Текст книги "«Не убивайте чудо!» и другие рассказы"

Петька Сопля

Над Петькой всегда все смеялись. Был он щупленьким, маленьким, болезненным, тихим. Уши как локаторы, нос картошкой, а на носу этом очки. И не просто очки, а еще и на резиночке вокруг головы. Мамка затягивала, чтобы не спадали.

В детском саду он часто писался. И воспитательница из каких-то своих педагогических побуждений ставила его в мокрых старых растянутых колготках, с дырками на пальцах, перед всей группой на стул и говорила: «Смотрите, дети, Петя у нас маленький. Петя описался! Стыдно, Петя!»

Петьке было стыдно. Очень. Он стоял, опустив голову, а из носа у него вытекала предательская зеленая сопля. Он громко втягивал ее обратно, а она опять текла. А дети смеялись. И из-за мокрых колготок, и из-за этой сопли. И просто потому, что воспитательница так хотела.

Потом в школе, когда его также будут ставить за какие-то провинности перед классом, а повзрослевшие дети будут смеяться, он опять будет опускать голову, а из носа так же будет течь. И к нему надолго приклеится – Петька Сопля.

* * *

Самым ярким воспоминанием его раннего, досадовского детства было мамино окровавленное лицо. И папкин пьяный крик: «Убью!»

Отец бил, мамкина голова болталась из стороны в сторону, как на нитке, и Петька боялся, что она оторвется. Мама старалась не кричать, не хотела пугать сына. Лишь закрывала голову руками и шептала: «Выйди, сынок, не смотри».

А Петька от страха не мог даже уйти. Он забился в угол и, как загипнотизированный, смотрел на мамкину мотающуюся голову. И описался.

Папка тоже смеялся тогда над ним. Каким-то сумасшедшим пьяным смехом. И орал: «Ты не мужик, ты – сыкун!»

Потом отец по пьяни убил кого-то на улице, его посадили. В колонии он и сгинул.

Чуть повзрослев, Петя узна́ет, что замуж за папку его мать вышла, пытаясь сбежать от точно такого же своего отца – буйного алкоголика, который так же бил смертным боем его тихую, безответную бабушку Веру. От такой жизни умерла она совсем не старой, в пятьдесят восемь лет. И на похоронах люди даже не понимали, хорошо это или плохо. Лишь тихо повторяли: «Отмучилась, сердешная».

Бил он и Ольку. И пошла она за первого встречного, лишь бы кончился весь этот кошмар. Сбежать не получилось. Муж оказался таким же…

Но помер в колонии отец. И остались они с мамой Олей одни. Оба тихие, забитые. Поломанные какие-то. И не грустили из-за этого, и не радовались. Ковыляли дальше по жизни.

Жили бедно. Ольга получала пенсию по инвалидности (отбил ей муж почки) и работала у них в подъезде консьержкой и уборщицей. Иногда, за какие-то копейки, жильцы просили ее прибраться у них дома. Она делала все старательно и молча. Люди ее не обижали, но считали странной и относились свысока. Может, специально, а может, и нет.

Она и дома много молчала, но Петьку любила очень. Обнимет, бывало, и плачет… И шепчет: «Что ж за судьба у нас такая, сынок… Хорошо хоть ты на отца с дедом не похож… Тихий».

А Петька слушал и думал, хорошо это, что он тихий, или нет.

Ни в классе, ни во дворе его не любили. Таких вообще не любят. Неудачников, которых побила жизнь. Как будто считают, что, раз не добила, обязательно нужно добить.

Как-то в школе затащили его мальчишки в туалет и давай дразнить: «Сопля! Сопля! А твой отец – убийца! А мамка – уборщица!» А один добавил: «Она и у нас дома толчок моет!»

Петька хотел убежать, а они начали толкать его и смеяться: «Трус! Ну, ударь, ударь!» А Петька не мог. Он боялся драться – все вспоминал то мамкино окровавленное лицо и звериный оскал отца. И ему, как и тогда, хотелось забиться в какой-нибудь угол.

Мальчишки сорвали с него очки, а Игорек, тот, который хвастался про толчок, швырнул их в унитаз. Петька испуганно щурился, а потом заплакал. И потекла та сопля… Его били. Били и хохотали. Потому что тихий. А они – сильные. И пригрозили напоследок: «Скажешь кому – еще больше получишь».

Он не сказал. Когда все ушли, залез рукой в унитаз и достал свои очки на резиночке. А когда вернулся в класс, на доске было написано: «Сопля – трус!»

* * *

Спокойней всего ему было в больнице. Петька часто болел бронхитами, воспалением легких. Мог лежать там неделями. Врачи были хорошие, добрые. Над ним не смеялись. А молоденькая улыбчивая медсестра Ириша даже угощала конфетами.

Мамка приходила, жалела. Ей иногда даже разрешали оставаться на ночь – за это она мыла в больнице коридоры. Спали они тогда в обнимку на одной кровати. И Петька все просил: «Мам, давай уедем!» Но ехать им было некуда.

Нет, была, конечно, в жизни мальчика не одна тьма кромешная. Были и счастливые дни. Они с мамой очень любили животных. То она приносила с улицы голубя с подбитым крылом, и они его лечили. И радостно смотрели, как он улетал у них с балкона, махнув благодарно на прощанье крылом… То он – слепого щенка, которого они долго выхаживали, и стал он Бобиком, верным Петькиным другом. То котенка с перебитой лапой. И возились с ним. И выросла из него кошка Маруська. Ласковая, нежная. Правда, хромая.

Сами несчастные и подбитые, они таких же подбитых понимали и жалели. И дарили им свое тепло. А те им – свое.

* * *

Однажды пошел Петька гулять с Бобиком на реку. Была зима, вода замерзла, но лед был тонкий, а кое-где виделись проталины.

Дело было в южном городке, где зимы не очень холодные. И ходить по льду там очень опасно – ненадежный. Но самые отчаянные рыбаки все равно умудрялись сидеть целыми днями на реке и ловить в проталинах рыбу. Каждую зиму кто-то там тонул, но мужичков это не останавливало. Тяпнули водочки «для сугреву» – и вперед.

В общем, шел Петька вдоль реки, думал о чем-то своем, а впереди бежал верный Бобик. Вдруг видит – одноклассники. И те, кто тогда в туалете бил, и другие. Столпились у парапета и что-то шумно обсуждают. Хотел Петька их обойти, чтобы, как всегда, на насмешки не нарваться и про «Соплю» не услышать, но посмотрел в ту сторону, куда они пальцами показывали, – а там на льду котенок.

Кто-то из рыбаков мелкий улов высыпал, и трепыхались еще живые рыбки. К ним и полз полосатый малыш. Голодный, наверное. Или просто поиграть хотел. Лапки на льду разъезжаются, падает, на пузе скользит, но встает и дальше ползет. А впереди трещины и полыньи.

– Спорим, доползет! – говорил кто-то из мальчишек.

– Да не! Провалится, потонет.

– На что спорим?

– На десятку…

Вдруг задние лапки котенка провалились под лед. Пытается он выбраться, когтями за край проталины хватается, орет истошно. Но ничего не выходит.

– Ну все! Капец кошарику, – подытожили мальчишки.

– С тебя десятка.

– Ой, мамочки, – зажмурились девчонки.

– Сопля, слабо котенка достать? – крикнул вдруг кто-то из пацанов.

И остальные «заржали» и собрались уже уходить.

– Сопля! Ты шо, дурак?! Мы ж пошутили!

Но Петька уже куртку с себя скинул – и на лед. Бобик – за ним. Не оставил друга в беде.

– Куда? Стоять! – заорал им вслед какой-то мужик, сбросил с себя все, кроме подштанников, обнажив все в татуировках, мускулистое тело, и ринулся следом.

Петька с Бобиком кое-как до котенка доползли, мальчишка взял его на руки, и тут лед треснул и все втроем действительно утонули бы, если бы тот дядька не подоспел. Всех и вытащил.

– Так, греться, здесь рядом! – скомандовал он.

Даже не стал одеваться, чтобы пацан не замерз. Схватил свои вещи – и бегом. И странная компания – мокрый Петька с перепуганным котенком на руках, Бобик и мужчина в подштанниках – куда-то побежали.

* * *

Метрах в семидесяти от набережной был храм. Туда и потащил всех полуголый спаситель.

– Картина Репина «Не ждали», – удивленно произнес местный настоятель отец Евгений. Но подробности выяснять пока не стал, а собрал все теплые вещи, какие там были, и укутал «пловцов». И даже Бобика с котенком. Порылся в каком-то пакете, достал сыр, но есть зверье отправил в притвор.

– Варвара Васильевна, вскипятите нам, пожалуйста, чайку, – крикнул батюшка старенькой просфорнице.

Она как раз на кухне тесто месила.

А пока готовился чай, татуированный мужчина рассказывал ему подробности «спасательной операции», растирал Петьку и все приговаривал:

– Ну ты мужик! Вот это мужик! Уважаю! И не испугался ведь!

От неожиданности мальчишка даже перестал дрожать. Мужиком его еще никто не называл. Соплей только. Да и не знал он сам, испугался или нет. Просто жалко стало котенка. До слез жалко…

– Тебя, кстати, как зовут?

– Петька.

– Петр! «Камень», значит, – улыбнулся мужчина. – Камень… – И радостно потряс его за плечи.

Но Петька ничего не понял. Что за камень?

– А меня – Сергей. Но многие называют Спецназ. Будем знакомы.

– Да! Спецназ у нас герой, – улыбнулся отец Евгений. – Воевал. В каких только передрягах не был. И ордена у него, и ранения. Ну он тебе сам потом расскажет… И ты, Петя, герой!

Сергей покраснел и махнул рукой. А Петька робко улыбнулся и прищурил подслеповатые глаза. Чтобы лучше разглядеть этого необычного человека в черном «платье», который назвал его героем. Очки-то утонули..

А в дверях неуверенно переминались с ноги на ногу мальчишки. Прибежали следом – интересно же. Слушали, шептались.

– Ну что стоите, заходите, – позвал их батюшка. – Это ваш друг? Хороший у вас друг.

Пацаны молчали…

* * *

Как Петьку ни растирали, ни поили чаем, все равно он заболел. И две недели пролежал в больнице с воспалением легких.

Мамка, как всегда, навещала его. И рассказала, что тот котенок теперь живет у них дома. И зовут его Мурзик.

А однажды пришел к нему Спецназ. Серьезно, по-мужски, пожал руку и подарил военную фуражку. О Бобике спрашивал, о котенке. Петька сначала смущался, а потом осмелел, разговорился. И сидели они так до вечера – болтали…

Спецназ-то ведь сам был не из счастливых. Да, герой, да, воевал… Но после ранения списали его, и вернулся он домой. А дома никого. Жена к другому ушла.

Пил он с горя, убить ее хотел. Но «вытащил» его отец Евгений, работу на стройке нашел, в храм к себе привел. Отогрел…

Пока Петька общался со своим посетителем, несколько раз заглядывала улыбчивая медсестра Ириша. Косилась на Спецназа, но не прогоняла, хотя время посещений давно закончилось.

Отец Евгений тоже Петьку навестил. И не один, а с пацанами. Узнал как-то, что не ладится у них в классе.

– Извини, – буркнули мальчишки. – Мы… это… Вот тебе апельсины…

Батюшка тоже не с пустыми руками пришел. Игру принес – настольный футбол.

– Ну что, сразимся? – хитро спросил он.

– Давай, давай, мочи! – кричал один.

– Эх, мазила!

– Петька, ну давай…

– Гооооол!

Веселились, смеялись: и батюшка, и мальчишки, и Петька. Как будто не было ни «Сопли», ни драк, ни слез, ни обид…

– Так! Что тут у вас? Батюшка! Что это вы тут устроили?! Больной, а ну в постель! Быстро! – Это медсестра Ириша прибежала на крики. А сама улыбается.

– Петь, мы завтра придем к тебе поиграть, ладно? – попросили пацаны.

* * *

Случилось это лет за пять до того, как я впервые попала в тот храм к отцу Евгению.

Помню, очень мне тогда понравился один юный алтарник. Парень лет четырнадцати. Стройный, симпатичный, серьезный, в очках. Правда, уши – локаторы. Но они совсем его не портили.

Приходские девчонки на него засматривались, а он вел себя степенно – ответственным же делом занят. Но нет-нет, а бросал из-под очков взгляды на одну из них – рыженькую, с веснушками. А после службы дал ей просфору.

Помню еще, подошел к нему статный мужчина с военной выправкой и по-мужски пожал руку. А с ним была улыбчивая девушка, и он ласково обнимал ее за плечи.

Мы познакомимся, и я узна́ю, что это Спецназ и новая жена его – та самая медсестра Ириша. Любящая и верная. Не зря тогда в больнице она на него все косилась.

На лавочке в храме юного алтарника ждала женщина. Потом я узна́ю, что это Ольга, его мама. Тогда, после истории с котенком и знакомства с отцом Евгением, они вместе с сыном постепенно начали ходить в храм.

…Идут годы. Я каждое лето приезжаю в тот городок и почти сразу бегу в маленький храм к отцу Евгению. Меня там любят и ждут. Там всех ждут.

У Спецназа уже пятеро детей – все мальчишки. И все хотят стать военными. А Ириша все ждет, что пошлет им Бог напоследок девочку.

Петькина мама Оля работает в свечной лавке. Женщина она тихая, приветливая, и ее все любят.

Сам Петька уже взрослый молодой человек. Петр. Камень. Окончил семинарию и женился на рыжей девчонке с веснушками – Верке. И, подозреваю, скоро она будет не Верка, а матушка Вера.

А Петька Сопля… остался в прошлой жизни. И никто об этом уже не вспоминает.

Ах да, забыла. Есть там еще один человек. Игорек. Тот самый Игорек, который когда-то в школе кинул его очки в унитаз. Но после того больничного футбола стали они друзья не разлей вода. И он тоже помогает в храме отцу Евгению.

Вот теперь, наверное, и все.

«Не знаешь, чему завидуешь»

С недавних пор у нас появился маленький домик в деревне недалеко от Оптиной пустыни. Приобрели мы его чудесным образом, и об этом я позже обязательно расскажу.

Деревню нашу я пока знаю плохо. Решила прогуляться – осмотреть окрестности. И набрела на местное кладбище. Деревенские кладбища я люблю. Если это слово вообще здесь подходит. Они какие-то тихие, мирные. В тени деревьев, в окружении луговых цветов. Поют птицы, стрекочут кузнечики. Невдалеке мычат коровы.

Как будто жизнь продолжается. Вот прямо здесь, на кладбище. И течет каким-то естественным образом. Уходят старики, рождаются дети – все как должно быть. Как должно быть. Но ведь бывает и иначе.

В тот день на кладбище я увидела женщину. Она сидела у могилы, которая притаилась в тени рябины, прижимала к себе девочку лет пяти и плакала. Краем глаза я заметила, что на памятнике фотография молодого мужчины.

«Наверное, муж», – подумала я. Вообще на том кладбище много молодых.

«Вот живут люди, любят, рожают детей, строят какие-то планы, – вертелось у меня в голове. – А потом – раз… И в один день все это заканчивается. И жизнь делится на “до” и “после”. Зачем? Почему?»

Я обернулась. Женщина заботливо поправляла цветы на могилке. Они с девочкой собирались уходить.

Шли медленно, тяжело, как будто под гнетом чего-то неподъемного. А я глядела им вслед и вспоминала другую историю – о счастье, о смерти, о горе, о любви. И о не всегда понятном мне Промысле Божием.

Когда я только пришла в храм, я смотрела на православные семьи, особенно многодетные, любовалась ими и втайне завидовала. Больше всех мне нравились Игорь с Дашей и их пятеро детей. Тихие, улыбчивые и очень счастливые.

Я не была тогда с ними знакома, но мне всегда хотелось подойти и «погреться» рядом. Есть такие люди. Вроде бы ничего необычного не делают, но от них исходит любовь. Не к кому-то конкретно, а просто «безотносительная» любовь, которая живет у них в сердце. Даже не вспомню, что они делали. Но рядом с ними всем было уютно и хорошо.

Старшие дети у них были уже не маленькие, лет тринадцати-четырнадцати, но сами Игорь с Дашей вели себя как молодожены – они друг за другом ухаживали. Тихо, неярко, но как-то очень трепетно.

Однажды я случайно подглядела, как Игорь сорвал ромашку и протянул Даше. А она расцвела, засветилась вся. Они всегда были внимательны друг к другу. Только Даша поднимет ребенка на руки, Игорь сразу подхватывает, сам берет, чтобы ей не было тяжело. А она: «Я подержу, ты же устал. Отдохни».

Они никогда не ругались и, казалось, были всем всегда довольны. Глядя на них, я вспоминала слова: «Всегда радуйтесь, непрестанно молитесь, за все благодарите».

То, что они всегда радовались, – это точно. Не знаю, непрестанно ли молились… Но не просто пребывали на службе, как я. Они стояли перед Богом. И это было заметно.

Мне казалось тогда, что у таких семей просто не может быть не то что бед, но даже проблем. У них все всегда хорошо. Было, есть и будет. То, что они верующие, воцерковленные люди, добавляло мне этой уверенности.

И я хотела быть такой же. А вместо этого стояла на службе беременная первой дочкой, злая и токсикозная. А кругом у меня действительно были одни беды и проблемы.

Кто-то не уступил место, а мне же так плохо – что, не видно? Кто-то случайно толкнул – непонятно, что ли, что я и так еле стою?!

Отец Евгений уже полчаса говорит какую-то нудную проповедь. И как назло, про смирение и нероптание. «Был бы ты сам беременным, посмотрела бы я на тебя…»

Муж вчера чашку за собой забыл помыть. (Вот Игорь бы точно не забыл.) Носки бросил на кресло. И как всегда, не понял моих тонких душевных переливов и попросил прекратить истерику.

Потом на исповеди я стояла и ныла батюшке: «Да, грешна. Но никто меня не понимает. Носки… Чашки… А вот Игорь с Дашей… У них все хорошо».

«Носки, говоришь? Да это серьезно, – грустно улыбнулся отец Евгений. – Игорь с Дашей… Ты с ними не знакома? Ничего, когда-нибудь познакомишься. Не знаешь, чему завидуешь!»

Прошло время, и я действительно с ними познакомилась.

Для Игоря и Даши это второй брак. Игорь и его первая жена Ирина поженились еще на втором курсе института и очень любили друг друга.

Иру вообще все любили. Маленькая, тоненькая, смешливая, она всегда была готова всем помочь и была душой компании. Знаете, есть такие люди, которые созданы для жизни. Из которых она бьет ключом.

Потом родился сын Илюшка, и казалось, счастью не будет конца. Но вдруг все закончилось. Иру насмерть сбил пьяный водитель, когда она шла за сынишкой в детский сад. Прямо на пешеходном переходе. В тот день у мальчика был день рождения, и дома его ждали подарки, гости и угощение. А вместо праздника к ним пришли горе и смерть. Все разделилось на «до» и «после»… Игорь остался с маленьким сыном на руках. И в какой-то жуткой, непролазной темноте. Не спасало даже то, что он был верующим человеком.

Один раз он едва не покончил с собой – хотел прыгнуть с моста. «Но, как будто специально, мимо проходил какой-то старик, – рассказывал Игорь потом. – Наверное, по моему лицу все понял и сказал: “Не делай этого!”»

Игорь решил, что будет жить ради сына. И все у них будет хорошо! Но когда вечерами Илюшка – копия Иры, ложась спать, плакал и спрашивал: «Где мама?», он не выдерживал и пил ночами на кухне водку.

Часто ходил на кладбище. Рыдал и все спрашивал: «Что мне ему отвечать?!»

Даша тоже часто ходила на кладбище. Уставшая девушка с огромными грустными глазами. Она приходила сюда к мужу Юре. Иногда приводила с собой их с Юрой детей – мальчишек-двойняшек. И вместе они ухаживали за могилкой. Простой работяга, Юра при жизни был добряком и весельчаком. Как и Ира у Игоря.

В Дашку Юра влюбился чуть ли не в пятом классе. А она, красавица и зазнайка, не обращала на него никакого внимания. Пока в семнадцать лет она не заболела гриппом – тяжело, долго, с осложнениями. Тогда-то Даша и разглядела Юрку, который, как рассказали врачи, «таскался в больницу каждый день и все выспрашивал, как она». Единственный из всех ухажеров.

Через год они поженились. Юра с Даши буквально пылинки сдувал. И то, что у них уже пять лет не было детей, ничуть его не смущало. «Все у нас получится, вот увидишь!» – повторял он с улыбкой. Радостное известие о долгожданной беременности пришло почти одновременно с другим – страшным. У Юрки рак желудка.

Даша до последнего ухаживала за мужем. А он до последнего улыбался, говорил, что все будет хорошо, и гладил ее долгожданный живот. Двойняшки Вася и Ваня родились уже без него.

И для Даши, и для Игоря все тогда закончилось. Они кое-как существовали только ради своих детей.

Странно, даже как-то неестественно, но их новая жизнь, которую они не ждали, началась на том кладбище. Как будто смерть дала свежие, живые ростки.

Именно там познакомились их мальчишки – Илюшка, Вася и Ваня. Дети есть дети. Им везде хочется дружить, играть, жить. И познакомили родителей.

«Папа, это тетя Даша, она угостила меня конфетой», – потянул Илюша к ней Игоря. Домой шли вместе. Делились друг с другом своим горем. А впереди бежали их сыновья. Игорь помог Даше донести сумки, а она пригласила их на чай. И говорили… говорили…

Игорь позвал Дашу в храм. Сам он был прихожанином отца Евгения. А она в Бога верила как многие – «в душе». Так Даша начала воцерковляться. Горячо, истово, хватаясь за соломинку. Теперь они часто встречались на службах. А отец Евгений смотрел на них и как будто что-то знал.

Со временем из дружбы и желания поддержать друг друга, прислониться, чтобы не упасть, согреться, чтобы не заледенеть, возникло нечто большее. Не сразу – нет, конечно. Им еще многое предстояло пережить. Даша помогла Игорю бросить пить. После смерти Иры у него случались запои. Он мог пропасть на несколько дней. И тогда Даша забирала Илюшу к себе. Раньше это делала мама Игоря, но она умерла.

Два раза Даша лежала в неврологической клинике. Первый – еще давно, после смерти Юры. Второй – после очередного запоя Игоря. Она уже понимала, что любит, и боялась потерять.

Тогда Игорь взял к себе ее двойняшек. А потом пришел в храм к отцу Евгению и, плача, пообещал ему и Богу, что пить больше не будет. Он тоже уже многое понял. Где-то через год отец Евгений их обвенчал. И сейчас у Илюшки и двойняшек Васи и Вани есть еще две сестренки – Наденька и Полина.

Тогда, на кладбище в нашей деревне под Оптиной, глядя на ту женщину с девочкой, я думала: «Зачем это с ними случилось? Что ждет их впереди – и ждет ли?» И вспоминала Игоря и Дашу.

Кто бы мог подумать, глядя на них, светлых, окруженных толпой радостных детишек, через что им пришлось пройти. А скольким людям мы завидуем, не догадываясь, как и чем они живут.

Я не знаю, зачем Господь посылает такие страшные испытания. Это известно только Ему.

Но теперь я понимаю, почему Игорь и Даша такие счастливые. Потому что счастье зыбко и может закончиться прямо сейчас. И нужно ловить каждую его секунду. Они это знают.

Я понимаю, почему рядом с ними хочется согреться. Они спешат дарить тепло человеку, потому что завтра этого человека может не быть. Они это пережили.

Они не раздражаются, как я, по мелочам, и не мчатся куда-то в бессмысленной суете. Потому что, пройдя боль, страх и ужас, они познали, что настоящую цену в этой жизни имеют только любовь и вера. И они действительно стоят перед Богом. Потому что как никто знают, что все в Его руках…

«Носки, чашки, Игорь с Дашей… Не знаешь, чему завидуешь, – говорил мне тогда отец Евгений. И добавлял: – Слава Богу, ты не знала горя. И у тебя есть все для счастья. Так цени! Живи! Люби! Радуйся! Эх, люди, люди…»