Текст книги "Хранящие тепло"

«Ты, как монашка», – часто укоряла ее Кристина, а Саша почему-то даже улыбалась этому сравнению

«Наверное, я и должна быть монашкой, – отвечала она, – потому что иначе у меня ничего не получится. Мне нельзя о себе думать, Кристина. Я должна думать о них. Окно должно быть открытым. Открытым всегда, ты понимаешь?… И места должно хватить всем».

Кристина недвусмысленно вертела пальцем у виска и, безнадежно махнув рукой, отворачивалась.

Места должно было хватить всем. Но это, наверное, возможно только в том случае, если в ее душе не будет господствовать какой-то один человек. Любовь – захватчица, она ревниво охраняет свою территорию и старается не впускать никого лишнего. Она тут же затворит все окна, крепко-накрепко запрет их на железные засовы и не даст утешения почувствовать себя виноватой, потому что заранее позаботится о том, чтобы стереть память о прошлом.

И все-таки… Что же это было? Неужели она все-таки пришла? Явилась – вот так, внезапно, без предупреждения, без приглашения, не смущаясь тем, что ее не ждали, ей не рады, и уже начала наводить свои порядки в ее душе? Диктовать свои законы… И эти знаки, эти полосы и фигуры, которые Саша так увлеченно складывает из светящихся окон – всего лишь отвлекающий маневр, который позволит чуть позже предпринять новую атаку и одержать окончательную победу? Что же это было и… было ли это на самом деле?

Саша вспомнила, как трудно, почти невозможно было опустить глаза, когда они встретились с глазами Дениса. Как страшно ей стало, а потом легко и радостно, а потом опять страшно, и так – на протяжении всего вечера, каждую минуту. С каким трудом она все-таки заставила себя выйти из кухни, чтобы попрощаться, и как мучительно было думать о том, что прощаются они, возможно, навсегда. Такого с ней раньше никогда не случалось. И еще десятки эпизодов, внешне не примечательных и не ярких, почти черно-белых иллюстраций.

Цветы. Как странно, какая глупость! Ей почему-то показалось, что он принес эти лилии для нее. Она уже собиралась протянуть руку и взять букет. Еще доля секунды – она бы так и сделала. Целый вечер эти цветы не давали ей покоя. Саша искоса смотрела на букет, ощущая внутри странное щемящее чувство, которое она не решалась назвать ревностью только потому, что знала – получив имя, оно сразу же пустит корни и расцветет в ее душе пышным цветом. Неопределенное «что-то» чувствовало себя не настолько уверенно, чтобы заявить о своих правах, как сделала бы ревность, обретя свое настоящее имя. Ей хотелось пересесть на другое место за столом, спиной к цветам, подальше, чтобы не видеть их, не чувствовать запаха.

Что-то творилось с ее глазами. Он как будто приклеил их к себе. Пару раз ей удалось поймать себя на мысли, что она смотрит на него как-то невпопад. Когда разговаривал Федор, все смотрели на Федора, и это было естественно: люди всегда смотрят на того, кого слушают. А Саша смотрела на Дениса. Впрочем… Денис почему-то тоже посмотрел на нее. И она знала, что он смотрел очень долго, чувствовала его взгляд, но сама смотрела теперь уже на Федора. Не моргая, до боли в глазах, решив не сдаваться, смотрела на Федора, пока ни поняла вдруг, что тот уже давно молчит, и все взоры обращены на Кристину, рассказывающую забавный случай из их студенческой жизни. Поняла и заметила недоумение на лице Федора, ставшего безвинной жертвой ее поединка с самой собой. Но смотреть на Кристину – это было почти то же самое, что смотреть на Дениса, потому что они сидели рядом… Саша не знала, куда деть глаза.

Кажется, он был очень красивым. Наверное и скорее всего, так и было. Но она не могла сказать этого точно, потому что знала – источник магического притяжения находится не здесь.

Причина была не в этом. Было что-то еще. Что-то еще…

Еще несколько светящихся прямоугольников напротив потухло. Раненое крыло птицы теперь было раздроблено на мелкие части, словно в него разрядили автоматную очередь. Но птица все летела, продолжала лететь так же высоко даже на одном крыле. Саше стало грустно и до глупости жалко эту птицу, которую она придумала и которая еще несколько минут назад была такой красивой и сильной. Захотелось помочь, взять на руки, донести до гнезда, перевязать перебитое крыло… Так что же, все-таки? Что это было?

Сделав над собой усилие, она оторвала взгляд от окна. Птицу все равно не спасешь. Едва ли стоит наблюдать за тем, как она будет продолжать умирать у нее на глазах. Рано или поздно погаснет свет в последнем окне, и птицы, которую придумала Саша, больше уже не будет. Так что с того? Ее ведь и не было никогда.

Она потушила свет на кухне. Может быть, сейчас в том доме напротив кто-то точно так же сидит у окна и видит другую, свою, птицу. Может быть, выключив свет, она ранила ее, а может быть…

В этот момент она отчетливо услышала, как захлопнулась дверь наверху.

Это было странно – едва слышный, приглушенный хлопок, звук, длившийся всего секунду и наступившая вслед за этим тишина. Саша замерла, прислонившись к стене, и долго стояла в полной темноте, боясь сдвинуться с места. Но больше не было никаких звуков. Только привычное тиканье часов, равнодушно отсчитывающих пробегающие секунды. Неужели это ей только показалось? И даже если не показалось, неужели это могло что-то значить? Что-то значить – для нее? Но где-то в глубине души, несмотря на все ее усилия, рождалась уверенность, что этот звук…

Она не имела понятия о том, сколько времени простояла вот так в прихожей, прислонившись к стене. Но почему-то знала, что ей не стоит сейчас уходить, что нужно просто подождать, сосем немного, и тогда…

И все-таки, прозвучавший в тишине звонок застал ее врасплох. Долгожданное оказалось неожиданным – видимо, она ждала слишком долго. Саша вздрогнула, не решаясь сдвинуться с места. Звук часов оказался спасительным. Она принялась отсчитывать бег времени и досчитала почти до ста… И вдруг поняла, что еще несколько секунд – и все исчезнет. Все то, что должно произойти, не произойдет только лишь потому, что она, поддавшись искушению, пытается испытать судьбу. Дразнит ее, делая вид, что не слышит зова. Как капризный ребенок, хочет заставить себя уговаривать, просить принять то, о чем только что просила сама, чего хотела больше всего на свете. И в ту же секунду бросилась к двери, распахнула ее, несмотря на поздний час, даже не глянув в глазок, потому что все знала заранее.

– Я думал, ты уже спишь…

Он улыбался немного смущенно, теперь уже точно убедившись, что не сможет найти подходящих слов и хоть как-то объяснить ей причину своего ночного вторжения. Но она этого и не потребовала. Она восприняла его появление так естественно, как будто они заранее обо всем договорились. Как будто заранее знала то, о чем сам Денис еще несколько минут назад даже и не догадывался. Ей не нужно было ничего объяснять.

– Я не ложусь так рано. Ну, проходи, что же ты стоишь?

Он переступил порог, и Саша закрыла за ним дверь, заставив его смутиться еще сильнее от собственной неуклюжести. Некоторое время они стояли в полной тишине и темноте. Чечетка, неустанно отбиваемая часами, оказалась в тот момент единенной приметой убегающего времени. Нащупав в темноте выключатель, она нажала на клавишу и прищурилась от света. Денис смотрел на нее, не отрываясь.

– Проходи, – снова повторила она, – сюда, в комнату.

Разувшись, он послушно пошел вслед за ней. На стене висела большая черно-белая фотография в рамке. Девушка, изображенная на ней, отдаленно напоминала Сашу. Такие же большие грустные глаза…

– Кто это? – спросил он, пристально всматриваясь в черты, казавшиеся ему знакомыми. Он как будто уже видел эту фотографию раньше. Или, может быть, это все-таки была Саша… – Это ты, Саша?

Она обернулась и, улыбнувшись спокойной улыбкой, тихо сказала:

– Нет, что ты. Мы просто похожи. Это Марина.

– Марина…

– Солнце – мое, а шагает по всем городам. Солнце – мое, я его никому не отдам!… Замечательно сказано, дядя Федор?

– Солнце – твое… – с большим сомнением в голосе пробормотал приятель. – Не знаю. С каких это пор ты стихи сочиняешь?

Федор не мог скрыть своего недоумения, за десять лет знакомства впервые наблюдая Дениса в подобном состоянии.

– Это не я сочинил. Это Марина!

– Какая еще Марина?

– Цветаева, неотесанное ты бревно! Цветаева Марина!

– А-а-а… – протянул Федор, словно успокаиваясь. – Ну, это еще полбеды. А я уж боялся за твое душевное здоровье…

– К черту душевное здоровье! Больная душа по крайней мере дает тебе почувствовать, что ты – живой. Живешь, дышишь, видишь. Чувствуешь… А здоровая – ее как будто и нет. Не болит, и ты ее не чувствуешь… Ни на час, ни на луч, ни на взгляд, никому, никогда, пусть погибают в бессменной ночи города!..

– Слушай, заткнись по-доброму, – беззлобно прервал его Федор, – серенады девкам под балконом пой, если тебя так распирает. Но я, кажется, догадываюсь, в чем причина…

– Да ну?

– Ну да!

– Оч-ч-ень содержательная у нас с тобой беседа получается! – захохотал Денис. – Да ну, ну да. Это, короче, слушай, тыры-пыры. Как ее там?

– Выходит, я был прав. А ты ведь еще сопротивлялся!

– Ты о чем?

– О ней! – с пафосом произнес Федор и, выдержав торжественную паузу, добавил: – О причине! Из тебя прет лирика, а это означает, что ты влюбился…

– Да ну? – Денис попытался спровоцировать его, но Федор не поддался:

– Причем влюбился в даму… с филологическим образованием! Они же все без исключения повернутые на поэзии и всякой там прозе. Элементарно, Ватсон?

– О, да, мистер Холмс! – снова рассмеялся Денис.

– Ну и как она тебе?

– Замечательная. Прекрасная. Необыкновенная. Самая лучшая на Земле. Это все, что я могу тебе сказать.

– Этого достаточно. Впервые, кстати, слышу от тебя такие слова. Между прочим…

– Что?

Несколько секунд Федор колебался, а потом все же решился продолжить:

– Ты тоже ей безумно понравился.

– Я – ей?… – растерянность Дениса показалась Федору необъяснимой. – Но ты-то откуда об этом знаешь?

– Она Машке сегодня звонила. Ну, конечно, Цветаеву не цитировала, и вообще, вела себя гораздо приличнее, чем ты. Но проявила заинтересованность…

– Она звонила… Машке?

– Да что тебя так удивляет? Что в этом особенного?…

Денис очень сильно сомневался, чтобы Саша стала звонить Машке, с которой была практически незнакома, и уж тем более расспрашивать ее о Денисе. Да и ни к чему ей это было, она ведь и так знала теперь о нем почти все… И тут, наконец, он все понял.

– Федор, ты вообще о ком говоришь?

– О ком? О Кристине, конечно…

– О Кристине… Да при чем здесь Кристина!

Последовала долгая и многозначительная пауза.

– Ты ведь ее пошел провождать вчера вечером, насколько я помню…

Денис от души рассмеялся в трубку. На самом деле, вчера вечером он ушел провожать Кристину. Теперь казалось, что это было очень давно, что это вообще было не с ним.

– Ты ведь меня не первый год знаешь! Где гарантии того, что, проводив Кристину, я не встретил на обратном пути очаровательную незнакомку, всколыхнувшую мое сердце?

– Гарантий быть не может, чертов ты Казанова, – немного разочарованно произнес Федор. – Значит, моя дедукция меня подвела…

– Ну, не совсем!

– Что это значит?

– Включи воображение!

– Дэн, ты кокетничаешь, как баба, – совсем обозлившись, прорычал Федор традиционную фразу, использующуюся в качестве оскорбления. – Я тебе включу, мало не покажется! И все-таки?

Денис молчал. Не потому, что хотел «пококетничать» с Федором. Он почему-то просто не мог произнести вслух этого слова – Саша. Словно боялся обидеть, вспугнуть, потревожить что-то, поселившееся в его душе так недавно и так неуверенно.

– Саша?… – услышал он и подтвердил догадку Федора всего лишь молчанием. – Саша!

– Да что ты заладил, – тихо ответил Денис. Его искрящуюся веселость как ветром сдуло. Он как будто почувствовал сигнал об опасности, и был готов отразить эту опасность, защитить то хрупкое, что было доверено ему, воспринимая как врага даже друга.

– Ты с ума сошел.

– Возможно.

– Я еще вчера заметил…

– Что ты заметил?

– Да что ты огрызаешься, Дэн? Мне просто немного странно, я же тебя сто лет знаю. На мой взгляд, она не в твоем вкусе.

– Засунь свой взгляд подальше и держи его там, пока совсем не приспичит. Я не вижу ничего странного.

– Просто она… Как тебе сказать, она такая… Я много о ней слышал от Кристины. Она немножко… Ну, не от мира сего, что ли! Не знаю, как тебе объяснить. Да ее сразу видно. Она такая…

– Ну какая? Сколько можно повторять одно и то же? Она такая, она такая…

– Она… С ней, по-моему, трудно. С ней нельзя просто так. Не получится. На ней… Ты уж прости меня за такие кощунственные слова – на ней жениться надо!

В конце тирады Федор смачно выругался в трубку. Но Дениса, как ни странно, его грубость не смутила. Ощущение надвигающейся опасности прошло. Теперь он мог расслабиться. В то же время откуда-то из глубины появилось новое чувство. Это было трудно выразить словами. Как будто он очень долго смотрел на небо и не замечал этого неба. И вот появился человек, который просто сказал ему, что небо – голубое, что оно прекрасное и необыкновенное. Вот же оно, небо – посмотри на него! И он понял, что небо на самом деле – голубое, прекрасное, необыкновенное…

– Жениться, говоришь, надо? Слушай, дядя Федор, а ведь ты – гений! Жениться! Конечно, жениться!…

– Псих, – услышал Денис, и вслед за этим в телефонном эфире раздались короткие гудки. Улыбнувшись, он дал отбой.

– Псих, – повторил он с усмешкой, – зато счастливый.

Денис долго сидел, продолжая сжимать в руке трубку. Если бы пару дней назад – да что там пару дней, всего лишь несколько часов назад! – кто-то сказал ему, что у него может возникнуть такая мысль, он бы просто рассмеялся этому человеку в лицо. Жениться в двадцать семь лет – это было по меньшей мере абсурдно. Мама, впрочем, часто твердила ему об этом.

«Денис, когда же ты встретишь свою вторую половинку?»

Алла Васильевна была неисправимым романтиком. Вплоть до вчерашнего вечера Денис был уверен в том, что этого качества от матери не унаследовал.

«Мамочка, милая, – отвечал он с улыбкой, – с чего ты взяла, что твой сын на пятьдесят процентов неполноценный?»

Мама только улыбалась, но в глазах продолжал звучать вопрос. Ему не хотелось обижать мать, и уж тем более не хотелось выглядеть циником.

«Знаешь, мама, – он обнимал мать за плечи и усаживался рядом, приняв самый серьезный вид, – когда-нибудь я проснусь утром и увижу девушку, которая спит рядом со мной. Увижу ее лицо и почувствую, что счастлив. Что самое главное для меня – это каждое утро просыпаться рядом с ней и видеть ее лицо. Засыпать и просыпаться – вместе. Пить вместе кофе по утрам, есть суп из одной тарелки…»

В этот момент он не выдержал и рассмеялся. И правда, почему это они должны есть суп из одной тарелки?

«Черт! Ты же сама видишь, мама… Сама видишь, что я даже не представляю себе, что это такое. Зачем есть суп из одной тарелки, скажи? Какая в этом фишка?»

Алла Васильевна снова ничего не ответила, но с тех пор к этому разговору они если и возвращались, то очень редко. Иногда Денис и сам задумывался об этом. Иногда заставлял себя представить, что будет в том случае, если в его квартире поселится Жанна. Жанна, Оля, Света или Наташа – неважно. Он будет приходить домой и видеть – Жанну. Ложиться в постель и видеть – Жанну. Просыпаться утром и снова видеть Жанну… Сколько дней он сможет это выдержать? Три, максимум – пять. А потом он просто не выдержит и сбежит из собственного дома. Или выгонит Жанну. «Выгонишь ее, – тут же проносилось в голове, – как же. Черта с два ты ее выгонишь. Проще тараканов уговорить уйти к соседям, чем выгнать Жанну. Тем более, если в паспорте печать стоять будет. В этом случае она уж совсем неуязвимой станет…»

И вот теперь все изменилось – в считанные часы. Теперь он просто не представлял, как сможет жить дальше, если ее, Саши, не будет рядом. Если, просыпаясь по утрам, он не будет видеть ее лица, слышать ее голоса, целовать ее улыбку. Как он сможет заснуть вечером, если ее не будет рядом. Если ее не будет рядом – всегда. Каждый час и каждую минуту его жизни. Нет ничего более естественного, чем желание разделить свою жизнь с человеком, которого любишь. Конечно, он хочет на ней жениться! Он просто мечтает об этом!

«Сейчас, – промелькнуло в сознании, – вот сейчас я позвоню и скажу ей об этом. Сейчас же!»

Он набрал шесть цифр, которые запомнил с первого раза, как только услышал, не прилагая к этому абсолютно никаких усилий. Один гудок, второй, третий…

– Алло, – раздался на том конце ее приветливый голос.

В ту же секунду Денис оборвал связь.

«Идиот! – мысленно обругал он себя и рассмеялся: счастливый псих, это точно про него! – Ну и что же ты собирался ей сказать? Будь моей женой, Саша. Я решил, что нам нужно пожениться, потому что я хочу есть с тобой суп из одной тарелки!»

На самом деле, это было бы глупо. Они были знакомы всего лишь несколько часов. Он даже не целовал ее ни разу. Хоть он и не сомневался ни минуты в своем желании, все же не представлял, как сказать об этом Саше. Едва ли она воспримет его всерьез. Да и значил ли для нее что-нибудь вчерашний вечер, который перевернул всю его жизнь? Значил ли…

Денис снова вспомнил фотографию на стене. Две пары глаз, так похожих, как две искры одного костра.

– Мы на самом деле очень похожи, – сказала вчера Саша. – И иногда мне кажется, что это не случайно… Что я – ее продолжение. Ведь люди не умирают. Я верю в то, что каждый человек оставляет свое продолжение на земле. А я… Я так хорошо ее понимаю. Я разговариваю с ней, слышу ее. А иногда, знаешь…

Денис переводил взгляд с одного лица на другое. На самом деле, очень похожи. Одна – продолжение другой.

– Ты меня слушаешь? – Саша смотрела немного насмешливо.

Он кивнул:

– Вы действительно очень похожи.

– Мы и внутри похожи. Иногда ей бывает очень плохо, и она жалуется мне. Я ее жалею, успокаиваю – ее же словами. Я ее очень люблю. Да ты садись, ну что же ты стоишь посреди комнаты?

Денис послушно опустился в мягкое синее кресло, а Саша села напротив и улыбнулась.

Теперь он мог смотреть на нее. Теперь это было естественно – смотреть на Сашу. Он ведь для того и пришел сюда, чтобы смотреть на нее. Теперь она казалась ему еще прекрасней, если только это было возможно. Свет, который излучали глаза, стал мягким и бархатным, как свет звезд на ночном небе. Теперь он не ослеплял его, не причинял боли. Это было удивительное ощущение – смотреть в ее глаза и думать о том, что это может продолжаться бесконечно.

Здесь, у себя дома, в своей маленькой комнате, Саша показалась ему немного другой. Голубые обои на стенах, синий диван в дальнем углу и синие шторы на окнах, две декоративных подушки, вышитые крестом, бесконечные полки с книгами, огромный плюшевый медведь, раскинувший на полу свои косматые лапы, цветок в глиняном горшке и нелепый соломенный домовенок, подвешенный над диваном, – все это, и десятки других мелочей составляли одно целое. Мир, в котором живет Саша. В котором она утешает плачущую Марину Цветаеву и разговаривает с ней о чем-то, понятном только им двоим. Есть ли здесь, в этом странном синем мире, место для него? Сможет ли он почувствовать себя здесь своим, а она – примет ли?

В этот момент что-то оборвалось внутри, и он опять со страхом подумал: примет ли? И тут же, словно отвечая на его невысказанный вопрос, Саша снова заговорила:

– Знаешь, пока я тебя ждала, я смотрела на окна в доме напротив…

Она рассказывала ему про птицу, которую придумала, соединив линиями огни светящихся окон в доме напротив.

– Да, – ответил он, – я тоже иногда так делаю. Знаешь, если честно, я никогда никому об этом не рассказывал. Думал, что все люди оставляют свои детские привычки в детстве. Я тоже оставил почти все, а с этой никак не могу расстаться. Меня всегда притягивает свет…

«Пока я тебя ждала». Она сказала это так просто, как будто не понимала цену своим словам. Отдавала даром то, что стоило огромного состояния. Ничего не просила взамен, не торговалась, а просто дарила. Не пыталась защититься – может быть, потому, что не знала, как это делается? А может, просто потому, что была слишком беспомощной? Но насколько же сильным должен быть человек, чтобы он мог позволить себе такую беспомощность…

– Послушай, что же я… – Саша медленно поднялась с кресла, – что же, даже чаю тебе не предложила. Я сейчас…

Он хотел возразить ей, но не успел, потому что она стремительным облаком уже пронеслась мимо, обдав его легким, едва различимым ароматом ночной фиалки. Цветка, распускающегося ночью, такого же синего, как и ее глаза.

На какое-то время он остался один. Рядом, на журнальном столике, лежала открытая книга. Он переложил ее к себе на колени и прочел несколько строк.

« … Конечно, ей польстила такая просьба, но она возразила:

– Господи, как же я могу? Ты подумал о маме? И к тому же я не умею летать.

– Я тебя научу.

– Летать?

– Я тебя научу запрыгивать ветру на спину. И мы тогда полетим вместе!

– Ух ты!

Венди, ты только подумай: вместо того, чтобы спать, мы могли бы летать по небу и болтать со звездами!…»

– А вот и я.

Саша появилась с двумя чашками, подошла ближе и опустила их на журнальный столик.

– Сейчас, подожди еще секунду. Я печенье принесу.

Она снова ушла. Он как будто качался на волнах, которые то прибивали его к берегу, то снова относили далеко-далеко, почти лишая надежды. «Ну не исчезнет же она, в самом деле. Не испарится. Принесет печенье – и вернется. Хотя… От девушки, которая так запросто утешает плачущую Марину Цветаеву и читает детские книжки про летающих мальчиков, всего можно ожидать. Особенно, если у нее такие глаза…

Она, и правда, не появлялась слишком долго. Так долго, что он не выдержал:

– Саша!

Ответа не было. На какое-то мгновение он перестал себя контролировать, вскочил с кресла и стукнулся коленом об угол стола. Стол покачнулся, одна чашка тут же упала на бок и обросла светло-коричневой лужицей. Он стоял и смотрел, как лужица, заструившись ручьем, потекла к самому краю…

– Ах ты, вот я тебя поймаю!

Саша уже была здесь, в комнате, и даже с тряпкой в руках. Ей удалось остановить течение ручья и не позволить ему прорваться на пол.

– Вот так…

Она улыбалась, и он улыбнулся в ответ, чувствуя себя совершеннейшим идиотом.

– Извини, я нечаянно пролил чай.

– Ничего страшного, я сейчас тебе другую чашку…

– Саша! – он заставил ее остановиться на пороге. – Не надо, не уходи. Не уходи, пожалуйста. Знаешь, я совсем не хочу…

Он заметил, что ее глаза стали немного грустными – совсем чуть-чуть. Нужно было прогнать эту грусть, и он сказал, почти не подумав:

– Не уходи, пожалуйста. Знаешь, мы могли бы пить из одной чашки. Одна чашка ведь осталась целая, нам хватит…

Грусть исчезла – совсем. Саша рассмеялась, громко и весело:

– Хватит, конечно! А ты как любишь – с сахаром или без сахара?

– Без сахара.

– Я тоже. Я люблю крепкий.

– И я – крепкий.

– А ты…

Она уселась возле него на пол, поджав под себя ноги в теплых серых вязанных носках. Они пили чай из одной чашки маленькими глотками, передавая ее из рук в руки, каждый раз улыбаясь.

– А ты?…

Время как будто остановилось.

– А я люблю спать долго. Особенно зимой, когда холодно. Высунешь нос из-под пледа, и снова – обратно. А ты…

Чашка уже давно была пустой, а они все продолжали наперебой: а ты?

Она любила крепкий чай, Марину Цветаеву, туман, спать по утрам, гулять под дождем без зонта. Кошек, собак и птиц, жареную картошку, мороженое… Она тоже любила осень. Они были очень похожи, и они были очень разные. Она понятия не имела, кто такой Оливер Кан, а он не знал поэта Льва Мея. Он рассказывал ей про драматичный матч финала чемпионата мира между сборными Германии и Бразилии, а она, глядя на его серьезное лицо и заливаясь смехом, читала ему отрывки из «Секстины».

– Опять, опять звучит в душе моей унылой знакомый голосок, и девственная тень опять передо мной с неотразимой силой… Денис! Прошу тебя!

– Да что ты хохочешь, Саша!

– У тебя такое лицо… Если бы ты видел! Да ты ведь и сам смеешься, Денис! Смеешься!

Они опомнились, когда часы показывали уже половину второго ночи.

– Кажется, я засиделся, – немного неуверенно проговорил Денис.

– Наверное, – так же без уверенности в голосе ответила Саша.

Он поднялся, в душе проклиная время, которое иногда так быстро бежит. Она не стала его удерживать. Прощаясь, он сжал в своей ладони ее теплые пальцы. Ему очень хотелось поднести их к губам, и все же он не решился, почему-то побоявшись обидеть ее. Она улыбалась немного грустно. Эта грустная улыбка и хрупкое тепло маленькой ладони казались ему бесценным и самым дорогим в жизни подарком. Спустившись вниз по лестнице, он еще долго стоял на улице возле подъезда, и только дождавшись, когда в ее окне погас свет, медленно направился в сторону дороги, всматриваясь в темноту и пытаясь отыскать зеленый огонек проезжающего такси.

Саша вошла в класс и сразу почувствовала облегчение: задняя парта в правом дальнем углу была пуста.

Ей было немного стыдно признаться себе в собственной слабости, и все же чувство облегчения скрыть было невозможно. Что ж, сегодня это даже кстати. Отсутствие Измайлова, по крайней мере, гарантирует ей отсутствие прецедентов на уроке, дает возможность почувствовать себя спокойно и расслабиться. Попытаться разобраться в себе. Понять – права ли была она, полагая, что новое чувство, так неожиданно ворвавшееся в ее душу, вытеснит все остальное и лишит ее способности любить своих пропавших мальчиков. Это было для нее очень важно – разобраться в себе. Потому что в том случае, если она поймет, что что-то изменилось, ей придется бороться. Бороться за одну любовь против другой любви – если они, эти две неспокойные и самовластные соседки, не пожелают мирно уживаться в ее душе. В этом случае одну из них придется прогнать. Саша знала и не сомневалась ни минуты в том, какую именно…

Ей потребовалось совсем немного времени для того, чтобы восстановить полную тишину в своем «кипящем улье», как называл иногда мальчишек Владимир. Она молча стояла и смотрела на них, не говоря ни слова, пока наконец не смолкли последние смешки с задних парт.

– Здравствуйте. Садитесь.

В начале урока ей предстояло провести опрос по пройденной теме. Одного короткого взгляда было достаточно для того, чтобы понять, кто сегодня готов отвечать, кто не слишком стремится к этому, а кто не сможет связать и двух слов. Последняя группа, как обычно, была самой многочисленной. Но для этой группы у Саши была своя заготовка, которая срабатывала почти всегда безотказно. Только с чего начать?

Она опустила взгляд, делая вид, что просматривает фамилии по журналу. Снова проигнорировав заповедь о чередовании горькой пилюли и сладкой ложки, она вызвала Мишу Андреева. Он огляделся немного смущенно.

– Какой образ показался тебе в поэме самым ярким?

Миша не поднимался с места. Такова была традиция, которой следовали ученики на уроках литературы: Саша никогда не заставляла их выходить к доске и даже подниматься из-за стола для того, чтобы отвечать на вопросы. Так было с самого первого дня ее пребывания в училище, и этот метод оправдывал себя уже сотни раз: опрос по заданной теме постепенно превращался во всеобщую дискуссию, немного шумную и, пожалуй, слишком непринужденную, однако именно это больше всего и радовало Сашу. Она огорчалась как раз тогда, когда вместо дискуссии получался вялый монолог.

– Наверное, Наина, – немного подумав, ответил Миша Андреев. – Особенно в том месте, когда она наконец признается старцу в любви…

– Да уж, – тут же раздалось в ответ, – такое ночью приснится – помрешь со страху.

– Впечатляет, – послышалось новое одобрение.

– Как там было… Скривив улыбкой страшный рот могильным голосом урод бормочет мне любви признанье! – с чувством процитировал Миша. – Б-рр-р!..

Саша слушала внимательно. Она всегда слушала внимательно, когда они отвечали. Наверное, они даже не подозревали, как важны были для нее эти реплики, пусть порой невыдержанные и лишь отдаленно напоминающие шаблонную модель ответа ученика на уроке литературы. Ей было гораздо важнее услышать иногда это «б-рр-р!», чем невнятное бормотание или даже внятные, но неосмысленные, заученные фразы – конечно же, они шли не из души…

На этот раз обсуждение получилось очень бурным и затянулось надолго. Саша даже немного удивилась тому впечатлению, которое произвела на мальчишек сказка. Хотя, в принципе, удивляться было как раз нечему – ведь, в конце концов, это сказка, а сказка не может не затронуть детскую душу. И это еще раз доказывало, что все эти двадцать парней, несмотря на грубые, часто хрипловатые голоса, несмотря на внешнюю и показную взрослость, все-таки дети. Обыкновенные дети, продолжающие верить в сказки.

– А может, лучше почитаете еще, Александра Алексеевна? – несмело вклинился в ее монолог о романтической народности поэмы голос с предпоследней парты.

Саша строго сдвинула брови и покачала головой: перебивать учителя по меньшей мере невоспитанно. Но, с другой стороны, ценить искренность превыше всего было одним из ее золотых правил. Поэтому, следуя своему незыблемому правилу, она постаралась не слишком растягивать теоретическую часть урока. Открыв поэму наугад, она тут же почувствовала, как притих класс, ощутила все двадцать пар глаз, которые слово прилипли к ней. И начала читать…

И только после того, как прозвучал звонок и в дверном проеме мелькнул последний стриженный «ежик», она вдруг вспомнила… Вспомнила, что вчера вечером в ее жизни случилось что-то очень важное. Что ее жизнь полностью изменилась, перевернулась – в один вечер, да что там в один вечер, в одну секунду! А еще вспомнила о том, что собиралась бороться…

– О, господи! – Саша прижала обе ладони к горящим щекам и радостно рассмеялась во весь голос: оказывается, никакой борьбы не требуется! Только теперь она поняла, что чувство, зародившееся в ее душе, сделало эту душу только щедрее, что оно влилось плавным ручейком в общий поток ее любви к миру, превратив этот поток в бурную, бушующую реку, грозившую выплеснуться из берегов.

– Так вот она какая, – медленно и задумчиво произнесла Саша, – вот она какая – любовь. Оказывается, я ошибалась, считая ее злодейкой… Она хорошая, любовь. Такая хорошая.

– Эй, что это ты там бормочешь, Саша? – услышала она голос Владимира, показавшегося в кабинете.

Сказать? Но поймет ли? Да и не хотелось ей никому рассказывать о том, что с ней случилось. Пожалуй, если только Кристине…

Вспомнив Кристину, Саша немного нахмурилась. А вдруг… Возникновение любовного треугольника страшило ее больше всего. Она знала заранее, что сдастся без боя, что даже и не попытается вступиться за свое чувство, если будет знать, что оно принесет кому-то страдание. А вчера вечером глаза Кристины блестели особенным блеском. Впрочем, вчера вечером все казалось ей каким-то особенным, нереальным…