Текст книги "Кто стрелял в президента"

Елена Колядина
Кто стрелял в президента

Пролог
Щипцы акушерские

Посвящается моему дорогому любимому отцу Чеснокову Владимиру Анатольевичу

ЛЮБОВЬ, огромная, как долг населения за услуги ЖКХ, никак не хотела покидать тела Надежды Клавдиевны. Застряла намертво. Ни тпру ни ну! Где застряла? Промеж ног – где же еще! Кабы между этажами, Надежда Клавдиевна и сама справилась, чай грамотная. Вызвала бы, как обычно на рыбзаводе полагалось, лифтера Лоэнгрина Белозерова, всего и делов. Лоэнгрин, даром что на пенсии, свое дело знает – будь здоров! Женщины в цехе не нарадуются, уж всегда выручит. Лоэнгрин – это имя такое. На рыбзаводе его, правда, Ландрином кличут. Темный народ! В общем, если б застревание произошло по вине Ландрина, и говорить не о чем. Но в страданиях Надежды Клавдиевны оказался повинен Геннадий Павлович Зефиров. Любовь, образно выражаясь, была его рук делом.

Надежда Клавдиевна мучилась уже несколько часов.

– Чего делать-то? Сил моих больше нет… – застонала она, завидев золовку Валентину.

– Тужься на задний проход, – посоветовала Валентина.

Надежда Клавдиевна тужилась. Любовь распирала, давила на печень, топталась по сердцу, но упорно не соглашалась покидать насиженное место – дураков нет из такого-то тепла души уходить.

– Гос-с-споди! – вскричала Надежда Клавдиевна с неизъяснимым в голосе страданием, какое обычно исторгается из груди ответственного квартиросъемщика при виде затопленной верхними соседями уборной.

– Давала, так не орала, – с сочувствием попеняла Надежде Клавдиевне золовка Валентина.

Любовь, заслышав такую грубую постановку вопроса, возмутилась: «Давала! Бескультурье какое… Вот хоть тресни, теперь никуда не уйду!»

Она расщеперилась поперек нежной утробы Надежды Клавдиевны, угнездившись поуютнее, блаженно прижалась щекой и плечом к влажному и горячему нутру и затихла. Любовь умела затаиваться, как птица в траве. Она чутко дремала, готовая в любой момент напомнить Надежде Клавдиевне о своем мучительном присутствии, когда поблизости ощутилось движение: кто-то осторожно, но уверенно, явно не раз хоженым путем, пробирался, тихонько клацая, позвякивая и чавкая шагами.

Любовь запрокинула голову и вгляделась во мрак.

Ничего не видать!

Внезапно она почувствовала ледяное прикосновение и испуганно вскрикнула: «Кто здесь?!»

От неожиданности гость вздрогнул: «Позвольте, а вы кто?»

«Любовь Зефирова».

«Чья, говоришь? Какого такого Зефирова?»

«Геннадия Павловича…»

«А что, позвольте спросить, любовь товарища Зефирова делает здесь в рабочее время? Перекурчики устраивает? Любовь должна быть в цехе, в поле, в конструкторском бюро, наконец. Вот где ее место!»

Любовь растерянно захлопала глазами: «Геннадий Павлович обычно здесь после трудовой смены отдыхает».

«Ах, по сменам работает? Рабочий класс, значит? Авангард? Что ж, отдохнуть можно, нужно даже. Но, опять же, не бездумно время провести, а сочетая, например, с учебой кружка политпросвещения, под знаком углубленного изучения важнейших проблем теории и практики коммунистического строительства, разработанных в решениях и материалах XXV съезда КПСС. Вот это будет содержательный отдых».

Любовь сделала умные глаза и согласно закивала – не навредить бы Геннадию Павловичу! Гость не унимался:

«Любовь, говоришь? А я так думаю – приспособленец ваш товарищ Зефиров, накипь! В теплом месте время великих строек пересидеть захотел?»

«Да нет, он не сидел», – робко вступилась Любовь.

«Любовь!.. – не слушая ее, громыхал гость. – Возьми, понимаешь, в цехе, на ферме покрепче в руки и люби с перекрыванием нормы!»

Любовь заинтересовалась:

«Что – в руки?»

«Как что?! Лопату, кайло, логарифмическую линейку, карандаш, в конце концов. Чем там еще Родину любить полагается?»

«Ломом, плугом», – предложила Любовь, каждый вечер слушавшая программу «Время».

«Верно! – голос гостя потеплел. – А звать-то тебя как, имя есть?»

«Так Любовь же меня зовут, а фамилия Зефирова».

«Ах, Любовь… – визитер смутился, сообразив, что слегка оплошал, но тут же вновь приосанился. – Что же это ты, Любовь, тормозишь процесс? Забыла, что завтра Первомай? Надежда Клавдиевна…»

«А вы-то сами кто будете? – перебила Любовь. – Что за елда?»

«Я?! – гость опешил. – Меня? Ну, знаете ли! Впрочем, я должен был предполагать, что у товарища Зефирова в быту не все в порядке. Яблоко так сказать от яблони. Я – Forseps Obstetrica»

«Форс… – Любовь запнулась. – А мама вас как зовет?»

«Чья мама?»

«Ваша».

Гость с сомнением взглянул на плод любовных трудов товарища Зефирова – уж не издевается ли?

Любовь ждала ответа, простодушно посапывая. Да нет, вроде не издевается.

«Щипцы акушерские».

«Щипцы?! Ой, мамочка!»

Любовь попыталась протиснуться назад, вглубь тела Надежды Клавдиевны. Щипцы возмущенно хмыкнули.

«А вы кого собирались встретить в лоне советской гражданки в разгар трудового дня?

«Да были тут», – безмятежно сообщила Любовь.

«Кто? – для большей острастки щипцы перешли на ты. – Не бойся, отвечай! Зефиров, небось? Вот же человек! Ну, решил провести выходной день не в университете марксизма-ленинизма, а во влагалище, так ты не прохлаждайся! Ты приведи сюда посланцев социалистических стран – вон их сколько на Первомай прибыло, представителей зарубежных профсоюзных и рабочих организаций, видных борцов за мир и дружбу между народами. Покажи иностранным гостям советские родовые пути, самые прямые пути в мире!»

«Это палец вроде был», – перебила заскучавшая Любовь.

«Чей? Зефирова?» – строго спросили щипцы.

«Нет».

«И давно был?»

«Схваток пять назад. В резиновой перчатке».

«А-а-а, – догадались щипцы. – Электрон Кимович, главный врач роддома. Проводит большую, кропотливую повседневную работу по постановке на партийно-комсомольский учет на время родов и снятию с учета при выписке, так что его палец сюда в порядке рабочего момента попал».

«А как это – поставить на учет?» – испугалась Любовь.

«Советская роженица должна быть охвачена партийно-комсомольской работой в такой ответственный для общества и для нее самой момент. Как говорится, рожать собирайся, а взносы плати! Нет, погоди-ка… Может это Ашота Вардановича палец?»

«А кто такой Ашот Варданович?»

«Заместитель главного врача по хозяйственной части».

«Не знаю. У него какой палец? Приметы особые есть?» – растерялась Любовь.

«Ну, точно, он! – воскликнули щипцы. – Простыни искал».

«Здесь?» – удивилась Любовь.

«Простыней в роддоме шесть штук пропало, пять подкладных, да клеенок четыре штуки. Хищение социалистической собственности в довольно крупных размерах. Ашот Варданович аж с лица спал. Ночь, говорит, в роддоме буду ночевать, в каждую щель залезу, а подкладные народу верну!»

«Да, наверное, это был он», – поразмышляв немного, согласилась Любовь.

«Нашел чего?» – испытующе взглянули щипцы.

«Нет», – виновато ответила Любовь.

«Ух! Воры, расхитители! Несуны, вредители! Точно, давешняя роженица, вчера которая выписалась, клеенки государственные похитила. Она мне сразу подозрительной показалась! Лежит, значит, на этом самом столе, рожает. Подходит Электрон Кимович поставить гражданку на временный партийно-комсомольский учет. «Месячные когда последние были?» – «В июле» – «Взносы за июль уплачены?» – «А я несоюзная молодежь!» С вызовом так это отвечает! Электрон Кимович на провокацию не реагирует. «В социалистическом соревновании, – спрашивает, – участвуете?» А та кричит: «Не могу больше!» Электрон Кимович аж отпрянул: «Как это не можете? Вы понимаете, что говорите?»

«А она?» – встревожилась Любовь.

«Терпеть, – говорит, – больше не могу!»

Электрон Кимович оглянулся – не слышал ли кто? – и начал роженицу убеждать. Мол, будьте активным участником социалистического соревнования. Оно сделает вашу жизнь интереснее, духовно богаче, поможет быстрее овладеть секретами мастерства».

«А она?»

«Ой, помру сейчас», – свое твердит. Электрон Кимович, как врач со стажем, советует: «Сперва давайте с соревнованием обозначимся». Роженица стонет: «Давайте! Как?» Прибежала Валентина, акушерка. «Тужься, – рекомендует, – на задний проход». «Через жопу что ли» Электрон Кимович рукой махнул, мол, пусть через жопу, лишь бы накал трудового соревнования. Между нами говоря, – щипцы понизили голос, – оно так чаще всего и делается, не хотят еще многие участники избавляться от формализма. Так вот! Хоть и неохваченная общественной работой, но та гражданка перекрыла норму в два раза – двойню родила: в последний момент, видать, совесть рабочая в ней проснулась. А взносы так и отказалась уплатить! «Отвяжитесь, – говорит. – У меня теперь каждая копейка на счету, кто мне двоих кормить будет, профсоюз?» И как с такими первородящими гражданками прийти к победе коммунистического труда? Я теперь даже не сомневаюсь, где простыни с клеенками лежат. Ну, ничего, ОБХСС живо найдет! Ашот Варданович, правда, пока их привлекать не хочет. «В ОБХСС, – говорит, – я всегда успею».

Щипцы неожиданно засияли в свете люминесцентного светильника. Любовь разглядела блестящую металлическую лысину. Она сразу захотела спросить, зачем, собственно, щипцы пробрались в тело Надежды Клавдиевны? Но не успела. Издали стремительно надвигался палец.

«Вот он, вот он! – возбуждено закричала Любовь. – Держите! Сейчас узнаем, чей».

«И узнавать нечего – Эллы Самуиловны палец, – удаляясь, выкрикнули щипцы. – Сейчас мы с ней пробную тракцию производить будем».

Щипцы акушерские принадлежали к славной когорте революционных рабочих – борцов за мир и идеалы коммунизма. «Старая гвардия! – любили подчеркнуть они. – Прибыли по ленинскому призыву. Пятьдесят тысяч коммунистов – в народные родовые пути». Отражая в автобиографиях социальное происхождение и путь в революцию, щипцы неизменно сообщали: «Из беднейших пролетарских рабочих: отец – кузнечные щипцы Путиловского завода, мать – слесарные пассатижи Балтийской судоверфи». На самом деле – щипцы это тщательно скрывали, – происхождение их в классовом разрезе было очень и очень сомнительным: бабка по отцовской линии служила щипцами для колки сахара в чайной купца Сырова, дед – щипцами для завивки волос. Были в роду Forseps obstetrica маникюрные щипчики, и даже – страшно сказать – серебряные щипцы для устриц, на протяжении более трехсот лет верой и правдой сервировавшие стол фамилии Чемберленов. Путь накопления богатства Чемберленов был неправым, политым кровью шотландского народа, и зиждился на эксплуататорской теории классового верховенства аристократии над ремесленниками и крестьянами, вернее – их женами. Шотландский врач Чемберлен еще в начале 16 века обладал щипцами, призванными для скорого разрешения затянувшихся родов. Но использовал их исключительно в целях личного обогащения. Устройство инструмента многие поколения Чемберленов хранили в строжайшей тайне, а применяли его лишь для вспомоществования богатым роженицам. Таким образом, история Forseps obstetrica была обагрена кровью и страданиями простых шотландских тружениц.

В России щипцы акушерские впервые наложил профессор Московского университета Эразмус в 1765 году, но пользоваться ими также могли лишь представители правящего класса. Надо ли говорить, что щипцы тщательно скрывали эти позорные факты своего происхождения и, опасаясь обвинений в пособничестве, сразу приняли революцию. Но поскольку при этом щипцам очень не хотелось быть брошенными в ее горнило и извлекать головки плодов революционных страстей матросов мятежного Кронштадта, они предпочли чемоданчик красного профессора Красовского, пользовавшего красную же профессуру и студентов московского рабоче-крестьянского университета. Именно в общежитии университета у щипцов было больше всего работы. В один только 1923 год там народились больше трех десятков мальчиков и девочек. Имена новорожденным давали на комсомольском собрании – чтоб никаких Розалий и Генрихов, а, наоборот, отражение темпов индустриализации и достижений молодой революционной науки. Семеро мальчиков стали Электронами.

Один из них, Электрон Кимович, стал впоследствии учеником профессора Красовского и привез щипцы в Вологодскую область, в роддом небольшого городка на берегу Белого озера, где в преддверии Первомая тужилась разрешиться от бремени любви Надежда Клавдиевна Зефирова.

Но если происхождение щипцам удалось скрыть сравнительно легко, то внешность… Внешне наши щипцы состояли из двух ветвей, называемых – боже мой! – браншами, которые в середине перекрещивались друг с другом. Каждый бранш имел ложку с вырезанным оконцем, призванную захватывать головку советского младенца. Если один бранш, к счастью, назывался «левым», то со вторым была беда – «правый». Правый! «Кто там шагает правой?» Каждый раз, заслышав этот вопрос, щипцы сжимались от страха, боясь быть обвиненными в оппортунизме. Бранши замыкались с помощью замка и своим продолжением составляли рукоятку. Между замком и рукояткой пучились боковые выступы, называвшиеся крючками Буша. Все это – изящная упадническая прорезь ложек в буржуазном стиле «модерн», благородный блеск, а особенно бранши и буши, – угнетало новое революционное сознание щипцов своей старой прогнившей сущностью. Не прибавляла оптимизма и фамилия – «щипцы Симпсона». С такой фамилией даже к сочувствующим не примкнешь, не говоря уж о том, чтобы влиться во фланг активных революционеров с соответствующей величины продовольственной пайкой. Нужно было что-то делать. Но что? Как ни странно, выручила щипцы партия, вернее, ее правая рука – комсомол.

В 1926 году щипцы в сопровождении профессора Красовского прибыли на извозчике в упомянутое общежитие московского рабоче-крестьянского университета. Проходя по темной и вонючей – наследие царизма, коммунальной вагине общежития, профессор споткнулся, пытаясь удержать равновесие, взмахнул саквояжем и одновременно вскрикнул, очевидно, на латыни. Чемоданчик раззявил рот, и щипцы вылетели на пол. Они очнулись под порогом приоткрытой двери, за которой шумели.

«Комсомольское собрание», – догадались щипцы.

Ячейка бурно обсуждала задачи, поставленные в резолюции бюро ЦК ВЛКСМ «По вопросу о борьбе с антисемитизмом».

– За последнее время наблюдается усиление антисемитских настроений среди различных слоев молодежи, особенно несоюзной! – с возмущением сообщил председатель первичной ячейки Карп, вскорости ставший Кимом.

Собравшиеся загалдели.

– Национальность – это пережиток! Возьмем товарища Дзержинского!.. – страстно выкрикнул комсомолец в вязаном шарфе.

– Товарищи, товарищи! Давайте возьмем другого товарища, – поспешно предложил Карп.

– Хорошо. Возьмем товарища Луначарского, комиссара народного просвещения. Нет, лучше Мейерхольда возьмем. Тоже не русская баба какая-нибудь Яга товарища режиссера родила, так что теперь – стрелять его? А Карл Маркс? Давайте Маркса – к стенке? Это смешно, товарищи.

Все засмеялись.

– Руководство комсомола провозгласило решительную борьбу с проявлениями антисемитизма среди молодежи как одну из первоочередных задач союза! – громко и твердо заверил Карп. – Кто «за»?

Щипцы, к тому времени уже найденные и поднятые профессором Красовским, равно как и сам профессор, заслышав единогласное «за» против проявлений антисемитизма несоюзной молодежью, с тревогой поняли: Симпсонам и Брашам придется туго. А если начнутся перегибы? Или того паче – головокружение от успехов, кампанейщина? Не попадутся ли под горячую руку и Красовские?

Спешно приняв с помощью щипцов головку очередного Электрона, профессор Красовский помчался домой, где прямо от двустворчатых дверей засел за научно-революционную работу «Об усовершенствовании акушерских щипцов Симпсона». Через неделю труд был представлен на суд коллег, членов подкомиссии по упорядочению родов. Концепцией изыскания профессора стал план революционной агитации и пропаганды, а так же ленинский указ об увековечении памяти выдающихся деятелей мирового революционного движения. В соответствии с ними щипцы Симпсона, по мысли профессора, стали называться «Щипцами имени освобожденного рабочего класса» и состоять из «петли Ленина», «ложек Клары Цеткин» и «крючков Дзержинского».

– Головная кривизна Ленина как нельзя лучше войдет в таз и захватит головку, – увлеченно доказывал профессор, вычерчивая на доске стреловидные швы и роднички будущего младенца.

Между тем в рядах подкомиссии, с того ее края, где сидел рабочий Кандыбин, наметилось отчуждение. Как выяснилось после перерыва, профессора Красовского подвела «петля Ленина».

Вечером того же дня Карп вынул профессора из петли, перекинутой через печную вьюшку в одном из углов общежития.

– Понимаете, голубчик, – еле слышным голосом сообщил профессор, – рабочий Кандыбин усмотрел в термине «петля» аналогии с «удавкой». «Удавка Ленина», понимаете?

– Эх, товарищ Красовский, это старый мир в вас бродит, не дает обостриться классовому чутью. Ну назвали бы «петля империализма».

– Но как же, голубчик? Ведь речь идет о головках советских младенцев. Выходит, они появляются на свет благодаря усилиям империализма?

– Да, действительно, – Карп крепко задумался. – Буржуазный ревизионизм получается. Погодите-ка! А что если «петля Крупской»?

Профессор Красовский отпрянул, трагически ощупал шею в области кадыка и безнадежно разрыдался.

Карп напоил всхлипывающего профессора горячим чаем из сушеной моркови и устроил заночевать на связках решений бюро комсомольской ячейки. Решения оказались твердыми, профессор всю ночь ворочался, и к утру сам осознал, что его работа «Об усовершенствовании щипцов Симпсона» была политически незрелой и преждевременной. Сей же день, посоветовавшись с рабочим Кандыбиным, профессор Красовский переосмыслил роль и задачи щипцов, назвав их «Щипцами социализма». Работу профессор предварил воззванием: «Мир – рабочим, землю – крестьянам, родовые пути – коммунистам и комсомольцам!» Чуть было ошибкой не упомянул и пионеров, но вовремя спохватился. Щипцы ликовали, узнав, что отныне их главная задача – ускорять процесс родов с целью наименьших потерь рабочего времени работницами и служащими и их скорейшего возвращения к производительному труду. В перспективе представлялось, что доставшиеся в наследство от царизма мучительные, болезненные роды отомрут: трудовой коллектив вообще не будет ждать схваток, а каждый ребенок будет извлекаться автоматически, с помощью электрифицированных щипцов. Рабочий Кандыбин пообещал поднять вопрос о внесении в план ГОЭЛРО пункта «Скорейшая электрификация родов».

Увы, плану не суждено было осуществиться. И Надежда Клавдиевна Зефирова продолжала тужиться по старинке, дедовским способом.

Вообще-то разрешиться от Любови Надежда Клавдиевна должна была в другом родильном отделении, по месту прописки. Но Геннадий Павлович привез ее на мотоцикле с коляской сюда. Надежда Клавдиевна рожала по блату! В роддоме работала акушеркой золовка Валентина.

Родить по блату было мечтой всех знакомых и подруг Надежды Клавдиевны.

– Лишний раз подойдут, лишний раз умереть не дадут, – с надеждой делилась Надежда Клавдиевна с Геннадием Павловичем.

– Понятное дело, – вскидывал головой Зефиров. – Лишний укол какой сделают, еще чего лишнее. Вот это «лишнее» и предстояло пережить Надежде Клавдиевне.

«Что такое «пробная тракция»?» – заволновалась Любовь.

«Чистая формальность, – недовольно сообщили щипцы. – Элла Самуиловна проверит, не соскальзываю ли я».

«А-а, – успокоилась Любовь. – Конечно, здесь поскользнуться – раз плюнуть. Мокрень такая. Вы уж потихонечку, за стеночки держитесь. Или за меня ухватитесь».

«Спасибо, деточка! Я, пожалуй, за тебя и схвачусь. За головку, ладно?»

Щипцы, смущенные наивной готовностью Любови пособить ускорению родов, отвели взгляд и деликатно легли на нежную головку в области теменного бугра. Но когда рукоятки замкнулись, щипцы охватил трудовой порыв. Лет пятьдесят назад щипцы придумали трудиться истово, до кровавых мозолей, дабы у вооруженного наганом и полномочиями рабочего Кандыбина, члена подкомиссии по упорядочению родов, сложилось положительное представление о верности щипцов идеалам большевиков. С годами задумка выказать преданность партии, дабы не быть переплавленными на орала, стала сознательной идеологией щипцов. Они и думать забыли о том, что когда-то их трудовой порыв родился из обывательского желания остаться в живых. Нет, по прошествии стольких лет щипцы искренне, одухотворенно полюбили труд до ломоты в суставах, до хруста в костях. Щипцы, войдя в таз, входили в раж. Они не работали, они пахали! Да и прикипели к влагалищам за все-то годы. «Нет к счастью пути более верного, чем путь труда», – любили повторять они особо упирающимся младенцам и их ленящимся тужиться несознательным мамашам. Вот и сейчас щипцы изо всех сил сжали рукоятки, готовые вырвать Любовь из тела Надежды Клавдиевны живой или мертвой!

Элла Самуиловна коснулась концом правого вытянутого указательного пальца головки Любови, левой рукой потянув за щипцы. Любовь вскрикнула, нижняя губка ее задрожала от боли. Элла Самуиловна настойчиво тянула, щипцы крепко держались за голову. Головка продвинулась вперед, оставшись сомкнутой с пальцем.

– Нормально, – констатировала Элла Самуиловна. – Отдохните, – разрешила она Надежде Клавдиевне.

Щипцы самую малость ослабили хватку. – Все? – дрожащими голосами с надеждой спросили Любовь и Надежда Клавдиевна.

– Почти, – соврали щипцы и Элла Самуиловна. – А зачем щипцами-то? – робко поинтересовались Любовь и Надежда Клавдиевна.

– Сами виноваты, женщина, плохо тужитесь. Ленитесь! Тем самым вызываете угрозу асфиксии плода, – строго ответила Элла Самуиловна.

«Завтра ведь Первомай. А у нас еще собрание не проведено, – пояснили щипцы Любови. – Помещения к празднику не украшены. Транспаранты не распределены, кому какого члена ЦК портрет нести. Дел по горло, а тут ты. Совсем не ко времени! Вот и решили ускорить. К тому же всем от этого только выгода: ты скорее войдешь в большую и кипучую жизнь, а мать твоя на демонстрацию еще успеет сходить. Хочется, небось, влиться в колонны демонстрантов, с веселой майской песней пройти праздничным трудовым маршем. А потом, прямо из колонны, отправиться в цех, чтобы, сменив своих товарищей, встать к станкам, портвейна выпить, другого какого вина, с бригадиром вместе…» – щипцы, задумавшись, бормотали все тише и тише и, наконец, замолкли.

Наступила тишина.

«Что я говорил-то?» – встрепенулись щипцы через минуту.

«Вина чего-то», – припомнила Любовь.

«Ах, да! Вот я и говорю: мать твоя, Надежда Клавдиевна, сама маленько виновата. И ты тоже. С ленцой рожаете, спустя рукава!»

В коридоре отделения послышались тревожные шаги Электрона Кимовича.

– Элла Самуиловна, голубушка, – Электрон Кимович умоляюще сложил руки на груди, – давайте поторопимся! Собрание же еще. Столько вопросов! У меня доклад, Валентина сообщение подготовила, Ашот Варданович просил дать слово.

– Электрон Кимович, дорогой, начинайте, докладывайте, я думаю женщина… – Элла Самуиловна, прищурившись и слегка откинув голову, зорким взглядом дотянулась до лежащей на столике у закрашенного белой краской окна медицинской карты, – Надежда Клавдиевна Зефирова не будет против. Ей даже полезно поучаствовать в собрании. Пролетарское единство – могучая сила и источник побед.

– Вот и славно! Начинаем, значит? – Электрон Кимович снял трубку телефона и громко призвал зама. – Ашот Варданович? Ну что же вы? Собрание уже вовсю идет. Как, где? В родилке. Быстро-быстро, дорогой мой, присоединяйтесь. Потом подкладные поищем. Завтра! После демонстрации всем коллективом дружненько за это дело возьмемся. Простыни, клеенки, все вернем народу. Нравственная чистота, коллективизм – вот из чего складывается коммунистическое отношение к труду. Нет, это я не про простыни. Это я доклад репетирую. В общем, начинаем без вас, а вы подтягивайтесь.

Электрон Кимович вытащил из ящика стола скоросшиватель с бумагами и скороговоркой открыл собрание:

– 31 апреля, предпраздничное партийно-комсомольское, – он взглянул на Надежду Клавдиевну, – в присутствии одного несоюзного члена, собрание предлагаю начать. Кто за, кто против, кто воздержался? Собрание считать открытым. Кто у нас первым вопросом?

– Я, – вздохнула Валентина, вытащив из кармана клеенчатого фартука по очереди резиновую перчатку, шоколадную конфету и ученическую тетрадь за две копейки. – Доклад. «Преемственность славных боевых традиций поколений». Новаторские начинания коллектива…

– Элла Самуиловна, вы – следующая. У вас – что? – громким шепотом обратился к коллеге Электрон Кимович.

– «О борьбе с буржуазной и ревизионистской идеологией», – перехватив щипцы покрепче, откликнулась Элла Самуиловна.

– Мне-то чего, дальше говорить? – подняла голову от тетради Валентина.

– Ну, конечно, вы знай себе рассказывайте о коллективизме, не обращая внимания на коллектив. Коллектив вас слышит!

Валентина тяжко вздохнула и перевернула страницу, закрутившуюся трубочкой:

– Вот металлурги завода «Серп и молот». Рабочий, депутат Верховного Совета СССР Василий Блюев год назад обратился ко всем сталеварам страны с призывом – бороться за право варить… чего варить-то? Потеряла!

– Ну, сталь, наверное, – нетерпеливо подсказал Электрон Кимович. – Не самогон же!

– Да! – подтвердила, припомнив, Валентина. – Его бригада спьяна… Спьяна… – акушерка вновь принялась искать глазами по тетради. – Спаяна! Его бригада, Блюева значит, спаяна…

Надежда Клавдиевна и Элла Самуиловна засмеялись.

– Что такое, что такое? – Электрон Кимович постучал ручкой по столу.

– Да вы, Электрон Кимович, сами меня сбили самогоном своим, – обиделась Валентина. – Кстати, Электрон Кимович, брагу-то будете ставить, так перчатку на бутыль наденьте. Нате вот.

Валентина пошарила в кармане клеенчатого фартука и вслед за шоколадной конфетой извлекла резиновую перчатку.

– Не надо мне! – отмахнулся Электрон Кимович.

– Ну, ваше дело не наше, спирту медицинского к празднику небось запасли.

– Валентина! – призвал докладчицу к порядку Электрон Кимович.

– Не могу больше. Сил моих нет! – на пороге внезапно тяжело задышал Ашот Варданович.

– Тужься на задний проход! – привычно велела Валентина.

– Так и не нашел клеенки? – сочувственно прошептал Электрон Кимович заму.

– Клеенки! Тут другое дело. В КПСС «г» получается!

– Что за говно? – встревожился Электрон Кимович.

– Не говно, так пустое место, – с досадой воскликнул завхоз. – Вот и выбирайте, какая КПСС вам больше нравится?

– Объясни толком, Ашот Варданович, – забыв о докладе, потребовал Электрон Кимович у завхоза.

Валентина, обрадовавшись перерыву, наклонилась к Надежде Клавдиевне:

– Надежда, у тебя кримплена-то отрез еще остался? Ты бы уступила мне. Наташке на выпускной платье сшить, уступишь?

– Ага! – пообещала Надежда Клавдиевна.

– Вы мне, Электрон Кимович, позавчера еще велели продумать праздничное украшение помещений роддома, – напомнил Ашот Варданович. – В кумачовом обрамлении родильное отделение, это само собой. Но в этом году я задумал кое-что новое: собравшиеся в центре детского отделения новорожденные образуют буквы «КПСС».

– За руки, что ли, возьмутся? – удивился Электрон Кимович.

– Я кроватки велел словом «КПСС» выставить. И такая неприятность – в букве «С» не хватает внизу перекладинки, в смысле кроватки. Вместо «С» получается «Г».

– А если пустую поставить, без новорожденного? – нахмурился Электрон Кимович.

– Так я о чем и докладываю: в КПСС пустота намечается.

– Ты, Ашот Варданович, понимаешь, что говоришь? – тревожно отпрянул главврач.

– Вы от меня-то чего хотите? Я родить не смогу при всем желании. Вон, торопите гражданку! Как ее?

– Зефирова.

– Вот. Поставьте задачу! Призовите к партийной сознательности.

– Да она несоюзная, – с сожалением произнес Электрон Кимович.

– Ну тогда не знаю! – развел руками Ашот Варданович. – Но за «г» в партии нас точно по головке не погладят! – Внезапно его осенило. – Может, из «грязного» отделения новорожденного позаимствуем?

– А кто там, в инфекционном, сейчас свободен?

– С гонореей есть.

– С ума сошел? – Электрон Кимович сделал большие глаза. – Ты бы еще с сифилисом в партию предложил.

– А то их там мало! – принял оборону Ашот Варданович.

Электрон Кимович с шумом втянул ноздрями воздух.

– Валентина, кончай давай с преемственностью, со славными боевыми традициями или чего там у тебя, все дружненько рожаем.

– А «Борьба с буржуазной и ревизионистской идеологией»? – напомнила Элла Самуиловна.

– Элла Самуиловна, голубушка, не до борьбы ревизионистской сейчас! Того и гляди ревизия нагрянет подкладные с клеенками искать, так хоть наглядной агитацией отмажемся. Ашоту Вардановичу срочно нужен еще один ребенок. Что у нас с Зефировой, доложите.

– Слабость вторичных родовых схваток…

– Замечательно! Накладываем щипцы!

– …не наблюдается.

– А щипцы чего торчат?

– К собранию торопилась, – сквозь сомкнутые губы едва слышно сообщила Элла Самуиловна. – Провела пробную тракцию.

– Давайте собственно тракцию производите. Что вы, голубушка, кота за хвост тянете? Прямо, как не член партии!

Элла Самуиловна гневно задышала.

Щипцы возмущенно клацнули.

«А теперь что?» – робко спросила Любовь.

Щипцы крепко ухватили ее головку:

«А теперь, Любовь, вперед, по ленинскому пути! Куда бы не направляла партия товарища Forseps Obstetrica (щипцы были явно в ударе), он всегда и везде с присущей ему энергией!»

Прервав бодрую речь щипцов, Любовь закричала: «Ой, больно! Больно!», и крепко уперлась в тело Надежды Клавдиевны.

– Что такое? – Электрон Кимович склонился над Надеждой Клавдиевной.

– Не прорезывается, – озабоченно доложила Элла Самуиловна.

– Давайте-ка все вместе, дружненько, – приказал Электрон Кимович. – Я за Эллу Самуиловну возьмусь. Ты, Ашот Варданович, за меня цепляйся. Валентина, хватай Ашота Вардановича покрепче и тяни!

– Мне бы вас хотелось, – высказала пожелание акушерка.

– После, Валентина, после! Тянем все дружно! Надежда Клавдиевна, тужьтесь, етишкина жизнь, на задний проход!

Любовь, всхлипывая от боли, крепко держалась внутри.

– Кто там последний, сзади у Ашота Вардановича тянет? Валентина? Дотянись, Валентина, одной рукой до телефона, набери инфекционное отделение, вызови на подмогу кого-нибудь.

Валентина громко закричала в трубку. На том конце провода, в «грязном» отделении, повинуясь телефонному эффекту, тоже громко заорали:

– Чего надо-то? Заняты все!

– Ой, не врите! Ладно, некогда мне, я другой рукой Ашота Вардановича тягаю. Электрон Кимович приказывает быстро кому-нибудь наверх подняться и за меня сзади ухватиться.

– Да кого прислать-то, я и не знаю? Слесаря разве? А чего у вас там твориться?

– Первомай праздновать готовимся.

– А-а! Я тогда сама приду.

Валентина бросила трубку и крепче вцепилась в завхоза: