Текст книги "Великие авантюры и приключения в мире искусств. 100 историй, поразивших мир"

Сокровища старинной обители

С тех пор Корреджо и стал нелюдимым молчуном. Сына отправил к родственникам в Модену, дом восстанавливать не стал, сам переселился в хибару во дворе. Комната да мастерская – ему большего не требуется. Кисть и краски – вот и вся семья. Ну а на них много денег не надо. Так что копить больше нечего. Может, потому Антонио отправился вчера в тратторию, да не в свою деревенскую, а в большую – ту, что на проезжей дороге. Ну просто черт дернул!..

Сел, правда, в сторонке. Ни с кем не общался. Потягивал свое винцо да молчал по привычке. Но вдруг к нему подсел какой-то тип не из местных. Заговорил про пармский женский монастырь Сан-Паоло. Речь у незнакомца оказалась не простонародная, а вполне литературная, значит, образованный человек. Горевал он, что после кончины настоятельницы, матушки Джованны, в обители не обнаружилось никаких средств. А ведь монастырь собирал их веками! «Представляете, синьор, сколь странный случай! Прежде чем передать дела новой настоятельнице, сестры во главе с келарией решили сделать опись имущества. А оказалось, что ничего и нет!»

Незнакомец выразительно взглянул на Антонио, ожидая его реакции. Но художник, по своему обыкновению, молчал. Незнакомец прибавил страсти в голосе: «Представьте – ни золота, ни драгоценных камней, ни инкрустированных молитвенников, ни золотой и серебряной посуды. А ведь все это было. Но пропало куда-то!» Незнакомец снова воззрился на Антонио. Но тот опять смолчал. И тогда незнакомец проговорил: «Одно богатство обители осталось – фрески на стенах. Да и те странные, нелепые какие-то, будто и не христианские!» И тут Антонио не выдержал: «Никакие они не странные!» – «А вам откуда знать?» – покосился собутыльник. «Я же их рисовал!» – выдохнул Антонио.

Ну и к чему он разговорился? Сам же молился, чтоб никто не вспомнил, что он работал по заказу покойной настоятельницы. Сам же опасался и разбойников, и папских дознавателей. Знал же, что все они рыщут по округе в поисках пропавших сокровищ. И вот надо же – не утерпел, полез защищать свои фрески. «Все сюжеты вполне дозволены церковью! – ляпнул он. – Мать настоятельница сама их выбирала».

«Понимаю, – поддакнул незнакомец и щелкнул пальцами мальчишке-слуге, чтоы принес новую бутылку. – Мать Джованна из старинного пармского рода Пьяченца, а значит, получила отличное образование. Я слышал, она увлекалась античной историей, даже писала трактаты. – Незнакомец подлил вина в кружку Антонио и осведомился: – Наверное, трудно было ей угодить?»

«Вовсе нет», – проговорил Антонио, выпивая. И то ли вино развязало ему язык, то ли возникло желание поговорить хоть с кем-то о давних счастливых днях, но он вдруг начал рассказывать: «Я тогда был уже в возрасте. Шел 1517 год, мне двадцать восемь лет стукнуло. Впрочем, и Джованне ди Пьяченца было всего чуть за тридцать. Но ее образование и разумение было куда выше моего. К тому же она – мать настоятельница, вот и указала мне, что хочет лицезреть на стенах своей обители. Например, стены и свод трапезной приказала расписать как веселую беседку, обвитую зеленью. Пусть, мол, сестры, вкушая хлеб, радуются. А в своих покоях приказала изобразить сюжеты античного Рима, богов и героев. Я для нее и Юпитера изобразил, и трех танцующих граций, и богиню Диану на колеснице, и Гермеса, бога торговли и богатства».

«Богатства? – Глазки незнакомца алчно блеснули. – Так, может, и сокровища где-то рядом с ним?» Антонио только саркастически фыркнул: «Ага, как же!.. В какой-нибудь тайной нише…» Художник икнул. То ли сказалась крепость вина, то ли просто он давно не пил, но голова загудела, и он проговорил заплетающимся языком: «Выйду на улицу, пусть ветерком пообвеет!»

Но на ветру легче не стало. Антонио прошел несколько шагов, прислонился к дереву и услышал шаги. Двое молодцов подхватили его под руки и поволокли к оврагу. Потом он упал, ободрав руки и ноги. Всю ночь провалялся там и только под утро приковылял домой. И вот теперь лежит на деревянном топчане, проклиная свою несдержанность. Зачем он потащился в тратторию, зачем развязал язык с незнакомцем?..

Теперь-то он понимает, что произошло. Судя по образованной речи, его собеседник был отнюдь не простым грабителем, а папской ищейкой, собирающей сведения о пропаже драгоценностей из монастыря. А он-то, идиот, рассказал про тайную нишу за спиной Гермеса, бога богатства! Вот собеседник и поверил в его рассказ. Ну а раз узнал что хотел, решил избавиться от художника. Небось его подручные и сбросили Корреджо в овраг. Думали – не выберется. А он выбрался. И пришел домой.

Художник, постанывая, перевернулся и закрыл глаза. В памяти всплыла статная фигура матери настоятельницы из Сан-Паоло.

«Вот здесь напиши мне Диану, богиню-охотницу. Пусть она правит колесницей», – говорила она. «Но, матушка! – возразил Антонио. – На таком узком простенке не уместится богиня и колесница». – «И не надо! Напиши Диану, которая держит вожжи, словно указывая рукой на дверь напротив». – «А где же кони?» – «Ускакали! – засмеялась мать Джованна. – Только задние копыта блестят. Так и изобрази, чтоб сразу было видно, чего не хватает». Корреджо понимал с трудом, переспрашивая: «А чего не хватает, матушка?» Настоятельница опять смеялась: «Неужто не уразумел? Лошади головы не хватает с уздечкой да сбруей!» Все это было слишком мудрено для живописца. А настоятельница словно подтрунивала над его непониманием: «Главное, чтобы было понятно направление, где искать». – «Что искать?» – удивился Антонио. «Не твоего ума дело! Ты рисуй».

Словно наяву Корреджо услышал звонкий смех настоятельницы. Так вот оно что! Художник рывком поднялся с топчана. Он разгадал загадку! Сокровища не в нише под изображением Гермеса. Настоятельница спрятала их совсем в другом месте. Опасаясь частой перемены властей (то власть французов, то Рима), хитроумная настоятельница соорудила тайник. А ключ к тайнику зашифровала на фреске. Диана протягивает руку по направлению к двери. Значит, тайник где-то там. Но за дверью длинный коридор, упирающийся в башню, которая зовется башней Луны. Тот, кто читал античные мифы, знает, что Диана – богиня Луны. Ну а в башне Луны есть давно заваленный подвал, в котором когда-то хранили уздечки и сбруи, то есть то, что надевали на ту часть коней, которую настоятельница велела не изображать на фреске. Недаром же она сказала: «Сразу будет видно, чего не хватает». Это тоже метафора: где недостающие сбруи коней, там и спрятанные сокровища. Так что пусть дознаватели из Рима ищут тайную нишу Гермеса – там ничего нет! И это справедливо – сокровища накоплены в Парме, пусть Парме и достанутся.

Антонио Корреджо снова откинулся на подушку. Завтра ему станет лучше, и он поедет в монастырь Сан-Паоло и попытается разобраться. А пока надо уснуть.

Однако поехать в Парму художник уже не смог. К утру слабость не отступила, голова болела все сильнее, потом началась лихорадка. Узнав о том, что живописец при смерти, герцог Федериго Гонзаго послал к нему своего доверенного слугу. Сказал ли ему художник о своей догадке, неизвестно. Зато известно, что обитель Сан-Паоло своих сокровищ так и не нашла, зато богатство рода Гонзаго весьма увеличилось. Может, это случилось за счет присвоенных монастырских сокровищ?..

Антонио Корреджо об этом уже не узнал. Он умер от лихорадки 5 марта 1534 года. А с ними канули в Лету и тайны монастырей, в которых он работал.

Чисто английские подделки

Ни одна нация не относится ни к одному драматургу столь трепетно и обожающе, как англичане к своему Уильяму Шекспиру. Вот и в лондонском доме Самюэля Айрленда, что стоял на Норфолк-стрит, в Стренде, в конце XVIII века существовал истовый культ Драматурга. Глава семьи, Айрленд-старший, вечерами запоем читал и перечитывал его пьесы и сонеты своим детям – сыну Уильяму (названному, естественно, в честь Барда) и дочери Джейн. Сам же Самюэль Айрленд еще в 1770 году открыл антикварную лавку, где торговал старинными фолиантами, книгами и картинами. В обществе он был известен как весьма образованный почитатель и собиратель древностей, знаток литературы и искусства. Два раза в месяц его магазин превращался в салон искусств – к общительному собеседнику приходили его многочисленные друзья из мира муз. Они обсуждали новинки искусств, устраивали «беседы и философии» за мятным чаем, входившим в моду. Вот только, о чем бы ни заходила речь, антиквар Айрленд постоянно вздыхал об одном и том же: «Как жаль, что от жизни Великого Барда почти не осталось свидетельств!» Словом, Шекспир был его навязчивой идеей.

Обретенные автографы Шекспира

Столь же фанатичным поклонником поэтического Лебедя с Эйвона вырос и сын Самюэля – Уильям Айрленд. Он родился в 1775 году и получил хорошее воспитание, хотя обычно папаша Самюэль и говаривал всем, что сынок его с неба звезд не хватает – безнадежный парень. Конечно, и сам юноша понимал, что хоть его и назвали Уильямом в честь Шекспира, но особыми талантами он не может похвастаться. В 18 лет Уильяма Айрленда взял на обучение старинный друг семейства, почтенный стряпчий мистер Бингли. Адвокатская практика Бингли была наследственной и существовала еще с начала XVII века. Так что юному Уильяму было чему поучиться. Частенько он натыкался на бумаги столетней давности – пожелтевшие, с выцветшими чернилами, скрепленные старинными сургучными печатями.

16 декабря 1794 года 19-летний клерк Уильям Айрленд доставал из дальнего угла стеллажа папку с нужными бумагами. За ней оказалась другая папка, небрежно кем-то давно притиснутая к стене. Такую большую кипу бумаг юноша не удержал, и в результате все оказалось на полу. Собирая листы, Уильям вдруг увидел под одним из них подпись, которую не смог бы спутать ни с какой другой, ведь именно ее отец чуть не ежедневно показывал сыну – единственный уцелевший автограф Великого Барда. Дрожащей рукой Уильям поднес старинный листок к свету, и – о, чудо! – эта подпись действительно напоминала шекспировскую.

Сильвестр Хардинг. Уильям Генри Айрленд

Забросив все дела, юноша понесся к отцу – уж Айрленд-старший сумеет понять, подлинный это автограф Драматурга или просто коварное совпадение. Антиквар долго вертел пожелтевший листок в руках. Бумага была подлинной – вот водяные знаки, которые проставлялись только на дорогих листах елизаветинских времен. Чернила отливали тем самым иссиня-черным цветом, характерным для XVII столетия, когда для блеска в чернила добавляли земляные орешки особого сорта. Текст тоже походил на правду: некий домовладелец в городе Стратфорде, что на Эйвоне, Майкл Фрезер, заключал договор на аренду дома с Джоном Хеммингом. Со стороны домовладельца свидетельницей выступала его законная супруга, а со стороны Хемминга – Уильям Шекспир. И подпись его была точь-в-точь как на известной закладной 1612 года, а потом и как на его завещании. И еще… Айрленд-старший порылся в памяти… Джон Хемминг – это же друг Шекспира, которому он даже что-то завещал. Неужели все сходится и в руках Самюэля неизвестный автограф Шекспира?! Да это же сокровище, национальное достояние!

Впрочем, антиквар был осторожен. К этому его приучила профессия. Он пригласил к себе на Норфолк-стрит всех тогдашних шекспироведов. И все они пришли к единому заключению – автограф подлинный. Но когда все кинулись поздравлять Айрленда-старшего, тот вытолкнул на середину комнаты сына: «Вот истинный творец этой находки! Это ему повезло. Это он – надежда нашего шекспироведения!» И Уильям, которого отец впервые столь бурно похвалил при всех, залился краской, словно девица. Но как же была приятна эта похвала отца!

С тех пор молодой Айрленд удвоил старания по поиску древних документов – вдруг еще что найдется. Теперь он ездил по архивам, лазил на старые чердаки и скрипевшие колокольни полуразвалившихся деревенских церквушек. Удача пришла неожиданно. В 1795 году его приятель, актер Монтегю Толбет, познакомил друга с неким джентльменом из Стратфорда-на-Эйвоне, который показал юношам еще одну деловую бумагу, подписанную Шекспиром. Увидев новый раритет, Уильям умолил владельца позволить ему поискать старинные бумаги у него в доме. Правда, поиски не принесли желанных плодов, зато сыскалась давно затерянная бумага, подтверждающая право этого человека из Стратфорда на земельную собственность, о которой он даже не подозревал. На радостях стратфордец пригласил Уильяма в свой деревенский дом, где хранилось еще больше старинных бумаг. И вот там, в сундуках на чердаке, нашлось еще несколько бумаг, не только имевших отношение к Шекспиру, но и содержащих собственноручно написанные Бардом строки, не вошедшие в его великие пьесы «Король Лир» и «Гамлет». Еще нашлось несколько писем Барда и его друзей.

Все это Уильям вывалил в руки отца, ошалевшего от этих найденных сокровищ. Айрленд-старший благоговейно прочел письма к Шекспиру приятелей-актеров, послание самой королевы Елизаветы I к великому Драматургу. Дрожащей рукой развернул расписку самого Шекспира, выданную графу Лестеру в получении 50 фунтов. На глаза его навернулись слезы, когда он прочел любовное послание Барда к Анне Хэтеуэй, ставшей впоследствии его женой. И уж совсем бедняга антиквар чуть не лишился чувств, когда из одного из старинных свернутых листов на его ладонь выпал. локон Шекспира.

И вот уже вся страна осведомлена о том, что произошла находка века. Антиквар на собственные деньги издает факсимиле текстов, записок, писем «Некоторые рукописи и деловые бумаги за подписью и печатью Уильяма Шекспира…» (1795). Королевская семья приглашает отца и сына Айрлендов на аудиенцию, где их чествуют как национальных героев.

Неизвестная пьеса Великого Барда

Через некоторое время появилась и новая сенсация – среди бумаг нашлась доселе неизвестная пьеса Шекспира «Вортигерн и Ровена». Конечно, ее еще надо было переписать со старинной рукописи, не отдавать же в типографию раритет. «Вот этим и займется мой сын!» – с гордостью сказал папаша Айрленд. Теперь-то уж ему не приходит в голову называть Уильяма «безнадежным парнем».

Правда, Айрленд-младший не торопился с перепиской пьесы. Но отец торопил, ведь он уже объявил конкурс среди театров Лондона на право постановки новой пьесы Шекспира. Уильям сердился на отца, выговаривая, что не может работать так быстро. Отец опять обзывал его непутевым. Да и то, какая работа – переписать пьесу, хоть и шекспировскую!

Ну а пока суть да дело, антиквар гордо представил старинную рукопись знатокам творчества Шекспира. Желтые листы произвели на шекспироведов такое глубокое впечатление, что они чуть не целовали их, преклонив колени. Словом, подлинность пьесы Шекспира была подтверждена, и неимоверно гордый Айрленд-старший продал право постановки в театр Друри-Лейн, предложивший самую большую цену – 300 фунтов в качестве аванса и 50 процентов от последующих сборов. В то время театр возглавлял знаменитый драматург Шеридан, который тоже счел пьесу подлинной и с восторгом взялся за постановку. Только вот тут-то дело и застопорилось…

Началось с актеров. Они, переигравшие все творения Шекспира, неожиданно для всех засомневались в стиле бардовских строк. Потом кто-то вспомнил, что одна из метафор уже использовалась драматургом в другой пьесе, потом всплыла цитата из «Кориолана», за ней – из «Гамлета», хоть и немного поправленная. Актеры пригласили виднейшего шекспироведа Эмунда Мелоуна, бывшего до того времени на континенте и не сумевшего ознакомиться с текстом «Вортигерна».

И вот Мелоун изучил пьесу. Вердикт был уничтожающим: перу Шекспира она не принадлежит. Мало того что в ней имеются компиляции, но в тексте использованы детали позднего времени, которые Шекспир не мог знать, современные названия, которые звучали совершенно иначе во времена Барда, и т. д. и т. п. Свои выводы Мелоун опубликовал в книге «Изыскания о подлинности некоторых рукописей, приписываемых Шекспиру». Ну а поскольку книга не может выйти столь быстро – к премьере найденной пьесы, Мелоун издал короткий, но едкий литературный памфлет.

Однако Шеридан не сдался. Премьера назначена на 2 апреля 1796 года. И она состоялась. Вот только у актеров был свой замысел. Зная, где огрехи в пьесе, актеры во главе с исполнителем заглавной роли – великим Джоном Кемблом – начали педалировать эти фразы, показывая всю несостоятельность текста. И публика поняла исполнителей. Сначала раздались редкие смешки. Потом все громче и чаще. Зрители, коих набилось столько, что все проходы оказались занятыми, смеялись уже вовсю. Апофеозом стала фраза, произнесенная самим Кемблом: «Да пресечется дерзкая забава!» Всем стало ясно, что великий трагик говорит о самой пьесе. И зал дружно заулюлюкал.

Словом, пьеса-подделка провалилась с треском. Но возникли вопросы: «Кто автор мистификации, и притом столь умелой? Откуда ее взял Уильям Айрленд? Или это его папаша, помешанный на Шекспире, решил прославиться, а заодно и поводить всех за нос?!»

Репортеры и литераторы накинулись на беднягу антиквара. Ну а тот, в свою очередь, – на сына, потребовав адрес таинственного человека из Стратфорда, у которого сынок нашел все тексты. Но сын почему-то не мог назвать ни адреса, ни имени незнакомца. Ну а 5 июня 1796 года Уильям Айрленд и вовсе сбежал из дома отца под покровом ночи.

Узнав о таком бегстве, Самюэль обвинил всех нападающих на его семью в бесчеловечности – вот юноша не смог стерпеть несправедливых обвинений в нечестности и сбежал от позора. А в чем позор-то? Ну нашел 20-летний парнишка рукописи, ну подумал, что это Шекспир. Разве за это надо обвинять?! Да и какие вообще могут быть обвинения, если рукописи были показаны всем ученым-шекспироведам и ими же признаны подлинными?!

Словом, скандал разгорелся не на шутку. Газеты обвиняли не Уильяма. «У юноши не хватило бы образования на такую аферу! – писали они. – Это дело рук его образованного отца. Только он мог бы столь ловко выдать тексты, похожие на шекспировские, за подлинники!»

И тут грянул гром. Уильям Айрленд прислал письмо, где покаянно рассказал, что никаких «похожих старинных текстов» вообще не было. Он все их подделал! Взял старую бумагу XVII века из архивных дел, хранившихся на полках почтенного адвоката мистера Бингли, у которого работал клерком. Расспросил опытного сотрудника старой типографии, из чего делали чернила век назад. Скопировал подпись Шекспира, создав на основе написания ее букв «шекспировские тексты».

Разъяренный отец не поверил признанию сына. «Да мой бездарный отпрыск слишком ограничен, чтобы состряпать даже десять рифмованных строк! А тут поэтическая пьеса! – заявил Айрленд-старший. – Это вся ваша общественность его так запугала, что он несет бред! Неужели вы все не видите, что это подлинный Шекспир, а ваш Мелоун просто оклеветал наши находки из зависти. Сам-то он ничего не нашел!»

Не убедила отца даже объемная рукопись, присланная Уильямом, – «Подлинная история рукописей Шекспира», где Айрленд-младший подробно описал, как создавал каждую «старинную страницу», откуда брал материалы для составления «Вортигерна и Ровены». Оказалось, зря папаша ругал его необразованным и никчемным – для своего времени и своих лет Уильям был сверхобразован.

Но папаша не поверил и подробному рассказу сына. Больше того, решил, что Уильям встал на сторону его гонителей, и проклял наследника. Впрочем, тому это было уже все равно. «Я старался только для тебя! – написал он в прощальном письме. – Ты обожал Шекспира, и я возмечтал доставить тебе радость. Прочтя моего «Шекспира», ты восторгался им. А про меня сейчас говоришь, что я никчемный. Но ведь тот «Шекспир», которым ты восторгался, – это я!»

Больше Уильям отцу не писал. Он уехал сначала во Францию, где прожил девять лет, подрабатывая переводами и сочинением исторических работ. Оказалось, его знаний достаточно даже для того, чтобы написать довольно интересную четерехтомную историю «Жизнь Наполеона Бонапарта». И кто знает, если бы не юношеская авантюра с шекспировскими текстами, которую он провел только из желания угодить отцу, Уильям Айрленд мог бы стать известным историком и литератором. Вот только вернувшись на родину, уже 30-летний Уильям обнаружил, что хоть его исторические романы, пьесы и стихи печатаются лондонскими издательствами, но публика их не принимает, потому что помнит «бесстыдного авантюриста-фальсификатора», посягнувшего на самое святое имя Англии – Уильяма Шекспира.

Уильяма Генри Айрленда не стало в 1835 году. И вот гримаса авантюрной судьбы – никто не помнит ни одного названия его романов, но он включен во все энциклопедии мира. Видно, подделать великое – тоже великое дело.