Текст книги "Сепар"

В стареньком доме Ольги Борисовны подвала не было. Был, правда, маленький подпол, где хранилась картошка на зиму, но там бабушка с внучкой с трудом могли поместиться вдвоём, да и то стоя. Стены подпола были земляные, там сильно пахло сыростью. Спрятаться на часок там было можно, но прожить хотя бы пару дней уж никак. Поэтому, заслышав в небе грохот, бабушка и внучка ложились на пол в кухне, где были постелены для таких случаев три ватных одеяла. Окно кухни было с деревянными ставнями, поэтому они могли не опасаться осколков стекла. Они пережидали обстрелы, лёжа на полу, и чувствовали временами, как пол под ними вздрагивает. Это означало, что где-то не очень далеко упала и разорвалась мина или снаряд от «Града». Таня в такие минуты ругалась сквозь зубы. А Ольга Борисовна пыталась припомнить слова молитв, которым в детстве её обучала бабушка. Но помнила она немного.

К августу город опустел. Автобусы, троллейбусы и трамваи с улиц исчезли. Исчезли и личные автомобили. Зато появились стаи голодных бродячих собак, шнырявших между переполненными мусорными баками. Закрылись банки и почта. Многие магазины были закрыты, потому что в них нечего было продавать. Украина устроила Донбассу продовольственную и финансовую блокаду.

В тот день Ольга Борисовна встала пораньше, чтобы отправиться на центральный рынок в поисках крупы и макарон. Запасы их в доме иссякли. Таня хотела идти с ней, но Ольга Борисовна ушла тихонько и тайно из дома, пока Таня спала. Тане ни к чему было ходить по опасным улицам. Внезапно мог начаться обстрел.

«Я пожила, – думала Ольга Борисовна, бодро стуча тростью об асфальт и держа в другой руке сложенную хозяйственную тележку. – Я пожила, а вот ей жить да жить. Пусть сидит дома. Так надёжней и безопасней. И мне спокойней».

Солнце летело ей навстречу, как огненный снаряд, выпущенный из гигантской пушки за горизонтом.

На рынке было несколько очередей, и Ольга Борисовна пристроилась в хвост одной из них. Продавали манку и макароны.

«Манку всё равно возьму, – думала Ольга Борисовна, – ну и пусть молока нет. На воде сварю. Всё-таки еда. Лишь бы досталась».

Так, в беспокойстве, достанутся ли ей манка и макароны, Ольга Борисовна стояла, опершись на трость, как вдруг вдалеке послышался гул. Он усиливался и приближался, с грохотом треснуло небо над крышей рынка. Очередь мгновенно распалась, как ртуть на маленькие шарики, когда к ней прикоснутся пальцем. Все очереди распались, растеклись и снова стеклись в толпы у выходов. Люди боялись выйти наружу, но они были наготове, чтобы бежать при малейшей возможности.

Продавщица бросила поверх коробок с товаром пустые мешки, а сама скорчилась и спряталась под каменный прилавок. Ольга Борисовна не могла двигаться столь проворно, как другие, поэтому она пошла не спеша к ближайшему выходу. Стоя среди людей, слушая грохот снаружи, она ловила возгласы:

– По центру ударили!

– Это «Грады» и гаубицы!

– Сволочи!

– Фашисты!

– Твари!

Пожилой мужчина выглянул на мгновение наружу и сказал, повернувшись к толпе:

– Кажись, на Штеровке дым.

Ольгу Борисовну как будто ударили в самое сердце. Её дом был на Штеровке. Стуча тростью по бетонному полу, она прошла сквозь толпу и выглянула наружу. Действительно, в той стороне, где находился её дом, поднимались к небу чёрные клубы дыма.

Ольга Борисовна, не обращая внимания на предупреждающие крики оставшихся позади людей, поспешила в направлении этих чёрных сигналов опасности. Она шла быстрее, чем обычно, невзирая на боль в колене, её сердце бешено колотилось в горле и порывалось выпрыгнуть наружу.

Пока она шла, обстрел прекратился.

«Нет, – говорила себе Ольга Борисовна, – это горит не мой дом. Там ведь Таня! Она спит. Конечно, она проснулась и спряталась в подполе. Господи, пронеси», – молила старуха.

Но Господь не пронёс свою чашу мимо её и Таниных уст. Через час, поворачивая на Штеровку, Ольга Борисовна поняла, что катастрофа произошла именно с ней. Точнее, с её домом. И с Таней.

Её дом лежал в руинах. Всё, что могло в нём сгореть, сгорело, и чёрный дым, устремлявшийся к небу, сделался серым. Возле дома стояла красная пожарная машина, суетились, таща за собою шланги, пожарные.

Ольга Борисовна остановилась возле дома и смотрела на развалины.

– Отойди, бабка, – сказал пожарный с лицом, покрытым копотью. – Зашибём нечаянно. Мешаешь!

– Это мой дом, – едва шевеля губами, сказала Ольга Борисовна. Трость и хозяйственная сумка выпали из её рук в дорожную пыль. И она села в эту пыль рядом с ними. – Это мой дом, и в нём – Таня!

– Уберите бабку! – заорал кому-то пожарный. – Бабку уберите, мать вашу!

Тотчас чьи-то руки подхватили Ольгу Борисовну под локти, подняли с земли, отряхнули от пыли её платье, сунули в руку трость и повели прочь от дома. Она оглядывалась на дымящийся, развороченный взрывом дом и шёпотом кричала:

– Там Таня! Пустите! Спасите Таню!

И чей-то густой голос над её ухом гудел:

– Нет Тани! Прямое попадание. Всё в мелкие клочья. Соболезную! Прямое попадание. Ничего не осталось.

Старуха обратила к говорившему мужчине лицо, залитое слезами, не узнавая в нём соседа, жившего в доме рядом:

– Там Таня! Спасите Таню!

И тут с другой стороны заговорил женский грудной голос:

– Тихо, Борисовна, тихо! Таню убило. Я в окно видела. Она во дворе стояла, а потом вошла в дом. И тут ударило.

Ольга Борисовна повернула лицо к говорившей женщине, не узнавая в ней жену соседа.

– Надо ей позвонить! – догадалась она.

– Кому?

– Тане! Может, она в подполе спряталась. – И Ольга Борисовна растерянно поглядела на свои руки. – Телефон! В сумке был телефон.

– Вот ваша сумка. Я её держу, – отвечала соседка. – Только некому звонить.

Трясущимися руками, прислонив к бедру трость, Ольга Борисовна шарила в недрах сумки, нащупывая телефон. Она нашла его и принялась нажимать кнопки. Но телефон молчал.

– Связь легла, – сказала соседка. – Кабель перебит. У вас, Борисовна, есть кто-нибудь из родственников, куда вам пойти?

– Таня! – сказала Ольга Борисовна. – Кроме внучки у меня никого нет.

Вдали что-то грохнуло и треснуло.

– Рая! – заорал сосед жене. – Быстрее! В машину!

– Едемте с нами! – решила соседка. – Там разберёмся, куда вас. Едемте прямо сейчас. Здесь нас поубивают.

И Ольгу Борисовну запихнули в автомобиль на заднее сиденье, рядом села соседка Рая, а на переднем сиденье был десятилетний мальчик с испуганным бледным лицом.

– У вас паспорт при себе или дома остался? – спросила Рая.

С тех пор как началась война, выходя из дома, Ольга Борисовна всегда брала с собой паспорт. Она пошарила трясущимися пальцами в глубоком кармане юбки, вынула паспорт и показала его Рае.

– Спрячьте и не потеряйте! Это важно!

Ольга Борисовна послушно вернула паспорт в глубину кармана. Она сидела на каких-то узлах, почти упираясь головой в крышу машины.

Прибежал Коля, муж Раи, плюхнулся на сиденье и нажал на сцепление. Над их головами с треском порвали коленкор неба.

– Бля-я-я-я! – заорал Коля и поддал газу.

Ольга Борисовна долго сидела, недоумевая, куда и зачем её везут. Наконец она повернулась к Рае и сказала:

– Там ведь Таня! Надо её спасти! Остановитесь! Поверните назад!

– Заткни её, Райка! – заорал Коля. – Заткни её, а то я выкину её вон! – И он разразился таким фонтаном отборного мата, что даже перекрыл на несколько секунд грохот и треск над головой.

Они благополучно выскочили из обстреливаемого города и понеслись на запад. Всю дорогу Николай, намертво вцепившись в руль, варьировал основную тему своего фантастически изобретательного мата, и его ничто и никто не мог остановить. Впрочем, никто и не пытался.

Так Ольга Борисовна оказалась за пределами Горловки, а потом за пределами Донецкой области, а потом за пределами всякого понимания, что и зачем с нею происходит. Супруги-соседи довезли Ольгу Борисовну до первого крупного украинского города, до первого волонтёрского пункта, занимавшегося проблемами беженцев из Донбасса, и укатили дальше устраивать свою судьбу.

Молоденькие волонтёры задавали Ольге Борисовне вопросы. Она отвечала на все вопросы «да». И когда они спросили, сколько ей лет, и она ответила «да», они переглянулись и попросили у неё паспорт. Пока они выписывали из паспорта данные, Ольга Борисовна всё время нажимала кнопки телефона, у которого давно села батарейка.

Потом её куда-то вели, посадили за стол, велели отобедать. Она отобедала, не чувствуя вкуса пищи и едва ли осознавая, что именно она ела. Потом её опять куда-то вели, посадили в автобус, в котором сидели другие люди, и куда-то повезли. Ольга Борисовна подчинялась, делала, что велят, и по краю её помутившегося сознания временами пролетало, как раскалённый снаряд, – «Таня!». Она содрогалась от душевной боли и начинала стонать сквозь зубы, и люди спрашивали её, где болит, совали ей болеутоляющие таблетки, и она покорно глотала их, и хотела спать, спать, спать… и не могла заснуть.

Вечером автобус въехал на территорию пансионата. Ольгу Борисовну проводили в комнату и посадили на кровать. У ног её поставили большую сумку в голубую и белую клеточку. Сумку ей дали волонтёры, и позже, когда Ольга Борисовна придёт в себя, она обнаружит в этой сумке просторный махровый халат, два махровых полотенца, большое и маленькое, смену нательного белья, домашние тапочки, зубную щетку и пасту, душистое мыло. Теперь это было её имущество, не считая телефона и паспорта. Она так бы и сидела на кровати, но ей помогли лечь, и она лежала, глядя в стену и не слыша капризов ребёнка женщины, делившей с ней комнату.

Постепенно, через несколько недель, Ольга Борисовна стала способна воспринимать действительность. Она никому ничего не рассказывала о себе. Впрочем, никто её и не расспрашивал. У каждого в этом пансионате была своя история жизни, и чужие истории никого особо не интересовали. Ольга Борисовна ни с кем не сближалась и предпочитала одиночество. Во время одиноких своих прогулок в парке она вспоминала свой дом.

Она обходила в своём воспоминании каждый уголок каждой из трёх комнат. Особенно она любила свою комнату, светлую, с высоким потолком, о двух окнах, выходящих на запад. Вечерами она любила смотреть на закаты. В комнате стоял старый широкий диван, сделанный на заказ ещё её отцом, на котором она спала и отдыхала днём. В светлом юго-западном углу стояла ножная швейная машина «Зингер», доставшаяся ей от бабушки. В торце комнаты стоял стол с венскими стульями, а над столом висел старый оранжевый абажур с длинными кистями. Каждая вещь в этой комнате напоминала Ольге Борисовне о родных, давно ушедших. Она вспоминала свой двор, поросший утиной травкой, с тремя сарайчиками. В одном сарайчике её отец держал двух свиней. В другом сарайчике когда-то жили куры. За ними присматривала её мать. А в третьем сарайчике лежала гора угля. Им топили печи в доме.

Посередине двора росло ореховое дерево с раскидистой кроной. Под деревом в летний зной было славно. Там, под деревом, стоял большой стол, ножки которого были вкопаны в землю, с двумя широкими лавками по бокам. За этим столом проходила летом жизнь семьи. Здесь завтракали, обедали и ужинали, чистили картошку, мыли и резали овощи, читали книги и шили. Это был универсальный стол. Его и лавки отец смастерил своими руками.

И вот теперь ничего этого не было. Всё было разрушено и истреблено.

О Тане Ольга Борисовна долго боялась думать. Мысли о Тане и её ужасной судьбе были невыносимы. Краем сознания Ольга Борисовна допускала, что Таня жива, что она потеряла телефон и не может связаться с бабушкой, что она забыла номер телефона бабушки, но Таня где-то есть, жива и здорова, а дом… Что дом? Таня живёт у подруги. У неё было несколько подруг. Вот у одной из них она и живёт. И когда-нибудь они с ней встретятся.

Так протекли для неё эти месяцы: в прогулках по парку, воспоминаниях и мелких бытовых заботах. Когда воспоминания о доме и былой жизни становились нестерпимо болезненными, она читала. В пансионате была большая и хорошо подобранная библиотека на русском языке. До этой библиотеки ещё не добрались украинские неонацисты. Ольга Борисовна много читала, чтобы уйти от действительности. И вот теперь и эта более-менее налаженная жизнь готова была разрушиться.

Наступила суббота. Коридорные собрали постельное бельё и одеяла, но свежее бельё не выдали. Жильцов начали выживать. Ничего, решили жильцы. Они покопались в своих чемоданах и сумках, вытащили всё, чем можно было застелить голые матрацы и подушки, и всё теплое, чем можно было укрыться. Ольга Борисовна вместо простыни постелила на матрац большое полотенце, а вместо наволочки – маленькое. Укрываться пришлось махровым халатом и тёплой курткой, которую, как и тёплую обувь, в начале зимы привезли волонтёры.

Но конфискованные постельное бельё и одеяла были только началом. Сразу после Нового, 1915 года в пансионате отключили свет, тепло и воду. Это был удар ниже пояса, принимая во внимание усиливающийся мороз. Жильцы требовали у дежурных по этажу, чтобы те звонили начальству, чтобы начальство прибыло и навело порядок. Дежурные по этажу разводили руками, делали вид, что куда-то звонят, и к вечеру доложили, что пансионат задолжал коммунальным службам огромную сумму, коммунальные службы в конце концов рассвирепели и наказали хозяев пансионата. Делать было нечего! Все прекрасно понимали, что это отговорка, что всё отключено специально, чтобы заставить беженцев покинуть эти стены. Но беженцы решили не отступать.

Самые активные мамаши позвонили волонтёрам. Волонтёры привезли тёплые одеяла, детское питание, тушёнку, макароны, крупы, свечи, две огромных кастрюли и чугунную печку. Печку установили на границе парка и леса, в овражке. Кто-то помешивал варево. Кто-то собирал в лесу хворост. Кто-то подбрасывал хворост в печь. Кто-то сидел с детьми. Кто-то ехал в ближайший населённый пункт за хлебом. Жизнь закипела с новой силой. По утрам перед печкой, на которой грелась кастрюля с водой, выстраивалась очередь из женщин и детей для умывания. Старики умывались последними.

После завтрака начиналась готовка обеда. А после обеда – подготовка ужина. Так в хлопотах по выживанию проходил день. А когда тьма падала на пансионат, все уже лежали по постелям, накинув на себя и детей всё, что было тёплого, прижимаясь друг к другу, чтобы поскорее согреться.

Ольга Борисовна тоже хотела быть полезной в этом общем деле выживания. Она сидела на пеньке неподалёку от печи, временами вставала и помешивала варево половником.

Беженцы не сдались и зиму пережили без потерь. Никто из пансионата не выехал. Никто из детей не заболел. Наступал март, а вместе с мартом явились солнце, потепление и новые надежды.

Но по беженцам выстрелили из тяжёлых орудий! Внезапно дали свет, отопление и воду. Беженцы поздравляли друг друга и торжествовали. Они думали, что они победили. Они ошибались.

Одним свежим мартовским днём Ольга Борисовна сидела на скамейке на центральной аллее парка и грелась на солнышке. В 12.00 к пансионату подкатили два новеньких сине-жёлтых автобуса. Распахнулись дверки. Из автобуса, как пустые гильзы из затвора, вылетали мужчины в полевом камуфляже. Высокие, хорошо упитанные, они олицетворяли собой брутальную мужскую силу. На шевронах было написано «Айдар». Несколько человек, правда, были на костылях. У иных руки висели на перевязи. Подхватив пузатые рюкзаки, они шли мимо Ольги Борисовны к корпусу, не замечая её, громко переговариваясь на русском и украинском, а она следила за их крепкими берцами. Рифлёные подошвы, как гусеницы танков, давили мелкие лужицы и мокрые листочки.

Военных разместили в свободных дорогих номерах. Корпуса наполнились мужскими голосами, гоготанием, смехом, выкриками, хлопаньем дверей. Беженцы, напротив, притихли и старались не попадать воякам на глаза. Но пути их всё равно пересекались. Увидев молодых женщин с детьми, возвращающихся с прогулки, военные свистели им вслед и кричали:

– Бабы, готовьтесь! Вечером в гости придём!

Присутствие детей их не смущало.

К вечеру все вояки с дорожки заложили за воротник. В пансионате было шумно и тревожно. Вояки пели, курили в коридорах, играли в карты, кричали, устраивали потасовки. А потом им захотелось приключений и женщин.

Беженцы сидели, запершись в комнатах, и не смели и носа высунуть наружу. Соседке Ольги Борисовны Ирине захотелось навестить подругу, жившую этажом выше.

– Не ходите, – предупредила её Ольга Борисовна. – Пусть угомонятся, тогда и сходите.

– У неё Сашка приболел. Она просила лекарство принести. Я быстро. Я осторожно.

И она выскользнула наружу. Ольга Борисовна заперла за ней дверь.

Через полчаса в коридоре послышались шум, возня, приглушённые выкрики. Покрикивал женский голос. Густой и пьяный мужской голос на чём-то настаивал. Ольга Борисовна встала, крепко сжала в руке трость и открыла дверь.

Ирина отбивалась от высокого верзилы. Одной лапищей он прижимал её плечо к стене, а другой пытался расстегнуть штаны. Пьяный и расхристанный, с красными белками бешеных глаз, он был настойчив и омерзителен. От него за версту несло водкой и похотью.

– Немедленно прекратите! – вскричала Ольга Борисовна и хватила верзилу палкой поперёк спины. В комнате заплакала Маша.

От удивления верзила ослабил хватку и стал медленно разворачиваться всем фронтом к противнику. Ирина вырвалась и проскочила в комнату, обняв ребёнка и пытаясь унять его плач.

Вид противника очень удивил верзилу. Маленькая старушка с палкой наперевес! Верзила покачивался и мутными глазами смотрел сверху вниз.

– Вон! – кричала Ольга Борисовна. – Вон отсюда!

Верзила, продолжая покачиваться, начал обеими руками застёгивать ширинку. Наконец он справился и сказал с силой и ненавистью:

– У-у-у! Сепары! Вата! Чтоб вы все сдохли! Всё равно мы вас всех выё*ем!

Он стоял близко от Ольги Борисовны, и она задыхалась от смеси запахов пота, тушёнки, чеснока и водки. И, скользя взглядом снизу вверх, она прочла на его шевроне «Артилерiя».

В голове Ольги Борисовны произошло короткое замыкание. Она сделала шаг вперёд, встав к вояке почти вплотную, и, отбросив палку, вцепилась обеими руками в нагрудные карманы его военной куртки. Она трясла его за эти карманы и кричала срывающимся голосом:

– Убийца! Убийца! Убийца! Ты убил мою Таню! Ты убил мою внучку!

Опешивший вояка оторвал старческие руки от своих карманов и отшвырнул Ольгу Борисовну к стене.

– Дура старая! Ведьма!

Ольга Борисовна медленно сползала по стене на пол. Он повернулся и пошёл прочь, а вслед ему неслось:

– Убийца! Будь проклят навеки!

Ирина помогла ей подняться и привела в комнату. Ольга Борисовна сидела на кровати, и её била дрожь. Ирина собирала сумку. Она была готова наутро покинуть пансионат.

– Куда вы пойдёте? – спросила Ольга Борисовна.

– За ночь обдумаю. Пойду по чиновникам. К волонтёрам. Может, что подскажут. А не получится ничего, вернусь домой. Лучше дома под бомбами, чем быть здесь изнасилованной.

Беженцы, пережившие зиму в нечеловеческих условиях, дрогнули и один за другим стали исчезать из пансионата. Близкое присутствие воинов своей доблестной армии они не выдержали. Женщины не могли пройти спокойно по коридорам и территории пансионата. К ним грубо приставали пьяные вояки и обзывали их грязными словами. Свою задачу – очистить пансионат от беженцев – храбрые воины «Айдара» выполнили блистательно. К лету почти все беженцы выехали.

Осталась только Ольга Борисовна. Её никто не трогал. С ней никто не разговаривал. Её не замечали. Как и чем она питалась, была ли она здорова, никого не интересовало.

Но в начале мая её заметили. Дежурная по этажу вошла утром без стука и без приветствия в комнату. Ольга Борисовна сидела у столика и пила молоко. Пакеты молока и хлеб ей привозил сердобольный водитель «Газели» при пансионате. Другой пищи у неё теперь не было.

Дежурная подошла к кровати и взяла подушку. Потом она деловито оглядела комнату и остановила свой начальственный взор на беженке. Маленькая старушка ждала свой приговор.

– Всё! – сказала дежурная по этажу. – Через час вас чтобы тут не было.

– Да! – ответила Ольга Борисовна. – Через час меня тут не будет.

– Вот и хорошо! – ответствовала дежурная, удаляясь с подушкой в объятиях.

Ольга Борисовна подождала, пока в коридоре стихнут шаги дежурной. Затем она поднялась и ушла в ванную комнату. Когда она вернулась, солнце заглянуло в окно. Ольга Борисовна улыбнулась ему. Потом она пошарила в сумке и вынула голубой полиэтиленовый пакетик. Вынула из пакетика шприц и жгут, села на кровать, опираясь спиной о стену. Будучи медицинским работником, Ольга Борисовна знала, как уйти бескровно, без гримас, судорог и лишней суеты.

Когда через час дежурная по этажу заглянула в комнату удостовериться, что Ольга Борисовна собралась и готова покинуть пансионат, то вылетела в коридор со страшной руганью в адрес проклятых донецких сепаров и террористов, чтоб они все сдохли, от них одни проблемы…

А Ольга Борисовна ничего этого не слышала. Она действительно покинула пансионат, как и обещала, и летела теперь на восток, с интересом рассматривая расстилающийся внизу ландшафт. Вот кусочком зеркала блеснуло внизу Горловское водохранилище. Вот она пересекла проспект Победы, теперь улицу Ленина, а вот и Штеровка показалась. А вот и её дом, целый и невредимый, даже свежепокрашенный. А вот и двор, и ореховое дерево, а под ним – стол, на лавках у стола сидят родители, и Марина, и Таня, и муж. Они радостно улыбаются и протягивают к ней руки для объятий.

2016 год

Горловка