Текст книги "Нежное дыхание бури"

Глава четвертая. Встретишь Будду – убей Будду

– …Самое интересное, у меня сложилось такое впечатление, что на таможне меня словно бы уже ждали, – заканчивал свой рассказ глубокой ночью перед единственным слушателем в камере Максим. – На контрольном пункте увидел другую смену, не ту, которую я всегда использовал как канал для провоза всякой мелочи, вроде необработанных алмазов, незадекларированных, которые не входили в законные поставки сырья для фирмы «ОКО» из-за рубежа. Скажем честно: для себя. Все так делают. Ну, хорошо, возможно, я сам перепутал график таможенников. Но почему на мой багаж и личные вещи даже не взглянули, а сразу предложили пройти в комнату досмотра?

– А почему ты не опасался тепловизора на ленте контрольного пункта? – спросил Уваров.

– Потому что он не смог бы определить, алмаз у меня в дорожной сумке или простой булыжник в качестве сувенира. Кроме того, я всегда клал рядышком еще несколько красивых камешек, типа гальки. А в комнате досмотра из них сразу выбрали «Страус Намибии». Вот почему, думаю, они были заранее предупреждены, что некто Громов везет из Африки контрабанду.

Иван Сергеевич задумался. Ничего не сказал. Максим продолжил:

– И ладно бы, если это был природный алмаз незначительных размеров, подобрал, дескать, на берегу Оранжевой какой-то камешек, но специалист такого уровня, как я, не мог перепутать. Должен был отличить синий, редкий в природе алмаз от простого булыжника. И обязан был поставить в известность о том власти Намибии. И на таможне в Москве об этом тоже знали. Стало быть, я везу с собой контрабанду. Вот почему в комнате досмотра, поджидая меня, уже скучал следователь. Теперь и у Похамбе, скорее всего, будут неприятности.

– Ты еще легко отделался, – произнес наконец Уваров, – что тебя не прихватили в аэропорту Виндхуку. За контрабандный вывоз достояния Намибии мог бы сидеть не здесь, а с цепью на шее в подвале самой далекой страусовой фермы. И питался бы одной банановой кожурой, а не осетинским пирогом своей мачехи и поросятиной от щедрот бывшего министра недр. Да еще под бахчисарайский коньячок.

– Ну, там-то все прошло гладко. Хифу проводил нас чуть ли не до трапа самолета. Похамбе так похабно поступить не мог. Ему-то зачем? Мы с ним деловые партнеры. И вот я думаю: кто же меня мог сдать?

– Твоя невеста или этот адвокат, – предположил Иван Сергеевич. – Больше некому.

– Насчет Ларисы ни за что не поверю. Она не Мата Хари, скорее просто русская Мэрилин Монро. Лисовский? Возможно. Но вряд ли он мог догадаться, что я везу с собой этот природный алмаз. Но в любом случае это не в их интересах.

– Но зато может быть в интересах тех, кто стоит за их спиной. Давай еще по одной за твои сорок лет. Это хороший возраст.

Они опрокинули по стаканчику бахчисарайского.

– Нет, но зачем? – упорно не верил Максим. – Будущая невеста, лояльный сотрудник… Да и летели они вместе со мной в самолете. Как с борта сообщить таможне, чтобы встречали «с цветами»?

– Можно шепнуть бортпроводнице, передать записку пилоту, да еще проще позвонить из Виндхуку в Москву. Летит, ждите, пакуйте. Тут важен не сам Максим Громов, а фирма «ОКО». Кто-то из твоего окружения работает на конкурентов. Вот они-то и есть главные выгодоприобретатели. Во-первых, все ваши контракты в Намибии накроются крышкой гроба. Во-вторых, полетит деловая репутация «ОКО». Ну, а в-третьих, на десерт, и ты получишь свою ложку варенья.

– Ложка-то хоть большая?

– Адвокат сможет тебя отмазать, это пустяки, а не контрабанда. Да еще по первому разу. А может, и нет. Если дело начнут специально раскручивать для показательного или политического резонанса. И дадут тебе столько же. Вряд ли больше. Да и то условно. Так что привыкай к отсидке. Лучше всего просись под домашний арест. Готов?

– Я с рождения готовый. Спасибо за прогноз, Иван Сергеевич. Утешили.

– Ничего. Махатма Ганди говорил, что каждый нормальный человек должен в своей жизни пройти три испытания: семьей, тюрьмой и войной. У тебя, видно, еще ни одного из них не было.

– Бог миловал. Раньше вы все больше Будду цитировали.

– Могу и из него. Самая его загадочная фраза звучит так: «Встретишь Будду – убей Будду».

– Как это?

– Я сам раньше не мог понять, что она означает? А потом догадался: это призыв к перерождению. Духовному прежде всего. Физическому тоже. Из человека в летучую мышь, потом в кактус, далее – везде. Кстати, почему у вашей фирмы такое странное название – «ОКО»?

– По первым буквам фамилий основателей.

Уваров вновь на некоторое время задумался.

– А ты слышал что-нибудь об алмазе «Око Будды»?

– Немного.

– Я сначала подумал, что твоя фирма названа так в честь этого таинственного бриллианта. Его еще иногда называют «Слеза Будды». Как все мистические терафимы, он оброс кучей легенд. Одна из них такова. Еще до своего духовного перерождения юный принц Гаутама встретил прекрасную девушку, добрую и целомудренную. А надо заметить, что путь будущего Будды Шакьямуни к пробуждению начался за сотни и сотни жизней до его полного выхода из «колеса чередования жизней и смертей».

Начался он, согласно описаниям, в теле брахмана Сумедхи, что значит «Зажигающий светильник». После смерти Сумедхи сила его стремления к пробуждению обусловила перерождение в разных телах как человеческих, так и звериных. Во время этих жизней Будда совершенствовал мудрость и милосердие и в предпоследний раз родился среди дэвов, то есть богов.

– Простите, Иван Сергеевич, вы буддист?

– Я атеист. Но с православным и буддистским оттенком. Жду своего перерождения. Так вот. Царица Маха Майя, чудесно родившая принца Гаутаму, умерла через несколько дней после родов. Приглашенный благословить младенца отшельник-провидец Асита, живший в горной обители, обнаружил на его теле 32 признака великого человека. На их основании он заявил, что младенец станет либо могущественным царем, либо великим святым. И Будда стал Буддой.

– Еще раз простите, что перебиваю. А что это за 32 признака?

– Не забивай мозг. Впрочем, я сам не знаю, – честно признался Уваров. – Да и какая разница? Скорее всего, это не явные внешние признаки, вроде пятна на лысине Горбачева, а какие-то мистические, сакральные, которые способен увидеть лишь такой отшельник-провидец, как Асита, или наши духовные Оптинские старцы, великие молитвенники, как Серафим Саровский. А теперь напряги свои 32 извилины и слушай дальше.

Отец всячески ограждал сына от религиозных учений или знаний о человеческих страданиях. Для мальчика было специально построено три дворца. В своем развитии он обгонял своих сверстников в науках и спорте, но проявлял склонность к размышлениям. Как только сыну исполнилось 16 лет, его отец организовал свадьбу с одной принцессой, кузиной Гаутамы. Но тут-то он и встретил ту другую чудесную девушку. Яшодхару. Однако Будда понял, что даже такая неземная красота будет преградой на пути к просветлению. И, преодолевая искушение земной любви, он оставил свою возлюбленную. В сносках замечу: как и тебе, Макс, надо оставить Ларису, иначе не просветишься. А если серьезно, добра тебе эта барышня не принесет.

– Посмотрим… – глухо откликнулся Громов.

– Ладно, решай сам. Яшодхара, в отличие от принца, напротив, считала, что любовь – это наивысший уровень существования духа. Вопрос спорный, но Бог с ним. Короче, не сумев соединиться с возлюбленным, она покончила с собой. Прыгнула на закате солнца с высокой скалы в океан и утонула. Тело ее потом волны вынесли на берег, к ногам Будды. Это случилось на следующий день, тоже на закате. И он, не в силах больше сдерживать себя, заплакал. Слезы Будды падали на песок, каменели, и свет уходящего солнца отражался в них. Так появился пурпурный алмаз, который позже назовут «оком» или «слезой» Будды.

– Ясно. Но тогда этот алмаз должен быть не в единственном числе, – заключил Максим. – Слез-то много. Или он только одну пролил?

– Логично, – согласился Уваров. – Я об этом как-то не задумывался. Откуда мы знаем, сколько их? Людям кажется, что они столетиями гоняются за одним и тем же «Оком Будды», а их, может быть, действительно несколько. И бегают они за разными. Или, – добавил он, – такая уж у него выпала одна-единственная скупая слеза на смерть возлюбленной Яшодхары.

Помолчав, он продолжил:

– Об этом драгоценном камне кто только ни писал, ни снимал кино, ни посвящал музыкальные симфонии. Например, Вагнер. А Ницше просто тайно поклонялся ему, от чего и сошел с ума. Последними его словами в жизни были: «Вижу… вижу “Око Будды”… Сестра, дай мне его в руки… не дается…» С этими словами он испустил дух. Ницше так долго мысленно вглядывался в этот камень, что в конце концов «Око Будды» стало всматриваться в него, в его душу. Это его знаменитая фраза о бездне, которая в тебя заглядывает, – отсюда. Просто он не хотел всуе упоминать камень. Зашифровал мысль, так сказать. А «Око Будды» и есть бездна. Полная демонов. Но и желаний, которые исполняются.

– Вы не шутите?

– Какие тут шутки! Да не один Ницше сошел с ума от хотя бы мысленного созерцания этого загадочного драгоценного камня. Алмаз обладает совершенно необычайными свойствами. Парацельс и Авиценна, которые владели им по очереди, излечивали его магической силой любые болезни. А Ибн-Сина отдалял смерть и даже поднимал мертвых, стоило приложить «Око Будды» ко лбу покойника.

А Калиостро? А граф Сен-Жермен? Последний вообще до сих пор жив и слоняется где-то по всему миру. Нет, камня у него уже давно нет, но ему удалось с большим трудом отпилить от него крошечку, с тех пор носит ее на груди и здравствует. Хотя и страшно тоскует от своего бессмертия и жаждет умереть. Но и расстаться с осколком нет сил.

– А вы с ним встречались, что ли, Иван Сергеевич?

– Я на глупые вопросы не отвечаю.

– А где он сейчас, этот камень? Кто хозяин?

– Еще один тупой вопрос. Количество извилин сокращается. Вот видишь, стоило тебе даже не увидеть, а услышать об «Оке Будды», и ты уже охвачен горячкой. Я же чувствую.

Максим действительно заслушался его рассказом. Они помолчали. Легенда тронула не сердце Громова, а ум. Как человек действия, он уже мысленно пустился на поиски «Слезы Будды». Вот что могло бы стать новой целью его жизни, раз уж все другие разбиваются в прах. Если он вынужден будет передать пакет своих акций Ларисе или кому другому, чтобы не рушить репутацию компании «ОКО», и на несколько месяцев отойдет от дел, то чем занять свободное время? А его будет много. Станет ездить по укромным уголкам России и мира, искать клады. И подбираться к «Оку Будды».

– О чем задумался, сынок? – насмешливо спросил Уваров. – Знаю, о чем. Не забывай, что я все-таки министр недр, пусть и бывший, и без меня тебе «Око Будды» не найти.

Максим обрадовался.

– Да вы сами, Иван Сергеевич, как тот отшельник-провидец Асита. Мысли читаете. Стало быть, вы со мной?

– Ну, а куда деваться? Мне тоже предстоит духовное перерождение, надо же в новой жизни чем-нибудь заниматься? Во власть я больше не вернусь. Сам не хочу. Даже если предложат. Будем искать клады и редкие алмазы вместе. Я ведь с детства об этом мечтал. Может, и найдем что-то типа «Ока Будды», если не его самого. Тем более что души у нас родственные. А теперь давай спать. Мы и так внутренний режим нарушили.

– Ладно.

– Спокойной ночи, новый компаньон.

– Последний вопрос. За что вы сами-то здесь очутились, Иван Сергеевич?

– Лицензию на разработку недр не тому, кому надо, выдал, – сухо отозвался Уваров.

– Жуликам? – спросил Максим.

– Вот как раз наоборот. Честной фирме, я ее владельца хорошо знал.

– А что такое терафим?

– Это уже второй вопрос. Ладно, скажу. Осколок Чантаманы.

Опять этот осколок! Больше от министра ничего добиться не удалось. Он уже похрапывал.

Следующий день протекал в интересных беседах с министром-буддистом. Не случайно говорится, что тюрьма – это своеобразный университет жизни. Многое он переоценил. А кроме того, и сам уже несколько месяцев охотно посещал бутырскую библиотеку.

Громов читал много, взахлеб. Больше всего его привлекала историческая литература, труды по философии. Особенно полюбились французские, английские и немецкие мыслители. Не имея в неволе ничего, кроме книг, он был почти счастлив. Апрель у него был посвящен Паскалю, Ларошфуко, Гегелю. Май – Ницше и Бэкону. В июне и июле читал все подряд и перечитывал. А вот в августе ему пришелся по душе Монтень. Теперь Мишель Экем де Монтень своими «Опытами» возвращал его обратно, к истинной, а не мнимой жизни.

«Бич человека, – писал Монтень, – это воображаемое знание». Теперь Максим отчетливо понимал, что имел в виду философ. Иными словами, нам только кажется, что мы всегда живем в реальном мире. По большей части в вымышленном. Нами самими же. Кем были для него все его Ларисы, Марины, Ирины? А что значила сеть бутиков «ОКО»? Да и многое другое, что теперь благополучно пребывало в прошлом.

Не надо смотреть на мир через розовые очки. Не нужно смотреть и через черные. Надо смотреть на мир без очков. А у кого плохое зрение или вообще слеп, так ты ничего и не потерял. Даже выиграл и приобрел. Весь мир – в тебе. Это уже он сам додумал, за Монтеня. А друзей-предателей и подруг-изменщиц надо просто выбросить, как памперсы, без сожаления.

Все-таки развитие ума – это ежедневный труд, сродни физическим упражнениям, только гораздо нужнее и плодотворнее, не всякому по силам. Если это и спорт, то высших достижений. Чем Громов в тюрьме и занимался. Нет, порою его сильно кололо в сердце прошлое с его безудержной радостью, с любимой работой, с беззаботными наслаждениями, тогда он по-прежнему хмурил брови, но уже все реже и реже. А обращаясь к Монтеню и другим философам, он и вовсе успокаивался, всецело погружался в гармонию мира мыслителей.

Сам для себя вывел такую мысль: если постоянно жить думами о прошлом, то тебе нет места в настоящем. А живя будущим, ты исчезаешь из дня сегодняшнего. Живи сейчас, но помни обо всем, что было и что будет. Ведь все есть уже сейчас и все повторяется. Однажды, зачитавшись философами, ему в голову пришла такая мысль: если не можешь или не в силах изменить внешность, форму, очертания – попробуй изменить саму суть, сердцевину, это иной раз гораздо легче сделать, поскольку у нее свои, если, конечно, нащупаешь их, законы пластичности. И он даже порадовался тому, что уже сам стал мыслить, как его книжные учителя. Значит, уроки в тюремной библиотеке не прошли даром. Смерть вообще стоит лишь того, чтобы жить. А жизнь стоит того, чтобы умереть. Цена одинаковая.

Сравнивая классическую немецкую философию с французской, он отдавал предпочтение последней. В ней больше разумной ясности. По крайней мере, для него. Паскаль и Монтень были ему как-то ближе, словно мушкетеры против тяжеловесных рыцарей в доспехах, как Фейербах или Гегель. Ларошфуко и Монтескье, сражаясь на шпагах с Фихте и Шеллингом, непременно бы победили. Это были, конечно, какие-то юношеские, незрелые размышления, но они шли от чистого сердца. Так же как и «Опыты» Монтеня – это ряд самопризнаний, вытекающих преимущественно из наблюдений над самим собой, вместе с размышлениями над природой человеческого духа вообще.

Однажды после завтрака его вызвали из библиотеки в комнату свиданий. За соседним переговорным пунктом сидели министр Уваров и симпатичная девушка, светившаяся каким-то внутренним сиянием. Так ему, по крайней мере, показалось. И он даже не сразу сообразил, что перед ним сидит и ждет его пассия Лариса, да еще как-то лживо улыбается.

– Привет! – буркнул он. – Что-то тебя целых полгода не было видно.

– Извини, Максик, я очень тяжело болела.

– Ты, Лариса, глупая и жадная, – жестко произнес Громов. – Я тебя сейчас насквозь вижу. И даже на три метра под тобой. Зачем пришла? Лисовский послал? Чтобы уговорить меня передать тебе мой пакет акций «ОКО»?

– Ну как ты можешь так думать! – вспыхнула девушка. – Я тебе пирожки с мясом принесла.

– Нас тут и так на убой кормят. Как откормят до ста поросячьих килограмм, так и заколют. Говори короче, у меня мало времени.

– А куда тебе теперь спешить? – не менее жестко сказала Лариса. – Ты тут надолго.

– Слушай, это ведь ты позвонила с борта самолета Олеву или Ольховскому, сообщила, что я везу контрабандный алмаз «Страус Намибии»? А они уж таможню задействовали. Так?

Макс при этом смотрел в сторону светящейся девушки рядом с Иваном Сергеевичем и гадал: кто она ему? Любовница? Родственница? Уваров беседовал с ней очень ласково, а она смотрела на него влюбленными глазами. И лишь один раз бросила взгляд в сторону Максима. И показала ему язык. Видимо, ей не нравилось, что он так пристально ее разглядывает. Но даже это девчачий жест вызвал у него улыбку, а не огорчение. Он даже не сразу расслышал признание Ларисы:

– Ну, я. Олев меня просил сообщать все, что происходит в Намибии. До мелочей. Я ему сдуру и сболтнула, что ты мне же в подарок везешь «Страус Намибии».

– Вот уж действительно дура. А Ольховский?

– Он тоже об этом просил. Я и ему позвонила. Извини.

– Ладно. За откровенность прощаю. Они же тебя втемную использовали. А сами свою игру играли. Не знаю только, вместе или порознь. Да мне теперь это уже и не важно. А теперь так поступим. Тебе я свой пакет акций не передам, а то они тебя просто-напросто в пруду утопят. А вот поделю-ка я свои 33 % между ними. Мне на них плевать. Я заново где-нибудь заработаю. Зато как уж буду смотреть со стороны и радоваться, когда они начнут друг друга грызть. Пока не загрызут насмерть. Пришли ко мне завтра Лешку Лисовского с документами, будем переоформлять пакет акций на моих сволочей-компаньонов.

– Хорошо, Максик, – покорно согласилась Лариса.

– Все, прощай. И сама держись от них подальше. А мне сейчас некогда, меня Монтень ждет.

– А я тебя любила, Максик.

– Себе-то не ври, Лара, – отмахнулся он.

– Возьми пирожки-то хоть.

– Ладно.

Кинув еще один взгляд на светящуюся девушку, Максим вернулся в библиотеку. Ему не давал покоя один абзац в книге, которая осталась на столе, когда его вызвали в комнату свиданий.

Он звучал так: «Одного философа, который был застигнут в момент любовного акта, спросили:

– Что ты делаешь?

– Порождаю человека, – ответил тот весьма хладнокровно, нисколько не покраснев, как если бы его застали за посадкой чеснока».

Громов сначала засмеялся, а потом задумался. Что это: скептицизм философа? Цинизм? Чувственность? А что бы он сам, Максим, ответил, если бы его застали за половым актом? Да, кстати, и заставали. Когда такое происходило, еще в юности, даже в детстве с соседской девчонкой, если отец не вовремя возвращался домой, он что-то мямлил, краснел, но все как-то сглаживалось и не требовало разъяснений. Природа!

А теперь он понял, что основной чертой морали Монтеня было стремление к счастью. Тут на него оказали громадное влияние Эпикур, Сенека, Плутарх, которых Максим тоже успел прочитать еще в начале своего великого сидения в Бутырках. По словам самого Монтеня, всякий человек отражает в себе все человечество. И это главное. Он выбрал себя как одного из представителей человеческого рода. И изучил самым тщательным образом все свои душевные движения. Да, его философскую позицию можно обозначить как скептицизм, но скептицизм совершенно особого характера.

В основе его скептицизма лежит глубокое убеждение в недостоверности человеческого познания. А душевное равновесие и здравый смысл спасают от любых крайностей. Да, наверное, эгоизм является главной причиной человеческих действий. Тут Максим опять же был согласен с Монтенем. И вслед за ним не возмущался этим, находил это вполне естественным и даже необходимым для человеческого счастья. Потому что если человек будет принимать интересы других так же близко к сердцу, как свои собственные, то ему будут недоступны счастье и душевное спокойствие.

Максим в тот день так увлекся своими открытиями, вернее, открытиями Монтеня, которые совпадали с его собственными, что даже пропустил обеденное время. Да плевать на еду, ему и здесь хорошо. Духовная пища полезнее. Никто из библиотеки не гнал, и это уже счастье. Ему хотелось узнать как можно больше. Может, тогда и ему самому откроются какие-то новые горизонты.

Вот Монтень критикует человеческую гордость, доказывая, что человек не может познать абсолютной истины, что все истины, признаваемые нами абсолютными, не более как относительные. Человек существует не для того, чтобы создавать себе нравственные идеалы и стараться к ним приблизиться, а чтобы быть счастливым. И тут он прав.

Монтень сказал так: «Я живу со дня на день и, говоря по совести, живу только для самого себя». То есть этими словами он продолжает мысль Платона: «Делай свое дело и познай самого себя». Да и Сократ говорил: «Я знаю, что я ничего не знаю».

– Вот и нужно теперь разобраться, прежде всего, в самом себе, господин Громов, – прошептал Максим, перелистывая страницы.

О прошедшем только что свидании с Ларисой он уже и не вспоминал. Выбросил ее вон из сердца вместе с фирмой «ОКО». А вот о светящейся девушке помнил. А Монтень словно подсказывал ему: чтобы делать успешно свое дело, нужно изучить свой характер, свои наклонности, размеры своих сил и способностей, силу воли, словом – изучить самого себя. Человек должен воспитывать себя для счастья, стараясь выработать состояние духа, при котором счастье чувствуется сильнее, а несчастье – слабее.

Теперь Максиму уже казалось, что сам Монтень сидит рядом с ним в тюремной библиотеке в Бутырках. И ведет с ним тихий разговор. И что же ему советует великий французский философ? А вот что.

– Рассмотри свои несчастья, неизбежные и объективные, такие как тюремное заключение, потерю своего бизнеса, смерть отца. И несчастья субъективные – оскорбленное самолюбие, жажду славы, богатства и прочее. И пойми, что твой долг перед самим собой – это бороться по возможности против тех и других.

– А как?

– Месье Громов, к несчастьям неизбежным разумней относиться с покорностью, стараться поскорее свыкнуться с ними. Заменить неисправность одного органа усиленной деятельностью другого. Что касается несчастий субъективных, то от нас самих в большой степени зависит ослабить их остроту.

– Каким образом, господин Монтень?

– Взглянуть с философской точки зрения на славу, почести, богатство и прочее. За обязанностями человека по отношению к самому себе следуют обязанности по отношению к другим людям и обществу. В общении с людьми ум человеческий достигает изумительной ясности.

– У меня пока никакой ясности нет.

– Это пройдет. Принцип, которым должны регулироваться твои отношения, есть принцип справедливости. Каждому человеку нужно воздавать по заслугам, ибо так в конечном счете проявляется справедливость и к самому себе. Справедливость по отношению к жене, например, состоит в том, чтобы относиться к ней если не с любовью, то хотя бы с уважением.

– У меня нет жены.

– Будет. По отношению к детям – заботиться об их здоровье и воспитании.

– Да и детей нет. Вроде бы. Если только где-то, как-то…

– Не важно. Друзьям отвечать на их дружбу. А первый долг человека по отношению к государству – уважение к существующему порядку. Это не подразумевает примирения со всеми его недостатками, но существующее правительство всегда предпочтительней смены власти, ибо нельзя поручиться, что новый режим даст больше счастья или даже не окажется еще хуже.

– Вас бы в наше правительство. А то и президентом.

– Это позже. А напоследок скажу так: в природе нет ничего бесполезного. Величие победы измеряется степенью ее трудности. И еще. Запомните, месье Громов. Весло, погруженное в воду, кажется нам надломленным. Таким образом, важно не только то, что мы видим, но и как мы это видим.

– Он прав, – сказала вдруг Галина Александровна, его мама. Она, оказывается, тоже уже давно находилась в библиотеке и сидела рядом с Монтенем. – Слушай его, сынок, он плохого не посоветует. Там, где мы с ним пребываем, мы очень подружились, хотя часто и спорим. Я хочу дополнить его мысль. Никогда не сдавайся, поскольку искушение сдаться бывает особенно сильным незадолго до победы. А ты победишь.

– В чем, мама? И где, когда?

– На это я не имею права тебе ответить. Но верь. И помни китайскую мудрость: «Сильный преодолеет преграду, мудрый – весь путь. И не бойся медлить, бойся остановиться».

…Через час-полтора Максим очнулся. Голова его лежала на томике Монтеня «Опыты», а за плечо его дергал тюремный библиотекарь-заключенный.

– Тут тебе не спальня, – говорил он. – Иди уже. Закрываю. Ужин скоро.

– Иду. А Монтень где?

– Уже ушел.

В столовой Максим спросил Ивана Сергеевича:

– А кто та девушка, с которой вы виделись в комнате свиданий? Если не секрет.

– Секрет, – ответил Уваров. – Но тебе скажу. Это моя внучка, Даша. А что, понравилась?

Максим покраснел, что с ним случалось не часто.

– А чем она занимается?

– Балетом. А та, значит, и есть твоя Лариса?

– Уже не моя.

На этом тема двух девушек и закрылась. Но Максим знал, что он еще обязательно к ней вернется. По крайней мере, к одной из них. Он только пока даже не догадывался, что это произойдет так скоро, всего два часа спустя…

А пока они вернулись после ужина в камеру и сели играть в шахматы.

– Ты заметил, Максим, что в Бутырках происходит что-то странное?

– Нет, а что?

– Экий ты невнимательный. Меньше охранников стало. Многие из них какие-то странные, потные, краснорожие. А свободы больше. Заключенные куда хотят, туда и ходят. Правда, их тоже мало остается. Выпускать стали, что ли?

– Да-да, верно! И двери в коридор перестали запирать. Гуляй – не хочу! Может, нам, Иван Сергеевич, пора в бега пуститься?

– Может быть, – задумчиво произнес Уваров. – Ну, мне-то бежать незачем. Я под колпаком Кадмина. И из-под этого колпака живым не вылезти. Хоть здесь, хоть на воле. У меня другой план, но я тебе о нем ничего говорить не стану. Мал еще. А тебе, если тут даже все двери нараспашку откроют, я тоже бежать не советую.

– Почему? И кто такой Кадмин? – задал сразу два вопроса Максим.

– О Кадмине поговорим в другой раз, но сдается мне, что не только я, но и ты здесь по его милости.

– Все-то вы загадками изъясняетесь, прямо как Будда какой-то, – обиженно высказался Максим. – Ну хоть на первый вопрос ответьте.

– Отвечу.

Уваров передвинул на доске слона, напав на ферзя противника.

– Видишь ли, мой юный друг, тебе грозит маленький срок, а то и вообще условное. А побежишь – все равно поймают и накинут уже всерьез. И сидеть тебе в колонии-поселении года три. На свежем воздухе, но все равно неприятно. С твоим-то умом и энергией станешь тапочки да варежки шить. Оно тебе надо?

– Не надо, – согласился Максим, уводя ферзя за строй пешек.

– А кроме того, есть у меня достоверная информация от моих друзей-соратников в правительстве, что готовится постановление об экономической амнистии для таких, как ты. Которые сидят за незначительные финансовые правонарушения. Со дня на день выйдет указ президента. В сентябре же очередные выборы в Думу. И десятки тысяч людей с радостью выйдут на волю и будут челом бить государю. Так что наберись терпения и не дергайся. Тебе мат! – поставил он точку в разговоре своим конем.

Вторую партию они начать не успели. В камеру заглянул начальник тюрьмы кум Данилкин. Выглядел он как-то понуро. Мялся, молчал.

– Чего тебе, Нил Денисович? – спросил Уваров. – Случилось что?

– Да как вам сказать, Иван Сергеевич… Вот, коньячку вам принес, бахчисарайского…

Он выставил на стол шоколадные конфеты и бутылку.

– Да говори толком! А за коньяк спасибо. Не забуду.

– Это понятно, вам-то я верю, а вот другие скоро забудут, что был такой начальник Бутырок Нил Данилкин. Эх, выпить с вами, что ли, на прощанье?

– Наливай да пей!

Уваров сам отвинтил крышечку с горлышка и разлил ароматную амброзию по трем пластиковым стаканчикам.

– А о каком прощании вы говорите? – спросил Максим. – Мы с вами или вы с нами?

Данилкин мастерски опрокинул коньяк в горло, минуя ротовую полость, крякнул и ответил:

– Бутырки закрываются. Пандемия и сюда добралась, сквозь решетки и запоры. Число моих надзирателей стремительно идет на убыль. Скоро заключенных и сторожить-то будет некому. Я уж предлагал в головном УФСИНе к какому-нибудь ЧОПу за помощью обратиться. Или этот пресловутый ЧВК «Вагнер» нанять. Да там только посмеялись. И приняли решение: Бутырки закрыть, а всех заключенных рассовать по другим московским тюрьмам. А кое-кого и вообще просто выпустить под домашний арест.

После непродолжительной паузы Уваров произнес:

– Решение правильное. Ну, а нас-то куда конкретно?

– Вас, Иван Сергеевич, и Громова я договорился перевести в лучшую элитную тюрьму Лефортово. Более того. Связался с ее начальником, он мой земляк, тот мне зачитал список заключенных, и я подобрал самую удобную камеру, где вам даже веселее будет, поскольку друзей встретите. Не соскучитесь.

– Это кого же?

– Генерала ФСБ Улитина, с которым, как я знаю, вы давно дружите, а у Громова там сидит его старый с детства приятель, тоже ювелирщик, Арчибальд Шапка. Вот все, что я мог для вас сделать.

– Да и на этом спасибо, – сказал Уваров. – Ты же не виноват, за тебя все пандемия сделала. И когда же нас переводят?

– Завтра. С утра.

Данилкин виновато развел руками. И добавил:

– А мне, видно, на пенсию пора.

Он даже отказался от второй дозы и пошел восвояси, сильно огорченный коронавирусом и закрытием своего любимого детища.

– Тогда мы вместо него и за него выпьем, – предложил Максим. – И это даже хорошо, что на новые квартиры переезжаем. Я Арчика давно не видел. Не знал даже, что и он тоже сидит.

– Да и мне как-то невдомек, что бравый генерал Улитин на нарах. Ладно, встретимся, выясним. Давай вторую партию, расставляй фигуры.

– С вами играть опасно. У Будды учились?

– У него.

– То-то я смотрю, у вас всегда два ферзя в рукаве…

Попивая коньячок, они разыграли новоиндийский дебют и перешли в миттельшпиль.

– А кто такой этот генерал Улитин? – полюбопытствовал Максим.

– Self-made man, – ответил Уваров, раздумывая над очередным ходом.

– Человек, сделавший сам себя?

– Именно. Родом из глухой деревни, где даже электричества не было. Уроки учил при керосиновой лампе. Родители – доярка и тракторист. Но в Советском Союзе были реальные социальные лифты, а не как теперь. Сейчас путь наверх только мажорам и мажоркам. Да им и не надо никуда карабкаться, у них и так все есть. Катайся на дорогих «майбахах», лопай черную икру и тупей от сытости. А Тимур сам себе дорогу пробивал. Школу окончил медалистом, потом получил высшее образование в техническом вузе. Мастер спорта по велогонкам. Предложили работать чекистом, с радостью согласился. С детства мечтал стать разведчиком. Так ты попробуй еще попади в КГБ. Туда лучших брали, а проверяли год. Ну, взяли. Далее Высшие курсы КГБ в Минске. Потом оперативная работа в Рязани. Ловил там иностранных шпионов. За семнадцать лет прошел путь от лейтенанта до полковника. Затем пригласили в центр.