Текст книги "Сепар"

Галина Ивановна надела новое весеннее платье, синее в белый горошек, с белым кружевным воротником, и синие туфельки. На её правом запястье красовался золотой браслет, подаренный ко дню рождения старшим сыном Иваном. А на левом запястье скромно пристроился магнитный браслет, который Галина Ивановна не снимала ни днём ни ночью вот уже двадцать лет, веря в его целебную силу.

В кармане пиджака Василия Петровича лежали два паспорта – его и жены. А нарядились муж и жена как на праздник, потому что 11 мая в Донбассе проводился референдум: каждого жителя спросили, хочет ли он независимости от Украины. А потом обещали сразу же второй референдум, на котором каждого жителя должны были спросить, хочет ли он, чтобы Донбасс присоединился к России.

Правда, второй референдум зажилили, и потом о нём никто не вспоминал. А почему зажилили, Василий Петрович не знал и строил потом разные предположения. И сильно обижался на новую донецкую власть, что второго референдума она не провела. И немножко сердился на Путина, потому что в одном из его предположений Путин тайно просил донецкую власть второй референдум не проводить. Вот и не провели.

Василий Петрович и Галина Ивановна хотели, чтобы Донбасс стал независимым от Украины. И ещё больше они хотели, чтобы Донбасс присоединился к России. Им было невыносимо думать, что в Одессе так деловито были заживо сожжены люди, ходившие на митинги за федерализацию Украины, и многие украинцы и правительство это массовое убийство одобрили. В ТАКОЙ Украине, где заживо сжигают граждан за убеждения, они жить не хотели.

Пока Василий Петрович с супругой шли на избирательный участок, нарядные, в приподнятом настроении, им навстречу шли толпы уже проголосовавших людей. Эти люди, как и Василий Петрович с супругой, были нарядны и улыбались.

– Как хорошо! – сказала Галина Ивановна. – Впервые в жизни иду на избирательный участок с радостью. Одно только заботит: почему Путин просил референдум отложить?

– Кто его знает! – отвечал Василий Петрович. – Если просил, значит, были причины. Только после Одессы не стоит ждать. Если будем ждать, то и референдума не видать, и нацики здесь появятся как пить дать. Нет, нельзя откладывать. Думаю, Путин всех здешних тонкостей не ведает. Что советники доложат, то для него и правда. А советники тоже всё ли знают?

– Смотри, смотри! – зашептала Галина Ивановна. – Это же ополченцы!

У входа в школу, где был размещён избирательный участок, стояли четверо крепких рослых ребят в камуфляжной форме с автоматами. Оружие ребята держали как младенцев, на обеих руках, прижав к груди.

Проходя мимо ребят, Василий Петрович уважительно поклонился и приветственно приподнял над седой головой соломенную шляпу. Парни вежливо улыбнулись в ответ, но глаза их оставались серьёзны и внимательны.

На избирательном участке в местной школе толпился народ, к столам и урнам стояли длинные очереди, играла музыка, да не просто абы какая, а патриотические песни военных лет, что взбадривало избирателей так же, как осознание, что сейчас они выбирают судьбу своего края – Донбасса. Повсюду слышались возбуждённые голоса, у людей сияли глаза, и никто ни о чём не спорил, такое было единодушие.

– Праздник! Чисто праздник! – удовлетворённо повторял Василий Петрович и ласково сжимал руку супруги.

Когда через пару дней они узнали о результатах голосования, Василий Петрович сказал:

– Ну, мать, новая жизнь начинается, без этой хунтовой Украины. Сами себе хозяева теперь. Только всё-таки где второй референдум?

В десятых числах июля пришёл Михаил. Он уже не скрывал, где был. Пришёл в военной полевой форме.

– Что, не отстояли? – спросил Василий Петрович за обедом. – Как же так? Почему? Они же теперь на Горловку и Донецк попрут.

– Так получилось, – коротко отвечал Михаил. – К сожалению, так получилось. Попрут!

– Ой, божечки! – запричитала Галина Ивановна. – Да что же это такое творится?!

– Батя, мама, лучше бы вам в Краснодар к Ивану или к Ирине в Ростов уехать. Скоро здесь будет жарко.

Василий Петрович положил ложку и, постукивая пальцем в столешницу, отчеканил:

– Никуда я не поеду! Последнее дело – тикать, портки роняя. Здесь мой дом. Здесь моя земля. Здесь всё моё! Я сказал! А мать сама за себя скажет. Может, Галя, тебе и правда уехать? Ты женщина. Какой с тебя спрос?

Галина Ивановна глядела с упрёком на мужа:

– Чего же я из своего дому и от своего мужа тикать буду? Выдумаешь тоже! Вместе беду переживём.

– Мне было бы спокойнее… – начал было Михаил, но Василий Петрович оборвал его:

– Может, тебе было бы спокойнее, только, зная, что мы дома, ты злее будешь. Я не знаю, почему вы ушли из Славянска. На войне всякое бывает. И отступления бывают. Вспомни ту войну. И дед отступал. Но потом стали наступать и победили. Вот так и должно быть! Наступать надо и победить! Всё!

Вышли на крылечко покурить. Вечерело, но воздух был всё ещё раскалён.

– От Андрея вести есть? – спросил Михаил.

– Нет.

– От Андрея вести есть, – сказал Михаил и вынул из кармана свой смартфон. – Щас покажу. Только спокойно.

Василий Петрович внутренне напрягся. Михаил нашёл нужную фотографию и дал телефон отцу. Сначала Василий Петрович не понял и даже обрадовался. На фотографии был живой, здоровый и улыбчивый Андрей.

– О, чертяка! – вымолвил Василий Петрович. – Похудел, что ли? А что это за форма на нём?

Михаил постучал пальцем по монитору, изображение увеличилось, и Василий Петрович увидел детали: красно-чёрный шеврон на рукаве с надписью «АЗОВ». В руках у Андрея был автомат.

– Мля-я-я-я! – выдохнул Василий Петрович, разглядывая чёрного паука свастики на жёлто-голубом фоне. – Твою мать! Во мля-я-я-я-я! Да это ж вервольф! У партии молодого Гитлера была такая штука! Оборотень! Мой сын! Это ж кого я родил?!

– Матери показать?

– Спрячь! Спрячь и не показывай! Пусть не знает об этом позорище. Пусть не знает!

Михаил спрятал телефон.

– Так, получается, вы, братья, по разные стороны?

– Получается, батя.

– Так, получается, это гражданская?

– Получается, гражданская.

– Те, значит, за Европу, а мы – за Россию, – подвёл итог Василий Петрович. – А шо та Европа житья не давала России – то шведы, то поляки, то французы, то немцы, – это, значит, им наплевать?

– Значит, наплевать!

– Ну дела-а-а-а! А ну как он домой заявится?! Шо нам с ним делать?!

– Не заявится, батя. Его здесь в плен возьмут. Исключено!

– Так что же он теперь, пропащая душа?

Михаил не ответил, но по его молчанию Василий Петрович понял, что дело зашло так далеко, что ничего уже не вернёшь. Назад пути нет.

– Ну, и что теперь? – спросил Василий Петрович.

– Иду к Мотороле, – улыбнулся Михаил.

Брови Василия Петровича поползли вверх от удивления.

– К командиру Павлову, – пояснил Михаил. – Моторола – его позывной. У меня тоже позывной есть. Будем оборонять Горловку. Моторола – достойный мужик! Твёрдый! С принципами и ценностями, как теперь выражаются.

– А твой позывной какой?

Михаил наклонился, потрепал Тимошу, лежащего на ступеньке, по голове и засмеялся:

– Тимоха мой позывной.

Василий Петрович усмехнулся.

– А чего же как у пса?

– О доме напоминает.

Василий Петрович кивнул.

– Как услышишь «Тимоха», знай: это я.

– А звание у тебя какое?

– Самое высокое, батя, рядовой.

– А род войск? – продолжал любопытствовать Василий Петрович.

– Пулемётчик. Сейчас крупнокалиберный на полигоне осваиваю. Здорово наяривает! Знатная штука! Готовимся принимать «гостей».

«Гости» не заставили себя ждать. Утро 27 июля выдалось жарким и солнечным. Василий Петрович и Галина Ивановна занимались хозяйственными делами. Покончив с ними, они собрались было отобедать, но в 13.00 началось. Над городом загремела канонада. Такое Василий Петрович и Галина Ивановна слышали только в фильмах про Великую Отечественную войну. Ужас объял их. Это был первый в их жизни артиллерийский обстрел города.

Василий Петрович сидел в зале. Услышав орудийный гром, он страшно закричал жене, находящейся на кухне:

– В подвал! Немедленно в подвал!

Галина Ивановна так испугалась и ослабела от страха, что плюхнулась на табуретку и не могла двинуться с места. Василий Петрович вбежал на кухню, подставил жене плечо, обхватил рукой за талию и потащил вниз по лестнице в подвал. В подвале он зажёг свет и посадил жену на топчан. Галина Ивановна прижала ладони к щекам, качалась из стороны в сторону и повторяла одну и ту же фразу:

– Что же это такое?! Что же это такое?! Что же это такое?!

Мощные удары раздавались всё ближе и ближе. Дом вздрагивал, и начал мигать свет. Василий Петрович положил поближе фонарь.

– Успокойся, – сказал он жене. – Здесь не опасно. Всё хорошо!

Но он знал, что совсем всё не так хорошо. Он боялся прямого попадания в дом. Если снаряд попадёт в крышу, дом не выдержит. Он старый. И кто будет доставать их с женой из-под завалов? Соседи ведь в таком же положении. Именно тогда Василий Петрович задумал копать второй выход из подвала наружу в огород.

Тот первый обстрел города унёс жизни примерно двух десятков человек, множество людей были ранены. Украинские орудия били по улицам города среди бела дня, и люди были застигнуты врасплох. Некоторые из тех, кто пережил этот ужас, признавались, что даже не подумали упасть на землю при первых выстрелах. Не знали, что нужно падать. Среди погибших в тот день горожан была та самая молодая мать с десятимесячной дочкой на руках, которую впоследствии назвали Горловской Мадонной.

Каждый день были обстрелы. Каждый день звонил старший сын Иван, ругался и требовал, чтобы родители немедленно приехали к нему в Краснодар. Звонила Ирина, тоже ругалась и требовала, чтобы родители немедленно приехали к ней в Ростов.

Василий Петрович научился различать выстрелы гаубиц и «Градов», миномётов, танков и САУ. А когда стучал крупнокалиберный пулемёт, Василий Петрович разглаживал указательным пальцем свои сталинские усы и шептал:

– Давай, сынок, давай!

Может, это был не пулемёт его сына, но ему хотелось думать, что это непременно его пулемёт.

Галина Ивановна тоже помаленьку привыкла к ежедневным обстрелам. Постепенно так привыкли, что днём не всегда и прятались в подвал. Но спали этим летом только в подвале, чтобы ночью не быть застигнутыми врасплох.

Привыкнуть к обстрелам не мог только Тимоша. Заслышав свист снарядов, он стремглав мчался в подвал, забивался под топчан и дрожал всем телом. А после обстрела долго не вылезал из-под топчана.

– Тимоха, ты же охотник. Ты же ружейных выстрелов не боишься, – шутливо упрекал его хозяин.

Тимоша виновато стучал хвостом по полу: мол, это, дорогой друг, не ружейные выстрелы, мол, понимаем-с разницу.

Василий Петрович привинтил саморезами боковины, вбил сверху гвозди и загнул их, чтобы на них подвесить полку. Полюбовался, решил спуститься в подвал и примерить, где её подвесить.

«Подвешу, – думал он, шагая к дому, – и пару-другую вёдер земли выну».

Тимоша трусил рядом. Надо побыстрее сделать второй выход из подвала. Галина Ивановна уже сгребла ботву и стояла, опершись на грабли, отдыхала. Проходя мимо, Василий Петрович показал ей полку.

– Нормально? – спросил он.

– Нормально, – ответила жена. – Щас обедать будем.

Василий Петрович спустился в подвал и начал прилаживать полку. Измерил расстояние между загнутыми гвоздями, начертил крестики на стене подвала и взял дрель. Сверло легко вошло в кирпич. Василий Петрович вбил молотком деревянный чопик, а в чопик вогнал гвоздь. Вдруг заскулил Тимоша.

– Ты шо? – спросил Василий Петрович, и в это время раздался страшный удар.

Дом содрогнулся, и в подвале погас свет. Василий Петрович бросил дрель и в темноте лихорадочно шарил по столу, чтобы найти фонарь. Он точно помнил, что оставил фонарь лежать на столе. В это время раздался второй удар. Василий Петрович пошатнулся, зацепил рукавом фонарь и уронил его на пол. Но искать фонарь он не стал, ощупью пошёл к выходу. По лестнице он взлетел, сам не помня как, и помчался через двор на огород. Там, где десять минут назад стояла Галина Ивановна, зияла воронка, и от воронки поднимался к небу лёгкий сизый дымок.

– Нет, – сказал Василий Петрович. – Нет! Она, наверное, в доме! Да, она в доме, раз её не было в подвале.

И Василий Петрович помчался обратно в дом. Он вбежал в переднюю, потом на кухню, в комнаты, но Галины Ивановны нигде не было. Василий Петрович бросился к входу в подвал и крикнул вниз, в темноту:

– Галя! Галочка!

Всё молчало. Весь дом молчал. На улице тоже было тихо. Буханье слышалось теперь вдали. Василий Петрович снова побежал в огород и остановился у калитки, оглядывая пустой огород во всех направлениях. Сизый дымок над воронкой исчез. И Галина Ивановна исчезла бесследно.

Василий Петрович побрёл к воронке, ещё не понимая, вернее, ещё не желая понимать, что случилось страшное. Метрах в пяти от воронки он увидел… да, он увидел браслет. Магнитный браслет, который Галина Ивановна носила вот уже много-много лет от давления. Помогал этот браслет или нет, но Галина Ивановна верила, что помогает. Василий Петрович не раз подшучивал над верой жены в чудодейственную силу браслета. Но от его шуток вера жены не поколебалась. И вот этот браслет лежал среди комьев сырой земли, и Василий Петрович поднял его. Это было всё, что осталось от Галины Ивановны, его жены.

Он стал бродить вокруг воронки, сужая круги, но больше ничего не нашёл. Он держал браслет перед собой, как некий талисман, при помощи которого ему удастся найти жену. Но жены не было. Василий Петрович остановился у края воронки и стал смотреть в её глубину. Но и там он ничего не увидел, кроме комьев земли. И Василий Петрович сел на корточки у воронки и замер, держа магнитный браслет в вытянутой руке на ладони.

Между тем около Василия Петровича потихоньку стали собираться соседи. Они сразу всё поняли и не отрывали взглядов от браслета на ладони Василия Петровича и от дыры в земле, навеки поглотившей Галину Ивановну. Женщины тихо плакали. Мужчины молчали. Через некоторое время соседи по очереди стали подходить к Василию Петровичу, и каждый говорил ему что-нибудь, что могло бы его, по их мнению, утешить. В ответ на их корявые, но искренние фразы Василий Петрович слегка поднимал и снова опускал руку с магнитным браслетом.

Наконец соседи ушли, и Василий Петрович остался один. Он сидел у воронки до сумерек. Когда пришла ночь и засветились первые звёзды, Василий Петрович встал, положил магнитный браслет в нагрудный карман рубашки и побрёл к дому. Он лёг на кровать не раздеваясь и долго лежал, глядя в темноту. Ему казалось, что он засыпан в шахте и выхода нет. Ему было трудно дышать, словно на его груди лежала тяжёлая сырая земля.

Здесь, рядом с ним, сейчас должна была лежать его Галя, с которой они прожили бок о бок несколько десятков лет. Василий Петрович протянул руку, но рядом никого не было. Это было так странно, так несправедливо, так ужасно, что не поддавалось уразумению, и он всё ещё не верил в случившееся.

Наверное, надо было настоять, чтобы Галя уехала к старшему сыну или к дочери. Там она была бы в безопасности и жива. Василий Петрович терзался этой мыслью всю ночь. Пришёл Тимоша, запрыгнул на кровать и прижался к боку хозяина.

Так лежали они долго, пока не начал светлеть проём окна. Вдруг Василий Петрович резко встал и стремительно вышел из дома. Тимоша бежал за ним. Василий Петрович шёл к воронке, словно надеялся, что никакой воронки нет и сейчас он увидит Галю. Но воронка была, а Гали – не было. И тогда Василий Петрович понял, наконец, что всё это правда, реальность, от которой никуда не денешься и не убежишь. И Василий Петрович в отчаянии завыл в голос, как старый пёс, и вслед за ним завыл Тимоша.

Этот вой разбудил соседей. Соседка Татьяна, испуганно вцепившись в руку мужа, спросила:

– Шо это?! Шо это такое?! Кто это?!

Муж Татьяны, Павел Игнатьевич, встал с постели, выглянул в окно и ответил:

– Должно быть, собака Петровича по хозяйке воет.

– Нет, – встревоженно отвечала Татьяна, – это не собака. Это человек!

Павел Игнатьевич закурил.

– Надо пойти к нему. Как бы он чего не сотворил над собой, – сказала Татьяна и спустила полные ноги с кровати, нашаривая тапочки.

– Лежи! – приказал Павел Игнатьевич. – Здесь ничем не поможешь. Если он до утра доживёт, то ничего. Его отпустит.

– А если не отпустит? – настаивала Татьяна.

– Лежи! Не мешай человеку переживать. За него ты переживать не сможешь. И я не смогу. И никто не сможет.

Когда на востоке показался золотой краешек молодого солнца, Василий Петрович был уже в хлопотах. Он нашёл в чулане старый рюкзак, положил в него брезентовую куртку, которую всегда надевал на рыбалку, отцовский котелок, прошедший с отцом Василия Петровича всю войну, хохломскую, обгрызенную по краям ложку, помятую временем алюминиевую кружку, добрый запас дроби, кусок сала в холстинке и начатую буханку хлеба. Потом он перешнуровал берцы, надел рюкзак, снял в прихожей с гвоздя дробовик, повесил его на левое плечо и свистнул Тимоше.

Василий Петрович не запер дверь дома, оставил её приоткрытой, чтобы тот, кто придёт, свободно вошёл бы в дом. Они пошли с Тимошей сначала по улице, потом вышли на шоссе и двинулись вдоль посадки на запад, туда, где уже гремела канонада.

В кухне на обеденном столе была оставлена Василием Петровичем записка, которую немного позже прочтут соседи, пришедшие навестить его. В записке была только одна фраза: «Ушёл к Мотороле».

17 октября 2016 года

Горловка

Собака на крыше

В шестом часу вечера в дверь постучали. Сначала я не хотела открывать. Я лежала уже полчаса и тупо глядела в потолок. Только что закончился обстрел. Вода из кранов не текла, видимо, опять перебили водовод. Электричества не было. Видимо, опять порвали провода или перебили кабель. Телефон не работал. Легла связь. Да хоть бы и была. Запаса энергии у батареи было на донышке. Соответственно, не работали телевизор и Интернет.

Была середина августа 2014 года. Фантастическая жара иссушила поля и степь. Трава в степи царапала ноги, как железная проволока. Раскалённый асфальт и бетон к вечеру превращали пустынный город в пекло. Ничего не хотелось: ни двигаться, ни вставать, ни думать. И всё-таки уже полчаса я лениво думала о том, что, как только дадут воду, надо будет первым делом набрать её во все ёмкости, которые были в доме, и в ванну. Потом надо будет помыть полы и посуду, горой высящуюся в кухонной раковине. Потом устроить постирушку. И принять душ. А уж если дадут электричество, то перво-наперво накормить телефон. Позвонить подружке. Потом посмотреть новости по телевидению. Потом посмотреть новости по Интернету. Помахать друзьям лапкой в фейсбуке: мол, я жива, не волнуйтесь!

Воды и электричества в нашем районе не было четвёртый день, поэтому все мысли о том, что я сделаю, когда появятся вода и электричество, были необузданными фантазиями. Мечтать надо было о том, что сбудется в ближайшие часы. Через час, когда немного спадёт зной, я встану возьму две пятилитровые пластиковые бутыли, засуну их в сумку «кравчучки», позову с собой соседей. Они тоже возьмут пустые бутыли, и мы двинемся вниз по дороге, мимо девятиэтажек, мимо церквушки, мимо стай лающих собак, к роднику, бьющему на окраине города. До родника мы пойдём прямо посередине улицы, потому что давно уже не бегают по нашим дорогам ни автомобили, ни автобусы, ни троллейбусы. Не бегают с того времени, как начались артиллерийские обстрелы города противником.

До родника примерно километра четыре. В одну сторону. Обратно идти тяжелее, потому что в гору и с грузом. Хорошо, если повезёт и не начнётся обстрел. А если не повезёт, то идти будем под грохот канонады, уповая, что снаряды не упадут близко. Чтобы дойти живым туда. И живым вернуться домой. А у родника видимо-невидимо народу. Очередь. Все стоят и ждут, а ёмкости наполняются не быстро. Родничок маленький. И ещё нужно уповать, чтобы снаряд не упал возле этого родничка – источника жизни для целого района – и не засыпало бы его землёй. Вот обо всём этом я размышляла, лёжа на своей тахте, когда в дверь постучали ещё настойчивей.

И тогда меня вдруг подкинуло. Я вскочила. Ведь только что был обстрел! Вдруг что-то случилось! Вдруг кто-то ранен и кому-то нужна помощь. Соседи мои без серьёзной причины стучать не станут.

Я подлетела к входной двери, забыв о зное и тяжести в ногах, и распахнула её. За дверью стояли дети. Толпа детей разного возраста: от шести до двенадцати. Мальчики и девочки. Не всех детей родители вывезли из обстреливаемого города. Кто-то не успел. У кого-то не было для этого достаточно денег.

Я молча смотрела на детей. Дети – на меня. Девочка постарше выступила вперёд и сказала:

– Тётя Лена, помогите!

И тут они заговорили все сразу, перебивая друг друга, так что не было никакой возможности понять, что же они от меня хотят и какой помощи ждут. Пришлось наводить порядок. И выяснилось, что на крыше нашей девятиэтажки сидит собака. Нет! Не так! На раскалённой крыше нашей девятиэтажки сидит большая беспородная собака.

Сразу же явился вопрос: как собака могла попасть на крышу? Ведь надо было подняться по лестнице на девятый этаж, потом ещё один пролёт лестницы, ведущий на чердак, а уж оттуда подняться по очень крутой лесенке в семь ступеней на крышу. Ответа на свой вопрос, разумеется, не получила. Но следом явился ещё один вопрос, не менее загадочный: каким образом дети узнали, что на крыше сидит собака?

Пока мы поднимались на девятый этаж, я сама себе ответила на оба вопроса, потому что из сбивчивых ответов детей решительно ничего невозможно было понять. Перед обстрелом пёс гулял во дворе. Когда раздались первые залпы «Градов», от страха он ринулся в ближайший подъезд, в панике преодолел все девять этажей и очутился на чердаке. Там он по железной лесенке выскочил на крышу. И напрасно, потому что свист пролетавших снарядов там был ещё слышнее. Пёс залёг за балку и ждал, распластавшись на раскалённой солнцем крыше, когда весь этот ужас прекратится. Там его и обнаружили дети. Теперь оставался невыясненным вопрос, что делали дети на крыше. Я не стала устраивать детям допрос, потому что догадалась: дети были на крыше по той же причине, по какой там частенько бывала и я.

С крыши открывался вид на степь и перелески. Дом наш стоит на краю юго-западной части города. Перед домом пролегает дорога на север. И сразу за домом начинается степь с посадками. Степь на юг и на запад. Театр военных действий чаще всего можно было наблюдать на западе. Во время обстрелов там можно было увидеть много интересного: передвижение танков и САУ, БТР и БМП, гаубиц и «Градов», вспышки огня, вылетающего из дул орудий, разрывы снарядов и мин и дым, чёрными клубами понимающийся в бесстрастное небо. На всё это я ходила смотреть, хотя понимала опасность сидения на крыше. Дети делали то же самое. Просто мы с ними не совпали во время этих походов.

Дети пытались внушить мне версию, что во время обстрела прятались в подъезде, когда мимо них наверх промчался обезумевший от ужаса пёс. Они якобы пошли следом за ним и обнаружили его на крыше. Думаю, что они были на крыше, когда туда примчался пёс. Я сделала вид, что приняла их версию, и мы очутились на крыше. Здесь было ещё хуже и тяжелее, чем внизу.

Крыша была покрыта рубероидом, намазанным отработкой, то есть отработанным машинным маслом. Возможно, это была смесь отработки и битума. Крыша была раскалена, как сковорода. Пахло адом. Сверху палило солнце, клонящееся к западу.

Мы с детьми прошлись вдоль крыши на север, перелезли через балку высотой в полметра, и по другую её сторону я увидела пса. Это был чёрный и лохматый, безнадёжно беспородный и огромный пёс. Он лежал, вытянувшись вдоль балки. Изо рта вывалился малиновый язык. Пёс часто и быстро дышал, и его бока ходили ходуном.

– Плошку! Воды! Пить! Быстро! – командовала я. – Почему сами не догадались?!

Через десять минут дети принесли тазик с водой, и я поставила его у морды пса. Пёс хлебал торопливо и жадно. Драгоценная вода стекала с морды на рубероид. Влага испарялась на глазах. Мы столпились полукругом возле пса и смотрели, как он пьёт. Тазик опустел.

Малиновое безжалостное солнце спускалось слишком медленно. Надо было что-то делать. Дети расселись вдоль балки, как воробьи на проводе, и смотрели на меня. Я смотрела на собаку. Пёс не смотрел ни на кого. Он положил морду на передние лапы и закрыл глаза. В его позе была покорность судьбе и безнадёжность. Он решил, что здесь, на крыше, он в полной безопасности.

Надо было что-то делать. Что? Конечно, ночью сильный жар спадёт, и пёс вполне может переночевать на крыше. Но! Но утром задачу, как его спустить с крыши, всё равно надо будет решать. Уж лучше её решить сейчас. Но как? Пёс был не только огромен, но и незнаком нам. Он прибился ко двору недавно. Был ли он прежде домашним? Или всегда жил на улице? Впрочем, не всё ли равно.

Его надо выманить из-за балки, заставить перескочить через неё. Уговорить пройти десяток метров до двери, за которой был чердак. Надо было заставить его спуститься по железной лесенке, а уж потом убедить сойти по лестнице этаж за этажом вниз, во двор.

Я посвистела псу. Он даже глаз не открыл. Ему было наплевать на меня и на мои намерения. У него не было никаких планов, кроме того, чтобы лежать за спасительной балкой. Я посмотрела вдаль, на запад. А что, если сейчас начнётся обстрел? Детей – вниз! Сама буду сидеть с псом. Может, тогда ему будет не так страшно. А то в панике он может метнуться за парапет и рухнуть вниз с девятого этажа. А как я его удержу, если это случится?

Оставить пса здесь и положиться на авось – мол, само рассосётся – значит погубить его. Завтра снова взойдёт беспощадное августовское солнце, а он будет лежать здесь, пока не умрёт от обезвоживания. Даже если поить его, это не решит проблемы. Нет тени. Укрыться негде. У него случится тепловой удар. Это смерть.

Только бы не начался обстрел!

– Идите вниз, – сказала я детям. – Идите по домам. Вас родители хватятся.

– Они знают, – сказал Ванька. – Мы их просили помочь, но они сказали, что боятся. И тогда мы пошли к вам.

Значит, дети полагают, что я не боюсь? Но я тоже боюсь: боюсь обстрелов, боюсь больших незнакомых собак, боюсь злых людей. Но ведь я не могу им сказать об этом. Они ждут, что я что-то сделаю и спасу собаку.

– Здесь нужен мужчина, – неуверенно сказала я.

А почему, собственно говоря, здесь нужен мужчина, а не женщина? Мужчина решителен. Он всегда что-то придумает. Мужчина – наше всё! Мужчина – стена! Мужчина… Но мужчины среди нас не было.

– Ваня, где твой отец? – спросила я. – Может, позовём его на помощь?

– Не позовём, – усмехнулся Ванька. – Он в ополчении.

Я обвела глазами моё маленькое войско.

– У кого ещё отца нет дома? – обтекаемо спросила я.

Почти все подняли руки, кроме Васи и Лены.

– У Васьки его никогда и не было, – пояснил Лёшка.

На ходу мне пришлось заниматься ещё и воспитанием:

– Так не бывает, чтобы отца не было. Где-то он есть. Рано или поздно найдётся. Он, наверное, тоже в ополчении.

Васька кинул на меня быстрый взгляд, потом на детей и слегка улыбнулся. Так, кажется, спасаем не только пса!

– А наш папка сбежал! – заявила Лена.

– Как это сбежал? – не поняла я. – Куда сбежал? Зачем?

– Он на Украину сбежал, – терпеливо, как маленькой, объяснила мне Лена. – Спасаться от обстрелов. Сказал, что мы с мамой – русские сепаратисты и ватники. И уехал.

Чёрт знает, как на это реагировать! Не буду никак реагировать. Мне о собаке думать надо.

Значит, они просили помочь матерей. Каждая из их матерей годилась по возрасту мне в дочери или даже во внучки. И ни одна не согласилась помочь, потому что боялись. Я бы на их месте тоже боялась.

Что-то надо делать! Что?

– Его можно выманить мясом, – сказала я и сразу же поняла всю безнадёжность этого проекта.

В холодильнике у меня не было даже хлеба. Хлеб привозили утром, и его тотчас разбирали. Я сегодня не успела прийти за хлебом. Только капуста и пара варёных картофелин сиротливо лежали на полке холодильника. Вряд ли пёс соблазнится, даже если он голоден, на капусту с картошкой. Не собачья это еда.

– У кого дома есть мясо или колбаса? – спросила я, загодя понимая, что спрашиваю напрасно. – Или рыбные консервы?

Дети молчали.

– Хлеб и морковь, – сказала Танюшка, наматывая на указательные пальцы подол пёстрого платьишка.

– Яблоки и капуста.

– Абрикосы и капуста.

– Свёкла и помидоры.

– Огурцы и помидоры.

– Ясно, – прервала я. – Колбасы нет ни у кого.

– Колбасу я бы и сам… – мечтательно сказал Ванька.

В общем, все мы были без мяса и без колбасы. Украина устроила нам блокаду. Гуманитарка ещё не наладилась. Магазины закрылись. Подвоз продуктов прекратился. Все ели только то, что бабки продавали на рынке. Да и тех было немного. Боялись обстрелов. Особенно после того, как снаряд попал в женщин, торгующих фруктами и овощами на улице. Никто из торговок не выжил.

Стало быть, вариант с выманиванием пса с помощью еды отпадал сам собой. Думай, думай, думай! Думай, что делать!

– А мой папа сказал, чтобы пропадал он пропадом, война на дворе, люди погибают. А мне его жалко, – басом сказал Юрка.

– Молодец, – рассеянно похвалила я правильного пацана.

Господи, что же делать?!

– Скоро ночь, – тихо сказала Анютка.

Да, скоро наступит ночь, и до того, как она наступит, я должна что-то сделать. Дети ждут.

– Значит, колбаса отменяется, – подытожила я. – Колбасой выманить не удастся.

Может, принести ошейник с поводком? Надеть ошейник и пёс сам пойдёт? А если не пойдёт? Если будет упираться? Да и носил ли он прежде ошейник? И даст ли он его на себя надеть? Скорее всего, не даст. От страха он может порвать мне руки, а это не входило в мои планы. Руки мне были нужны как никогда прежде. И тут же мне вспомнился рассказ Джека Лондона о ездовой собаке, порвавшей артерию на ноге золотоискателя. Золотоискатель истёк кровью за несколько минут. Нет, вариант с ошейником отпадает.

Бедный пёс! Сколько в нашем городе таких бедных псов! После первого обстрела города «Градами» в конце июля люди стали бежать из города. В особенности те, у кого были автомобили. Рано утром я шла по улице и видела мужчин и женщин, торопливо загружающих легковушки всяким барахлом. Из-за этого барахла в легковушках не хватало места домашним животным. Их второпях бросали прямо на улице. Это в лучшем случае. Некоторые хозяева были в такой панике, что забывали выпустить своих питомцев или запирали их в домах и квартирах, обрекая на мучительную смерть от голода и жажды. Конечно, так поступали не все. Но забрать с собой кота или кошку было легче, чем большую собаку. Но кошек тоже бросали. По улицам города носились стаи голодных псов, среди них были овчарки и московские сторожевые, доберманы и эрдельтерьеры. Они бегали возле мусорных баков, но там не всегда было чем поживиться. К следующему лету все эти собаки погибли, не пережив зимы. Выжили только беспородные псы.