Текст книги "День ангела"

Да, Вадим Огилви – завидный жених, продвинутый интеллектуал, успешный галерейщик. Ха. Галерейщик как-то созвучно очень со словом бакалейщик. Но на самом деле это далеко не так, и профессии эти – совсем разные, хотя и там, и там нужен острый нюх и тонкий вкус. В данном случае, нюх на то, что из произведений искусства будет продаваться и покупаться. Но прежде, чем ей встретить своего суженного-ряженного, ей многое пришлось преодолеть. И кто сказал, что второй брак – всегда менее удачный, чем первый? Свежесть чувств, видите ли, притупляется, нет уже тех сил любить, той страсти, как раньше… Глупости! Просто по молодости еще играют гормоны, а потом их импульсивное и хаотичное действие притупляется, и становишься более разумным существом. Но сама химия любви, ведь не исчезает бесследно.

Именно во втором, а может, и в третьем браке начинаешь ценить то человеческое отношение, которое проявляется в твой адрес второй половиной. Возьмите любую счастливую семью известных людей, один шанс из тысячи, что, по крайней мере, у мужчины это первый брак… Конечно, Рите хотелось большой и чистой любви – одной-единственной и на всю жизнь, но видно так не бывает. Да и предметом своего почитания она выбрала человека, мягко говоря, не совсем достойного. Сейчас-то она это хорошо понимает. Вернее, он ее выбрал, а она, как доверчивая корова, пошла за ним, звеня колокольчиком. Жить в шалаше и есть траву! Ну, да какое это все теперь имеет значение?!

…Рита растерлась жестким махровым полотенцем, надела халат, и стала раздумывать, чем бы ей сегодня заняться… Их домашняя прислуга приходила к двенадцати, так как Маргарита не любила, чтобы их утреннему блаженству с мужем кто-либо мешал. Никогда не забудет она тот животный, буквально панический ужас, который охватил ее, когда в первый год их совместной жизни, на своей кухне она увидела чужую женщину. Та мирно готовила завтрак ее (!) мужу и отвечала на какие-то его вопросы. Они даже посмеивались над чем-то или, может быть, над кем-то. Возможно, даже над ней?! Рите на какое-то время показалось, что она сошла с ума и по случайному стечению обстоятельств, стала жить в какой-то другой семье. Но муж-то был ее! Ее очаровательный Вадик, и он ел фактически из рук другой женщины. Какой-то кошмар! Три дня она хмурилась, пока наконец-таки не произошел решающий разговор с мужем. Когда тот узнал реальную причину ее расстройства, то смеялся буквально до слез.

– Дорогая, это всего лишь прислуга. Почему ты так странно на нее реагируешь?

– Но она готовила тебе завтрак и смеялась вместе с тобой!

– Ого, оказывается ты у меня еще и ревнивая!

– Было бы к кому ревновать! Просто я не выношу присутствие чужих людей в своем доме…

– Ритуля, ну тебе же кто-то должен помогать по хозяйству.

– Я все могу сделать сама…

– Пойми, это не квартира в шестьдесят квадратных метров! Это целый дом, в нем скапливается пыль, грязь. Потом, у тебя аллергия. Если ты помнишь. А убирать это все хозяйство одной немыслимо, да и просто глупо терять на это неблагодарное занятие свое драгоценное время. Давай распоряжения и все! Что тут сложного?

– Давать распоряжения нужно тоже уметь.

– Вот и учись!

– Ну, пусть пыль вытирает, пол моет…

– Вот твое первое распоряжение. Молодец!

– А я буду тебе завтрак готовить.

– Нет, это я тебе буду завтрак готовить… и в постель приносить.

Мужчина ее мечты отличался потрясающим терпением и универсальным умением сглаживать конфликты. В нем сидел настоящий аристократ голубых кровей, который помогал ему выруливать ситуацию так, что каждый, кто с ним общался, уходил счастливым и очарованным. Даже если договор был совсем не в его пользу. Ах, как лукавят те женщины, которые говорят, что они не любят, чтобы им приносили хотя бы кофе в постель. Какая ерунда! Мол, один раз попробовали, разлили все, крошки на простынке потом колются. Ну, кто же виноват в том, что вы едите и пьете, как свинтусы, милые дамы? Сами, наверное. А Ритуля так привыкла, что ее муж неслышно утром встает, тихо ходит по дому, а когда она просыпается, радостно несет ей поднос с яствами и дымящимся кофе. Просто сказка! Иногда, правда, он говорит что-то типа: «Немедленно забери этот поднос. Мне некогда! Я должен бежать!». Вроде как сердится, что дал обещание, а ему действительно некогда заниматься такой ерундой.

Иногда он оставлял поднос на прикроватной тумбочке, и через некоторое время звонил ей из машины: «Марго! Кофе остынет!». На полном серьезе, Рита неоднократно пыталась освободить его от этой трудовой повинности, но встречала жесткий отпор. «Я еще не умер! – кричал он, если она пыталась утром что-то сделать себе сама, и очень обижался, – и еще в состоянии приготовить тебе завтрак!» Это была самая крайняя степень его раздражения. Даже сегодня, когда Вадика в доме не было, он улетел в свой сумасшедший Нью-Йорк, она положила на тарелку бутерброд с ветчиной, налила ароматный кофе и, водрузив все это на поднос, пошла… в кровать. Что поделаешь? Привычка свыше нам дана… Хорошо, что хоть поднос используется ею теперь только для собственных нужд. А не для того, чтобы в прокуренном помещении расшаркиваться перед плебеями.

Она щелкнула пультом, шли новости культуры. Говорили о какой-то потрясающей коллекции картин, но Рита не поняла о какой именно, так как ухватила только последнюю фразу. Да и бог с ней, ей это совершенно не интересно, вот Вадик расстроился бы, а она – нет. Ей интереснее был какой-нибудь там «Квартирный вопрос» или «Фазенда», на крайний случай. Она обожала дизайнировать помещения, и первое время так увлеклась своими домами и квартирами в разных частях света, что чуть было не тронулась умом. Бедная, но слишком гордая девушка даже не сразу поняла, как она теперь богата!

Единственным требованием ее мужа было – идеальный порядок. И это правило Рита соблюдала неукоснительно, делая интерьер легко и красиво. Даже унитазы в виде чаш были у нее без ножек, чтобы под ними можно было вымыть пол. Но в какой-то момент, она поймала себя на мысли, что хочет третий раз переделать кафель в одной из ванных комнат их квартиры в Берлингтоне. «Стоп! Я, кажется, схожу с ума!» – и она выпила успокоительные таблетки. Можно до бесконечности все переделывать, покупать новую недвижимость и снова в ней что-то переделывать. Маразм! В ту ночь Рите стало очень плохо. Голова горела, в груди плавилось железо, и она поняла, что все в этой жизни дается нам во временное пользование. Ничего не унесешь туда, где материальное уже не существует…

– Маргарита Львовна, это я Ирена, – внизу хлопнула дверь, и прислуга вошла в дом.

– Начинай с гостиной! – тут же скомандовала Рита.

– Есть! – с радостной готовностью ответила Ирена и тут же пошла переодеваться в свой рабочий костюм.

«Маргарита Львовна! Ненавижу, когда меня так называют! Словно училка какая-то. Да и Рита – тоже отвратительно! А Рая, Роза, Римма, Руфина, Рената – не лучше. Хотя… кому как нравится. Назвали бы меня Вика, Виктория – победа! Так нет же, Ррррррита» – подумала она, и чуть было не расстроилась. Но тут на лестнице послышались шаги – по инструкции Ирена должна была появиться перед очами своего работодателя. А то мало ли кто под ее именем может войти в дом. Это дело такое, стремное, как говорят. Быстро отставив поднос с пустой чашкой кофе, Рита схватилась за ноутбук, как за спасительную соломинку. Только она успела его раскрыть, как в дверь спальни постучала неугомонная Ирена.

Входи! – крикнула Рита и внимательно стала смотреть на незажженный экран. Ей хотелось выглядеть не только по-деловому, но и не расхохотаться Ирене прямо в лицо. Дело в том, что прислуга была дурной копией сценического образа артиста Данилко – Верки Сердючки. Нос несколько больше, глаза меньше, зубы кривее, а над верхней губой явно прослеживались черные волосы. Сколько раз ей Рита предлагала сделать эпиляцию с пожизненной гарантией, но Ирена не соглашалась ни за какие коврижки: «Ни, разве мине это поможе, ниии, ни в коем рази!». И, тем не менее, сходство с Сердючкой было разительным. Среди их окружения, друзей и знакомых, даже ходили слухи, что чета Огилви приютила артиста у себя на время опалы. И – о, ужас, – бедолага моет у них пол! А в этом знойном сегодняшнем беретике с пришитыми золотыми монетками, так и вообще…

Причем, Ирена была не только внешне похожа на эстрадную певицу, но и говорила также. С той же мимикой и украинским акцентом! Сама Ирена себя похожей на сценический образ артиста Данилко не считала. Однако совершенно справедливо полагала, что страшна, как баба Яга и сто чертей вместе взятых и умноженных на сто. И это счастье, что ее взяли в такой замечательный дом работать, где ее никто не видит. Наивная! Вот тут-то она ошибалась. Если бы ее фотографию в агентстве увидел бы еще кто-то из богатых домохозяек, то наверняка выбрал именно ее. Во-первых, не конкурент – не молода, не красива и не умна, то есть совсем не гарна дивчина, которая уведет, даже без сала, борщей и пампушек, мужа из-под самого носа. Во-вторых, имеет отличные характеристики. И даже какое-никакое техническое образование. В общем, «петрит в электричестве что-то», как ей объяснили в агентстве. О! Редкий экземпляр.

– Може, шо принесть надо?! Так вы скажите, я – мигом, – искренне спросила Ирена, но Рита только замахала руками, мол, иди-иди, занимайся своими делами. Ирена тут же исчезла, а Рита заметно повеселела. «Некрасиво быть некрасивой», – завертелся у нее в голове давний шлягер Верки Сердючки. А что поделаешь, если особой красоты, да и, будем предельно откровенны, талантов неземных, бог не дал? Надо как-то жить. Честно говоря, Ритуля и сама когда-то особой красавицей не была. Длинная и толстая – убийственное сочетание для юной барышни. Но как-то в школе критически посмотрев на себя в зеркало, решила, что похудеет и обязательно станет кинозвездой. Ее идеалом была Элизабет Тейлор, которая в восемнадцать лет вышла замуж за сына миллиардера Хилтона, и уже через год рассталась с этим алкоголиком, получив огромное состояние при разводе. Расстраиваться пятнадцатилетняя Рита не стала, а взялась за исправление ошибок природы.

По сути дела, Рита сделала себя сама, как скульптур, который режет из бревна изящный стан девушки. Она похудела, стала следить за весом, заниматься в спортивном зале, плавать и через какое-то время поняла, что, если есть непреодолимое желание измениться со знаком плюс, то можно это сделать и своими руками. Под руководством головы, естественно. Часто по вечерам, закрывшись в своей маленькой комнатенке, Рита открывала розовый дневник и писала тайные девичьи желания. Причем, не в какой-то там слащавой форме, типа: «Хочу, чтобы Игоречек пригласил меня в кафе!» Нет. Она писала четко и ясно: «Цель – стать кинозвездой!». Ну, на самый крайний случай, супермоделью, – думала она. Потом Рита четко расписывала, что ей для этого не хватает: а – образования, б – знания иностранного языка, в – соответствующей внешности. И пункт «в» был, чуть ли не самым удручающим.

Как-то Рита на полном серьезе решила разозлиться на себя со страшной силой. Причем, не жалела, не оправдывала, не выгораживала, а крикнула раздосадовано, зло и в сердцах: «Да, что же это я в самом-то деле?!». При этом даже кулаком стукнула и разбила стеклянную бутылку из-под лимонада, стоявшую на ее письменном столе. Кстати, после этого она перестала пить газированные напитки, перекусывать всякими конфетками и шоколадками, а также булочками и прочими кулинарными изысками. «Искушение!» – думала мужественная Ритка, глядя на свежие торты в кондитерской, за которыми уже выстраивалась очередь…

Как настоящий стратег, Маргарита Троицкая наметила свой план действий и на весь листок красным фломастером написала английское: «Do it!». И все написанное сделала. Причем, не просто с нудным призывом – уговором «Надо, Рита! Надо!», а с фанатичной готовностью и верой в успех. После такого решающего сражения с самой собой, у девочки заблестели глаза и, не щадя живота своего, она прямо из десятого класса шагнула на подиум. Учеба тоже не была забыта. Она даже окончила курсы иностранного языка на «отлично». Трудно было, но Рита понимала, что не стоит тогда на крупные проекты-то замахиваться, да и о звездных дорожках думать. Если не вкалывать, что тогда остается? Злословить по поводу достижений других людей, которые добились успеха? Достойное времяпрепровождение, нечего сказать.

Еще тогда, в своей нежной юности, Рита увлеклась биографиями известных людей, тех, кому приходилось выбиваться из самых низов. Особенно ей запомнилась история про нищего Энрике Карузо. Бесспорно одаренный незаурядным голосом, для того, чтобы оплатить уроки вокала с преподавателем, он вынужден был переписывать для студентов ноты, сидя под уличным фонарем! Это потом у него было восемьдесят пар обуви и пятьдесят костюмов, а тогда… Кто знает, стал бы он тем Энрике Корузо, о котором до сих пор ходят легенды, и поют потрясающие песни-посвящения, если бы не учеба и честолюбие… А сколько одаренных людей так и остались петь в каких-нибудь низкопробных комбинатах общественного питания, не желая продолжать свое обучение, напрочь забыв о честолюбии?!

Чего-чего, а уж честолюбия у Риты хватало! И гордости было – хоть отбавляй. Она ссорилась и, к сожалению, совсем не умела прощать. Так и оставались ее бывшие друзья и знакомые врагами на всю жизнь. Она могла уйти и хлопнуть дверью, даже если это было очко не в ее пользу. Маргарита много потеряла из-за своего гордого нрава, но одно все-таки она уяснила твердо. Победоносную власть своей улыбки. Некоторые люди не умеют улыбаться, а вот Ритуля просто преображалась вся, растягивая свой прелестный ротик в обе стороны, чуть ли не до самых ушей.

К сожалению, Рита знала неприятное свойство своего холодного выражения лица – отпугивать других людей. Быть доброжелательной ей не позволяла гордость, и создавалось впечатление, что она – высокомерный и заносчивый человек, не терпящий никаких возражений или малейших притеснений. Может, оно так и было, но только для незнакомых людей. Тот, кто ближе знал Риту, не находил ее нрав столь неприглядным.

– Маргарита Львовна, а окна будем сегодня мыть?

– Я же тебе сказала, что раз в неделю достаточно!

– Мыла два дня назад.

– Значит, не нужно! Помой кабинет Вадима, только ничего не переставляй! Особенно альбомы.

– Знаю, знаю, и картины трогать не буду, даже рамки!

– Правильно, иди!

Она уже умела давать указания, и всегда проверяла сделанную работу. Ирена об этом знала, и всегда очень старалась. В принципе, ее работой она была очень довольна. Болезненная склонность к идеальной чистоте иногда даже играла с ней злую шутку. Так, купив комод в стиле шебби-шик, то есть в состоянии легкой потертости, Рита через день обнаружила, что комод совершенно новый. Оказывается, увидев, якобы потертый предмет, Ирена его покрасила!

Задумавшись, Троицкая машинально нажала на включение ноутбука и даже подключила Интернет. Купить, чего-нибудь в интернет-магазине от нечего делать? Или сынуле по аське черкнуть пару строк? Рита вспомнила, что еще на прошлой неделе обещала мальчику сказать дату своего приезда. Сережка, конечно, уже не нуждается так в ее присутствии, как раньше. Маленьким он мог часами ждать ее под дверью, прислушиваясь к каждому шороху, к каждому скрипу. Даже спать не ложился без нее, так и засыпал в коридоре, на коврике. Рита знала это свойство маленьких мальчиков – дикая привязанность к матери, на которой он непременно женится, когда вырастет. Потом как из-под земли возникали любимые девочки, женщины, образовывались семьи, появлялись дети. О матери забывали, все реже звонили, все меньше писали. Где-то внутренне она была к такому повороту событий готова. В конце концов, это и есть жизнь. Ты отдаешь детям свою любовь, они эту любовь передают своим. И это нормально.

Жаль, Сережкина «ромашка» в аське была красной. Что поделаешь, в Америке ночь. Покупать в интернет-магазинах тоже ничего не хотелось. Она просто не могла уже ничего нового придумать, что бы ей могло понадобиться. Рита посмотрела почту и увидела: «У вас новое сообщение» на сайте «Moiclass.ru». Еще перед своим отъездом Сережка поставил ее фотографии на этот сайт. Где-то подсознательно он все же гордился своей матерью. Сообщение было от Игоря Гордиевского, они вместе учились с пятого по десятый класс: «Ты видела мои новые фотки? Что-то нет твоих отличных оценок, одноклассница. Жду».

Ну, Игорек, как всегда, в своем репертуаре, все о себе, да о себе. Надо сходить к нему на страничку, посмотреть, что это он там отчубучил на этот раз. Игорь так любил себя, что даже ей, признанной фотомодели, ставил отличные оценки авансом, чтобы она ставила такие же ему. В общем, кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку.

– Троицкая, что ты из себя строишь королевну? – любил подтрунивать над ней Игорь в школе.

– На себя-то посмотри! Выискался здесь, принц Датский! – и весь класс просто взрывался от хохота.

– Я-то принц, без сомнения, а ты-то кто? – не отставал Гордиевский, поставив ногу на школьный стул.

– Знамо кто, звязда Халивуда! – вторила ему Мака, Маринка Отаришвили.

– Нее, она еще сфесточка, – высказала свое мнение Ольга Савченко, что-то темпераментно жуя. Опять смех.

– Знаете, что смех без причины – признак дурачины? – парировала Рита и, надменно садясь за парту, открывала учебник. На том все и заканчивалось.

Нет, друзьями они никогда не были, не было даже какой-то определенной компании. Так… разброд и шатание. Общались, сходились, расходились. Броуновское движение, в общем. Учителя признавали в них личностей ярких и самобытных, но сплочению их всячески препятствовали. Так легче было управлять. В противном случае, они могли бы стать бандой невменяемых подростков и неизвестно что по молодости могли бы натворить. Их классная руководительница, Алевтина Яковлевна, выделяла из всех тридцати шести человек только их: Гарика, Альку, эту сучку Таньку, жадную Ленку, Фрола, верней, Сашку Фролова, Маку, Виталика и Савву, то есть Ольгу Савченко. И еще Нину…Нину Кугушеву. Настоящего ангела во плоти. Ее так все и называли – ангел…

Ей до сих пор стыдно, что она еще раздумывала, а идти ли ей на похороны Нины, и как она там будет выглядеть. Но никто из их класса ни на кого не смотрел, просто плакали навзрыд и все. Считается, что боль притупляется с годами. Рита даже периодически забывала о том, что произошло с Ниной, да и о бывших одноклассниках тоже. Но уж когда вспоминала, то чувствовала себя, как ответчик в зале суда, когда присяжные выносят свой вердикт: «Виновна!». Забывать о Нине не позволял и Вадик, вернее, его дикая любовь к художникам и живописи, а ведь Кугушева рисовала, и не просто рисовала, а была прекрасным графиком и писала картины маслом. Как– то быстро так, самобытно, словно знала, что отпущено ей совсем немного. Может быть, она стала бы большой художницей, если бы не Ритино равнодушие и эгоизм.

Из всех девочек в классе Нина выделяла только Риту, она так на нее смотрела, что становилось просто не по себе. Как-то уж слишком пронзительно грустно. Рите даже иногда казалось, что ее странная одноклассница – ясновидящая, знает что-то большее, нежели все остальные. И, действительно, в какой-то момент Троицкая поняла, что Нине открыта какая-то тайна, тайна бытия, тайна прошлого и будущего. Будто она уже знает свое предназначение, и вообще знает намного больше, нежели все они вместе взятые, ее одноклассники. Несмотря на маленький рост, Кугушева казалась ей просто Гулливером в стране лилипутов, так как она была намного прозорливее их. Правда, в последнее время Нина больше отмалчивалась, но тем загадочнее было то, что она могла бы сказать…

Положа руку на сердце, именно Рите больше всех хотелось дружить с Ниной, и та, по всей видимости, мучалась аналогичными желаниями. Но Троицкая такого себе и представить не могла! Нина была так плохо одета, и была настолько странной, что их союз выглядел бы со стороны просто по-идиотски. Высокая, ухоженная Рита в чешской обуви и в сшитом на заказ школьном платье, что было особенным шиком по тем временам. И маленькая, худенькая, в домашней вязанной кофточке, вечно замерзающая в своей лоснящейся и очень коротенькой форме, вся какая-то потрепанная Нина. Но дружили же Костина и Отаришвили? Совершенно разные девочки.

Еще одна была у Риты отговорка: тогда, в общем-то, было не время, так как эта сексуальная маньячка Танька Ратник начала травлю Нинки из-за красавчика Игоря. Гордыня не позволяла Рите взять над безответной Ниной шефство, которая буквально на себе проповедовала идею толстовства. Ударили по одной щеке, подставь другую! Ведь так тоже нельзя, бороться же надо.

– Нина, – говорила ей возмущенная Рита, – ну почему ты молчишь?! Дай же им отпор…

– Они не ведают, что творят… – полушепотом отвечала Нина, опустив свои зеленые наивные глаза.

– В том то и дело, что слишком хорошо ведают. Слишком хорошо! Понимаешь? – она буквально трясла Нину за плечи.

– Отпусти, мне больно. Я не могу так, как ты…

– Я тоже не могла сначала. Но они же тебя затравят, как ты этого-то не понимаешь?!

– Пусть.

– Героиня, да? Зоя Космодемьянская на очной ставке с фашистами! Кино и немцы просто! Ну-ну…

Своим непротивлением Нина раздражала ее все больше и больше. Такой своеобразный Иисус Христос в школьном фартуке, идущий по своему последнему пути к Голгофе. Как-то в сердцах она даже сказала: «Да, черт с ней, с этой чокнутой. Чтоб она сдохла со своими принципами и верой в разумное, доброе, вечное!». Даже сейчас, вспоминая о Нине, Рита не могла не злиться. Но больше всего, она злилась на себя саму за то, что чувствовала свою вину и как та девочка в песочнице, ударившая другую ведерком, пищала: «Она сама виновата! Сама!».

…Фотографии Игоря были неплохими, но фонов каких-то особенных или пейзажей видно не было. Портрет, фотография в полный рост и Игорь, развалившись на каком-то диване. Создавалось впечатление, что он сам себя и фотографировал. Надписи соответствующие: «Я у себя один!», «Это я, ваш Гарик». Ну и так далее. Рита поставила ему все пятерки. А вот и их совместное фото на школьном календаре. Вместо уроков, в парадной форме, они поехали в какую-то фотомастерскую, где их специально снимали, по заданию РОНО. Это было в тот день, когда Нины не стало. Может быть, если бы они остались в школе – не случилось бы того, что случилось…

Да, что сейчас-то гадать?! Глядя на фотографии Игоря, Рита не могла не заметить, что многие из них просто отличные. Дело в том, что Игорь, действительно, был красив от природы. Но почему-то ему казалось, что внешность – это его личное достижение. Он не мог сказать, как в свое время Владимир Высоцкий: «Я вышел ростом и лицом. Спасибо матери с отцом!». А родители у мальчика были, хоть и люди простые, но очень яркие внешне. Особенно отец, молдаванин по национальности. Его черные, как смоль волосы, густые брови, смуглая кожа и какие-то, почти фиолетовые глаза нашли в сыне нежную, почти акварельную копию. Словно маститый художник опытной рукой подправил грубую картину ученика, и получился гениальный портрет.

«Ритка, ты, как всегда, самая лучшая, – писал ей Алик Мохов, – звезда подиумов и фотошопов! Новые фотки, вообще, великолепны. Вернее, ты на этих фотках! А что это позади тебя за фазенда? Твоя или к кому в гости заехали? Ходили слухи, что ты вышла замуж за какого-то известного супербогатого антиквара…». Алик был небольшого роста, носил длинные светлые волосы, был активен и весел, несмотря на плохую успеваемость. Некоторое время он даже с ней сидел за одной партой, и с завидной регулярностью списывал. Почему-то чисто внешне Рита помнила его лучше всех. Даже его раненный на труде большой палец левой руки и совсем маленький шрам на правой щеке, оспинки. Память, конечно, вещь очень даже избирательная.

«Алик, спасибо тебе за высокий бал. Фазенда моя, – написала Рита не без гордости, – а замуж я вышла давно и не за антиквара, а за галерейщика! Фамилия Огилви тебе ничего не говорит? Как сам-то? Пиши!» Почему-то на сайте ей писали, в основном, мужчины, а оценки ставили вообще какие-то неизвестные субъекты. Порой, намного моложе ее. Странно… Ведь на ее страничке был указан возраст, а потом есть фотографии и с мужем, и сыном… Зазвонил мобильный, она чисто интуитивно почувствовала, что это звонит муж. И точно.

– Маргарита, привет! Это твой Мастер.

– Привет, Мастер. Как дела?

– Ты даже себе представить не можешь, какие замечательные картины я здесь, как ты говоришь, надыбал! Это будет мировая сенсация! Босх отдыхает…

– Господи, ты каждый раз так говоришь, когда куда-нибудь уезжаешь от меня подальше.

– Глупенькая, клянусь, на сей раз это – чистая правда. Совершенно неизвестные никому картины. Новое направление. Безумно талантливые. Детка, ты увидишь и ахнешь.

– Ты лучше скажи, когда я тебя увижу и тогда уж точно ахну!

– Ну, пару денечков мне нужно будет на оформление таможенных бумажек, повидаюсь с Сережкой и прилечу. Зайка моя!

– Сережку целуй от меня и дай ему, пожалуйста, денег.

– Не учи ученого кушать кипяченого. Сам когда-то был маленьким мальчиком.

– Ты что там опять своего американского друга-собирателя русского фольклора встретил?

– Ну, ты же знаешь, мы со Скотти Маерсом – просто не разлей вода.

– Это точно. Кстати, у вас там сейчас ночь. Ты, почему не спишь?

– Стараюсь жить по Москве, чтобы не перестраиваться…

– А что ты там ешь?

– Ну, как всегда, спринг-роллы какие-то с бамбуком. Прямо пирожки с капустой наши. А что? Мне нравятся.

– Опять китайщина.

– Ну что поделаешь, люблю я эту кухню. Гулаужоу, например. Юсаньджоусы, а?

– Да ну тебя, приезжай лучше скорее. Китайских ресторанов и здесь полно.

– Слушаюсь и повинуюсь, моя госпожа. Скажи мне честно, тебе никто в постель кофе там не носит?

– Успокойся, никто.

– А то смотри у меня. Приеду – порву, как Тузик грелку.

– Ладно, Сильвестр Сталлоне, чао-какао.

– Оливидерчи, Рита!

Кстати, его друг Скот Маерс был чуть ли не самым известным галеристом в Америке. Самое интересное, что у него кто-то из предков был русским, и он обожал собирать всякие такие выражения. На вопрос: «Как дела?» Мог спокойно ответить: «Как сажа бела!» или «Бьют ключом и все по голове». Или что-то подобное. Они как-то быстро с Вадиком нашли общий язык и подружились. Рита была спокойна – ее Вадик в надежных руках и прекрасно проводит время. Наверняка он ей звонил с дивана в гостиной Маерсов, где он остался после бурных возлияний виски. Ее всегда поражала эта манера американцев пить разбавленный или не разбавленный крепкий спиртной напиток и ничем его не закусывать…

Вадик очень быстро осваивался в любой стране, и его часто даже свои, русские, принимали за иностранца. Как-то он летел с бригадой наших музыкантов и, выпив, притворился иностранцем, так сопровождающий группы из комитета так с ним разоткровенничался, что пришлось признаться в розыгрыше, дабы не произошла государственная измена. Смущала и фамилия – Огилви. На самом деле, он, действительно, очень долго прожил за границей. Практически восемьдесят процентов своей жизни. Родился ее муж в Германии, жил в Италии и Франции. Особенно долго – во Флоренции. Может, оттуда такая неземная любовь к живописи? Кто знает. Рите всегда казалось, что все в нашей жизни, каким бы это абсурдным не казалось, как-то взаимосвязано. Все имеет какое-то значение, какой-то одному Всевышнему известный смысл. И человек только через много лет понимает, почему и зачем что-то с ним произошло раньше.

Может, то, что она так страдала, дало ей возможность оценить и почувствовать то, что с ней происходит сейчас? Вряд ли она ценила бы своего ненаглядного Огилви, если бы вышла за него замуж, допустим, в двадцать лет. Наверняка она бы считала, что все мужчины такие замечательные и очаровательные, и просто обязаны носить ее на руках. Так Рита Троицкая написала в своем дневнике, что «в браке нельзя брать весь груз забот на себя, так как другой человек тогда остается лишь пассажиром». Где-то она это вычитала? Трудно вспомнить, но вот весь груз забот она взяла. И ее замечательный первый муж сел ей на хрупкие женские плечики, свесив ножки.

Тут опять зазвонил мобильный.

– Ну, что ты делаешь, Маргоша? – в трубке послышался мяукающий голос Верки – давней приятельницы.

– В постели лежу.

– Помилуйте, барыня, уже три часа дня!

– Ну и что, я никуда не спешу.

– Слушай, Маргоша, я знаю, что твой Огилви смотался. Мой Лысик тоже опять на своей нефтяной вышке, сел там на иглу. У Эммы благоверный на гастролях. А что, если нам поехать прошвырнуться за шмотками, посидеть в каком-нибудь новом ресторашке, а?

– Хорошо, но только не как в прошлый раз.

– Ладно, мы быстренько. Пару часиков всего-то.

– Знаю я твои пару часиков…

– Собирайся, через сорок минут я к твоим воротам подъеду. Ага?

«Быстренько» растянулось ровно на три дня. Сначала они действительно серьезно пошли по магазинам, усердно себе что-то выбирали и покупали. Потом проголодались и забрели в какой-то уютненький ресторанчик, потом еще в один. Потом попали на какую-то презентацию ювелирных украшений, где их встретили с распростертыми объятиями и дорогим шампанским. Затем поехали зачем-то к Милке, у которой тоже уехал в командировку муж. Там они все снимались в телепередаче «Клуб временно покинутых жен».

Дело в том, что Милка была телевизионщицей, и ее гостиная в доме на Минской штрассе, была оборудована под телестудию. Нет, ничего неприличного там не было. Рита помнила, что никто из дам не раздевался, не ругался матом, но говорили с умным видом какую-то ерунду, потому что, собравшись утром, смеялись до упаду над собственной глупостью. Потом долго парились у Милки в сауне, плавали в бассейне уже почему-то у Эммы. Опять поехали в какой-то неизвестный широкой публике ресторан, а затем – в ночной клуб или даже два подряд. Дабы продемонстрировать роскошь своих только что купленных нарядов. И, в конце концов, решили завершить «прогулку» культурной программой – поехали зачем-то к Маргарите смотреть картины, так как на следующий день уже должен был приехать Вадик…

Встала Ритуля с сильнейшей головной болью, и тяжестью во всех тренированных частях своего подиумного тела. Что-то бурчащая себе под нос Ирена, смешно так приплясывала на худеньких своих ножках, и выполняла какие-то особо сексуальные «па» со шваброй в кухне. По всей вероятности швабра ей заменяла шест стриптизерши, потому что она еще при этом и раздевалась. Нет, – думала Рита, – у этой дамы ярко выраженный артистический талант. Причем, талант – очень редкий для нынешних театральных див. Ирена, несомненно, была бы готовой клоунессой, похлеще Ардовой, Ароновой или Воробей.