Текст книги "Падая с Олимпа"

4

Женатому мужчине положено работать. Это не я сказал, это истина. Если ты взвалил на себя груз проблем, изволь прибавить к ним еще одну. Я еще легко отделался: у меня не было тещи!

– Виталя, – голос жены разбудил меня от размышлений, – когда ты пойдешь работать?

Я скривился. Год, полтора, два она все молчала, а теперь вдруг огорошила.

– Что это ты раскомандовалась? – Я удивленно посмотрел на нее. – Тебя же все устраивало?

– Я беременна. Скоро мне надо будет уйти с работы; кто станет о нас заботиться? – Губы ее расплылись в улыбке, но настороженное выражение, раздражавшее меня постоянно, никуда не делось.

– Че-его? – Я аж вскочил. – Только этого не хватало!

Она отшатнулась. Лицо ее мигом посерело:

– Т-ты не рад… – обреченно произнесла она. – Я так и знала.

– Раз знала, какого черта перестала пить таблетки?! – заорал я. – Вот уж поистине дура-баба! Почему ты не посоветовалась со мной насчет ребенка? Думаешь, если ты работаешь и кормишь меня, то и спрашивать меня ни о чем не надо?

– Мне тридцать три года. Я хочу детей, а ты даже не заикнулся ни разу об этом. Ты меня никогда ни о чем не спрашиваешь, кроме одного: готов ли ужин! – Она тоже заорала. – И шляешься ты где-то, и трусы у тебя чужие в карманах, и в книжке телефонной сплошь бабские номера, и деньги, что я тебе даю, слишком быстро кончаются! Ты негодяй, подонок! Почему я не сломала обе ноги в тот день, когда подошла к тебе? Гад! – Она замахнулась на меня полотенцем. Ее уже всю трясло. Я перехватил ее руку и жестко бросил, уходя:

– Так какого черта ты собираешься рожать ребенка от гада и негодяя?

Ночевал я у себя в квартире, превратившейся за последнее время в «траходром». Я вновь принялся за старое. Скандалы и вечно ноющая супруга не вызывают в мужчине сексуальных желаний – я стал задерживаться здесь подолгу. Она была права: я изменял ей и вел себя как последняя сволочь. Но в меня словно дьявол вселился.

Через два месяца я приехал к Алле за вещами. Она стала еще толще, хотя по срокам беременна была совсем недолго.

Я молча складывал рубашки, костюмы, джинсы, а она плакала в уголке спальни, вытирая щеки кулаками.

– Не уходи, Виталя! – просипела она. – Подожди, когда рожу.

– Ага, а до этого мне девять месяцев жить в аду, выслушивая твои придирки и упреки?

– Шесть… уже шесть, и не в аду. Я люблю тебя.

Я рассмеялся, хотя на душе веселья не было. Ужас!

И вдруг она покачнулась и упала. Грохнулась лицом вперед на ковер, не успев даже прикрыть голову руками. Я вскочил и понесся к телефону.

Прошло две недели. Я приехал за Аллой в больницу, но она не захотела идти со мной.

– Я уже договорилась с Юлькой. С работы. Она меня отвезет. – Холод в ее голосе сказал мне все лучше слов.

– Как ты себя чувствуешь? – глупо спросил я.

– Я ненавижу тебя, – спокойно произнесла моя бывшая жена. – Ты все отнял у меня. И любовь, и надежду, и ребенка. Уходи.

– Ребенка не будет? – упавшим голосом переспросил я, чувствуя, как по спине ползут мурашки страха.

– Нет. Никогда не будет. – Она всхлипнула и отвернулась.

– Алла… – Я испуганно потянулся к ней, но она окатила меня еще одним надменным взглядом.

– Убирайся! Тварь! Ты пустой, никчемный кобель, и жизнь твоя закончится так же никчемно!

Я уехал. Больше я ее не видел. Это был мой дом, а я и не понял.

Узнав о моем разводе из очередного письма, а точнее – небрежной отписки, Сашка пришел в ярость. Если бы слова, положенные на бумагу, способны были оживать при вскрытии конверта, они удавили бы меня своими закорючками – так зол был Сашка.

«Ты придурок! – писал он, и одно слово от волнения налезало на другое. – Ты придурок! Алка приютила тебя – вшивого, бездомного пса, – отмыла, согрела! Бог мой, и почему ты такой неблагодарный? Другой бы мужик уже за одно то, что ему позволяют ни хрена не делать, исполнял бы все ее прихоти, так нет же! Ты что, переломился бы, если б помог ей растить сына… Как я разочарован! У тебя нет ничего святого. А я потом по три года лечу подобных Алле женщин от депрессии! Ты еще не понял, что сломал ей жизнь?»

И так еще две страницы. Напоследок Сашка приписал фразу, которая уколола меня куда больнее прощального взгляда Алки и всего выше написанного: «Предательство – твоя сущность, Виталя. Не пиши мне больше. Ч.»

Я вертел листок в руках и чувствовал, как слезы начинают жечь глаза. Несправедливо. Друг же просил делиться с ним всем, что со мной случается, – и вот, пожалуйста. Видно, не все может стерпеть его дружба, не все оправдать. Да и странно требовать от него сочувствия, если я сам себя простить не могу. До сих пор, хотя прошло почти десять лет, до сих пор вижу то письмо. Его буквы горят огнем на белой бумаге, выписанные рукой моего единственного, ныне покойного друга. Прости, Сашка…

Позже мы снова стали переписываться, и я первый предложил ему это, хотя очень опасался, что принципиальный друг проигнорирует мое послание. Нет, пронесло. Он ответил. Сухо. Лаконично. Словно прощая не на все сто, а как бы условно, но его размашистая подпись в конце письма сказала мне все лучше хитрых фраз – он тоже был рад примирению.

Началась моя жизнь без Аллы. Меня больше не одевали, не кормили и не давали денег. Копить я не умел – сразу тратил все до копейки на развлечения, хорошие салоны, одежду. Будь у меня побольше практицизма и поменьше тщеславия – наверное, сейчас я бы не знал бед: сумма из тех денег, что дарила мне жена, сложилась бы порядочная. Но себя в один момент не переделать, а работать я не хотел. Впрочем, если бы место меня полностью удовлетворяло, я осел бы, но мне ничего не подворачивалось.

Деньги кончились. Все. В клубах, даже в тех, где я слыл завсегдатаем и знал всех барменов, мне перестали наливать в долг. Знакомые ребята криво улыбались мне и непонимающе пожимали плечами на мои просьбы. В кредит никто из них не жил, и другим жить за свой счет они не позволяли, несмотря на кажущуюся мягкость нрава. Я вынужден был покинуть их круг, который, не скрою, стал мне необходим, близок.

Поиск работы затянулся. Там, где хорошо платили, было скучно и нужно было вкалывать от зари до зари; там, где мне было более-менее интересно, вакансий не было и не предвиделось. Я понял: требовалось нужное знакомство, а его-то я как раз и не имел.

Одному жить хорошо, пока есть на что. Все люди одиноки, но, даже зная это, они с легкостью оставляют в одиночестве своих близких и друзей. В этом обществе выживают успешные.

Я долго терпел, но ждать больше не было сил и смысла. Я позвонил Сашке. Молчание его было многозначительным. Я уже было подумал, что нас разъединили, но тут он заговорил:

– В Москву не приглашаю, тут своих жиголо хватает.

Я почти видел, как он улыбается, и хмыкнул в ответ:

– И не нужно. Я готов работать и здесь, вот только…

Он перебил меня:

– Знаю я твое «готов»: ты не задержишься на одном месте дольше, чем на полгода, но совет тем не менее я тебе дам. Один мужик в вашем городе способен тебе помочь; другое дело, что ты должен показать, что готов помочь ему. Я напишу рекомендацию, что ты, мол, коммуникабельный, ловкий, хороший друг, а он уже определит, годишься ты хоть куда-нибудь…

– «Хоть куда-нибудь»! Хорошего же ты обо мне мнения! – возмутился я.

– Не будем это обсуждать, – прохладно заметил он. – Итак, тебе нужна моя помощь?

– Еще как! – смиренно заверил я его.

– Ладно. Жди, я пришлю рекомендацию и телефон этого мужика.

– Спасибо, Саша, ты не представляешь… – Но он снова не дал мне договорить:

– Ты отлично знаешь, почему я это делаю, и не строй иллюзий, что ты свободен от меня. Пока.

– Спасибо. – Я сжал трубку в руке и прижался пылающим лбом к прохладной стене прихожей. Я знал, почему он помог мне, знал, хотя гнал от себя эти противоречивые мысли. Я был ему благодарен, но при этом страшно раздосадован, что Сашка ведет игру в одни ворота, и я ничем, в свою очередь, не могу помочь ему.

Слово он, как обычно, сдержал. И уже через два дня после нашего с ним разговора мне назначил встречу Кузакин Вениамин Дмитриевич, один из менеджеров российского концерна BMW, представленного филиалом в нашем городе. Я обалдел, но пошел.

Черт, он меня принял! Неужели у моего друга такая власть? Я до сих пор не знаю, радоваться мне или огорчаться, ведь не будь у меня этой работы, все могло бы кончиться совсем по-другому. Возможно, я не писал бы эти строки, сидя под чужим мне, как оказалось, небом, так и не обретя своего дома и не зная, кто первым прочтет их после того, как найдет. И в причудливом, диком узоре произошедших со мной перемен не было бы шелковой ниточки отличного от других цвета, яркой, пьянящей, душащей ниточки моей любви. Спасибо, Сашка, или будь ты проклят? Я не знаю.

Итак, я приступил к работе. В мои обязанности входило демонстрировать машины клиентам, рассказывать все технические подробности, выписывать квитанции и вносить все данные о купле-продаже в компьютер. Несложно, но поначалу я страшно нервничал.

– Чего психуешь, пацан? – Бородатый покупатель, первый за мою первую рабочую неделю, добродушно уставился мне через плечо на экран, где нужные цифры никак не высвечивались. – Вон на ту кнопку, а теперь на эту, тоже мне премудрости! – Он громыхнул басовитым смешком. – Ты со школы только, что ли?

– Простите, – пробормотал я и повторил попытку. Слава богу, принтер заработал, и квитанция выползла прямо в руки бородачу.

– Ха, – сказал он, хмурясь, и пробежал глазами колонки, – справился, надо же! Ладно, кати мою тачку и смотри, чтоб без косяков!

На негнущихся ногах я пошел в демонстрационный зал. Его новая игрушка сияла в искусственном свете всеми боками и хрусталем фар. Я и сам не помнил, как посмел коснуться ее. Мотор заурчал – бог мой! Вот эта работа! Вот она! Запах бензина, шорох покрышек, кожа под рукой, цокот музыки, огоньки панели управления! Я на месте! Бог мой!

– А-а!!! – Клиент потер руки. – Вот она! Вот она, моя красавица! Давай, вытряхивай свою жопу оттуда. Ах ты боже ты мой! – Он хмыкнул, посерьезнел и сел за руль. Меня тряхнул озноб ревности, словно это была моя «пятерочка», черная, как пантера, только и ждущая, когда в лобовое стекло ударит солнце над автострадой и умелая сильная нога хозяина вгонит педаль газа в пол. – Пока! – Мужик помахал мне квитанцией и рванул к воротам зала.

– Пока, – злобно процедил я и вернулся за стол.

Оказывается, если салон продает хотя бы раз в неделю хоть одну машину, это считается верхом коммерческого успеха. Я узнал это, когда в конце недели ко мне в офис явился сам Кузакин. Он улыбчиво огляделся и пожал мне руку со словами:

– Ну ты и барыга, Павлов! Ха-ха, три «бэхи» за первую неделю работы – поздравляю!

Я смутился, но руку пожал крепко и поблагодарил, сам не подозревая, что мне сулит мой так называемый «успех».

– Премию в кассе, – обронил Кузакин и, забыв обо мне в ту же секунду, пошел в следующий кабинет.

«Это же хорошие деньги! – растерянно думал я, считая бумажки, выданные мне вечером кассиршей Олей. – Я раньше за неделю столько не получал, за месяц еще, может быть…»

И понеслось! Удача прочно поселилась в моем офисе. Я торговал машинами, как горячими пирожками. Кузакин отметил мое обаяние, но сказал, что дело не в нем, точнее, не только в нем. По его мнению, я обладал даром убеждения. Так или иначе, с деньгами у меня больше проблем не было. И понеслось… Клубы, бары, модные салоны, где у меня появился персональный мастер – парень чуть младше меня, прекрасно справляющийся с моими капризными волосами. А еще я умудрился скопить некоторую сумму – я решил купить машину (не BMW, конечно, где уж), но какую-нибудь «тойотку», чтобы особо не отличаться от моих новых знакомых. Женщины заколебали.

– Они на тебя слетаются, как мухи на… – Стилист, с которым я завел дружбу, кивнул на танцующих девушек в самом центре зала.

– На что? – Я легко допил свой коктейль и жестом попросил смешать мне еще один. Мне не понравился его намек.

– На мед! – хохотнул мой новый друг.

– И что? – Я пожал плечами.

– Этим нужно пользоваться, – удивился он моей тупости.

– Я уже однажды попользовался. – Я горько усмехнулся, как ветеран, вспомнивший одно из самых кровавых сражений.

– Один раз – не… – Парень заржал. Зубы – белые, мелкие, как у хищного зверька, – сверкнули оскалом.

Я отвернулся. Тема была не из лучших. Он понял и сменил ее.

– Тебе не мешало бы височки подровнять, – профессионально заметил он, – и подсветить несколько прядей.

– У меня завтра солярий, – сказал я. – Зайду к тебе часов в девять, свободен?

– Нет, конечно, но я подстроюсь.

Мы снова заказали по коктейлю.

Я похвастался Сашке своими успехами. Теперь, когда мои финансы закончили петь и выровнялись в соответствии с моими потребностями, я стал звонить Сашке, не жалея денег на оплату межгорода. Эта проблема больше не существовала. От его писем же у меня начинала болеть голова – столько в них было пафоса, сочувствия, тревоги, нежности, грубости. Я злился, главным образом потому, что не мог возразить тут же, и мне приходилось сочинять ответ, а на бумаге все, что я хотел сказать, превращалось в бесстрастный пустой текст. Сашка умел писать живо, ярко, я же строчил прописные истины, на деле не следуя им и не думая так, как хотел зачем-то показать. Сашка понимал мой неуклюжий слог и что-то там своим психологическим оком умудрялся разглядеть и даже ответить адекватно, но я же… А, ладно, теперь я звонил ему и выкладывал все как есть в своей манере.

– Саня, я все-таки устроился на работу! – протараторил я на одном дыхании вместо приветствия.

– А ты сомневался, что так будет? – В голосе его даже за сотни миль слышалась усмешка. – Я тебя подводил когда-нибудь?

– Нет! Нет, что ты, но в жизни вечно всякие сюрпризы бывают. – Я был так рад, что, взяв примирительный тон, добавил: – А еще у меня теперь есть друг!

– Вот это новость! – Сашка сник немного, но интерес из его голоса не пропал. – Продолжай.

– Да, в общем-то, пока нечего рассказывать. Он так, стилист, волосами моими занимается, но профессионал, конечно, – я теперь вообще круто выгляжу!

– Не сомневаюсь. – Сашка стал холоден. – Ты смотри там, поаккуратней с незнакомцами. Не спеши его в друзья записывать, а то мало ли что.

– Ну что еще? – Я слегка огорчился: не может по-человечески порадоваться за меня. – Чего ты мне все омрачаешь?!

– Я просто очень хорошо знаю тебя, Виталя, вот и все, не психуй. Я рад за тебя, правда.

– Ты что считаешь… – я задохнулся в ярости, – продолжаешь считать меня подонком?!

– Нет, не считаю, но хочу, чтоб ты помнил одну простую истину: того, кто склонен к предательству, предают куда чаще, чем того, кто искренен. Это не морали и не нотации, – опередил он мои возмущенные протесты, – этому меня научили люди, мои пациенты, обращающиеся за помощью психотерапевта или психолога уже после боя, если можно так выразиться.

– Ты, значит, считаешь, что помочь нельзя? – Я все еще злился, но Сашка умел заставить себя слушать.

– Нет нельзя. – Он по-прежнему был спокоен. – Единственное, что можно сделать, – это предотвратить последующие ошибки. Это не очень хорошая работа – говорить правду людям, считающим себя богами.

– Меня ты тоже вот так стаскиваешь за задницу с Олимпа? – удивился я его железной хватке.

– Да, – просто ответил он и вздохнул, – тебя чаще, чем кого-либо.

– Нормально. – Я кивнул, хмурясь. Он сказал мне в лицо, что я моральный урод с манией величия, а я продолжал его слушать. Просто невероятно! И это после моей радости! – Саша, а ты никогда не думал, что от твоей правды людей подташнивает? – Я старался изо всех сил скрыть вновь накатившую ярость.

– Думал, но если человек не полный идиот, он из моей правды сделает для себя вывод. Нет, он не пойдет на гору с рупором и не объявит себя во всеуслышание козлом с признаками жлобства, но в тишине, темноте и одиночестве, выпив бутылку водки, он согласится со мной, и это высшая для меня награда!

– Черта с два! – выпалил я, едва справившись с оторопью, что взяла меня после такой лихой завертки друга. – Может, он и поймет, но поступать будет по-своему. Он снова станет козлом!

– Согласен. Люди и к Богу-то приходят не сразу, а вывалявшись в дерьме по пояс, – чего уж обо мне-то говорить. Но корень проблемы я нахожу, а раз так, только человек решает для себя, как ему жить. Я не Бог, но и козлы перерождаются.

Я молчал. Сашка часто практически убивал меня своей логикой. Я очень бы хотел мыслить, как он, но мне это было не дано. Мне удавалось только сдерживать свои эмоции и выслушивать друга до конца, чтобы потом, ночью в тишине, пьяным, как он точно подметил, попросить у кого-то прощения за свои грехи. После Сашкиных отповедей я вел себя примерно: не шлялся по кабакам, не заводил случайных связей и почти не пил. Но время шло, из памяти изгонялись правдивые обвинения, забывался стыд, душивший меня моими же руками, и я вновь возрождался черной злобной птицей Феникс из синего адского пламени. Наверное, худшие негодяи Сашке не встречались. Я очень рад за него.

А между тем мой новый друг становился мне все интересней. Мы часто встречались, говорили о жизни, но не так, как это бывало с Сашкой, когда я постоянно испытывал чувство вины, а жарко, весело, захватывающе. Это были поединки, битвы, если угодно, и я радовался нашему знакомству.

Я продолжал работать, копить и строить планы, которых становилось все больше и больше. Я забирался в дебри, мое воображение заводило меня черт знает на какие высоты, да так, что Олимп, о котором я обмолвился в разговоре с Сашкой, начинал казаться жалким холмиком посреди равнины. Я и не догадывался, о чем, оказывается, можно мечтать, чего желать. Мой новый друг посмеивался над моими открытиями и сомнениями и смел называть меня ограниченным. Негодяй! Его насмешки только подстегивали меня.

А однажды чуть было все не закончилось. Мне позвонил Сашка и срывающимся голосом поведал:

– Виталя, у меня неприятные новости. Не знаю, как начать…

Я тер усталые глаза, отчаянно зевал и чесался. Время для звонка друг выбрал неудачно.

– Да говори уже, – раздраженно поторопил его я, морщась от яркого утреннего солнца. Черт, я лег два часа назад; у меня даже хмель еще зудел в голове.

– Виталя, меня кладут в больницу. Мой врач – помнишь, я говорил тебе о нем – предупреждал меня, что кризис может случиться в любой момент, и вот… Виталя?! – Мне показалось, он плачет. Боже ты мой! Я не помнил никакого врача, я забыл бы свой собственный адрес после вчерашней попойки, но о том, что Сашка – мой лучший друг – смертельно болен, я помнил ежеминутно.

– Что с тобой случилось?! – Я постарался придать голосу твердость.

– Осталось совсем немного, год-два, – просто ответил он, – с печенью происходит что-то страшное…

– Этого не может быть! – заорал я. – Не может быть!!!

– Разве я врал тебе когда-нибудь? – улыбнулся он, и я, как всегда, «услышал» эту улыбку.

– Нет. – Я без слез всхлипнул. – Не врал! Но ведь ты лечился, Саша, лечился же?!

– Это слишком дорого. Сначала я лечился и даже диету соблюдал, а потом… Денег не хватало, и я решил пожить в свое удовольствие. Я купил хорошую машину, мебель, оделся поприличней… Только это все ненадолго. Только теперь, когда я вкусил обычные человеческие радости, я понял, как все это ничтожно по сравнению с глотком жизни поутру. Ничего на самом деле человеку не нужно, по-настоящему он нуждается только в самой жизни.

– Саша… – Я плакал, размазывая слезы по небритым щекам. Трубка телефона превратилась в гирю весом килограмма в три. – Саша, скажи, только честно, сколько тебе нужно денег?

– Не бери в голову!

– Я же спросил – ответь!

– Ну хорошо, не злись, я скажу.

Сумма, которую он назвал, мне, конечно, мерещилась иногда, снилась и являлась. Естественно, у клиентов нашего салона водились такие деньжищи, но мне трудно было вообразить себя их обладателем.

– И ты поправишься, если найдутся эти деньги? – зачем-то спросил я.

– Ну что ты! – Он рассмеялся, потом закашлялся, вызвав у меня приступ паники. – Нет, конечно, но лет пятнадцать протяну, а то и больше.

Я считал в уме. Сейчас ему тридцать один, плюс пятнадцать – сорок шесть, Боже, сорок шесть – это же самая зрелость, самая жизнь! Но это лучше, чем ничего.

– Саша! Ты должен жить, не трать деньги впустую, продай к чертям эту свою машину и мебель, ходи голый, только делай то, что тебе говорят врачи, слышишь?!

– Слышу. Хорошо, что я позвонил тебе, а то я уже начал бояться, что ты меня не поддержишь, что ты забыл.

– Я не забыл.

– Может, приедешь? – Он никогда раньше не приглашал меня. Сам этот факт говорил, что все куда серьезней.

– Постараюсь. – Мне не хотелось врать, хотя за последние годы я научился это делать мастерски. – Обязательно.

– Пока, Виталя. Я не говорю «прощай», а то ты разозлишься.

– Погоди, Саш, а что с работой? Как твой кабинет?

– Никак. Я взял отпуск за свой счет. Надежда умирает последней. Обидно только за людей: они верят мне, со многими я нашел общий язык, многим реально помог. Будь я на их месте – чувствовал бы себя брошенным. Жаль.

– О себе подумай! – посоветовал я. – Ты слишком много переживаешь о других – тебе это не на пользу.

– Нет, все наоборот, – возразил он, и я понял, что Сашку не изменит даже смерть. – Только помогая другим можно считать себя полноценным членом общества. Я живу благодаря улыбкам моих пациентов. Всякий раз, когда слышу «спасибо», я все больше верю в свои силы, верю, что я могу помочь многим; я, только я могу это сделать, понимаешь?

– Это гордыня, в которой ты сотни раз упрекал меня, – горько заметил я. – И она тебе не на пользу!

– Ты не хочешь понять!

– Я все понимаю. Ты трясешься за этих никчемных слабых людишек, неспособных самих решить свои проблемы.

– Ты никого не любишь, Виталя! – крикнул он в исступлении. – Я устал доказывать тебе разницу между пожрать самому и накормить ближнего! Ты же говорил, что читаешь Достоевского, Камю, ты знаком с творчеством Коэльо, Метерлинка… боже ты мой, почему же ты так слеп и туп?! Если книги не раскрыли глаза, то не надейся, кино и интернет тебе тоже не помощники, скорее навредят еще больше. Ты же умен, почему ты слеп?

Теперь я не на шутку испугался его. Он был прав и не прав, и он тоже обвинял меня в ограниченности.

– Я не слеп. Я рационален, – тихо, стараясь держать себя в руках, ответил я на его обвинения.

– То есть тебе невыгодно сострадание – вот ты и топаешь мимо голодных и умирающих, да? В этом рационализм: правильно распределить нежность, любовь и жалость, да?

– Саша, мне очень жаль, что ты так болен, честно. Всем сердцем жаль, и я не собираюсь «топать» мимо. – Я опять чуть не заплакал.

– Речь не обо мне, – бессильно шепнул он. – Я так и не сумел научить тебя… Знаешь, есть единственная книга, которую тебе следовало бы прочесть в первую очередь, а то и вместо всех твоих Гарднеров с Чейзами.

– Что это за книга? – спросил я, не готовый к ответу, от которого у меня мурашки пошли по всему телу.

– Это Библия.