Текст книги "Загадки Петербурга I. Умышленный город"

«Ломоносов был великий человек. Между Петром I и Екатериной II он один является самобытным сподвижником просвещения. Он создал первый русский университет; он, лучше сказать, сам был первым нашим университетом», – замечательно сказал о нем А. С. Пушкин в «Путешествии из Москвы в Петербург».

Ломоносов умер в 1765 году и был похоронен в Александро-Невском монастыре. Его единственная дочь Елена спустя год вышла замуж за А. А. Константинова, служащего императорской библиотеки. Их дочь, Софья Алексеевна, стала женой прославленного героя Отечественной войны 1812 года, генерала Н. Н. Раевского. Дети Раевского, в том числе и «декабристка» М. Н. Волконская, – правнуки великого ученого.

Другом и покровителем Ломоносова был граф И. И. Шувалов, фаворит императрицы Елизаветы. По определению К. Валишевского, «он имел благородный ум и великодушное сердце», был меценатом и энергичным поборником просвещения. В доме Шувалова собирались петербургские литераторы, ученые, любители искусства; он был первым куратором университета, открытого в Москве, и Академии художеств, основанной в Петербурге. В 1756 году по инициативе Шувалова в столице появился первый профессиональный «Российский для представления комедий и трагедий театр». Труппу его составляли в основном актеры из Ярославля. Их пригласили в Петербург, когда стало известно, что в Ярославле уже несколько лет существует русский театр, созданный купеческим сыном Федором Волковым. Волков, одержимый любовью к театру, был режиссером, ведущим актером, композитором и даже автором пьес, которые разыгрывала его труппа. По свидетельству современников, он обладал незаурядным драматическим талантом.

А директором «Российского для представления комедий и трагедий театра» стал знаменитый драматург А. П. Сумароков, трагедии которого разыгрывались на его подмостках. Театр был открыт для всех горожан, и его спектакли, рассчитанные на демократическую публику, имели в Петербурге неизменный успех и привлекали множество зрителей.

Закончим рассказ о Петербурге времени Елизаветы словами историка С. М. Соловьева: «Россия пришла в себя. Народ начинает говорить от себя и про себя… являются писатели, которые остаются жить в памяти и мысли потомства, народный театр, журнал; для будущего времени приготовляется новое поколение, воспитанное в других правилах и привычках, чем те, которые господствовали в прежние царствования, приготовляется целый ряд деятелей, которые сделают знаменитым царствование Екатерины II».

«Парадиз в парадизе» Летний сад в XVIII веке

«Царский огород». Скульптуры Летнего сада. История Венеры Таврической. Очевидец об одном из петровских празднеств. Летний сад после Петра I

Одним из важных предметов забот в «парадизе» для Петра I был сад возле его Летнего дворца. Летний дворец, построенный в 1710–1714 годах по проекту Д. Трезини, не мог соперничать в пышности с резиденциями последующих царствований, он был намного скромнее Меншиковского дворца. Этот двухэтажный каменный дом с высокой кровлей походил на дома для «именитых людей», которые строили тогда в Петербурге. Однако с садом, прилежащим к Летнему дворцу, царь связывал обширные планы. В Европе он восхищался великолепными парками, особенно поразили его воображение сады Версаля. И в его новом городе, призванном затмить своим блеском прославленные европейские столицы, должен быть сад, который «чрез немного лет великолепием своим Версалию превзойдет». Для этого честолюбивый царь не собирался жалеть ни сил, ни средств.

Летний сад вырос на земле, на которой до того стояла шведская мыза, у истока реки Безымянный Ерик (ныне Фонтанка) из Невы. Вероятно, на этой мызе уже был сад, который царь решил расширить. В одном из писем в 1704 году он требовал «всяких цветов из Измайлова не по малу, а больше тех, которые пахнут, прислать с садовником в Петербург». По анекдоту XVIII века, царь поручил первые работы по устройству сада шведскому садовнику К. Шредеру и, осмотрев сделанное, спросил, нельзя ли, кроме всего прочего, устроить в саду что-нибудь поучительное, в целях просвещения? Шредер предложил разложить на скамьях книги, но царь, вспомнив свои версальские впечатления, поручил ему заказать для фонтанов скульптурные группы на сюжеты басен Эзопа. И эти фонтаны – шестьдесят групп свинцовых позолоченных зверей, громоздившиеся по краям маленьких бассейнов, – были поставлены среди дорожек лабиринта из живой зелени. Для подачи воды в фонтаны Петр выписал из-за границы первую в России паровую машину; вода в них поступала из специально прорытого для этой цели Лиговского канала. Фонтаны Летнего сада были разобраны после сильного наводнения 1777 года, разрушившего большинство из них.

В 1716 году царь пригласил в Петербург ученика Ленотра (создателя Версальских садов) – Жана Батиста Леблона. Главной задачей Леблона было устройство летней резиденции царя и «люстгартена с водяными кунштами, как то зело первейшим монархам приличествует». Люстгартен – парк, который создавался подобно архитектурному сооружению: искусно расчерченные дорожки из разноцветного песка обрамлялись деревьями и кустами, подстриженными в форме шаров, пирамид, кубов; в нишах, выстриженных в зелени, стояли скульптуры. Одно из главных украшений такого сада – фонтаны; именно они особенно поразили Петра I в Версале.

Летний сад царя должен был стать «парадизом в парадизе», великолепным люстгартеном. Но природные условия здешних мест мало пригодны для произрастания райских кущ. Немецкий путешественник, посетивший Петербург в 1711 году, писал: «…Почва здесь вообще очень холодна от множества воды, болот и пустырей. За городом не растет ничего, кроме моркови да белой капусты… Бедным людям очень трудно пропитываться, так что они употребляют в пищу больше коренья и капусту, хлеба же почти в глаза не видят. Поэтому легко себе представить, как тяжело их существование, и если бы не подвоз съестных припасов из Ладоги, Новгорода, Пскова и других мест, то все скоро померли бы с голоду».

Вероятно, труды по созданию «парадиза в парадизе» стоили жизни немалому числу работников. Но сад был создан. Гораздо обширнее, чем теперь, в петровское время он занимал остров, образованный Фонтанкой, Мойкой и Лебяжьим каналом. К 1717 году осушили болото на месте нынешнего Марсова поля, и скоро вместо топи появился обширный луг (его называли Потешным полем) – место прогулок и военных парадов. Через Лебяжий канал перекинули подъемный мост, по которому гости входили в сад.

Петр был настолько увлечен своим люстгартеном, что, уезжая из города, обязал жену сообщать ему о состоянии сада и переменах в нем. И Екатерина исправно упоминала в письмах о том, что делается в царском «огороде». А уже через несколько лет Летний сад вызывал изумление и похвалы иностранных гостей: «После церковной службы царь привел своих гостей и послов в сад и угощал в галерее… После обеда мы отправились в итальянский сад, где видели разные украшения, фонтаны и клумбы, между которыми стояли большие фарфоровые сосуды… Этот сад от своей закладки насчитывает всего 5 лет, но каждый может признать, что такого, как тут, не увидит и через 20 лет у самого большого господина», – писал один из них.

Главной достопримечательностью Летнего сада были мраморные скульптуры. Значительная часть их – произведения венецианских скульпторов: А. Тарсиа, П. Баратта, Дж. Бонацца. Русский царь с простодушным нетерпением пожелал немедленно и оптом получить произведения искусства, «которые прилично иметь великим монархам». Дипломат Савва Рагузинский заказал по его поручению известным венецианским мастерам скульптуры для сада – и в Петербург прибыла большая коллекция их творений. Чего в ней только не было! Копии античных скульптур и бюсты монархов, статуи героев греческой и римской истории, языческих богов и богинь – дотоле невиданные русскими и вызывавшие возмущение и ужас своей бесстыдной наготой. Слухи о «белых дьяволах», «похабствах» ползли по городу, расходились по стране.

Были среди скульптур и излюбленные XVII веком «аллегории»: Правосудие, Милосердие, Слава… Чтобы дать представление о наивном символизме «аллегорий», стоит описать одну из скульптур Пьетро Баратта – «Мир и Изобилие», прославляющую Россию, заключившую после победы мир со Швецией. «Изобилие» – нагая женщина с рогом изобилия в руке; другой рукой она гасит факел; у ног ее – знамя, щит, пушка и барабан. «Мир» – крылатая женщина в тунике – держит над «Изобилием» лавровый венок и пальмовую ветвь, ногою попирая издыхающего льва (побежденная Швеция). У ног ее – орел, якорь, корабельный штурвал; на картуше латинская надпись: «Велик и тот, кто дает, и тот, кто принимает, но самый великий тот, кто и то, и другое совершить может». Все эти фигуры громоздятся на постаменте, подобно замысловатому кондитерскому изделию.

Однако садовая скульптура существует по своим законам, и то, что показалось бы грубоватым и не слишком гармоничным в выставочном зале, в дворцовых интерьерах, иначе выглядит в обрамлении зелени или осенней позолоты Летнего сада. В простодушных, чувственных фигурах муз, богинь, героев со временем открылась новая привлекательность, они «прижились» в Летнем саду – и создали его неповторимый, пленительный облик. Правда, количество их с петровских времен уменьшилось – прежде их было около ста. Наводнения, плохая охрана сада в последующие царствования, усердие служителей, каждую весну мывших мрамор жесткими щетками, и акты вандализма уничтожили или повредили часть садовой скульптуры.

Любопытен эпизод в мемуарах знаменитого Казановы, который побывал в Петербурге и был представлен Екатерине II в Летнем саду. Он насмешливо описывает «толпу статуй», уверяя, что под бюстом бородатого старца была табличка с надписью «Сафо», а табличка под изображением старой женщины гласила: «Авиценна». На вопрос императрицы, как ему нравятся скульптуры, он якобы ответил: «Что касается надписей, то они помещены для обмана невежд и для увеселения тех, кто кое-что смыслит в истории». Однако свидетельство Казановы о комической путанице с надписями трудно счесть достоверным.

Во времена Петра I в Летнем саду находился подлинный шедевр – античная скульптура Венеры, позже названная Венерой Таврической (ныне находится в коллекции Эрмитажа). С ее появлением на берегах Невы связана замечательная история. Она была куплена Юрием Кологривовым, который в Риме начальствовал над русскими «архитектурными учениками», постигавшими искусство архитектуры. Кологривов купил статую у нашедшего ее крестьянина и отдал на реставрацию скульптуру Легри. В 1719 году он с гордостью сообщал царю: «…Купил статую мраморовую Венуса старинную, и найдена с месяц. Как могу хоронюся от известного охотника; и скульптор, которому вверил починить ее, не разнит ее ничем противу Флорентийской славной (Венеры Медичи. – Е. И.), но еще лучше тем, что эта целая, а Флорентийская изломана во многих местах».

Однако существовал запрет папы на вывоз античных памятников из Рима, и, узнав о ценной находке, ее отобрали для папского двора. Кологривов с горя заболел и писал Петру: «…Пусть лучше я умру, чем моими трудами им владеть». На помощь ему был прислан дипломат С. Рагузинский. После безуспешных переговоров с папским двором он нашел остроумный выход: в обмен на языческую Венеру папе были предложены мощи святой Бригитты, которые находились в захваченном русскими войсками Ревеле (ныне Таллин).

На такой обмен глава католической церкви не мог не согласиться, хотя, возможно, и с неохотой. Языческую Венус со всевозможными предосторожностями доставили в Петербург; в 1720 году она уже украшала галерею в Летнем саду. На постаменте статуи была медная пластинка с надписью: «Императору Петру I в угодность подарил папа Климент XI». В галерее Венеру постоянно охранял часовой. Часовые не напрасно несли стражу возле языческой богини: большинству горожан, современников Петра, она представлялась апокалиптической «блудницей вавилонской», «белой дьволицей», вызывала гнев и ужас. Статуи Летнего сада много раз страдали от «блюстителей нравственности»; последний известный мне случай вандализма был в конце 1970-х годов.

Итак, ценой великих затрат и усилий к двадцатым годам XVIII века «парадиз в парадизе» был создан. Петр сделал его центром придворной жизни столицы. В Летнем дворце и саду в теплое время года проходили торжественные ассамблеи, праздники, приемы иностранных посольств. Как правило, они заканчивались фейерверками, которые устраивали на Потешном поле или на специальных судах на Неве у Летнего сада. Почетные гости любовались ими с Венериной галереи. Вот как описывал один из праздников 1720 года участник польского посольства: «После 11 начался фейерверк – сначала на воде, где на речном судне поставили транспарант с такой русской надписью: „Хотя по мне отовсюду бьют, все же возвышаюсь“… Потом пускали ракеты: одни выстреливали в воздухе, из других вылетали звезды, а третьи, упав в воду, загорались с сильным треском и грохотом. Эти огни продолжались аж до часа ночи».

Как правило, фейерверки представляли политические аллегории: то русский орел побеждал шведского льва, то в карикатурном виде изображались враги России, а рука Всевышнего простирала над ними карающий меч. Горожан, непривычных к потешным огням, пугали фейерверки, пылающие в небе и на воде.

«Все смотрели на фейерверк в оцепенении ужаса. Когда же появилось в клубах дыма, освещенное разноцветными бенгальскими огнями, плывущее по Неве от Петропавловской крепости к Летнему саду морское чудище с чешуйчатыми колючими плавниками и крыльями – им почудилось, что это и есть предреченный в Откровении зверь, выходящий из бездны» (Д. С. Мережковский).

Стоит подробнее рассказать о том, как проходили в царствование Петра I ассамблеи в Летнем саду. Камер-юнкер Ф. В. Берхгольц описал в дневнике один из таких праздников, происходивший 25 июня 1721 года. День начался с торжественного молебна и парада на Потешном поле, сопровождаемого ружейной стрельбой и залпами пушек Петропавловской крепости. «После троекратной стрельбы царь удалился, пригласив наших кавалеров собраться после обеда в 5 часов в Летнем саду… Войдя в сад и осмотрев его немного… мы сперва отправились туда, где думали найти царский двор, который очень желали видеть, и пришли, наконец, в среднюю широкую аллею. Там у прекрасного фонтана сидела Ее Величество царица в богатейшем наряде… Взоры наши тотчас обратились на старшую принцессу Анну[8]8
   Герцог Голштейн-Готторпский, в чьей свите был Берхгольц, женился на Анне Петровне в 1725 г. Их сын – русский император Петр III, «голштинец», как называли его противники.


[Закрыть], брюнетку, прекрасную, как ангел… Она очень похожа на царя и для женщины довольно высока ростом. По левую сторону царицы стояла другая принцесса (Елизавета. – Е. И.), белокурая и очень нежная. Она годами двумя моложе и меньше ростом, но гораздо живее и полнее старшей, которая немного худа… Я насчитал до 30 хорошеньких дам, из которых многие мало уступали нашим дамам в приветливости, хороших манерах и красоте. Признаюсь, я вовсе не ожидал, что здешний двор так великолепен…

Вскоре после нашего прихода в сад Его Величество оставил гвардейцев и пошел к Ее Величеству, которая осыпала его ласками. Побыв возле нее немного, он подошел к вельможам, сидевшим за столами вокруг прекрасного фонтана, а государыня пошла со своими дамами гулять по саду.

Так как здешнее духовенство обыкновенно также принимает участие во всех празднествах, то оно и в этот день собралось в большом числе и для своего удовольствия выбрало самое живое и приятное место – именно дубовую рощицу, прямо напротив окон царского Летнего дворца. Я нарочно оставался там несколько времени, чтобы отчасти полюбоваться на многие и чрезвычайно прямые деревья, отчасти посмотреть хорошенько на духовенство, сидевшее за круглым столом со многими кушаньями. Духовные лица носят здесь одежду всех цветов, но знатнейшие из них имеют обыкновенно черную, в виде длинного кафтана, и на голове длинные монашеские покрывала, закрывающие плечи и спину. Многие своими бородами и почтенным видом внушают к себе какое-то особенное уважение…

Наконец, я очутился опять на том месте, где остался царь, и нашел его сидящим за столом, за которым он поместился с самого начала. Постояв здесь с минуту, я услышал спор между монархом и его шутом Ла Костою, который обыкновенно оживляет общество… В это время проходила царица с принцессами, и я последовал за дамами… Вскоре появились дурные предвестники, вселившие во всех страх и трепет, а именно – человек шесть гвардейских гренадеров, которые несли на носилках большие бочки с самым простым хлебным вином; запах его был так силен, что оставался еще, когда гренадеры уже отошли шагов на сто и поворотили в другую аллею. Заметив, что вдруг очень многие стали ускользать, как будто завидели самого дьявола, я спросил одного из моих приятелей, что сделалось с этими людьми и отчего они так поспешно уходят. Но тот указал на прошедших гренадеров, и тогда я понял, в чем дело, и поскорее отошел с ним прочь. Мы очень хорошо сделали, потому что вслед за тем встретили многих господ, которые сильно жаловались на свое горе и никак не могли освободиться от неприятного вкуса во рту. Меня предуведомили, что здесь много шпионов, которые должны узнавать, все ли отведали из горькой чаши; поэтому я больше никому не доверял и притворился страдающим еще больше других… Даже самые нежные дамы не изъяты из этой обязанности, потому что сама царица берет немного вина и пьет… За ушатом с вином всюду следуют майоры гвардии, чтобы просить пить тех, которые не трогаются просьбами простых гренадеров. Из ковша величиною в стакан (не для всех одинаково наполняемого), который подносит один из рядовых, нужно выпить за здоровье царя, или, как они говорят, их полковника…

Находясь в постоянном страхе попасть в руки господ майоров, я боялся всех встречающихся мне и всякую минуту думал, что меня уже хватают. Поэтому я бродил по саду, как заблудившийся, пока, наконец, не очутился опять у рощицы близ царского Летнего дворца. Но на этот раз я был очень поражен, когда подошел к ней поближе: прежнего приятного запаха от деревьев как не бывало, и воздух был так сильно заражен винным испарением, очень развеселившим духовенство, что я чуть сам не заболел одною с ними болезнью… Тут стоял один до того полный, что, казалось, тотчас же лопнет; там другой, который почти расставался с легкими и печенью; от некоторых шагов за 100 несло редькой и луком; те же, которые были покрепче других, превесело продолжали пировать. Одним словом, самые пьяные из гостей были духовенство…

Узнав, что в открытой галерее сада, стоящей у воды, танцуют, я отправился туда… Так как царь и царица также в это время отлучились, то нас стали уверять, что мы возвратимся домой не прежде следующего дня, потому что царь, по своему обыкновению, приказал садовым сторожам не выпускать никого без особого дозволения, а часовые, говорят, в подобных случаях бывают так аккуратны, что не пропускают никого, вплоть до первого вельможи. Поэтому знатнейшие дамы и господа должны были оставаться там так же долго, как и мы. Все это было бы ничего, если бы, на беду, вдруг не пошел проливной дождь, поставивший многих в большое затруднение; вся знать поспешила к галереям, в которых заняла все места, так что некоторые были вынуждены стоять все время на дожде. Эта неприятность продолжалась часов до 12, когда, наконец, пришел Его Величество царь в простом зеленом кафтане, сделанном наподобие тех, которые носят моряки в дурную погоду.

Войдя в галерею, где все ждали его с большим нетерпением и потому чрезвычайно обрадовались этому приходу в надежде скорее освободиться, он поговорил немного с некоторыми из своих министров и потом отдал приказание часовым выпускать…

Но так как проход был только один и притом довольно тесный, то прошло еще много времени, пока последние выбрались из сада. Кроме того, надо было проходить через небольшой подъемный мост на малом канале, и, только пройдя через него, всякий мог без затруднения спешить домой».

В рассказе Берхгольца о празднестве 1721 года уже угадываются темы будущего «петербургского сюжета» русской литературы: злоключения «маленького человека», «фантасмагория неограниченной власти»… Основой этого странного, причудливого сюжета стали реальные обстоятельства жизни новой столицы России – вроде тех, что описаны внимательным и скромным камер-юнкером Берхгольцем.

После смерти Петра I Летний сад постепенно терял значение центра придворной жизни. Уход за ним ухудшался; разрослись подстриженные кустарники и деревья, заброшенными выглядели его боскеты и фонтаны. В 1733 году в Летнем саду для императрицы Анны Иоанновны устраивали медвежьи охоты. Можно представить, как выглядел отстрел несчастных зверей среди аллей, газонов, мраморных скульптур. И позже, при правлении Елизаветы, придворные праздники бывали здесь не часто. Правда, в мае 1755 года императрица устроила маскарад, длившийся всю ночь до восхода солнца. Утром гости пировали, а потом снова танцевали, что было необычным даже для охочей до праздников, «веселой царицы Елисавет».

Во второй половине XVIII века в Петербурге и в пригородах возле императорских дворцов появились новые сады, более соответствовавшие вкусам времени. В Летнем же саду постепенно разрушались фонтаны, немало «статуй, бюстов и ваз, пострадавших от непогоды и праздношатающихся людей», было отправлено на склады и позабыто там. Разрушение петровского парадиза довершило наводнение 10 сентября 1777 года, когда вода в Неве поднялась на 10 футов и схлынула лишь на следующий день. И. Г. Георги так описывал это бедствие: «…Перед наводнением… продолжалась буря уже 2 дня сряду при западном ветре… Наводнение причинило… весьма великий вред. Суда были занесены на берег. Небольшой купеческий корабль переплыл мимо Зимнего дворца через каменную набережную… По всем почти улицам, даже и по Невской перспективе, ездили на маленьких шлюпках. Множество оград и заборов опрокинуты были… некоторые маленькие хижинки неслись по воде, и одна изба переплыла на противоположный берег реки… Буря не токмо препятствовала истечению речной воды в море, но и самая морская вода стремилась в устья реки… Сие наводнение случилось во время ночи, почему и множество людей и скота пропало.

После сего наводнения определено было от Адмиралтейства давать впредь сигналы… для предостережения людей от подобных бедствий. Когда вода возвышается в большой Неве до такой высоты, что оною поемлются берега реки в Коломне, то тогда производятся там 3 пушечные выстрела… Сколь же скоро вода начинает наводнять город, то с Адмиралтейской крепости палят из 5 пушек… В наиопаснейших местах всегда в готовности имеются суда для спасения людей в случае нужды». В Летнем саду были повалены деревья, разрушены беседки и фонтаны. Фонтаны после этого разобрали, их свинцовые позолоченные фигуры и водопроводные трубы Екатерина II подарила приближенным – Остерману и Бецкому, отчего те «немалую прибыль получили».

Знаменитым украшением Летнего сада стала ограда, выполненная в 1784 году по проекту Ю. М. Фельтена. Эта ограда на набережной Невы – прекрасный образец искусства классицизма – вызывала восхищение петербуржцев. Существует анекдот о том, что некий английский путешественник прибыл в Петербург морем, полюбовался оградой Летнего сада и вернулся на корабль, сказав, что он видел самое замечательное, что есть в Петербурге, и может возвращаться в Англию.

К концу XVIII века Летний сад был открыт для горожан и стал любимым местом их прогулок. И. Г. Георги писал: «В хорошую погоду собирается сюда для гуляния по воскресеньям и праздничным дням великое множество людей разного состояния, где [они] бывают иногда забавляемы императорскою роговою музыкой… Славная императорская роговая музыка изобретена обер-егермейстером Семеном Кирилловичем Нарышкиным с помощью придворного музыканта Мареша. Первые опыты оною были сделаны в 1751 году. Сия музыка есть род живых органов. Для каждого голоса есть особливый рог; длина оных различествует от одной пядени до 10 футов… Сначала было 37 рогов на 3 полные октавы… а ныне имеется 60 рогов с толиким же числом игроков; однако же кажется, что сия отменная музыка уже доведена до возможнейшего совершенства. Каждый игрок имеет токмо одну ноту, а остальные на его листе суть паузы, коих такты он считает, пока его нота придет… Точность и верность, с коею труднейшая музыка… оною исполняется, весьма удивительна».

В Летнем саду устраивались пиры и увеселения для простого народа. 25 ноября 1778 года богатый откупщик Лонгинов устроил такой праздник. Он был великолепен: с иллюминацией, каруселями, катальными горками, изобильным угощением. Праздник привлек многие тысячи горожан. Начался он весело, но вскоре большинство гостей были пьяны; в толпе вспыхивали драки.

«Многие из валявшихся на земле пьяных замерзли; немало людей погибло в драке… По поводу этого праздника написана императрицею Екатериною II записка к генерал-полицмейстеру С.-Петербурга Д. В. Волкову. Государыня упоминает в ней о 370 лицах, погибших от пьянства» (М. И. Пыляев). Трудно представить это великое безобразие в Летнем саду, так же как петровских гренадеров с огромными ушатами водки на его аллеях, осененных временем и поэзией.