Текст книги "Возвращение в Ахен"

Но если Аэйт и был наделен силой, он никак ею не пользовался. Он жил у кузнеца, помогая ему в работе, и ни разу не пустил в ход свою заколдованную ладонь. Ни одного меча, ни одного кинжала мальчишка не тронул – то ли по недомыслию, то ли из страха перед Эоганом, который мог скрутить его в бараний рог без всякой магии. Бежать он пытался еще дважды, и оба раза ноги приносили его к северным воротам, которых он не узнавал до тех пор, пока не загорались красными огнями пустые глазницы волчьих черепов. Его находили у ворот и жестоко били – и оба раза Эоган отбирал его у разъяренных стражей и уносил к себе.

Эогана в селении побаивались – как всякого кузнеца. Даже колдун относился к нему с опаской. Кузнец знался с огнем и железом и водился с Хозяином Подземного Огня. Лучше было не трогать его. Он был невысок даже для зумпфа, широк в плечах и чудовищно силен. Лицо у него было неподвижное, взгляд светлых, слезящихся глаз казался туповатым. Однако все знали, что вождь Гатал прислушивается к Эогану.

А недавно женой Гатала стала сестра кузнеца, красавица Фейнне. Все, что говорил Эоган, рано или поздно оказывалось правдой. Иногда для того, чтобы убедиться в этом, требовались годы, но каждому в племени Гатала было достоверно известно: кузнец не ошибается. Пока Эоган позволял мальчишке-морасту жить у себя, того не смели трогать. Даже Алаг, хоть и скрежетал зубами от злости, перечить кузнецу не решался.

Эоган держал Аэйта впроголодь, заставлял работать с утра до вечера и почти не разговаривал с ним. По вечерам мальчишка глотал куски хлеба, как собака, хватая их зубами, не в силах побороть позорной жадности. Кузнец поглядывал на него, но молчал.

Однажды, подавившись, Аэйт долго кашлял, пил воду, выйдя из-за стола, потом сказал:

– Хорошо, что Мела не видит.

Он не ожидал, что его слова послужат началом для разговора, но Эоган вдруг откликнулся:

– Кто это – Мела?

– Брат, – выдохнул Аэйт и сел рядом с кузнецом на скамью, поджав под себя одну ногу.

Эоган посмотрел на него со спокойной усмешкой.

– Брат, говоришь? Младший?

– Нет. Младший – я. А Мела меня воспитывал.

– Хорошо воспитывал, – сказал Эоган. – Ты, смотри-ка, трижды уже бежал.

Аэйт очень удивился.

– Разве это хорошо – ну, с вашей стороны?

– Если бы ты не был таким, я давно отдал бы тебя Алагу, – ответил Эоган. – Зачем мне трусливый раб?

Услышав имя колдуна, Аэйт вздрогнул.

– Я все-таки большой трус, Эоган, – признался он. – От вашего колдуна у меня просто мороз по коже.

– Не только у тебя, – утешил его кузнец. – Надо будет все-таки свернуть ему шею.

Аэйт поежился, а потом решился и спросил:

– Зачем он хотел меня забрать?

Он думал, что кузнец не ответит, либо отделается отговоркой, но Эоган сказал:

– Хотел отрубить твою левую руку, высушить и пользоваться потом как отмычкой.

Аэйт помертвел. Словно не замечая этого, кузнец встал и сильной оплеухой сбросил Аэйта со скамьи.

– Хватит болтать, уже ночь. Если завтра ты будешь зевать за работой, я тебя скормлю Огненной Старухе.

Несколько раз в кузницу заходил вождь. Аэйт, таясь в углу, хорошо рассмотрел его. Это был красивый сильный воин, великолепный, уверенный в себе. Каждый его жест словно кричал о том, что он, Гатал, отвоевал для своего народа соляное озеро и сжег священное дерево, приносившее удачу его врагам. Вместо плаща на плечах вождя лежала волчья шкура. Широкие золотые браслеты поблескивали на его загорелых руках. Он громко, вкусно ругался, обаятельно хвастался, и смех у него был заразительный.

Жена вождя, Фейнне, была выше Эогана ростом, однако манерой держаться и характером напоминала брата – такая же молчаливая, спокойная, сильная. Ее длинные одежды были расшиты по подолу и вороту черно-красным орнаментом, волосы она убирала под красный платок, схваченный на лбу золотым обручем, так что Аэйт так и не дознался, носила ли она косы. Фейнне казалась ему властной, умной и сказочно красивой.

Постепенно он убеждался в том, что его народ не знал о зумпфах почти ничего, довольствуясь слухами. Зумпфы действительно были жестоки, и это отдалило их от мира, в котором они жили. Лес и болото не хотели иметь с ними ничего общего и не позволяли им сливаться с деревьями и травой, не открывали им своих тайн, и потому воины зумпфов не умели слышать и видеть так, как это было дано морастам.

Но им нельзя было отказать в своеобразной мудрости, они были отважны, а врожденная хитрость делала их смертельно опасными. Магия зумпфов была недоброй, темной, но очень действенной. Их колдун казался отвратительной пародией на Асантао, однако он был намного сильнее, чем ясновидящая морастов. Среди них было много таких, кто вызывал у Аэйта ужас своей дикостью.

И в то же время был Эоган…

Аэйт жил в своем плену, точно в маленькой клетушке, ограниченной, как стенами, несколькими нехитрыми чувствами: он тяготился подневольной работой и вечным голодом, он любил Эогана, словно кузнец не был его хозяином; он вспоминал Мелу, как недостижимое и забытое счастье – и смертельно, до судорог, боялся колдуна…

Синяка вошел в деревню ровно в полдень. Над воротами навстречу ему оскалились мертвые волки, и суровые стражи, скрестив копья, преградили ему путь. С закрытыми глазами Синяка протянул вперед руки, держа в горстях саламандру. Перед лицами стражников внезапно запылал огонь, поднявшись прямо над смуглыми ладонями. Стражи шарахнулись в стороны. И тогда, ослепив их синевой глаз, чародей развел копья и вошел.

Поселок был самый обычный. Пыльная дорога с клочками травы по обочинам вела к колодцу, возле которого, насаженные на пики, блестели медные изображения хищных птиц – они, должно быть, охраняли воду от злых духов. У большого костра, разведенного на краю площади, хлопотали женщины. Их лица были красными от жары и блестели от пота. Увидев рослого темнокожего незнакомца, они с визгом разбежались, мелькая босыми ногами.

Синяка остановился посреди дороги. Хижины, костер, колодец. Все как обычно. И все-таки что-то в этом поселке было не так. Он прислушался, попытался позвать Аэйта – и ощутил сильный барьер.

Кто-то опутал все селение недоброй, нечистой магией, и она липла к Синяке, как паутина. Не в силах остановить его, она, тем не менее, мешала и раздражала.

В конце улицы показалась чья-то фигура. Он вгляделся, но издалека увидел лишь, как сверкнули украшения. Кто-то шел ему навстречу, неторопливо и с достоинством, высоко подняв голову в алом уборе. Порыв ветра пронесся по пыльной дороге и взметнул подол длинного одеяния.

Женщина.

Синяка остановился, слегка пригнув голову. Женщина приближалась, окутанная зримым золотом солнечных лучей, в невесомом пыльном облаке, стройная, невысокая. Вот она совсем близко. Синяка отступил в тень и исчез. Прежде чем она заговорит с ним, он хотел получше ее рассмотреть.

Это была повелительница. Она не боялась выйти к тому, кто всполошил и перепугал весь поселок. Небольшие, узкого разреза глаза смотрели твердо и спокойно. Еле заметная россыпь веснушек золотила ее лицо.

Она негромко позвала:

– Кто здесь?

– Я, – сказал Синяка, выступая из тени.

Саламандра, выскользнув из его рукава, обежала вокруг своего хозяина, оставив в пыли огненную полоску. На миг пламя взметнулось ввысь, охватив всю фигуру чародея, и тут же угасло. И когда исчез огонь, Фейнне увидела перед собой не великолепного мага во всем блеске несокрушимого могущества, как ожидала, а всего лишь загорелого оборванца в поношенных армейских штанах, льняной рубахе и стоптанных сапогах с обрезанными голенищами. Оборванец сутулился. Он казался смущенным, и ничего грозного в нем не было.

– Кто ты? – спросила Фейнне. – Ты пришел незваным, и тебя испугались. Я хочу знать, кто ты и зачем здесь.

– Вы правительница этого народа, госпожа?

– Мое имя Фейнне. Великий вождь Гатал, мой супруг, сейчас ушел из поселка со своими воинами, и люди, испугавшись тебя, пришли ко мне. Отвечай на мои вопросы.

– Хорошо, – кивнул Синяка. – Что вы хотите знать?

– С миром ты пришел или с войной, незнакомый человек?

– С миром. – Синяка развел руки в стороны, показывая, что у него нет оружия.

Но Фейнне улыбнулась.

– Иное оружие таково, что его можно не прятать. Его нет – и в то же время оно всегда рядом.

Однако чародей все же уловил быстрый взгляд, который женщина бросила на его пояс и голенища сапог. Что ж, она действительно не увидела там никакого оружия. И все-таки она была очень умна, если понимала, что это ничего не значит.

– Вы правы, госпожа, – сказал Синяка. – Но я не хочу никакой войны.

– Кто ты? – повторила Фейнне.

– Я странник, – сказал чародей, опуская глаза.

– Неполная правда все же лучше, чем прямая ложь, – возразила Фейнне. – Боюсь, что это о тебе я слышала от своего брата, а ему рассказывал зимними вечерами сам Хозяин Подземного Огня. По Элизабетинским болотам давно бродят смутные и страшные слухи. Есть в наших мирах некто, не наделенный именем, смуглый, с глазами нестерпимой синевы. Он – Никто и Все, ибо он Всемогущество. Скажи, не знаком тебе Безымянный Маг?

Бродяга провел рукой по пыльному лицу.

– Это я, – сказал он.

Женщина побледнела, несмотря на всю свою гордость, и невольно отступила на шаг.

– Не надо меня бояться, – торопливо проговорил Синяка.

Фейнне пришла в себя гораздо быстрее, чем этого можно было ожидать.

– Я боюсь тебя, чужой человек, у которого нет имени. Я хочу, чтобы ты ушел. Но если тебе угодно быть нашим гостем, мы примем тебя. Иди за мной. – И она бестрепетно взяла его за руку и повела за собой.

Синяка ожидал, что она приведет его к дому вождя, но она остановилась возле кузницы. В закопченных стенах были прорезаны узкие оконца. Из-за раскрытой двери доносились удары молота и звон железа.

– Эоган, – сказала Фейнне совсем негромко, но удары стихли.

Низкий голос произнес:

– Там кто-то звал меня, парень. Сходи-ка погляди.

Что-то громыхнуло, и из кузницы в жаркую пыль на яркий свет выбрался помощник кузнеца, закопченный, тощий. Он прищурился, глядя не на лица, а на одежду посетителей, – и первым делом увидел льняное платье, расшитое красно-черными летящими цаплями. Обернувшись к раскрытой двери, он крикнул:

– Это госпожа Фейнне!

– А, – сказал Эоган и тоже вышел на дорогу. Он улыбнулся сестре и тут же отпрянул, увидев за ее плечом долговязую оборванную фигуру.

– Кто это с тобой?

Помощник кузнеца, который сперва не заметил, что жена вождя пришла не одна, ошеломленно уставился на пришельца. Едва не испустив вопль, он раскрыл рот и тут же зажал его обеими руками. Поверх маленьких грязных ладоней засияли озорные глаза.

Кузнец обернулся к мальчику.

– Аэйт, иди в дом.

Аэйт заморгал, но Синяка ничего не сказал, и пришлось подчиниться.

– Брат, – заговорила Фейнне, – вот странник. Он говорит, что пришел к нам с добром. Посмотри на него. Мне нужен твой совет.

– Что я должен тебе посоветовать, жена вождя? – спросил Эоган. Синяка невольно поежился под тяжелым взглядом кузнеца.

– Вот странник, – повторила Фейнне, – и я хочу, чтобы он ушел от нас. Должна ли я ради этого исполнить все, что он скажет?

Эоган хотел обнять сестру за плечи, но вовремя вспомнил о том, что руки у него в копоти, и улыбнулся ей немного виновато.

– Иди, Фейнне. Я договорюсь с ним сам.

И женщина ушла.

– Зайди в дом, чужой человек, – сказал Эоган Синяке.

Пригнувшись перед низкой притолокой, Синяка вошел. Сидевший на скамье Аэйт тут же вскочил на ноги. Он был очень растерян и не знал, куда себя девать.

– Не мельтеши, – сказал ему Эоган. – Согрей воду, завари чай.

Синяка сел на скамью и облокотился о стол. Кузнец навис над ним – широкоплечий, кряжистый.

– Значит, вот ты какой, – тяжело уронил Эоган. – У нас слыхали о тебе, но я не думал, что ты к нам заявишься.

– Почему? – Синяка в упор посмотрел на кузнеца. Даже в темноте его синие глаза ослепляли. Но смутить Эогана было трудно.

– Да потому, что мало чести в том, чтобы растоптать и уничтожить такой маленький народ, как наш, – прямо сказал Эоган. – Всемогуществу не пристало мелочиться.

– Скажи, Эоган, – медленно проговорил Синяка, – почему ты считаешь, что всемогущество так губительно?

– Это закон, – ответил Эоган. – Так говорил Хозяин, когда я хотел выковать меч для одних побед и просил его помочь. Владеть всемогуществом – значит, пользоваться им, а это смерть и рабство для остальных. В конце концов, оно губит того, кто им наделен. И это только справедливо.

– Я не собираюсь никого убивать, – сказал Синяка.

На столе появился хлеб и чай в двух глиняных чашках – для хозяина и гостя. Подав угощение, Аэйт хотел улизнуть, но Синяка задержал его, взяв за плечо. Однако заговорил не с юношей, а с кузнецом.

– Ты дорожишь своим рабом, Эоган?

– Он не раб, – хмуро сказал кузнец. – Не трогай его, колдун.

– Твоя сестра хотела, чтобы я ушел. Я уйду, если ты отдашь мне его.

– Нет, – сказал кузнец.

С минуту он бесстрашно смотрел в ярко-синие глаза бродячего чародея, и Синяка первым отвел взгляд.

– Эоган, – повторил он, – этот мальчик попал к вам не по своей воле. Я пришел забрать его. Больше мне от вас ничего не нужно.

Кузнец покачал головой.

– Я не отдал его колдуну нашего племени. Почему я должен отдавать его тебе? Послушай, странник, я и сам знаюсь с силой и умею различать ее в других. Мое могущество – от Хозяина, в нем нет добра, потому я стараюсь не пускать его в ход. Наш колдун пьет чужую кровь и умывается чужой болью. А этот мальчишка наделен чистой и светлой силой, и будь я проклят, если не стану охранять его от ваших грязных лап.

Синяка выпустил Аэйта, но юноша не уходил. Он жался к плечу чародея и жалобно таращился на кузнеца.

– Давай спросим его, – предложил Синяка. – Раз он не раб, пусть отвечает.

Эоган посмотрел в испуганное лицо Аэйта и сказал очень мягко:

– Ты можешь выбирать, Аэйт.

Аэйт медленно зажмурился.

– Синяка, – прошептал он, – Мела с тобой?

– Да.

Тогда Аэйт открыл глаза и посмотрел прямо на Эогана.

– Пусть свет Хорса будет на твоем пути, Эоган, – сказал он дрогнувшим голосом. – Я хочу уйти к моему брату.

Считая разговор законченным, Синяка встал и двинулся к выходу. Эоган не пошевелился. Он только ссутулился, точно его придавила какая-то тяжесть. Аэйт сделал несколько шагов и вдруг остановился.

– Синяк, – сказал он нерешительно, – они ведь тут меня заколдовали… Я пытался было удрать, но не смог. Ноги сами приводили меня обратно.

Из полумрака донесся низкий голос Эогана:

– Это не моя работа. Можешь не смотреть на меня зверем. Это наш колдун…

– Я еще не знаю, как снять заклятие, – сказал Аэйту Синяка, – но что-нибудь придумаю. Ты мне веришь?

Не отвечая, Аэйт вцепился в его руку. Чья-то темная фигура появилась в дверях, и когда Синяка шагнул вперед, вихрем налетела на него, едва не сбив с ног. За синякиной спиной поднялся со скамьи Эоган.

– Что тебе нужно в моем доме, колдун?

– Кого привечаешь, кузнец? – завизжал в темноте колдун, размахивая руками. Амулеты и украшения, свисавшие с его одежды, мелодично звякали, но их тонкий звон заглушался скрипучим неприятным голосом. – Ты хочешь продать наше племя грязным морастам! А, гаденыш! – выкрикнул Алаг, протягивая к Аэйту костлявую руку и хватая его за косы. – Волосатая скотина! Я доберусь до тебя, и тогда десять кузнецов не смогут тебе помочь!

Аэйт молча, яростно отбивался.

– Оставь его, – сказал Синяка вполголоса.

Кузнец сдавил руку колдуна своими лапищами, так что Алаг скрипнул зубами от боли.

– Тебе сказали же, – процедил Эоган, – оставь его.

Алаг выпустил мальчишку, отступил на шаг и начал бормотать свои жуткие вирши, сотрясаясь всем телом в конце каждой фразы. Скрипучий голос, монотонно и ритмично повторяющий рифмованную ахинею, звон серебряных подвесок, резкие движения рук – все это внезапно сгустило в кузнице воздух. Огонь почти погас. Аэйт в смертной тоске обхватил голову руками и сел на пол. Даже Эоган привалился к стене плечом и тяжело задышал, а потом закашлялся.

Глаза Алага горели в темноте, светясь, как у зверя. И они злобно смотрели на Синяку. А оборванец, невесть откуда взявшийся, расставил ноги в стоптанных сапогах и с любопытством воззрился на колдуна, словно не понимая, что происходит. Алаг начал задыхаться. Наконец, когда он остановился, чтобы глотнуть воздуха, Синяка хмыкнул:

– Ты это что – заколдовать нас хочешь, что ли?

Алаг замер с раскрытым ртом. Ничуть не интересуясь состоянием колдуна, Синяка наклонился к Аэйту.

– Дай руку. Нам пора уходить.

Аэйт помотал головой, сидя на полу. По его лицу неудержимо катились слезы.

– Иди… – выговорил он с трудом. – Скажи Меле… Ну куда я такой пойду? Я умираю, Синяка…

– Глупости, – сказал Синяка, хватая его за подмышки и с силой поднимая на ноги. – Никто здесь не умирает.

Аэйт прижался к нему, хватаясь за синякину одежду. Чародей обнял одной рукой и прошептал ему в самое ухо:

– Перестань дрожать.

Неожиданно Эоган сказал прерывающимся от удушья голосом:

– Ты, кто без имени, – ты можешь раздавить эту гадину?

– Могу, – ответил Синяка, равнодушно глядя на съежившегося в углу Алага.

Сквозь кашель Эоган выкрикнул:

– Так сделай это!

Аэйт никогда не видел кузнеца таким взволнованным. Но Синяка ответил спокойно и грустно:

– Всемогущество развращает. Раз обратившись к нему, я уже не смогу остановиться. Прости, Эоган. Ты лучше моего знаешь, что мне нельзя гневаться. Разбирайся сам с этим взбесившимся заклинателем.

Алаг отполз в угол, когда Синяка, прижимая к себе дрожащего Аэйта, прошел мимо, и что-то пробормотал ему в спину.

Синяка резко обернулся.

– Клянусь Черной Тиргатао, тебе лучше не испытывать моего терпения.

– Твой гаденыш уйдет от тебя, – изнемогая от злобы, прошипел колдун. – Он прибежит ко мне. Я его хозяин. Я выпью его силы, я отберу у него разрыв-траву. И ни ты, оборванец, ни этот твердолобый холуй Подземного Хозяина мне не помеха.

Он перевел свои горящие глаза на Аэйта и поманил его к себе.

– Иди ко мне, мальчик, – позвал колдун скрипучим голосом.

Аэйт вывернулся из синякиных рук и рванулся к Алагу. Сейчас он не видел искаженного ненавистью лица и клочковатой бороды, он не замечал отвратительной ухмылки мокрых красных губ колдуна. Его тянуло к Алагу как к чему-то прекрасному, желанному, светлому.

Эоган отчаянно крикнул:

– Сделай что-нибудь, чужой человек! Пусть Аэйт уходит с тобой, пусть уносит светлые силы из нашей деревни – все, что угодно, но отбери его у этого бешеного волка!

Расхохотавшись, Алаг испустил вопль, подражая волчьему вою, и оборвал его на протяжной тоскливой ноте.

– Бесись, кузнец, – сказал, наконец, колдун. – Рычи! Ты можешь сгрызть свою наковальню, но мальчишка – мой.

– Синяка… – прошептал кузнец умоляюще.

На мгновение Синяка прикрыл глаза, а когда он снова поднял ресницы, взгляд его был уже совсем другим.

– Довольно, – сказал он Алагу. – Твое властолюбие, колдун, становится чересчур назойливым. Слушай меня. Я забираю у тебя твою силу. Ты загадил вокруг себя все, к чему прикасался. Пора тебя остановить.

Алаг корчился, ерзал, но молчал, не сводя с оборванца злобного взгляда.

– Подними руки, поверни их ко мне ладонями, – велел Синяка. – И не шевелись, Алаг. Ты больше не колдун.

Подчиняясь явно против своей воли, Алаг замер, держа руки на уровне груди. Синяка выпрямился. Он ощутил, как сила колдуна – и немалая – потекла к нему из раскрытых ладоней, которые беспомощно вздрагивали, но не могли сомкнуться. Она вливалась в Безымянного Мага, словно яд, она обжигала, как кислота, темная, загрязненная завистью и жаждой власти, – эти чувства были настолько сильны, что почти не оставляли места корыстолюбию.

Силы Алага мутным, нечистым потоком захлестывали Синяку, и он начал задыхаться. Это было все равно, что пить помои. В ушах нарастал бешеный звон. Пол качался у него под ногами, и Синяка ухватился за притолоку. И тут его стошнило.

Когда он обтер лицо ладонью (в надежде потом повозить руки в траве, чтобы отбить запах) и смущенно огляделся по сторонам, то увидел, что Алаг лежит в неловкой позе, скребет по полу пальцами и тяжело дышит раскрытым ртом, а по бороде у него течет слюна. Он был теперь просто стариком, неопрятным и жалким. Аэйт в страхе смотрел на него.

Синяка опустил ресницы и прислушался к себе. Нельзя дать силам Алага разбрестись по его душе. Он стал осторожно собирать их в комок. Проклятый колдун накопил столько дряни, что Синяке было страшновато выбрасывать ее в мир. Но он надеялся на то, что дрянь рассеется и будет не столь опасна, как теперь, когда она сконцентрирована в одном человеке. Он скатал ее в шар и осторожно оттолкнул от себя сгусток энергии.

Светящийся желтоватый шар, нечто вроде молнии, ушел ввысь и там взорвался, рассеивая силы Алага по ветру.

Синяка перевел дыхание. Вот теперь действительно все кончено.

– Дай мне какую-нибудь тряпку, Эоган, – сказал он виновато. – Я уберу…

– Не беспокойся, – тут же отозвался Эоган. И медленно добавил: – Сожрать Алага, не поперхнувшись, – такое не под силу даже богу…

– Я не бог, – сказал Синяка, уловив настороженность во взгляде кузнеца.

Он взял Аэйта за руку и вывел на дорогу.

– Синяка, – шепотом сказал Аэйт, – а это действительно ты?

…«И не обижай Пузана», – велел Синяка перед тем, как уйти в деревню. Такое распоряжение легче отдать, чем исполнить. Мела неприязненно посмотрел на безмятежно сопевшее чудовище. Комар наливался рубиновым светом, примостившись у великана за ухом, но Пузану это вовсе не мешало. Спал себе и спал.

Однако спал он, как выяснилось, не так уж крепко, и если комар его не особенно беспокоил, то сказать того же о злом и пристальном взгляде Мелы было нельзя. Великан приоткрыл один глаз и прогудел:

– Мела, успокойся. Ежели господин Синяка сказали, что приведут ребенка из плена, то они так и сделают. Они с Торфинном совладали, очень даже просто, а они тогда были совсем молодые. Во.

И снова захрапел.

Мела подумал немного над этой краткой речью, которая, несомненно, была проявлением великаньей чуткости, и сел спиной к чудищу, подставляя лицо свету восходящего солнца. Мела был дикарем и мог, как животное, ждать долго и терпеливо. Прошло никак не меньше пяти часов после рассвета, и Мела впервые насторожился: ему почудились шаги в лесу. Он легко поднялся и скользнул в заросли. Пестрая зелень, пронизанная светом, хорошо скрывала его. Он двигался бесшумно и очень быстро. Забравшись в ореховый куст, он осторожно выглянул на широкую лесную дорогу.

Зумпфы.

Он усмехнулся сам себе: а кого еще он рассчитывал встретить здесь, в часе ходьбы до их грязного логова? Они шли, перекинув свои кричаще-яркие щиты за спину, вооруженные короткими копьями и широкими короткими мечами, похожими на тесаки.

Впереди отряда Мела заметил красивого воина с волчьей шкурой на плечах. У него была осанка вождя. Щита он не носил. Тесак висел на его поясе справа, а за спиной у него был длинный меч с рукоятью в виде головы и растопыренных перепончатых лап Хозяина. Это и был Гатал.

Отряд двигался к соляному озеру. Вместе с воинами шли несколько женщин, одетых в короткие платья и ременные сандалии – такие же, что носила Фрат. В отличие от женщин народа Мела, эти не имели оружия, а волосы забирали под яркие цветные платки. Они катили небольшую тележку с колесами, сделанными из круглых спилов дерева, без спиц. С тележки свешивались пустые холщовые мешки.

Одна из них остановилась возле орехового куста. Мела замер. Сперва он подумал, что женщина заметила его и хочет убедиться в том, что ей не почудилось. Но ведь зумпфы не наделены даром видеть скрытое – это пришло ему на ум в следующее мгновение. Он не шевельнулся, когда женщина протянула руку прямо у него над плечом и стала срывать орехи. К ней подошла другая.

– Зачем тебе, Хариона? – сказала она. – Они же зеленые.

Но и сама сорвала несколько.

Мела, не дыша, смотрел на них. Женщины были молодые, у них были простые и добрые лица. Их руки, мелькавшие у него перед глазами, огрубели от работы. Та, которую назвали «Хариона», по-детски щурилась от удовольствия, хрустя неспелыми орехами.

Неожиданно вторая женщина задела Мелу пальцами. Он не двигался, надеясь, что она не обратит внимания на тепло его тела, но женщина насторожилась.

– Что это, Хариона? – шепнула она и вдруг, засунув руки в куст по локоть, схватила Мелу за плечи.

Он вырвался и бросился бежать. За его спиной раздались громкие крики. Пролетело копье, но Мела не обратил на это внимания. Послышался треск сучьев, топот сапог и ругательства. Они все-таки решили погнаться за ним. Мела резко сменил направление и помчался в сторону соляного озера, чтобы не привести эту орду к спящему великану. Хотя Пузан и вызывал у него чувства, весьма далекие от восхищения, но все же не заслуживал такого подарка. Да и Синяка с Аэйтом, если им удалось выбраться из деревни, так вернее не повстречаются с Гаталом и его шайкой.

Мела петлял между деревьев, пролетая сквозь кусты. По треску ветвей и воплям преследователей он понимал, что они несутся справа и слева от него, собираясь взять его в клещи и загоняя в какую-то ловушку.

Мела взлетел на холм, ринулся вниз, в черную влагу грибного леса, под еловые ветви – и вдруг ему почудилось, что земля расступилась у него под ногами. Но это была всего лишь лесная речка, лениво проползавшая в сырых берегах, заросших душными белыми цветами. Здесь все гудело и звенело от комарья. Вода казалась черной, и на ее гладкой поверхности плавали листья, веточки и всякий мелкий сор. Течением их приносило к заброшенной бобровой запруде, и они еще больше захламляли ее.

Мела споткнулся. Гатал знал, что делал, загоняя его сюда. Скользя по глине, Мела скатился к берегу и начал переходить речку. Здесь было глубоко, ему по грудь. Вода была холодной. С трудом добравшись до противоположного берега, Мела вцепился руками в узловатый корень ели, росшей над речкой, и стал выбираться. Ноги расползались. Глина стала еще более скользкой от той воды, что потоками стекала с него. Наконец он перевалился на белые цветы, с хрустом давя их сочные стебли и задыхаясь от душного запаха, вскочил на ноги и, не позволяя себе ни секунды отдыха, побежал дальше.

Теперь преследователи были совсем близко. Им были известны хорошие броды, река их почти не задержала.

– Грязный мораст! – крикнул Гатал.

Остальные подхватили его крик. Вождь расхохотался. Он не испытывал никакой ненависти к этому жалкому существу, покрытому грязью, по которой ползла кровь, – ветки жестоко исцарапали беглеца, когда он продирался сквозь бурелом.

Мела остановился, прижимаясь спиной к большой березе. Спокойная доброта старого дерева коснулась его, будто он стоял рядом с другом. Погоня закончена. Он подумал о том, что увел их достаточно далеко от своих спутников. А умереть в лесу от руки вражеского воина – не самая худшая участь.

Тяжело дыша, он смотрел в красивое, веселое лицо вождя – сильного, храброго человека, который знал, что отныне на Элизабетинские болота пришло его время. Светлый волчий мех лежал на его загорелых плечах, как будто зверь обнимал Гатала своими страшными лапами.

А вождь щурил глаза с искренним любопытством. Мораст был измучен, он трудно дышал и, казалось, держался на ногах лишь потому, что береза не давала ему упасть.

– Где же твои косы? – крикнул Гатал насмешливо. – Разве морасты перестали отращивать волосы, как бабы?

Мела не ответил.

Гатал подозвал к себе молодого воина с луком.

– Сорак, эй, – сказал он. – Ты никогда еще не видел мораста вблизи, так смотри. Вот наш враг. Трусливая, грязная, полуголая тварь, которая где-то потеряла свой меч. Запоминай, Сорак. Смотри на него хорошенько и запоминай. Тебе теперь часто придется убивать их.

Сорак, худенький юноша, поднял глаза на вождя, и на его лице показалось обожание. Мела подумал о том, что Фарзой, как и его отец, старый вождь Фарсан, никогда не вызывал у своих воинов такого восхищения. Никогда, даже в дни побед, они не были так великолепны, так дерзки, так уверены в себе, как Гатал.

Воспользовавшись этим мгновением, Мела метнулся в сторону. На шелковистой бересте остались потеки крови и грязи. В тот же миг свистнули две стрелы, и обе попали в цель: одна впилась Меле в грудь, на пол-ладони правее сердца, вторая в ногу. Он захрипел, опрокидываясь на спину.

Гатал хлопнул Сорака по плечу и шагнул к врагу, чтобы добить его, на ходу вытаскивая из бронзовых ножен свой тесак.

И вдруг вождь замер. Сверкнул браслет на его руке, когда он медленно отвел ее в сторону, приказывая воинам остановиться.

Из травы, возвышаясь над неподвижным телом Мелы, медленно поднимался человек. Он не был похож на мораста. Он вообще ни на кого не был похож.

– Ты Гатал, вождь? – спросил он негромко.

Вождь неторопливо кивнул. Незнакомец произнес еще тише:

– Уходи отсюда, Гатал.

Вождь побледнел.

– Здесь земли моего народа, – процедил он сквозь зубы. – Кто ты такой, чтобы приказывать мне?

Он только сейчас заметил, как просто и бедно был одет незнакомец, настолько смутило вождя в первую минуту черное лицо. И еще Гатал увидел, что бродяга безоружен. Вождь презрительно усмехнулся, выразительным взглядом окинув своего собеседника с головы до ног.

– Я на своей земле, – повторил он, – и буду делать только то, что угодно мне. Этот мораст, который валяется у тебя под ногами, как ненужный хлам, – он мой, и мне угодно перерезать ему горло. Тебя я, так и быть, не трону. Убирайся, пока я не передумал.

Синяка не двинулся с места. Он знал, что сумеет договориться с вождем, так или иначе. Но Аэйт, которого он оставил в стороне от поляны, где происходила стычка, не выдержал. Мальчишка примчался, сопровождаемый топочущим великаном, который отчаянно вопил:

– Ежели господин Синяка велели ждать, так надо ждать!

Сорак увидел бегущего Аэйта и закричал:

– Засада!

Лучники зумпфов мгновенно бросились под прикрытие высоких овальных щитов, расписанных красными спиралями. Свистнули первые стрелы. Аэйт с размаху упал в траву, в последнюю секунду ухватив за ногу великана, чтобы тот не изображал из себя мишени. Великан рухнул, как большое дерево, подточенное острыми зубами бобра.

Вырвав из ножен длинный меч, Гатал бросился к Синяке.

И тогда в душе бродячего чародея ожила и вспыхнула последняя искра развеянной по ветру силы Алага – искра, которую он не изгнал из себя, потому что торопился, а она была мала.

Она запылала.

Охваченный яростью, Синяка выпрямился во весь рост. Тот, кого он прятал от людей и самого себя, вырвался на свободу. Всемогущий и безжалостный, он пришел в миры Элизабет как господин, и нет такой силы, которая помешала бы ему раздавить ничтожную тварь, посмевшую путаться у него под ногами. Вдохновение засияло в синих глазах, и они потемнели, как штормовое море, и смотреть в них стало страшно. Он был Смерть, но, в отличие от Черной Тиргатао, – Смерть умная, зрячая, расчетливая, и ему не нужны были ни кровь жертвенных ягнят, ни золотые украшения. Он знал, за кем пришел.