллекции обычно состоят из вещей, выживших случайно, ведь они выполнены из древесины – материала хрупкого, подверженного гниению, а потому недолговечного. Мебель, в отличие от построек и каменных изделий, гораздо чаще страдала от людской ярости: ее жгли, ломали, выбрасывали из окон, использовали для баррикад. Если старые столы, стулья, сундуки становились ненужными, их сжигали или сносили в чулан, где они погибали, а если повезет, доживали до прихода археологов. Замечательные свадебные сундуки, прежде чем занять почетное место в музеях, долго стояли в конюшнях с запасом овса.

По примеру предков-варваров первые европейцы вкушали еду на чем придется. Простые воины раскладывали куски мяса на перевернутых щитах; для короля они же сооружали конструкцию в виде рамы, на которую вместо столешницы укладывали свои щиты.

Раннесредневековый (романский) сундук чудом дожил до прихода археологов

Судя по презентабельному виду, этот сундук из резного дерева принадлежал высокопоставленной особе

Курульное кресло пришло в средневековый быт из Античности

Кроме того, широко применялись импровизированные столы, не круглые, как в известной легенде, а овальные, оставлявшие в центре зала свободное пространство. Для большого торжества замковые столяры сколачивали временный стол, водружая его на подиум, чтобы господин мог видеть всех пирующих.

Стулья с высокими резными спинками, на которые королей-варваров усаживают создатели псевдоисторических фильмов, появились в эпоху Возрождения, а современники графов Пфирт довольствовались гораздо более примитивной мебелью. Вполне возможно, что на пирах их гости сидели на чурбаках, тогда как они сами устраивались на деревянной скамье с приставным задником, задрапированным тканью. Подушки им подкладывали под спину для удобства, а под ноги – для солидности. Среди крайне простой мебели выделялось так называемое кресло хозяина. Выполненное из резного дерева, на высоких ножках, со спинкой и подлокотниками, оно было самой красивой вещью в доме.

Из античной культуры в германский быт перешли кресла с низкой спинкой (иногда и вовсе без нее) и резными боковинами. Напоминающие трон государя, они опирались на ножки в виде звериных лап и имели подлокотники, оканчивающиеся звериными головами. Данью античной традиции явился раскладной стул X-образной формы и более внушительное курульное кресло (от лат. сurulis – «почетный»).

Массивные П-образные кресла со звериной символикой отличались наличием спинки, прямой или закругленной. Нечто похожее получалось, если господин восседал на сундуке; в этом случае спинкой служил щит стоящего позади дружинника. Звериная голова могла быть не элементом сиденья, а частью лежавшей на нем подушки. Подобный прием принято рассматривать как отражение варварской традиции стелить на сиденье шкуры, снятые с животных целиком. Позже, когда этот обычай ушел в прошлое, голову отделяли от шкуры и пришивали к подушке в качестве украшения.

В отсутствие шкафов их функцию выполняли лари и сундуки с откидными крышками, прямоугольные для одежды или круглые для рукописей, напоминающие баки. Они же служили сиденьями и лежанками, ведь хозяева раннесредневековых замков день и ночь проводили в одном помещении. При наличии средств стены единственного зала украшали ковры или гобелены. Даже если в доме имелась отдельная спальня, в парадном зале все равно кто-нибудь спал, например почетные гости, которых укладывали на лари, покрытые мешками, набитыми шерстью, пустыми гороховыми стручками или соломой. Остальные домочадцы – рыцари, состоявшие на службе в замке сеньора, слуги, музыканты, то есть все те, с кем не полагалось церемониться, – спали прямо на полу, расстилая на ночь тюфяки.

Самым популярным видом мебели долго оставались сундуки. Тяжелый, напольный ящик с крышкой на петлях и большим замком имел каждый член семьи.

Массивные «королевские» кресла отличались наличием спинки и «звериной» символики, что явилось отражением варварской традиции стелить на сиденье шкуры

В нем хранили продовольственные запасы, посуду, одежду, драгоценности, деньги, семейные архивы, книги. Выполняя эту в общем примитивную вещь, средневековые мастера проявляли большую фантазию. Сундуки обивались кованым железом, украшались росписью, резными узорами, скульптурой, а также изображениями, выполненными в ювелирной технике. Хозяевам победнее приходилось довольствоваться сундуками из струганых досок, а порой и вовсе из необработанного дерева. Богатая знать любила сундуки, похожие на архитектурные сооружения, с колоннами, капителями, арками, крошечными окошками особого назначения.

Зимними вечерами большой зал освещался пламенем камина, свечами в подсвечниках или масляными лампами. Последние могли быть металлическими либо терракотовыми; они стояли в стенных нишах, но чаще подвешивались к стене на крючках.

Поначалу хозяин со своей супругой спал в том же большом зале, но только за перегородкой из дерева, меха или простого холста. В пору куртуазной любви в замках уже имелись отдельные спальни – особые, иногда чисто женские комнаты в башнях, куда допускались самые близкие родственники. Порог спальни был символической границей между жизнью общественной и личной. Поэтому пересечь ее, а значит, проникнуть туда, где царила прекрасная, но, увы, недоступная дама, мечтал каждый рыцарь. В спальне хранились семейные реликвии, документы, драгоценные украшения, рукописные книги, которые тогда ценились гораздо выше, чем кольца и диадемы. Главным предметом в убранстве обители сна, конечно, являлась кровать, вещь очень редкая и потому дорогая. Супружеские ложа делали из широких досок и точеных балясин. На деревянное основание укладывался матрас, набитый уже не горохом, а мягкой шерстью, пером или даже пухом. Все это великолепие сверху покрывалось льняной простыней, шерстяным или шелковым одеялом. Завершало убранство покрывало, дополненное множеством подушек и крошечных подушечек. Каменные стены спален было принято утеплять коврами; ими же либо циновками устилали полы. И только в спальне окна занавешивали шторами, если они вообще имелись в замке.

Главным предметом в убранстве замковой спальни была кровать, вещь очень редкая, красивая и, как правило, дорогая

Помещения в замках освещались масляными лампами, которые стояли в стенных нишах или подвешивались на крючках

История не сохранила сведений о семейном положении правителей графства Пфирт, но третий, оказавшийся последним, граф Ульрих прославил свой род тем, что выдал дочь Иоганну за герцога Австрии Альбрехта Мудрого. К нему-то и перешел замок в 1324 году, после того как Ульрих III скончался, не оставив наследника мужского пола.

Владея маленьким графством почти два столетия, Габсбурги не испытывали привязанности ни к долине, ни к самому замку, которым с 1377 года управлял Вальднер де Френдштайн. Старый дом, скрывавшийся за ветхими стенами, был ему не нужен, ведь он уже имел такой же, стоявший чуть выше на горе.

Родовое гнездо графов Пфирт постепенно приходило в упадок и к 1536 году, когда его вместе с правами купил Жан де Больвиллер, превратилось в руины. Графские развалины требовали немалых средств, а у благородного француза их не было, поэтому он продал Вильденштайн аббату Жоржу де Мазево. По иронии судьбы и святой отец не испытывал желания тратить деньги на бесполезную постройку. Однако некоторую заботу о ней аббатство проявляло, видимо, надеясь защитить архивы, в то время находившиеся в замке. Забытый всеми Дикий камень спасла Реформация, вернее, сопровождавшая ее борьба, подтолкнувшая владельцев к восстановлению своей собственности.

Наконец-то замок оказался нужным, как, впрочем, и соседние крепости Ландскрон, Энгельсбург и Высокий Кёнигсбург, способные защитить австрийские владения в Эльзасе от вторжения французов. Император Карл V составил план их модернизации, приказал снабдить вооружением и направил в каждую гарнизон. Заняться Вильденштайном было поручено аббату Мюрбаху, и тот, видимо, справился, поскольку в долине Тюр ничего серьезного не происходило вплоть до Тридцатилетней войны. К 1633 году, когда Вильденштайн после нескольких месяцев осады захватили французские войска, некогда сытый край успел испытать небывалую нищету. Через 11 лет в Эльзасе появились германцы, и этого натиска замок выдержать уже не смог.