Текст книги "Хелот из Лангедока"

Он не ожидал ответа, но сарацин тут же отозвался:

– Ушел.

– Истинно сарацинская лаконичность, – разозлился Хелот, и без того сбитый с толку. – Говори подробно: откуда ушел, зачем и как тебе это пришло в голову? Ты хоть понимаешь человеческий язык?

– Я понимаю. Гарсеран… – начал объяснять человек, но Хелот тут же перебил его:

– Где он?

– Шел в Ноттингам с караваном. Много золота вез. Людей много вез. Я сбежал в лес, он не стал искать.

– Ты из его свиты?

Сарацин шевельнул ноздрями, и верхняя губа у него дрогнула, открывая очень белые зубы, отчего лицо стало злым.

– У вас это так называется? Да, из свиты.

– Почему же он не стал тебя искать, когда ты сбежал?

– Я умираю, – пояснил сарацин так спокойно, что Хелот поначалу не поверил. – Я хотел умереть один.

Хелот растерянно заморгал:

– Почему ты умираешь? Ты разве ранен?

Сарацин не ответил.

Хелот заорал, криком пытаясь скрыть смятение:

– Отвечай же, черт тебя возьми!

– Я не знаю, – сказал сарацин.

Хелот отвернулся. Этот человек решительно выводил его из себя. Он явно нуждался в помощи, и, как ни претило Хелоту оказывать благодеяния личности с такой людоедской наружностью и варварскими привычками, поступить по-другому он не решался: это было бы против всех лесных законов. Он только не мог выбрать, добить ли ему умирающего или попытаться все же его спасти.

– Ладно, – проворчал он наконец и снова заставил себя посмотреть в эти пылающие черные глаза. – Как тебя зовут?

– Алькасар.

– Ужасное имя, – вздохнул Хелот. – Ты кто, Алькасар? Пленный воин, убивший тысячу врагов?

Но тот, к великому разочарованию Хелота, покачал головой:

– Нет, я родился рабом.

Хелота охватила глубокая тоска. Только этого ему не хватало. Однако те полгода, что он провел у лесных стрелков, уже сделали свое дело – теперь в затруднительных случаях ему на помощь приходило первое правило Локсли: сперва накормить человека до отвала, а там, глядишь, и видно будет, что с ним делать.

Поэтому Хелот встал.

– Иди за мной, – велел он.

Вдвоем они проникли в Кривую Нору. Сразу у входа помещался небольшой очаг, сейчас остывший. На хитроумном опускающемся крюке у очага висел чугунок. Хелот снял крышку и пальцами вытащил кусок оленины.

– Ешь, – сказал Хелот Алькасару. Себе он налил пива и, усевшись на пороге Норы, принялся потягивать, стараясь при этом не слушать, как за его спиной чавкают и захлебываются слюнями. «Голодный, – подумал Хелот. – А ведь его, пожалуй, стошнит, если он будет так лопать. Ладно, пусть, раз я его не зарезал».

Он обернулся:

– Хочешь молока?

Алькасар не ответил. Хелот налил ему молока.

– Скажи-ка мне, с чего ты взял, будто умираешь?

Ответа не последовало. Хелот подошел совсем близко и, перемогая отвращение, пристально вгляделся в смуглое лицо. Он увидел, что веки и губы сарацина воспалены. Тогда, усилием воли ломая отвращение к этому варвару, Хелот потрогал его полыхающий лоб.

После чего лангедокцу было над чем призадуматься.

– Послушай, Алькасар, – сказал он наконец, – если бы я сразу понял, что ты сарацин, я бы тебя, конечно, зарезал еще в малиннике. Но поскольку я имел неосторожность тебя накормить, придется мне возиться с тобой и дальше. Пойдем.

За очагом помещалось непосредственно логово, где стояла настоящая кровать – первый опыт обращения Хелота с плотницким топором. Кровать обладала рядом достоинств, одним из которых была прочность: ее проверял лично отец Тук. А уж коли она не развалилась под духовным наставником, то тощего Хелота всяко выдерживала.

Хелот смотрел на просторное ложе, устланное шкурами, и тягомотно стало ему при мысли о том, что оно будет осквернено присутствием злобного иноверца. Потом покосился на Алькасара и вдруг заметил, что, покуда боролся со своими христианскими чувствами, его пленник тратил последние силы на то, чтобы держаться на ногах. Побелев, сарацин молча цеплялся за стену. Выругавшись, Хелот бросился к нему. Уже теряя сознание, Алькасар качнул головой, словно отказываясь от чего-то. Бывший рыцарь из Лангедока перетащил его в кровать и укрыл шкурами.

Кровожадный людоед показался ему вдруг совсем беспомощным. Только сейчас Хелот заметил, что Алькасару едва ли больше лет, чем ему самому.

Покуда сарацин метался по кровати и что-то бормотал, Хелот развел в очаге огонь, вскипятил воду и бросил в чугунок разнообразные целебные коренья, чтобы заваривались. В целительстве он не очень был силен, однако коренья подарил ему святой Сульпиций, так что источник мог считаться вполне надежным. Отшельник излечил Хелота от неизлечимой болезни, и в памяти благодарного пациента запечатлелось, как святой поил его невообразимой дрянью, и вот она-то его и спасла. Словом, когда Хелот опробовал свое варево, он остался вполне доволен: гадость отменная.

С кружкой в руках он направился обратно к сарацину и влил в его воспаленный рот божественное питье. Алькасар глотал так покорно, что Хелот поневоле был растроган. Потом сарацин сообщил, что мавры не сдали франкам только Сарагосу, но уж этот город держать будут крепко, после чего совершил попытку к бегству.

– Лежи, болван! – закричал Хелот, ухватив его за плечи. – Иначе сдохнешь. Тяжкие кары насылает Эпона за мои богохульства!

Оборвав причитание, он прислушался и уловил у себя в Норе чавканье. Этот звук Хелот не перепутал бы ни с каким другим. Он оставил своего пленника метаться с риском упасть с кровати и пошел посмотреть, кто же это шарит по кладовкам и припасам на зиму. Однако никого не было видно. Но Хелот шкурой чувствовал в Норе дыхание еще одного носа. И довольно близко.

Он обнаружил взломщика возле самого выхода. Там стоял, втираясь в стену рядом с толстой балкой, рыжий мальчишка – Робин, сын вдовы. Он очень серьезно вылупился на Хелота своими ярко-синими глазами.

– Ну, – обвиняющим тоном произнес Хелот, – чем ты тут чавкал, урод?

Сын вдовы одарил его взмахом пушистых ресниц.

– Совершенно распустился, – продолжал Хелот, – не здороваешься со старшими, не отвечаешь на их вопросы…

Поскольку Робин-второй упорно молчал, Хелот схватил его, прижал к стене и для пробы провел пальцем вдоль торчащих ребер мальчишки. Результат пытки превзошел все ожидания. Рыжий побагровел и фыркнул прямо Хелоту в лицо похищенными из чугунка бобами, которые не успел проглотить.

– Так бы и выдрал паршивца, – сказал Хелот, обтираясь.

– Я сирота, – поведал хромоножка, – калека, – он скривился жалобно, – и жертва произвола…

– Зря тебя не повесили тогда в Ноттингаме, – сказал Хелот. – То-то бы я повеселился! И покоя было бы больше. А теперь слушай. Я прощаю тебе все твои безобразия, прошлые и грядущие, если ты принесешь мне коньяка или что-нибудь в этом роде.

Синие глаза заморгали.

– И побольше, – угрожающим тоном добавил Хелот.

Рыжий даже вспотел.

– Где я тебе в лесу найду коньяк?

– Ищите и обрящете, – процитировал Хелот в подражание святому Сульпицию, после чего величественно удалился в логово. Мальчик шмыгнул за дверь и с топотом умчался.

В логове ничего не изменилось. Алькасар метался по кровати и заунывно бредил. Хелота разбирала тоска. Почему-то представилось, как он, раненый или больной, умирает в чужом краю и ни одна живая душа не понимает, о чем это он шепчет в свой последний час на не известном никому языке.

Затем Хелота посетила хорошая мысль: дабы сарацин не свалился с кровати, его нужно привязать. Он снял со стены моток веревки (два месяца назад украденной с казенной виселицы) и совершил этот бесчеловечный поступок. После чего уселся рядом и стал переживать. Не очень-то было ему приятно возиться с умирающим, который не был даже пленным вражеским воином. «Впрочем, – подумал Хелот – человек от природы не злой и справедливый, – вряд ли я сам был симпатичнее, когда валялся у святого Сульпиция. Небось и потом разило, и слюни текли…» Словом, Хелот боролся с собой.

Шустрый сынишка вдовы вернулся на удивление быстро. С ним явились Локсли и отец Тук, причем оба последних горланили нетрезвыми голосами. По осеннему лесу, раскалывая хрустальную тишину, разносилось:

– Это, значит, пока мы в поте своего лица кормим доблестного Гарсерана и слушаем весь тот бред, который он несет с перепугу…

– Он, видите ли, засел в своей берлоге! Интеллигент!

– Ему, значит, выпить захотелось!

– На коньячок его, значит, потянуло! На графский!

– А сам даже бобов поганых для боевых товарищей жалеет! – петушиным голосом вставил сын вдовы.

– Молчи, отрок! – громыхнул отец Тук. («Быстро же набрался», – подумал Хелот с досадой.) – Хелот, сын мой, неужели ты будешь спиваться под землей? Один? Подумай о спасении души и обратись в истинную веру!

Хелот выбрался наружу. Эти двое стояли по обе стороны от пузатого бочонка с гербами и свой дуэт исполняли слаженно, как два полухория в античной трагедии.

– Горе, горе грешным нам! – выразительно декламировал отец Тук, закатывая глаза и сотрясаясь брюхом. – Среди нас завелся эгоист, жалкий пьяница, горе-аристократ, скрывавший свои пороки до той поры, пока не прокатился слушок о графском коньячке…

– Да заткнись ты, – сердито проговорил Хелот. – Коньяк мне нужен сугубо для важного дела…

Все трое дружно взревели.

Хелот решил не обращать на них внимания и потащил коньяк в Нору. Скорбно качая головой, Тук взгромоздился на массивный пень возле малинника и раскрытым ртом стал ловить на ветках последние ягоды, раскисшие от дождей.

К великому неудовольствию Хелота, Локсли пошел в Нору за ним следом.

– Что у тебя случилось, Хелот? – спросил лесной разбойник.

– Ничего.

Однако Локсли неотвратимо трезвел прямо на глазах, и отделаться от него не было никакой возможности. Но признаваться, для чего потребовался коньяк, Хелоту очень не хотелось. Кто знает, может быть, своим поступком он оскорбил патриотические чувства англичанина.

– Гарсерана, говоришь, встретили? – спросил Хелот. – И где он теперь?

– Хорошо покушал его светлость и теперь оплачивает обед.

– Скажи, Робин, с ним были какие-нибудь рабы или пленники?

– Ни одного, – ответил Робин. – А почему ты спросил об этом?

– Из любопытства.

– Ткани вез, благовония, драгоценные камни. Золотые монеты. Словом, как обычно.

– Слушай, Робин, а зачем лесным стрелкам благовония?

Робин засмеялся:

– Что-то ты темнишь сегодня, Хелот! Я всегда знал, что ты себе на уме. Говори лучше прямо, что там у тебя стряслось.

Хелот вздохнул:

– Пойдем, покажу.

Он осторожно поднял бычью шкуру, закрывающую вход в логово, намотал на палку и в свернутом виде положил на два крюка, специально прибитых над притолокой. Вдвоем они подошли к сарацину. Хелот встал рядом с больным, волком посмотрел на Робина и сказал скороговоркой:

– Конечно, я поступаю отвратительно, поскольку это вонючий сарацин и беглый раб, но он у меня в доме, и сначала ты убьешь меня, а потом уже…

Тут он окончательно почувствовал себя дураком и замолчал. Локсли осторожно потрогал лоб сарацина, посмотрел десны, потом послушал сердце.

– Он не ранен? – спросил Робин. – Вроде, у него не оспа.

– Нет, это какая-то горячка. Он говорил мне, что умирает, и, по-моему, не так уж далек от истины.

Совместными усилиями лесные стрелки натерли умирающего коньяком, и бедняга заблагоухал. Остатки коньяка оставили для внутреннего употребления. Прошло около получаса. Хелот и Робин сидели рядышком, потягивая коньяк, и вдыхали коньячные пары, которыми исходил больной. Отец Тук наверху по-прежнему сосредоточенно ел малину, а юный Робин сбежал поглазеть на сокровища ощипанного Гарсерана.

Хелот спросил заплетающимся языком:

– Скажи, Робин, почему сэр Гарсеран ездит по этой дороге?

– Во-первых, – ответствовал Локсли, – другой дороги нет. А во-вторых, на другой дороге другие разбойники, куда более кровожадные, чем мы. И свирепые… свирепые-то жуть!

– Но ведь и мы тоже не сахар, – заметил Хелот.

– Нет, – горестно согласился Локсли. – Не сахар. Отнюдь.

– И все-таки мы лучше… Ты, например, Робин… Ты – лучше…

Они обнялись.

Хелот ощутил острую потребность обогатить память Локсли всем тем, чему сам успел научиться. Пусть он будет такой же образованный! Ведь он невежественный крестьянин, но какое благородное сердце! Наверняка Хелот послан судьбой для того, чтобы открыть для него свет познания!

Хелот поковырялся в своих арсеналах и извлек оттуда одну весьма подходящую историю.

– Вот ругают, ругают норманнов, что они оккупанты, – начал он, – а ведь если бы не их нашествие, не было бы и коньячка. Когда… – Тут Хелот обнял Робина за плечи. – Когда Вильгельм Завоеватель плыл сюда, предательски обратив щиты внутрь корабля в знак своих якобы мирных намерений, он вез с собой конечно же вино. Но вина он мог взять на корабли мало. А хотелось бы – много. И вот он сгущал, сгущал вино, увеличивая крепость, чтобы потом разбавить и пить, понимаешь? Но уже в Англии попробовал, что получилось, и подумал: зачем портить хороший продукт? Так-то вот норманны изобрели коньяк.

– Все-то ты знаешь, Хелот, – умилился Робин. – Всему-то тебя научили в твоих монастырях.

В Кривую Нору вломился отец Тук.

– Да вы с ума посходили, – заявил он, принюхиваясь. – Вы задохнетесь.

– Тсс, спугнешь больного. В нем жизнь еле теплится, а ты орешь, как на проповеди.

Отец Тук боком протиснулся к кровати и своей лапищей провел по лбу умирающего.

– Да он уже остыл, пьянчуги проклятые, – объявил отец Тук. – Кого это вы тут заморили? Сознавайтесь!

Хелот бросился к постели. Алькасар мирно спал. Горячки как не бывало, ибо средства к больному применялись сугубо чудодейственные. Установив это, Хелот бросился перед кроватью на пол и зарыдал.

Никогда прежде (и никогда потом) ничего подобного с ним не случалось.

Отец Тук икнул сочувственно.

– Он спасен, – захлебывался Хелот, – исключительно благодаря травам святого Сульпиция! Воистину великий святой этот отшельник! Благословенна земля, по которой он ходит! Благословен воздух, которым он дышит!

– Это точно, – сказал отец Тук и, хмыкнув, сгреб Хелота и Робина в охапку. – А знаете ли вы, дети мои, какое искушение было послано святому Сульпицию?

Оба стрелка горестно замотали головами, сетуя на свое невежество.

– Женщина! – торжественно объявил отец Тук и звучным голосом исполнил песнь о трех святых, двое из коих погибли, посрамляя дьявола.

Из них первому, разливался духовный наставник, дьявол представился воздухом. Но святой, ибо был он знатоком своего дела, залепил себе рот и нос воском и задохнулся. И тем посрамил дьявола!

Отец Тук перевел дыхание и завел с новой силой о втором святом. Тому дьявол явился как раз в час обеда. И прикинулся нечистый буханкою хлеба. Но святой залепил себе рот глиной и умер от голода – и так посрамлен был дьявол во второй раз.

И вот (отец Тук повысил голос) явился дьявол святому Сульпицию и прикинулся женщиной.

Локсли тихо заржал. Но Хелот упорно требовал, чтобы ему пояснили, как именно святой отшельник посрамил дьявола. Дальнейшее представлялось ему как в тумане.

* * *

Когда Хелот открыл глаза, была глубокая ночь. Подумав немного, он снова их закрыл. Второе пробуждение оказалось более удачным, ибо солнце уже встало. Хелот вылез из Норы и направился к большим пещерам – полюбоваться на ограбленного Гарсерана.

К сожалению, наваррский рыцарь уже отбыл, а его барахло Хелота мало интересовало. Он доел остатки оленя – после трапезы стрелки храпели богатырским сном, беспечно оставив на полу изрядные куски хорошего мяса. Пару кусков Хелот прихватил с собой в Нору.

Алькасар уже проснулся. Хелот размотал веревки, которыми вчера привязывал его к кровати, и дал ему холодной оленины.

– Раз не помер вчера, – сказал он, – то продолжай жить дальше.

Алькасар уселся поудобнее и стал жевать мясо. Хелот, недавно прошедший через это испытание, поглядывал на него сочувственно. Шервудские олени не для всяких зубов, они в лесу жилистые, особенно если их плохо прожарить.

Неожиданно Алькасар улыбнулся. Улыбка у него оказалась трогательная. Вообще, сарацин выглядел довольно симпатичным парнем, если, конечно, отвлечься от того, что он людоед и варвар. Хелот совсем было уж собрался учинить ему допрос по всей форме – кто его родители и как там, в рабстве, но тут вошел Локсли и проделал все это сам.

– Привет, – громогласно произнес он, появляясь в Норе.

Алькасар сразу сообразил, что их почтил посещением самый главный, и сделал отчаянную попытку приветствовать его как положено. Робин долго ругался и кричал, что всем хороши сарацины и Сарагосу они не сдали франкам, но чинопочитание способно довести до пляски святого Витта даже англосакса.

– Даже поганые норманны так гнусно себя не ведут! – возмущался он. – Прости, Хелот.

(Вторая легенда о происхождении Хелота состояла в том, что его считали норманном.)

Сообразив, что разгневал важного господина, Алькасар совершенно сник и в ужасе заметался. С присущей ему чуткостью Робин уселся рядом, хватил его кулаком по плечу и велел не суетиться, а отвечать по порядку на все вопросы. Алькасар затих.

– От Гарсерана, говоришь, сбежал? – ухмыльнулся Локсли. – Как тебе это удалось?

– Когда вошли в лес, выломал доску из повозки, – ответил Алькасар, осторожно поглядывая на Хелота. – Все были заняты. Дорогу осматривали. Боялись какого-то Робина из Локсли. Гарсеран все время повторял: «Этот чертов бандит опять нас подкарауливает. Знает, собака, что я золото везу. И откуда он все знает?» А другие говорили, что этот Локсли водится со злыми духами леса. Нарочно друг друга пугали.

– Почему он не пустился тебя ловить?

– Очень просто. Я умирал, он знал это. Зачем рисковать из-за умирающего?

Робин хмыкнул. Хелот видел, что он доволен.

– А ты, значит, не боялся ни злых духов леса, ни бандитов?

– Когда умираешь, никого не боишься.

– Очень трогательно, – заметил Робин. – Теперь скажи: ты умеешь владеть оружием?

– Ножом и копьем, – поведал Алькасар застенчиво.

– Копье тебе вряд ли пригодится, – вставил Хелот.

– Стрелять из лука не умеешь? Меча в руках не держал? – приставал Робин.

– Нет.

Локсли поморщился. Его симпатий к новичку сразу поубавилось.

– Ладно, научишься. Скажи-ка, приятель, этот чертов норманн тебе не объяснил, к кому ты попал?

Алькасар покачал головой.

– Это неважно, – сказал он. – Всем хозяевам я служил одинаково плохо.

– Хозяев в лесу нет, – сообщил Робин. – А я тот самый Робин из Локсли. Этот лес мой. И здесь все совершенно свободны… Время от времени приходится объяснять это шерифу и другим непонятливым господам. Тебе все ясно?

Алькасар засветился как осенний лист.

– Вы разбойники? Это вас боялся Гарсеран?

– Нас. – Робин самодовольно улыбнулся.

– Вы ограбили его?

– Ну разумеется.

Хелот невольно залюбовался снисходительным выражениям, появившимся на лице Локсли.

– Я хочу видеть его голову на шесте! – жадно сказал Алькасар.

«Все-таки людоед, – подумал Хелот. – А жаль, казался таким симпатичным».

– Ограбить-то мы его ограбили, – сказал Локсли, – но никаких голов на шесте ты не увидишь. Во-первых, мы христиане… гм… добрые люди. И напрасных злодейств не творим. Лишнее это и мешает спасению души. А во-вторых, если мы прикончим твоего Гарсерана, то будем последними дураками, потому что потеряем хороший доход. Мы с ним не впервые встречаемся на большой дороге, и всякий раз эта встреча приносила нам удачу.

– А разве христиане не едят людей? – с детским любопытством спросил Алькасар, и Хелот покраснел.

Робин расхохотался, но сарацин продолжал настаивать:

– Я и раньше слышал, что они питаются человеческой плотью. Когда меня продали Гарсерану, я в это поверил.

– Он что, слопал кого-нибудь у тебя на глазах? – захохотал Робин.

Но Алькасар даже не улыбнулся.

– Он зверь, – ответил он. – Вы плохо его знаете.

Робин хлопнул его по плечу.

– Скорее вставай на ноги, – сказал он. – А Гарсерана забудь. Когда-нибудь ты убьешь его в честном бою.

И Локсли ушел.

Теперь черные глаза сарацина блуждали по логову. Он явно что-то обдумывал.

– Значит, теперь я свободен? – поинтересовался он.

– Законный вопрос, – отозвался Хелот. – Конечно свободен.

– А меня заставят переменить веру?

– Вот уж о чем тебя никто даже не спросит.

– Вчера мне показалось, что я видел здесь вашего монаха.

– Ты видел отца Тука, он язычник.

Он помолчал еще немного, а потом, смущаясь, снова заговорил:

– Прости, я забыл спросить твое имя.

– Хелот из Лангедока.

– Скажи, почему ты не убил меня, Хелот из Лангедока?

– Будешь задавать дурацкие вопросы, – разозлился Хелот, – я продам тебя в базарный день в городе Ноттингаме, а на вырученные деньги устрою пьяный дебош.

– Я невыгодный, – радостно сообщил Алькасар. – Когда Гарсеран меня покупал, он не знал, как выбирать. Ему меня всучили.

– А как выбирать? – заинтересовался Хелот, разом позабыв свой гнев.

Алькасар задрал рубашку.

– Смотри здесь, между лопатками.

– Значок какой-то синий. Вроде звездочки или снежинки… Ну и что?

Алькасар опустил рубаху и торжествующе посмотрел на Хелота.

– Это значит, что я строптивый. Попытка к бегству и дерзкое поведение, понял?

Хелот ощутил слабый укол зависти. Полагая себя человеком трусливым и образованным, он легко мог предположить, что за него вполне закономерно потребовали бы кругленькую сумму: еще бы, два достоинства сразу! Он даже расстроился. Алькасар сразу это заметил и коснулся его руки:

– Я тебя обидел?

– Смотри ты, учтивый, черт бы тебя побрал, – проворчал Хелот. – Нет, не обидел. С чего бы это? Расскажи лучше про Гарсерана.

Алькасар помрачнел, пробормотал несколько слов на непонятном языке, потом заговорил торопливо и сбивчиво, видимо стараясь проскочить эту тему как можно скорее.

– Когда он заплатил за меня серебром, тут торговцы и стали потешаться. Объяснили, что он осел. Тогда он решил: полюбуется, как я сдохну, раз другого от меня не добьешься. Но я живучий. Он долго меня допекал, не давал пить, потом еще по-всякому. А в лесу я от него ушел. Пусть подавится.

Хелот вздохнул:

– Да, жалко, что ребята отпустили Гарсерана. В следующий раз ты его получишь. Только до смерти не убивай, здесь это не принято.

Алькасар взял руку Хелота и стиснул ему пальцы.

Отец Тук потом ехидничал: «Рыбак рыбака видит издалека, а уж беглый беглого и подавно».

– Да не беглый монах я! – ругался Хелот, выведенный из себя намеками отца Тука.

– А кто ты в таком случае? – сипел духовный наставник, распространяя густой аромат пива и чеснока. – Кто ты, о юноша, проникнутый духом христианских добродетелей?

Перемогая острое желание выдрать трясущуюся от хохота клочковатую бороду святого отца, Хелот твердо сказал ему:

– Я рыцарь.

И, как всегда, святой отец ему не поверил.