Текст книги "Эльзас и Страсбург"

К сегодняшнему дню от множества строений Дикого камня сохранились части конюшен, двух круглых башен и фрагменты насыпей. Теперь Вильденштайн не вызывает жалости, а напротив, привлекает своим романтически-запущенным видом. Сюда можно приходить в любое время совершенно бесплатно, преодолев 20-метровый туннель, высеченный в толще скалы. Каменный коридор ведет на вершину Шлоссберга, направляя к площадке, некогда послужившей основанием для замка. Три ее стороны очень круты, что в Средневековье не считалось недостатком, ведь от этого строение получалось менее доступным, а значит, лучше защищенным от врага.

Пешеходные мостики – самая привлекательная часть сегодняшнего Вильденштайна

Ныне руины принадлежат государству, поэтому работы по восстановлению замка, хотя и медленно, но все же ведутся. Экскурсоводы с гордостью демонстрируют гостям пешеходные мостики, которые, значительно упростив путь к башням, играют роль смотровых площадок. Стоя на каком-нибудь из них, можно осматривать окрестности, благо с южной стороны хорошо видны новые поселки, а с северной – оба Крю: старая деревня и озеро, утопившее в себе пережитки эпохи, чьи кровавые распри едва не погубили такое замечательное сооружение, как Вильденштайн.

Беспечный Спесбург

Этот замок издалека ничем не отличается от многих подобных ему построек Средневековья. Возведенный, как и полагается, на высоте, он стоит на 450-метровом гранитном утесе, окруженный диким лесом и собственными стенами. Гордо подняв голову-башню, распрямив плечи-стены, Спесбург (франц. Spesbourg), словно каменный великан, возвышается над округой, охраняя лесную чащу и аккуратные поля деревни Андло – отнюдь не самого известного местечка в Нижнем Рейне. Подойдя ближе, нетрудно заметить, что создатель замка пренебрег безопасностью ради красоты: элегантная конструкция свидетельствует о беспечности заказчика либо о незнании фортификации.

Северная сторона постройки, чаще всего подвергавшаяся атаке, представляет собой не привычный еще с XIII века острый выступ, лучше всего подходивший для защиты от обстрела, а плоскую стенку-щит. Кроме того, по толщине она не отличается от остальных, гораздо менее опасных стен.

Издалека Спесбург ничем не отличается от других крепостных построек Средневековья

Скудные архивы Спесбурга не проливают свет на планы первых владельцев, но, может быть, они и не хотели видеть свой дом крепостью. Археологи относят начало его строительства к середине XIII века, в документах он появился лишь столетие спустя, точнее, в 1332 году, когда должность поверенного в делах аббатства Андло получил Генрих де Шталек-Дик, который считается первым хозяином Спесбурга. Он не был эльзасцем, однако принадлежал к семье, известной далеко за пределами края. С VII века Шталеки служили в кафедральных соборах крупных городов Рейна. Не стал исключением и Генрих: прежде чем получить назначение в Эльзас, он был каноником в Майнце и Страсбурге. Строил он замок или нет, на сегодняшний день неизвестно. Также забыто и имя зодчего, который весьма искусно разместил весь комплекс на утесе, тем не менее проявив небрежность в отношении жилья. Господский дом устроен с восточной стороны, там, где тонкие стены защищали разве что от капризов погоды. Сам хозяин занимал не слишком просторные апартаменты в донжоне, проходя туда через высоко расположенную дверь.

После смерти Генриха, предположительно в 1358 году, замок перешел к его наследникам – сначала к сыну Александру, а затем к внуку (и тот и другой много раз упоминались в церковных документах). С конца того же столетия по воле старшего члена династии, Готье де Дика, Спесбургом владела семья Андло, получившая крепость в дополнение к деревне. Несмотря на то что некоторые представители этого рода использовали дом поверенного в качестве резиденции, ни у кого из них не возникало желания укрепить его, как обычно делалось в эльзасских замках. Итогом традиционной для Спесбурга беспечности стал его захват, причем быстрый и почти бескровный, поскольку гарнизон, завидев отряд Этьена де Бавиера, попросту разбежался. Это произошло в начале 1431 года, а уже к лету рыцари Андло сумели собрать двухтысячное войско и вернули то, что так позорно потеряли.

Донжон замка высотой 24 метра имеет стены, слишком тонкие для укрепленного дома

Попасть в главную башню Спесбурга можно было через высоко расположенный вход

В середине XVI века их дом вновь подвергся нападению, на этот раз со стороны ближайшего городка. Владелец Спесбурга чем-то досадил мещанину из незнатной, но почтенной фамилии Барр, и тот, собрав народ, двинулся на замок. Сколько людей пострадало в этой стычке, неизвестно, однако ни в чем не повинная постройка была разорена и предана огню. О дальнейших строительных работах замковые архивы умалчивают. Между тем на одной из стен уцелело сооружение XV века, а такие элементы декора, как звезды в нише камина, не могли появиться раньше следующего столетия. Судя по всему, легкомысленные Андло, как и многие другие, не устояли перед очарованием Ренессанса, решив перестроить и приукрасить свой изрядно запущенный дом.

Типичный дворец эпохи Возрождения представлял собой прямоугольное здание с внутренним двором, где было удобно проводить торжества. Его интерьер отличался монументальностью композиции, великолепием убранства, обилием скульптуры, живописи, наличием широких мраморных лестниц. Чтобы не прерывать анфиладу комнат, лестничные пролеты устраивали в угловых частях здания. Жилые помещения, столовые и кухни, длинные коридоры и сложной формы галереи украшала настенная живопись или тканые картины в обрамлении скульптурных рамок и пилястр. Каменная кладка стен скрывалась под штукатуркой, а потолки были покрыты лепниной.

В то время мебель играла роль гораздо более важную, чем в средневековых жилищах. В XV веке убранство еще не обрело разнообразия, зато все предметы меблировки, в соответствии с архитектурой, были красивы и рациональны. Теперь господам не приходилось носить с собой щиты для того, чтобы ставить на них тарелки. Собственно, и сами щиты уже успели запылиться в чуланах, ведь на смену мечам пришли аркебузы и пушки. Ушли в прошлое и трубадуры, зато дамы стали еще прекраснее и разборчивее в одежде и предметах, которые их окружали. Ренессансные сундуки изумляли великолепием резьбы; наделенные нишами и дверцами, они уже отдаленно напоминали шкафы, из ларцов сформировались шкатулки. Резец художника оставлял следы на табуретах, кроватях, креслах и изящных писчих столиках, ставших прообразом бюро.

Семья обедала за настоящим столом, рассаживаясь на стульях с высокими, богато украшенными спинками. В смягчении нравов и воспитании утонченных манер немалую роль сыграли трубадуры. Куртуазные правила требовали того, чем никогда не отличались грубые и воинственные рыцари, в частности умения красиво есть. Казалось, еще недавно обитатели замка пили из одного стакана, ели руками, с жадностью хватая огромные куски и заталкивая их в рот, чтобы проглотить целиком. Утонченный Ренессанс потребовал смены привычек, и пища стала подаваться с общего блюда, которое слуга подносил к каждому из сотрапезников. Ножами тоже орудовала прислуга, нарезая толстыми кусками хлеб для того, чтобы положить на него мясо.

В интерьере эпохи Возрождения мебель играла важную роль, но убранство еще не обрело разнообразия

В пору Раннего Возрождения хорошим тоном стало использование ножей с закругленными кончиками, ложек, рюмок для спиртного и небольших стаканчиков для сока, тарелок с широкими краями, куда еду перекладывали из общего блюда. Вилки сначала вошли в обиход у итальянцев и лишь в XVI векe распространились по всей Европе.

Эльзасская трапеза, в отличие от французской, оставалась такой же скромной, какой была в Средневековье. В будние дни к столу подавали суп, кашу, сыр, овощи, немного фруктов, иногда рыбу, изредка мясо, красное вино и «господский» хлеб, который для сеньоров выпекали из белой пшеничной муки.

Природа одарила Эльзас щедро, поэтому голод обходил этот край стороной, по крайней мере, в мирную пору. Рейн давал людям рыбу; ее можно было съесть свежей, высушить или засолить в бочках, что делалось как для собственного хозяйства, так и на продажу. Обширные, почти всегда зеленые пастбища позволяли держать много скота, домашней птицы, вволю откармливать каплунов, как назывались кастрированные петухи, выращенные специально на мясо. В садах зрели яблоки, сливы, груши, вишни, виноград и даже миндаль, из которого делали особое миндальное молоко для соусов и кремов. Летом фрукты свежими подавали к столу, а также сушили, чтобы зимой делать печенье, нугу, халву, начинки для пирогов. Особый аромат сладким блюдам придавали розовая вода, имбирь и корица.

Дары эльзасской природы, предназначенные для гостей щедрого господина

Средневековые кулинары любили пряности, употребляя их щедро и постоянно. Однако многое из того, чем их снабжали заморские купцы, исчезло вместе с тогдашней кухней, несмотря на то что сборники кулинарных рецептов существовали еще в XIII веке. Первые поварские книги советовали, например, приставить слугу к каждому предназначенному для пира блюду. Тот, кто обслуживал гостей, должен был знать, какое кушанье следует предлагать всем пирующим, а какое сразу ставить на стол поближе к тому, для кого оно готовилось. Люди постигали тонкости застолья из личного опыта или книг, чаще серьезных, иногда шуточных, подобных той, что написал Арнольд из Виллановы, известный своими глубокими познаниями в медицине:

 
Осенью будь осторожен с плодами: беды б не случилось.
Ешь без опаски сколько захочется в зимнюю стужу.
Весной умеренность в пище назначить бы нужно.
В летний же зной особенный вред от пиршеств безмерных…
 

(«Салернский кодекс здоровья», X–XIII века)

Тем не менее теплые сезоны проходили в бесконечных пирах и гуляньях. На сколько бы дней не затягивалось торжество в замке (чаще на неделю), приглашенные всегда оставались довольными, сытыми, не обделенными сердечностью хозяина. В такие дни обычно экономный сеньор кормил не только своих гостей, но и всю округу, раздавал драгоценные кубки, дарил каждому встречному одежду, порой демонстрируя щедрость странным, хотя и привычным для своего времени способом, то есть приказывал сжечь «лишние» продукты:

 
Ни в кур, ни куропаток,
Ни в дрофьих тушках или журавлиных,
В гусях ли, утках иль павлинах,
В косулях, кроликах и ланях,
В медвежьих тушах и кабаньих,
Ни в чем нужды не усмотреть.
И прочая не хуже снедь.
Всего в достатке, чтоб в зелени нехватки
Никто не знал, ни в воске, ни в овсе,
Здесь под рукою вещи все, в которых надобность случится.
Лаванды, перца, смол, корицы, гвоздики, имбиря, муската
Запасы стали столь богаты, что в стенах городских, сиречь,
На каждом перекрестке сжечь их можно было полный чан…
 

(«Фламенка», XIII век)

Пиршественный стол все еще не являлся мебелью, поскольку был временным, собранным из прямоугольных щитов, укрепленных на козлах. Неприглядность конструкции скрывала свисавшая до пола ткань. Ее традиционно укладывали в два слоя: снизу мягкий, сложенный вдвое материал, а сверху – красивая скатерть, которую после пиршества прятали в сундук. Когда гостей было очень много, столы расставляли буквой «П». В этом случае господин с супругой и почетными гостями восседал в центре, на небольшом помосте. Место гостя по отношению к блюдам определялось заранее и всегда отвечало его положению в обществе. Изредка по капризу хозяина иерархический порядок нарушался, и тогда кто-нибудь из гостей, сидя не на своем месте, был возвышен или, напротив, унижен.

Пиршество начиналось, когда под звуки музыки в зал цепочкой входили слуги, держа в поднятых руках блюда с легкой закуской. Чаще всего они несли свежие фрукты и кисло-соленые салаты, которые, как считалось, подготавливали желудок к тяжелой пище. Вторым номером программы служили супы, вслед за ними без перерыва несли жаркое – основное блюдо любого пиршества. Во Франции мясо щедро заливали соусом, приготовленным с пряностями, распространявшим экзотический аромат и определявшим реноме обеда. Тогдашний кулинарный этикет позволял одновременно подавать, казалось бы, несовместимые блюда: сладкие, соленые, пресные, острые, кислые. Еще одна особенность – на замковых пирах перед каждой сменой блюд устраивались перерывы-интермедии (от лат. intermedius – «посредине»), во время которых жонглеры развлекали гостей. Предпоследняя смена блюд именовалась десертом (от франц. dessert – «убирать со стола»), вполне соответствовавшим нынешнему понятию этого слова. В завершение трапезы хозяин предлагал то, чему полагалось «закрыть дверь желудка», то есть сыры, пирожные, фрукты в сладком сиропе. Сахар европейцы знали с XII века, но поначалу использовали в фармацевтических целях; в кулинарии этот продукт с успехом заменял мед.

В старину веселый пир считался наградой за скудость повседневного бытия

В течение всего обеда рекой текло вино, разумеется, неразбавленное. В Эльзасе, кроме местных кисловатых вин, гостям предлагали сладкие, привезенные с Крита и из Греции. В то время был популярен гипокрас, или смесь вина с медом и пряностями, а также горячий хмельной напиток с чабрецом и мальвазией. Покончив с едой, все начинали жевать драже и засахаренный имбирь, которые улучшали пищеварение и освежали дыхание, ведь пирующим предстояли танцы.

Обычай многодневных застолий по праздникам можно рассматривать как награду, которую средневековый человек даровал себе за скудость повседневного бытия. Жизнь радовала его нечасто; даже самые знатные и богатые могли неожиданно утратить все, что приобреталось веками.

Испытав возрождение в соответствующую эпоху, Спесбург на долгое время исчез со страниц летописей. Известно, что его пытались разрушить в пору Тридцатилетней войны и Великой французской революции. Впрочем, к тому времени от него почти ничего не осталось: заброшенный господами, он привлекал внимание местных крестьян, которые понемногу разбирали постройки, используя камень для собственных домов. В XIX веке замок кто-то покупал и тотчас же продавал, пока последние хозяева не избавились от недвижимости, не дававшей ничего, кроме пафосного дополнения к титулу. В 1904 году Спесбург приобрели власти ближайшего городка, а с 1967 года он, наконец-то, узнал лучшие времена, поскольку был отнесен к историческим памятникам.

Сегодня изучением и сохранением развалин занимаются добровольцы из Ассоциации восстановления замка Спесбург. Сначала союз составляли только местные, однако со временем к ним присоединились и другие жители Эльзаса, столичные меценаты и зарубежные поклонники этой исторической местности. Благодаря государственным средствам и вниманию людей, не замеченных в беспечности, появилась возможность проведения реставрационных работ и культурных мероприятий. Теперь на фоне приведенных в должный порядок руин проходят концерты, а с 2002 года – выставки произведений искусства, причем не только старинного. Попасть в замок сегодня так же нелегко, как и 6 столетий назад. Узкая тропа словно нехотя открывает путь к величественному памятнику, который не только имеет огромную историческую ценность, но и весьма интересен сам по себе.

Проклятый замок Дантесов

Отель в замке Бученек – единственное частное здание в Эльзасе, над входом в которое развевается российский флаг. Бывшее родовое гнездо Дантесов ныне является одним из немногих мест, куда русские туристы заглядывают неохотно и ненадолго, порой лишь для того, чтобы посмотреть на дом, где жил убийца Пушкина, и по совету гида плюнуть на него. Если страсти накаляются, на крыльцо выходит хозяин гостиницы, кстати, не связанный родством с семьей «того самого» Дантеса. Своим рассказом он пытается изменить отношение людей к персонажам давней трагедии, тем более что никого из относящихся к ней здесь давно уже нет. Бароны де Геккерен-Дантес перебрались в другое свое имение, расположенное в том же городке Сульц. Замком теперь владеет посторонний человек, но прошлое не отпускает «проклятый» дом, а ведь в нем искренне почитают память поэта, хотя так же добросердечно относятся и к тому, кто был виновником его смерти.

Причина, заставившая благородное семейство покинуть Бученек, вполне понятна. Именно отсюда в поисках приключений уехал молодой Жорж-Шарль и сюда же в 1837 году вернулся с женой, Екатериной Гончаровой – тихой, милой скромницей, только внешне походившей на свою блистательную сестру Натали. После его кончины всем старшим мальчикам в роду стали давать имя Жорж, невзирая на примету, согласно которой участь мертвого предка переходит к новорожденному вместе с именем. Вопреки здравому смыслу здесь хранится и то, что служит мрачным напоминанием о драме на Черной речке – темный силуэт с мишенью на груди, помещенный в замковую башню.

Судьба подарила Жоржу-Шарлю долгую жизнь, но не дала ни счастья, ни просто покоя, заставив нести тяжкое бремя вины за ошибки молодости. Он заседал в правительстве страны и возглавлял муниципалитет Сульца, снискав любовь соотечественников, а также звание почетного гражданина и лучшего мэра в истории города. Его имя носит одна из центральных улиц, та, на которой была уложена первая труба городской канализации, появившейся благодаря заботе и деньгам Дантеса. «Застрели меня Пушкин, эльзасцам было бы труднее избавиться от выгребных ям», – шутил Жорж-Шарль в семейному кругу.

В последние годы жизни, будучи одиноким седовласым стариком, барон проводил долгие часы на скамейке под старым дубом. Это дерево он распорядился посадить перед замком в день рождения старшей дочери. Никто из близких не слышал от него рассказов ни о российских приключениях, ни о «славном прошлом» вообще. Наверное, слишком тяжелы были воспоминания, которые, впрочем, он доверял дневнику. Записки Дантеса, как и письма всех поколений рода, хранились в полуподвальной комнате с каменными стенами и дверью, окованной еще при возведении замка, несколько веков назад. Семейный архив покинул дом вместе с хозяевами, но комната осталась секретной, поскольку теперь в ней располагается клозет. Исчезла и старинная дверь, наверное, слишком тяжелая для того, чтобы ею пользовались туристы. Лишь скрип дверных петель, которые новые владельцы намеренно не смазывают маслом, вызывает в памяти прошлое.

Под этим дубом старый барон Дантес проводил долгие часы

В подвале Бученека висит картина эльзасской художницы русского происхождения. На ней изображены Пушкин и Наталия на балу, отвернувшиеся друг от друга, недовольные, усталые, одинокие среди чужих, недобро настроенных людей. Поэт ощущал интригу, постоянно раздражался и, как говорили, сам искал случая сорвать на ком-нибудь свое возмущение, чтобы прекратить разговоры, судя по всему, бывшие не просто сплетней. На картине видно, что конфликт между супругами вышел за рамки семейных отношений. Подобно всякому гению, Пушкин интересовался только собой и своим искусством, не признавая в жене самодостаточной личности. Невозможно усомниться в его любви к Натали, такой красивой, печальной, послушной, стыдливой, истинно русской женщине, пусть даже принадлежавшей к высшему свету. Если верить дневникам Дантеса, француз видел ее совсем другой – живой, умной и тонкой, с пылкой душой, полной чувств и желаний, о которых не подозревал муж.

Глубокой осенью 1836 года Пушкин получил анонимное письмо, где в оскорбительной форме описывалась связь его супруги с кавалергардским поручиком бароном Дантесом. К тому времени он уже успел познакомиться с красивым иностранцем, зачисленным в полк благодаря хлопотам отчима, голландского дипломата Луи Геккерена. То, что тот выделял из блестящего придворного круга Наталию Пушкину, тоже не являлось секретом, но обычное для великосветского общества ухаживание в данном случае переросло в нечто большее. Пылкую страсть француза видели все, многие устно или письменно высказывали свои догадки поэту, который в определенный момент воспользовался пасквилем и вступил в трагический для себя конфликт.

Кавалергардский поручик Дантес в молодости разбил немало сердец

Дантесу, как и барону Геккерену, было отказано в посещении дома Пушкиных. Наталия Николаевна перестала выезжать в свет и не принимала писем, но разговоры не прекращались. После получения очередного послания поэт вызвал Дантеса на дуэль, тот принял вызов, хотя и с отсрочкой на две недели, как стало известно позже, для того чтобы отметить помолвку с Екатериной Гончаровой. По истечении срока он, принеся извинения, отказался от поединка. Уже в январе отшумела свадьба и все успокоились, посчитав ситуацию разрешенной. Однако неожиданное родство потребовало встреч, и таковые, к радости злопыхателей, состоялись. Накалу страстей невольно способствовал Луи Геккерен, имевший желание всего лишь сблизить новоиспеченных родственников. Пушкин слишком резко выражал неприязнь к Дантесу, который продолжал прилюдно восхищаться Натали, предоставляя все новые и новые поводы для сплетен. Окончательно выведенный из терпения, поэт написал посланнику крайне обидное письмо и в ответ получил вызов.

Противники сошлись вечером 27 января. Дуэль проходила по правилам: секунданты подготовили оружие, отмерили шаги, предложили перемирие и, услышав отказ, объявили, что первый выстрел достался Дантесу. Барон не промахнулся; он ранил Пушкина в живот, но тот, упав, сумел приподняться, прицелился, выстрелил и закричал от радости, увидев падающего француза.

Чувствуя приближение смерти, Пушкин просил врачей не пугать жену и велел секунданту написать царю, попросив извинения и обещание взять семью на попечение, что впоследствии и было исполнено. После двух неполных дней физических мук Пушкин умер, исповедавшись и причастившись, благословив близких и детей, попросив не мстить, простившись с друзьями и книгами. Его отпевали в придворной Конюшенной церкви, после чего Александр Тургенев отвез тело для погребения в Святогорский монастырь неподалеку от дорогого покойному села Михайловское.

Красотой Наталии Николаевны Пушкиной восхищались все, но лишь восторги Дантеса давали повод для сплетен

Интеллигенция России была потрясена неожиданной смертью поэта. Известие о дуэли и кончине Пушкина вызвало в Санкт-Петербурге сильное волнение. Даже зарубежная пресса пестрила подробностями (порой весьма фантастичными) печального события, уделяя особое внимание жизни и смерти русского гения. Именно с этого времени в Германии и Франции появился интерес к изучению его творчества и русской литературы вообще.

Наталия Николаевна пережила мужа почти на 30 лет. Она вышла замуж, став почтенной генеральшей Ланской, подарила второму супругу детей и умерла от воспаления легких, окруженная многочисленным семейством. Ни с Дантесом, ни со своей сестрой вдова Пушкина не встречалась никогда.

После дуэли Жорж-Шарль уехал домой и, несмотря на благополучную жизнь, никогда не был счастлив. Чтобы не тревожить память, имя покойного поэта в этой семье никогда не произносилось вслух. Между тем третья, младшая дочь Дантеса, Леони, благоговела перед Пушкиным. Юная баронесса знала наизусть многие его стихи, немного сочиняла сама и вместо Бога обращалась к его портрету, вывешенному там, где русские традиционно ставили иконы. Леони умерла в клинике для душевнобольных: психическая болезнь стала развиваться у девочки после смерти матери. Несмотря на все попытки врачей, вылечить ее не удалось, но современники утверждали, что отец приложил к тому немало стараний.

Дуэль на Черной речке оборвала жизнь великого поэта и обрекла на проклятье достойное семейство Дантесов-Геккеренов

Похоронив дочь, барон часто и подолгу сидел под дубом во дворе своего замка, записывая в дневник отрывистые строки: «За что меня покарала судьба, отчего единственная любимая мной женщина осталась недосягаемой, дай Бог, чтобы новый супруг любил ее так же как я…». Его похоронили на фамильном кладбище позади дома, где уже покоились его дочь, супруга Екатерина и обретенный отец Луи Геккерен.

Нынешние Геккерены-Дантесы почти свыклись с проклятьем рода. Они спокойно и даже с юмором относятся к тому, что в компаниях, где имеется хотя бы один русский, их представляют «убийцами Пушкина», словно забыв о дуэльных традициях и о том, кто именно стрелял в великого поэта. Некоторые из них, как в свое время Жорж-Шарль, страдают от одиночества и депрессии, заливая тоску вином или погружаясь в литературу, причем писать стихи здесь принято гусиным пером.

В старом Бученеке, перепланированном в комфортабельный отель, снаружи ничто не напоминает о прежних владельцах, зато память о Пушкине жива. Хозяин отказывается брать с русских плату за ночлег, шеф-повар привычно выписывает на тарелке красным перцем характерный арабский профиль, одно из мясных блюд подают в «чернильнице» из хлеба, с таким же «гусиным» пером. Кроме того, в меню значится шоколадный десерт «Царевна Лебедь», а со стойки бара гостям печально улыбается 2-метровое безе в виде золотой рыбки. По выходным в баре работает, ловко взбивая алкогольные коктейли, барон Лотер де Геккерен-Дантес, праправнук Жоржа-Шарля, поведавший о фамильных секретах в своей книге. Кроме писательства и барменства, он занимается мусорно-канализационным бизнесом, поддерживая тем давнюю традицию и добрую репутацию семьи, не гнушающейся трудом несмотря на богатство и высокое положение в обществе.