Текст книги "Позвонки мышей"

11

Всё это время Марк продолжал жить как прежде. Работал где придётся, нещадно изводил мать своим одиночеством и злостью на всех и вся. Только шрам на шее приобрел благородный оттенок слоновой кости и перестал ужасать прохожих.

Он окончательно отмежевался от человечества и порой не мог заставить себя пойти в магазин – ведь для этого пришлось бы тереться в толпе, смотреть в глаза продавцу или кассиру. Или не смотреть в глаза, но всё же протягивать деньги или просить, к примеру, «Будьте добры, буханку хлеба». Возвращаясь домой, он тщательно мыл руки с хозяйственным мылом, и прикосновения к миру утекали в сливную трубу.

Ножи для резки мяса больше не соблазняли Марка своими лезвиями, но смирения перед миропорядком не прибавилось ни на пядь.

Впрочем, однажды у него всё же появился друг, а вместе с ним – шанс найти точку пересечения с внешним миром.

Марк встретил парня на улице, когда тот, с трудом поборов гордость, попросил у него мелочи на проезд. Окинув молодого человека привычно недоброжелательным взглядом, Марк приметил в его лице ум, а в руках – потрёпанную связку книжек.

Именно он рассказал Марку про Факультет жизни. Скоро мы подберёмся поближе к этой мышеловке, которая сломала хребты многим грызунам, повылезавшим на свет божий из своих подземных лабиринтов. А пока будущий друг Марка сбивчиво и торопливо описывал, как его ограбили сразу по приезде в город.

– В электричке я вышел покурить в тамбур и познакомился с молодой парой, парень и девушка внушали доверие, они болтали без умолку, девушка спросила, куда я направляюсь, я сказал, что собираюсь поступить в университет, – Марк всё это время молча смотрел себе под ноги. – Потом они предложили мне выпить и поболтать о том о сём, всё равно приёмная комиссия закрыта, суббота же, я обрадовался, у меня здесь никого, они отвезли меня на берег какой-то реки, налили водки, но видно это была не просто водка, после пары рюмок я уснул на траве, а когда проснулся, вокруг никого, в кошельке ни копейки, я пошёл пешком по трассе, попутки не останавливались, я хочу уехать отсюда, мне только нужны деньги на дорогу, понимаешь, я уже ненавижу этот город, сдался мне этот факультет…

На удивление терпеливо и доверчиво выслушав историю первого встречного, Марк вдруг решил помочь парню. Конечно, его первоначальным намерением было развернуться и уйти, оставив горсть мелочи, чтобы отвязался, но он вспомнил собственные слова: «Что может быть лучше друга?», вспомнил о том, как беспокоится мать, и о своей неприкаянной жизни, в которой не было ни души. Он решился. Терять было нечего.

– Если хочешь, поживи у меня. Расскажешь про свой университет, поговорим об искусстве Древней Греции, – Марк снова глянул на книжки в руках нового знакомого, среди которых оказались античные поэты.

Виктор, так звали этого несчастливца, сначала не поверил своим ушам и заподозрил подвох, но быстро смекнул, что украсть у него больше нечего и, протянув руку теперь уже для знакомства, отправился к Марку. Конечно, юноша удивился, что его новый приятель спит на табурете, но вскоре привык к безобидным странностям Марка.

Выпив таблетку от головной боли, он расположился на кровати и тут же заснул, а Марк уселся на пол и долго смотрел на спящего. В ответ на какой-то беспокойный сон лицо юноши то и дело хмурилось, на носу проявлялся каскад морщинок. Этот юнец ломал интерьер своим несуразным присутствием, но прогнать его было нельзя – ведь Марк сам предложил ему помощь. «Нужно быть верным слову, если кроме слов у тебя ничего нет».

Когда Виктор проснулся, Марк скормил ему суп, приготовленный матерью и уже неделю киснувший в холодильнике, принёс вещи переодеться. Парень тут же оживился и предложил скрепить дружбу алкоголем. Марк был не против. Они сходили за пивом и проговорили на балконе всю ночь. Очень кстати там стояла низкая деревянная лавочка, усевшись на которой Марк обычно наблюдал, как горят холсты. Раньше мать взбиралась на неё, чтобы развесить бельё.

– Я сжигаю их, потому что мне тошно смотреть, – объяснял он Виктору после пары-тройки бутылок. – Единственный способ остаться здесь чистым – это выжигать себе нутро калёным железом. Жечь без жалости, создавать заново, и снова жечь, и снова начинать, в мире полно отравы, зачем умножать боль, зачем умножать холсты, которые никому не хочешь показывать, которые следует уничтожить?

– Думаю, мир мог бы оценить твою боль. Все вокруг страдают. Да у каждого второго лицо как на похоронах!

– Оценить – не исцелить.

Виктор виновато пожал плечами.

– Я не участвую в аукционах.

– Что ты за человек! – не унимался Виктор. – Тебя послушать, так здесь и заняться нечем, кроме как перерезать себе глотку.

Марк рассмеялся.

Они просидели до рассвета, а потом Марк не мог заснуть на своём табурете, потому что по закрытым векам хлестали солнечные лучи. Пришлось лечь на полу, подложив под голову ботинок. Это нарушило привычный распорядок – каждый его день был расписан по минутам. Он знал, что будет делать спустя час или два, для каждого движения были заготовлены правила, он и не замечал своего педантизма, но, едва проснувшись, неизменно начинал повтор алгоритма.

Теперь он злился, засыпая, хотя и знал, что виноват сам. Если впустил в дом человека, нельзя обвинять его в нарушении своего личного расписания. А чего стоила эта вторая зубная щётка в ванной, это полотенце на соседнем крючке, запах чужого тела, который Марк ощущал чутко, как парфюмер!

Мать не могла нарадоваться. Пьяные выходки нового приятеля Марка её не заботили. К тому времени она постарела внутри и мечтала избавиться от каждодневной тревоги за сына, мучительно перерастающего детство. Она стала приходить реже. Они говорили друг с другом уже без надрыва и, казалось, научились любить друг друга, обитая по разные стороны улицы.

Однако гармония сохранилась ненадолго. Поначалу дружба крепла, но пару недель спустя Виктор переменился. Всегда оставаясь безнаказанным, он ухитрялся воровать алкоголь в магазинах самообслуживания и каждый вечер напивался вдрызг. С трудом передвигая ватные ноги, возвращался, но разговоров избегал. В один из таких вечеров он поджёг в мангале документы, которые предназначались для приёмной комиссии.

Марк разочарованно усмехнулся:

– Что это ты делаешь, Вить?

– В голове прояснилось. Повезло, что тебя встретил.

– Не думаю, – возразил Марк, посмотрев свысока, как взыскательный учитель на безнадежного дегенерата.

– Но это так. Каким я был идиотом! Здесь, рядом с тобой, я наконец убедился, что всё вокруг ничего не стоит. То есть я хочу сказать, жизнь не стоит моих усилий. Я не желаю продолжать эту бессмыслицу! – он подул на остатки огня, чтобы догорела картонка аттестата, и пепел прилип к его вспотевшему лбу.

– Неужели это не приходило тебе в голову раньше? – Марк попытался улыбнуться, но не смог. «Хотел найти себе друга, и вот, нашел. Но вместе с дружбой подарил ему всю свою беспросветность».

– Приходили, но я не давал им долго жить. Всё это казалось подвохом сознания. Монстром внутри меня, который тянет на дно.

– А ты разве не на дне? Ложись спать. Ты просто пьян.

– Не могу. Дело не в том, что я пьян, а в том, что я жив. Я думал, что приехал за новой жизнью, но здесь ничего нет. Пусто. Только приторно пахнет домом, где я провел детство. – Марк взглянул вопросительно, но промолчал.

– Ложись спать, – Марк тронул его за рукав, но Виктор отдернул руку и резво выбежал из квартиры. Марк не пошел за ним. Сложив его разбросанные книжки стопкой на тумбочке, сел на табурет и залпом осушил банку пива, оставленную Виктором.

Уснуть не мог – перед глазами расходились круги, желтые и красные. На изнанке век он видел множество лиц, родных и незнакомых, их очертания дрожали и таяли, пока наконец не слились в одно, материнское лицо.

Виктора всё не было. Беспокойно побродив по квартире, Марк вышел на улицу. «Нельзя бросать пьяного на морозе». Изо рта шёл пар. Только завернув за угол, он понял, что забыл надеть куртку, но всё-таки поискал в окрестных переулках. Везде было пусто. Марк выкурил пару сигарет и, сплюнув на асфальт, вернулся в домашнюю тишь. Редкие окна смотрели ему вслед из первых осенних заморозков.

Виктор в ту ночь так и не появился. Марк думал, что он просто сбежал, утешал себя как мог, но утром самообман закончился коротким стуком в дверь. Пришёл следователь.

Услышав, что Виктора нашли мёртвым на тротуаре, Марк спрятал дрожащие руки в карманы джинсов.

– ДТП?

– Это вряд ли. Мы думаем, что молодой человек спрыгнул с крыши. Вы были друзьями?

Марк боролся с собой, и чувство вины понемногу схлынуло. Помогла приехавшая невесть откуда мать Виктора. Плача Марку в лицо, она рассказала между прочим, что сын страдал алкоголизмом и состоял на учёте в психбольнице из-за вечно неудачных попыток убить себя.

Он оставил Марку короткую записку, которую нашли в крепко сжатом кулаке. Адрес был указан на обратной стороне листа.

«Ты думал, я твой друг? Снова ошибся. Я только второстепенный персонаж твоей надуманной жизни, и я тебя предам. Ты думал, что прочёл меня, как книгу? Киваешь? Я представляю, как ты киваешь со скорбным лицом в день моих похорон, маменькин сынок! Я закрываю глаза, падаю вниз и предаю тебя. С этой секунды тебя не существует. Не вздумай приписывать мне грамматических ошибок. Я есмь, и я пишу тебе, но через секунду у тебя не будет ни глаз, ни лица, ни рук, ни ног, да. Я тебя предал. Убивая себя, я убиваю каждого. Спасибо за всё и постарайся полюбить меня – хотя бы за это предательство».

Марк прочитал послание трижды, с силой сжимая лист, словно тот норовил упорхнуть из пальцев. Так и не кивнул – разозлился, но скрыл это от самого себя. Письмо сразу вернул следователю.

Что до меня, то я никогда не оплакиваю мертвецов. В конце концов, Виктор добился своей цели. Он поборол свою слабость, обманул инстинкт самосохранения – а ведь это достижение, которое не каждому под силу.

Да и кто же не умирает? Смерть естественна, и ни к чему все эти разговоры, слёзы и гробы. Может быть, кому-то есть дело до того, случится смерть сегодня или через сто лет, но Марк к их числу не относился. Ему было всё равно, так же как и Белле, так же как и всем нам.

Белла, прошу, не нужно убеждать меня в обратном. Твой голос без умолку звенит у меня в ушах, ты говоришь о сердечных сокращениях и мышечной массе, о беременности и кровяном месиве плоти, замолчи, Белла, оставь всё это себе, я не понимаю, о чём ты говоришь, мои лёгкие из песка, а сердце – ком слипшейся земли, замолчи, иначе я раздавлю себе руками череп, и он рассыплется, как серая труха прошлогоднего осиного гнезда.

Часть II
Дерево, не приносящее плода

 
             белки наших глаз прозрачны
             сквозь лица текут облака
             когда посыпая мир пеплом
             мы курим в проеме окна
 
 
             пусть челюсти ищут плоть
             и мясом пахнет в церквях
             хрустят позвонки мышей
             наши пальцы прозрачней дождя
 
 
             наши руки невинней чем снег
             а кровь белее чем воск
             наши плечи – солнечный блик
             мы ляжем на дно реки
             чтоб ветром в листве пропасть
             в черничных болотах спать
 
 
             мы станем тенью синицы
             росой на устах дракона
             и будем бесплотно слушать
             дыхание насекомых
 
 
             беречь ли себя для смерти
             кормить ли тревогу снами
             каждый мертвец глаголет
             нашими голосами
 

1

Они познакомились на Факультете жизни. Марк был наслышан о новом учебном заведении от Виктора, который по воле случая, выбора и смерти так и не дотянул до поступления.

Словно назло самому себе, он решил принять эстафету своего нового друга, который так глупо, но гениально его предал. «Мало ли что? – думал Марк, решив посвятить себя учёбе. – Если это не принесёт пользы, то хотя бы поможет убить время». Он был готов на многое, чтобы хоть как-то скоротать жизнь.

Мать, обеспокоенная произошедшим с Виктором несчастьем, не без оснований боялась, что Марк вновь замкнётся в себе и станет чуть что гнать её из дома. А там и нож может попасться под руку… Словом, решение поступить в университет она встретила с восторгом.

– Конечно, подавай документы, пока не поздно. Образование в любом случае пригодится. Хотя странно, что ты выбрал эту сомнительную специальность. Лучше бы пошёл на юридический, или на филологию, ты же любишь книжки… – она помолчала, задумавшись. – Но поступай как знаешь. У тебя есть копии паспорта?

Белла прочитала объявление на стенде в городской библиотеке. Ей давно нужен был весомый повод, чтобы отдохнуть от осточертевшей семейной жизни. Кроме того, высшего образования у неё не было. После школы сестра принялась за книжки, надеясь год спустя поступить в Литинститут, но вскоре мы переехали в город, а бабушка умерла. Нужно было на что-то жить.

Прежде я ничего не говорила о буднях Беллы – только потому, что тут и говорить нечего. Она проживала рабочие дни как во сне и вновь становилась собой лишь под вечер, возвращаясь домой. Думаю, сестре нравилось таким образом отдыхать от самой себя, иначе она нашла бы что-нибудь получше. Обычно она работала официанткой или продавцом-консультантом в обувном магазине, куда её устроила соседка по лестничной клетке.

Теперь семью обеспечивал Адам (зарабатывать деньги – возможно, единственный его талант), а Белла ухаживала за Евой, иногда болтала со мной, читала или просто бродила по улицам.

Ева подросла и во всём была похожа на мать. Даже родинка на запястье, размером с монету, была такой же округлой и выпуклой, как короста на незаживающей ране.

– Мама, я не хочу в детский сад. Мне нравится рисовать с тобой облака, гулять по лесу, слушать шмелей и птиц.

– Зато в садике ты сможешь общаться с ребятами, – искала отговорки Белла. Её утомляли дети. А Ева не переставала задавать вопросы.

– Мама, почему звери не разговаривают?

– Потому что они лучше людей. Им не нужны слова, да и сказать нечего.

– Разве это хорошо, когда нечего сказать?

– Всё, о чём стоит говорить, понятно и без слов. Например, я люблю тебя, но я не говорю – просто глажу по голове и целую на ночь. Если ты хочешь есть, протягиваешь руку и берешь из пакета печенье. Если хочешь спать, закрываешь глаза. А говорить нужно, чтобы тебя поняли те, кто без слов не понимает. Но это ни к чему, ведь так?

– Ясно, – отвечала Ева, кивнув с серьезным лицом и стирая со щёк крошки печенья. – Мам, а когда ты отведёшь меня на карусели?

Вскоре для Евы нашлось место в детском саду. Она сопротивлялась как могла, но потом подружилась с несколькими ребятишками и снова начала просыпаться с улыбкой. С той поры у Беллы стало слишком много свободного времени. Вечерний быт в компании вернувшегося с работы Адама уже давно её тяготил, а продолжительное дневное одиночество было не по силам.

Объявление в публичной библиотеке попалось на глаза весьма кстати. Белла пробежалась по нему глазами, держа книжки под мышкой.

ФАКУЛЬТЕТ ЖИЗНИ

приглашает всех желающих освоить искусство экзистенции

Вы не можете найти опору в реальности? Вы хотели бы сделать нечто большее, чем просто существовать? Вы хотели бы узнать пределы своих способностей? Мы поможем вам нащупать собственный горизонт и перепрыгнуть через него одним могучим прыжком. По окончании обучения вы получите диплом о высшем образовании. Ваша специальность, «искусство экзистенции», откроет перед вами двери любой профессии.

Факультет пока не прошёл аккредитацию и существует на правах эксперимента. Поэтому, и только поэтому обучение будет бесплатным. В дальнейшем обучение полностью перейдёт на платную основу. Но вам повезло. Поторопитесь – и вы станете настоящими людьми.

Пол, возраст, профессия и образование не имеют значения. Подать заявку можно до 19 сентября. Зачисление – по итогам собеседования с абитуриентом.

Ниже следовал адрес и телефон – Белла записала координаты в блокнот. Потом вышла из библиотеки и задумчиво побрела куда глаза глядят.

Привычным пейзажем плыли мимо кирпичные махины, обитые бордюры тротуаров, переполненные урны, древесные стволы, мигающие буквы аляповатых вывесок, стеклянные витрины с призрачными отражениями. Но случайная траектория уже тогда привела её к зданию Факультета.

Она остановилась и тревожно оглядела фасад, сверив адрес на стене и в блокноте. «Да, то самое». Никаких вывесок на массивных дверях. Здание было двухэтажным кубом с колоннами при входе. Ионический стиль, испещрённый трещинами и грязными разводами. Было заметно, что постройка давно пустовала – наверху было выбито несколько окон, а ступени, ведущие к центральному входу, изрядно искрошились. Наверняка раньше здесь был кинотеатр или какой-нибудь дворец культуры.

Белла открыла дверь. Она поддалась со скрипом. Внизу уже навели порядок, хотя вытравить из этих стен запах пыли, видимо, было невозможно. На вахте сидели двое мужчин, разложив на газете бутерброды с колбасой. Бутылка водки была выпита на треть.

– Добрый день, – вежливо поздоровалась Белла.

– Добро пожаловать, – немедленно ответил один из мужчин и махнул рукой с бутербродом. – Проходите, будьте как дома. Какая красивая девушка. Хотите водки?

– Нет, спасибо. Так это и есть Факультет жизни?

– Он самый. А насчёт водки вы зря…

2

В нашем городе Факультетом жизни заведовал профессор Самсон Романович Смыслов в компании четырех единомышленников. Претенциозный оратор с редкой и едва заметной сединой в золотистой бороде, этот мужчина был не лишён предпринимательской жилки. Он умел и преподавать, и продавать. Его речи могли ломать людей до последней кости, а потом строить, как прочную стену. Тут уж Белла как в воду глядела.

– Чему сейчас учат в университетах? – начал он, смахнув с пиджака невидимую пылинку, когда абитуриенты пришли на День открытых дверей. – Вы когда-нибудь размышляли об этом? Можно поступить в любой вуз и увязнуть в мёртвых науках. Физика, математика, литература, история, география – да что угодно! Студентов учат прятаться среди отживших своё книг, отрекаться от настоящей жизни и ломать зубы о гранит науки. Но поверьте – жареные бифштексы гораздо вкуснее. Университетское образование мертво, как ощипанная курица с посиневшей кожей, залежавшаяся на прилавке магазина. Мы научим наших воспитанников погружаться на дно бытия и вновь возноситься к его вершинам. Взращивать в себе жизнь, погружать пальцы в горящую лаву и не получать ожогов. Вы будете сильнее, чем прочие люди. Они не знают, куда их несёт дырявая лодка обстоятельств. Вы сможете управлять своей жизнью, вы сможете сами избрать её для себя. Прочие высвобождают статуи из мрамора, пачкают красками холсты, а вы сможете сделать шедевр из собственной жизни!

Он был щедр на словесную мишуру. Всей этой патетике внимали новоиспечённые студенты, блуждая по фигуре преподавателя некритичными, нездешними взглядами.

Товарищи Самсона Романовича сильно уступали ему в харизме. Студенты никогда не воспринимали их всерьёз. Двое из них были подобиями своего начальника – те же жесты, те же обороты речи, строгость во взгляде и затаённая радость в голосе. Они тоже вели занятия, только намного реже – когда Самсон был занят. Уткнувшись взглядом себе в ладони, студенты проводили эти занятия в собственных мыслях. Ещё двое выполняли роль проверяющих – они несколько отличались, но тоже не внушали уважения.

На Факультет прибывали, казалось, даже из преисподней – плоды удачной пиар-кампании. Толпы горе-студентов выстраивались в очереди за дверью приёмной комиссии, а потом их жирные пальцы с трепетом ползли по списку поступивших, силясь отыскать в нём собственное имя.

Удивительно, как Самсону это удалось! Ведь зыбкость конструкции была видна невооружённым взглядом. Взять хотя бы сроки обучения. По закону курс высшего образования должен длиться не менее четырёх лет, однако Факультет предлагал получить его почти вдвое быстрее. «Вероятно, здесь не обошлось без манипуляций с документами», – думали сначала. Но вскоре стало ясно, в чём дело.

Факультет жизни оказался уловкой государства, созданной для того, чтобы «отделить зёрна от плевел» – то есть настоящих людей от беспомощных перед реальностью индивидов. За ширмой высшего образования была спрятана мясорубка. Сеть таких Факультетов начала действовать по всей стране и понемногу затянула в себя всех сомневающихся, беспомощных и неуверенных в себе людишек, готовых на всё, чтобы спастись.

Желающих было много. Но кто заполнял своей дрожью эти приёмные комиссии? Кто сбегался в эти шумные коридоры? Инвалиды души, отчаявшиеся невротики, увальни, которые хотели ничего не делать и при этом получить высшее образование, психопаты, меланхолики, обиженные жизнью интроверты, не способные больше выносить самих себя. Все мнили себя избранными, едва узнав, что прошли отбор – даже не подозревая, что окажутся в обществе братьев по немощи. Они верили, что станут здесь настоящими, как будто до этого были только тряпочными игрушками, набитыми ватой.

Слабоумных и шизофреников, к счастью, на факультет не брали. У них не было шансов выдержать испытания до конца – для таких государство приберегло уютные стены клиник. Я тоже оказалась на обочине этого эксперимента. Профессор Романов поговорил со мной и разрешил оставаться вольным слушателем, сказав, что на мёртвых надежды мало. Я была не против – не хотелось обременять себя сомнительными обязательствами.

Психиатрическую больницу, в которой меня пытались воскресить (или, как выражались врачи, «вылечить»), закрыли на ремонт – в здании начал рушиться потолок. Казалось, все её относительно безобидные пациенты перекочевали в университетские коридоры, хотя сестра и уверяла меня, что это не так. Нас заманили туда, как доверчивых мышат, которым пришла пора перегрызть хребты, и в быстрых челюстях захрустели позвонки. Впрочем, будучи вольным слушателем, я тревожилась только о Белле.

Веер красноречивых аргументов увенчал самый главный – вас, дескать, никогда не отчислят. Но это мнимое преимущество, разумеется, оказалось подвохом.

Курс обучения длился два с половиной года: пропускать занятия категорически запрещалось. За это время поступившим следовало научиться жить, а после – подтвердить полученные навыки на практике, избегая любых проявлений самоуничтожения. Итоговая работа предполагала разработку жизненного плана и его воплощение в реальность.

Однако неудовлетворительные результаты итоговых испытаний влекли за собой вовсе не пересдачу. Провалившимся на экзамене было предписано выбрать один из вариантов самоубийства и сделать его своим.

– Вы должны иметь в себе силы избавить от себя мир, если оказались недостойны пребывания в нём, – провозгласил Самсон Романович, торжественно обводя взглядом аудиторию. – Евангелие от Матфея: «Всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь».

Он сообщил об этом на вводном занятии, и лица студентов тут же подёрнулись первым страхом. В этот момент все они стали единым существом, слабым и уязвимым, чьи зубы бешено стучат, а кожа зыблется мурашками.

Добротные петли и газовые плиты, крыши высоток, тонкие лезвия и теплые ванны, снотворное и пистолеты, мышьяк и цианистый калий, ножи и двустволки, канистры с бензином и спичечные коробки… – выбор, достойный свободного человека, который готов признать своё фиаско.

Успешно пройдя собеседование, они на радостях ставили подписи в договоре, не читая его с должным вниманием. Думаю, создатели этой небольшой, но властной системы рассчитывали именно на это. Сначала их жертвы проглядели подвох, а потом бежать было некуда. Бесполезно сопротивляться беззаконию, когда за дело берутся сами законодатели.

Я видела, как одна девчонка, совсем щупленькая и юная, с заплаканными глазами просила о расторжении договора.

– Девочка моя, – успокаивал её профессор Романов, приобняв за плечи, – нужно было внимательнее читать контракт. Вот, гляди, там сказано: «Я согласен(на) с тем, что на все мои попытки сойти с обозначенного данным договором пути будет отвечено отказом». Далее… Ты читай, читай внимательно: «В случае нарушения дисциплины я готов(а) принять соответствующие санкции. Примечание: в случае халатного отношения к учебному процессу и тотального нарушения правил устава студент обязуется уничтожить себя до окончания обучения. Право избрать средство самоуничтожения остается за поступившим».

– Но я…

– Дружочек мой, это твой выбор, так что вытри слёзки и попробуй жить в согласии с собственным решением. С такой внешностью и тонкой душевной организацией твои шансы добиться успеха весьма высоки. А теперь иди, умойся. Нечего тут распускать сопли.

– А гражданские права? Как же гражданские права?

– Хочешь сказать, что имеешь право на жизнь? Так живи на здоровье, кто тебе запретит? Здесь от тебя только это и требуется – жить, раз уж имеешь право. А на «нет» и суда нет.