Текст книги "Две кругосветки"

Мальчики с Анаа

Лодка пристала к дальнему концу белой песчаной косы.

Руся встретил пришельцев на берегу. Их было человек десять, и все – мальчики. У них была шоколадная кожа и длинные тёмные, чуть волнистые волосы. Мальчики-туземцы смотрели на него удивлённо.

Руся поздоровался и протянул самому старшему из них блестящую светлую металлическую пуговицу.

Старший, высокий парень лет шестнадцати, бережно сжал пуговицу длинными гибкими пальцами, обрадованно щёлкнул языком. Положил на ладонь, опустил руку пониже, чтобы младшим детям было видно. Осколки света запрыгали по смуглым лицам. Мальчики одобрительно закивали, вперив в пуговицу восхищённые взгляды.

Сняв с шеи пронизку[87]87
  Прони́зка – подвеска с дырочкой на шнурке.


[Закрыть] с акульим зубом, старший мальчик вручил амулет Русе. Руслан с довольным видом просунул голову в ожерелье. Зуб лёг ему на грудь, гладкий, тяжёлый, горячий от солнца.

Руся спросил, откуда они. Мальчики ответили, что с острова Анаа[88]88
  Анаа́ – коралловый остров во Французской Полинезии.


[Закрыть]. Их лодку носило во время бури по морю и вынесло сюда.

Старшего звали Меноно.

– Где твоя лодка? – спросил он Русю.

– Нет. Унесло, – кратко ответил Руся, вспомнив лагерную лодку и подумав, что отчасти всё то, что он сказал, правда. – Мы с другом с большого корабля. Но корабля тоже нет. Мы здесь одни.

– Это остров Макатеа, – объяснил старший мальчик. – На нём никто не живёт. Где же твой друг?

– Там! У него болит нога.

Мальчики стайкой двинулись по берегу знакомиться с ещё одним этуа. Макар, отползший за это время в тень, сидел под пальмой, бледно улыбаясь.

– Что с ним? – подойдя ближе, снова спросил старший.

Руся ответил.

Туземец удивился. На этих островах не водились змеи. Однако он осмотрел ранку, покачал головой и быстро заговорил со своими. Те закивали, и двое тут же углубились в лес. Остальные обступили ближайшую кокосовую пальму. Один с ловкостью обезьяны вскарабкался наверх и стал сбивать орехи.

Привычными движениями они обдирали с кокосов толстую кожуру, а затем старший широким ножом разрубал скорлупу на две половинки.

Сверкая белозубой улыбкой, мальчик протянул угощение Русе и Макару. Руся с жадностью осушил скорлупку, наполненную сладковатой освежающей жидкостью, и принялся жевать белую плотную мякоть кокоса.

Макар выпил, откинулся на песок. Жевать кокос не стал.

Мальчики обсуждали диковинную, на их взгляд, одежду Макара. Пятнистые камуфляжные штаны вызвали одобрение.

– Хорошо! – кивали они. – В лесу тебя не видно!

Большие накладные карманы поразили воображение туземцев. Карманов у Макара было много, и похоже, во всех что-то лежало. Макар засунул руку в один из них и достал… вчетверо сложенный клетчатый носовой платок! Чистый, только влажный, не успевший просохнуть после дождя и слегка помятый. Руся засмеялся. Носовыми платками он давно не пользовался…

Макар протянул платок мальчишке, который лазил на пальму. Тот остался весьма доволен подарком.

Вскоре вернулись мальчики из леса – в руках их были какие-то листья. Старший выбрал самые, на его взгляд, подходящие. Он набил ими рот и принялся тщательно пережёвывать. Выплюнув получившуюся кашицу на целый лист, он, присев на корточки, пришлёпнул компресс к Макаркиной ноге. Потом ловко обернул ногу оставшимися листьями, подвязал кокосовой нитью, чтоб не слетали. Похлопав Макара по плечу, вручил ему другие листья, поменьше.

– Эти – нужно жевать. Жуй!

Макар взял в рот лист и скривился – было горько.

– Жуй! – повторил мальчик и повернулся к Русе. – Завтра этуа будет совсем здоров! – уверенно пообещал он.

– Возьмите нас с собой, на свой остров, – попросил повеселевший Руся.

– На Анаа? Хорошо, – согласился Меноно. – Скоро мы поплывём домой! – улыбаясь и приплясывая, радостно пообещал он.

* * *

Руся присел в тени, рядом с Макаром. Прижав подбородок к груди и высунув язык, он в восхищении рассматривал акулий зуб, оглаживая ладонью его гладкую, чуть желтоватую эмаль. Зуб был что надо! Руська поднял голову, двумя пригоршнями откинул волосы со лба, вдохнул полной грудью.

Всё складывалось как нельзя лучше. Теперь Раевский был уверен, что они выберутся отсюда, и оба в добром здравии. Главное, попасть туда, где людей побольше. А там найти российское посольство – и, считай, уже дома.

– Ф-ш-штранно, – расширил глаза Макар, внезапно перестав жевать.

– Что – странно?

– Я понимаю, ф-ш-што они гофофят! – не слишком внятно прочавкал он.

– Я тоже! – засмеялся Руся.

Макар, кривясь, сплюнул листья в ладонь и пояснил:

– Ну, я думал сначала – ты их понимаешь, потому что выучился немного на Нукагиве.

Руся покачал головой:

– Эти говорят немного по-другому. Но неважно. Хронодайверы понимают любой язык.

– Круто! – Глаза Макара заблестели. – Точно, я же – хронодайвер. Отлично звучит! – И он гордо выпятил грудь.

– Ты – «нырок»! – поумерил его пыл Руся. – Змеёй укушенный. Жуй свои листья, поправляй здоровье!

* * *

Воздух дрожал и плавился. Почти видимая глазу, плавала вокруг жара. Руслан, лениво щурясь, смотрел на сверкающую воду. Слышно было, как вдалеке быстро переговариваются мальчики с Анаа. В их голосах ему почудилась смутная тревога.

Руся медленно поднёс ладонь к глазам. Вслед за мальчиками с Анаа он заметил в море ещё одну лодку. Лодка приближалась. Уже видно было мускулистых полуголых гребцов, дружно налегавших на вёсла.

– Вагейту! – Мальчики-туземцы стайкой окружили старшего и испуганно загалдели, словно встревоженные птицы, готовые вспорхнуть.

Жара вдруг ещё сильнее набрякла, навалилась тяжестью.

В горячем, дрожащем воздухе сорвался, взлетел к верхушкам пальм отчаянный крик самого младшего:

– Они убьют нас!

Дети, взрывая песок, со всех ног бросились к пальмовым зарослям. Через минуту все они исчезли в зелёной чаще.

Руся и Макар остались на берегу одни.

«Спэ фрэтус»

Испуганные крики стихли. Злая, звенящая тишина сдавила уши, обступила со всех сторон.

– Как думаешь, нам тоже стоит спрятаться? – прошептал Макар.

Руся испуганно пожал плечами.

– Кто такие эти вагейту?

– Видимо, враги их племени.

– Слушай, мы точно в двадцать первом веке?

Руся угрюмо помотал головой:

– Теперь я в этом сомневаюсь.

– Ну что? Война? Или – переговоры?

– Лучше переговоры. Вот только у меня пуговицы кончились, – торопливо зашептал Руслан. – Давай пока спрячемся, – решился он. – Может, эти вагейту быстро свалят. Их, наверное, тоже ветром сюда прибило. Напьются воды, поедят чего-нибудь, да и отчалят.

Мальчики почти ползком двинулись в тёмно-зелёные, перевитые лианами дебри.

* * *

Если бы Руся знал, чем вскоре набьют свои желудки вагейту, он не смог бы не только говорить, но даже думать об этом без дрожи. Дикари с острова Таи действительно не собирались задерживаться на Макатеа. И на обед их вполне устроили бы кокосы и фрукты. Если бы не лодка! Лодка, брошенная мальчиками с острова Анаа на берегу…

По ней туземцы с Таи сразу определили, что на острове кто-то есть. Они возбуждённо загомонили, переглядываясь и хватаясь за ножи и копья: было ясно, что этот кто-то – из племени, враждебного вагейту.

Осмотрев следы на песке и рассыпавшись цепью, туземцы, перешагивая через заросшие лианами поваленные стволы, двинулись вглубь острова.

* * *

В джунглях царила духота – влажная, изнуряющая. Макар и Руся, тяжело дыша, поднимались в гору. Одежда набрякла от пота, спутанные волосы липли ко лбу. Макар опирался на сучковатую кривую палку. Повязка из листьев давно слетела с его ноги, но они не обращали на это внимания.

Мальчики двигались, стараясь забирать в противоположную сторону от лодки чужих туземцев. Не так уж их много, и весь остров им прочесать всё равно не удастся. Это утешало, придавало сил.

Руся поминутно вытирал рукавом рубахи лоснящееся от пота лицо. Хотелось поскорее вырваться из тёмных, душных джунглей. Наверх, к небу, в сверкающую высь, откуда во все стороны видна тугая струна горизонта!

«Заберёмся повыше, – пытался подвести под это безудержное стремление разумную основу Руся, – и посмотрим, где кончается остров. А главное – что на берегу творится».

Затрещали кусты. Руся нагнулся. Прямо на него вдруг высунулось огромное страшное рыло с тёмными ноздрями. Сверкнули клыки. Руся вскрикнул и отшатнулся.

Тяжёлая палка просвистела мимо его плеча и ударила точно в страшную, злобно хрюкающую морду. Животное попятилось и, оглушительно взвизгнув, мгновенно исчезло в зарослях.

Руся выдохнул и дрожащими руками поднял обломок Макаркиного посоха.

– Сломалась палка-то! – воскликнул он и ошеломлённо поглядел на приятеля. – Здор꼫 ово ты его!

– Кто это был? Зверь-то этот? Кабан, что ли? – задыхался Макар, взволнованный своей неожиданной победой. – Нет, правда, – кабан?

Ну да – рыло, клыки, визжит как свинья…

– Кабан, он самый, – согласился Руся и закинул обломок палки в кусты. – А это ведь еда бегает! На людей бросается… – Руся ухмыльнулся, вспомнив корабельного кока с «Надежды». Вот кто рад был бы сварить из этого зверюги наваристые щи…

* * *

Впереди выросла каменная стена, поросшая скользким, мокрым мхом и какими-то зелёными плетями. Она поднималась круто вверх. Мальчики остановились, размышляя, куда лучше податься – влево или вправо, чтобы обойти каменный выступ.

– Посиди, я посмотрю, где удобнее подняться, – предложил Руся Макару.

Спорить Макар не стал: возбуждение от поединка быстро прошло, снова навалилась усталость. В изнеможении он плюхнулся на гнилую колоду. Ствол провалился под ним, обдав фонтаном трухи. Брезгливо сморщась, Макар привстал, стряхивая с себя прель и мерзких мокриц. И – замер. Оттуда, где только что скрылся меж зарослей Руся, послышался сдавленный вскрик, потом треск сучьев и чьё-то шумное дыхание.

Макар весь превратился в слух. Он пригнулся и медленно, крадучись, двинулся влево, держась рукой за камень и вглядываясь в частые сплетения лиан. Там мелькнула светлая рубашка Руслана.

Макар хотел окликнуть его, но тут кто-то крепко зажал ему рот и, цепко обхватив сзади, повалил на землю.

* * *

До Руси донёсся запах костра.

Он опять лежал на песке. Только теперь у него были скручены руки и ноги – так, что нельзя было пошевелиться. Рядом с ним лежал младший мальчик с Анаа. У него были огромные испуганные глаза.

Рты у обоих были плотно завязаны, так что разговаривать они не могли. Да и о чём тут было говорить? Всё и так было понятно.

Вагейту были каннибалы.

Они съедали своих врагов.

Даже если те были только детьми из враждебного племени. Или просто беззащитными белыми детьми…

Да, много чести – поймать и зажарить почти безоружных подростков!.. Они небось думают, что им от этого прибавится ума или ловкости…

Руся вспомнил мальчишку, что так ловко карабкался на пальму и, улыбаясь во весь рот, скидывал вниз кокосовые орехи. Макар подарил ему свой клетчатый носовой платок, и тот подвязал его к поясу. Теперь этот платок был на одном из вагейту…

До них снова донеслось горячее дыхание костра. Это был ужасный запах – запах дыма и горелого мяса…

Руся весь побелел и зажмурился. По щекам его текли слёзы.

* * *

Наступил вечер. Костёр догорал. Дикари, очевидно насытившись до отвала, к двум оставшимся мальчикам, лежавшим поодаль на песке, даже не подходили.

Видимо, Руслана и малыша с Анаа они оставили на завтра. На завтрак? Руся попытался повернуться и застонал: скрученное верёвками тело онемело.

«Тау-и-па-та-хо-о!» – вертелось в голове. Песня нукагивских людоедов больше не казалась ему забавной.

Он забылся путаным, сумбурным сном. К нему подходили то Мориц, то Отто. Смотрели сочувственно, как на обречённого. Кланялись японцы. Толстой предлагал харакири. Лангсдорф, размахивая клетчатым платком, требовал спеть ему песню нукагивских каннибалов, словно не видя, что у Руси завязан рот.

Потом раздался резкий хлопок, будто выстрел, и люди, окружавшие его, мгновенно исчезли.

Чья-то рука крепко сжала плечо. Руся понял, что пора проснуться, и открыл глаза.

Крузенштерн стоял над ним в сиянии тропического полдня – высокий, сильный. Голова его была не покрыта, волевое лицо казалось осунувшимся, посуровевшим.

«Ты – юнга с „Надежды“! – строго сказал ему капитан. – Не забывай об этом никогда. Спэ фретус! Спэ фретус, юнга Раевский!»

Гулким эхом прокатились над островом эти слова.

Руся знал, что это латынь, но никак не мог вспомнить, что это значит. Он хотел спросить, но завязанный рот издал только невнятное мычание.

Крузенштерн уже не глядел на него. Он всматривался в даль, в густую манящую синь горизонта.

«Спэ фретус, – снова прозвучал его голос, – доверяй надежде!»

Капитан повернул к Руслану лицо и ободряюще улыбнулся:

«Нельзя забывать о надежде, мой мальчик…»

* * *

Потом ему снился праздничный салют. Сначала взлетали редкие, одиночные ракеты, но вот стрельба пошла чаще.

Руся вздрогнул и распахнул глаза. В небе прямо над ним прочертила огненный след ракета.

Пиу-пиу-пиу! – веером летели искры. Яркие сполохи метались в черноте ночи. Слышались крики и дикий, испуганный хохот туземцев. Кто-то из них взвыл дурным голосом, будто от боли. На берегу царила суматоха.

К костру метнулся чёрный всклокоченный силуэт мальчишки и бросил в пламя пригоршню то ли листьев, то ли камней. Началась настоящая канонада.

«Петарды!» – понял Руся.

Дикари, подвывая от ужаса, уже запрыгивали в лодки.

* * *

Их осталось всего четверо. Меноно, Макар с Русей и маленький Оту.

– Сначала я испугался, когда он меня сзади схватил, – возбуждённо рассказывал Макар, кивая на старшего из мальчиков. – А уж потом он испугался, когда я из кармана зажигалку достал. Чирк! А он бах на колени! – Макар мигнул опалёнными ресницами и, понизив голос, сообщил застенчиво: – Думал – я бог огня.

Меноно, соглашаясь, тряс головой и конфузливо улыбался.

– По-моему, он и теперь так думает, – покосился на парня Руся.

Макар смущённо почесал обгорелую бровь.

– Где ты взял пиротехнику?

– Ты же знаешь – в моих карманах есть всё, – с довольным видом похлопал по пятнистой штанине Лазарев.

– Не думал, что у тебя там целый арсенал!

– Да не… Я только собирался сделать маленький победный салют. Ну там, на Оленьих ручьях, у флага.

– Да как они у тебя не промокли-то вчера?

– Всё упаковано! – рассмеялся Макар, хрустя в кармане остатками полиэтилена.

– Теперь ты – огнезажигатель. Знаешь, у нукагивского короля Тапеги есть такой специальный человек – королевский огнезажигатель.

– Ага. Пока газ в зажигалке не кончится, огнезажигатель – это я. А вот дальше…

Мальчики замолчали. Что же будет дальше?

Возвращаться на остров, где поселились гром и молния, вагейту не станут. Это было хорошо. Плохо было другое.

– Они угнали нашу лодку!

Период антарктической зимы

Капитан Беллинсгаузен не привык зря терять время.

Приближение антарктической зимы заставило шлюпы «Восток» и «Мирный» покинуть высокие южные широты и повернуть на север. Однако перерыв в исследовании ледяного материка Беллинсгаузен был намерен использовать с максимальной пользой: отдохнув в Австралии, шлюпы российской антарктической экспедиции отправились в тихоокеанские тропики, взяв курс к архипелагу Туамоту, где царило вечное лето.

Стоял июль 1820 года.

«Восток» и «Мирный» двигались среди бесчисленных полинезийских островов, ненадолго приставая к каждому. Моряки уточняли координаты уже известных и наносили на карту новые.

Сам Беллинсгаузен был отличным картографом, он любил это дело с юности. Из корабельной молодёжи гардемарин Адамс, к радости Беллинсгаузена, также выказал прекрасные способности к рисованию карт. И с точным определением географических координат островов и мысов всё обстояло как нельзя лучше. Хорошо вычисляли и сам Беллинсгаузен, и Лазарев, и многие другие офицеры экспедиции, а астроном Симонов оказался просто виртуозом. Тщательные зарисовки островов, сделанные художником Михайловым, благодаря своей исключительной точности годились к использованию в морских лоциях. Словом, по части географии в экспедиции всё было на высшем уровне.

А вот по части естественной истории… Что ж, приходилось без особой системы собирать всё, что казалось интересным и заслуживающим внимания. Коллекция, которая тем не менее не могла не порадовать зоологов, ботаников и этнографов, быстро росла и пополнялась всё новыми экспонатами.

Знакомясь с туземцами, изучая и описывая в меру возможности их нравы, обычаи и утварь, Беллинсгаузен вновь и вновь жалел о том, что на борту «Востока» нет учёного-натуралиста – вот кому здесь было бы раздолье.

Он вспомнил неугомонного Лангсдорфа. Тот, несомненно, подивился бы, сколь различны меж собой по виду и телосложению были туземцы тропических тихоокеанских островов, расположенных по соседству. Одни кудрявы и низкорослы, другие – высоки, стройны, с волосами прямыми и длинными, одни татуированы до синевы, а иные – почти не разрисовывают тела.

Местные жители в большинстве своём были рады гостям и охотно меняли плоды хлебного дерева и кокосовые орехи на зеркала и гвозди. Иногда они предлагали свежую рыбу, чаще – вяленых каракатиц и внутренности ракушек, тоже вяленые, нанизанные на волокна из древесной коры. Приносили рогожи, искусно сплетённые из травы, рыболовные крючки, сделанные из ракушек и улиток, большие красивые раковины, мелкий жемчуг.

Многим островитянам уже было известно действие огнестрельного оружия, и сам вид его производил в них большой страх. Беллинсгаузен вспомнил, как во время остановки у острова Опаро, когда на «Мирном» выпалили из пушки, все гости немедленно бросились с палубы за борт.

«Жители Опаро!» – Беллинсгаузен усмехнулся. Они обнаружили изрядную склонность к воровству – ещё бол꼫 ьшую, чем когда-то нукагивцы, – и старались украсть всё, что только на глаза попадалось.

На «Востоке» за нечистыми на руку гостями присматривали часовые с заряженными ружьями. Один из островитян, бывших в кают-компании, успел-таки украсть, да не что-нибудь – спинку от стула! Он бросился с ней прямо в воду и погрёб к берегу. Однако, лишь только часовой заметил его и взял на прицел, вор испугался и безропотно возвратил украденное.

Впрочем, кое-где островитяне ружей и пушек ещё не видали, а чужакам не позволяли высадиться из шлюпки на берег.

* * *

Когда подошли на шлюпке к острову Моллера (который Беллинсгаузен назвал так в честь контр-адмирала), на берегу моментально собрались бронзовые островитяне, курчавые, вооружённые пиками и лопатками – наподобие тех, какими новозеландцы бьют неприятеля по голове. На попытку пристать к берегу туземцы ответили гневными криками. Они размахивали копьями и решительно были настроены против знакомства.

Брошенные на берег подарки дикари подбирали охотно, однако все попытки склонить их к миру успеха не имели.

– Дозвольте, Фаддей Фаддеич, дробью пальнуть, – осторожно предложил ему Демидов, уже произведённый из мичманов в лейтенанты и снискавший на «Востоке» славу самого меткого стрелка.

Беллинсгаузен недовольно сощурился, немного помедлил с ответом. Краем глаза заметил, как Лукерья, которую на этот раз взяли с собой, испуганно уставилась на него. «Да не бойся, глупышка, никого не обидим!»

Однако на выстрелы согласился.

– Ладно, поверх голов – дозволяю. Пугните разок, – разрешил он.

Со шлюпки выпалили дробью. Дикари в испуге присели, но, обнаружив, что выстрелы не причинили им никого вреда, быстро приободрились. Второй залп произвёл на туземцев странное действие: они стали черпать руками воду из моря и мочить тело.

– Гляди-ка, – хохотнул кто-то из матросов, – воду на себя плещут!

– Видно, думают – мы их обжечь хотим! – догадался другой. – Из ружа-то огонь вылетает!

При каждом выстреле дикари дружно приседали, на всякий случай обливая себя водой, а потом нахально дразнили европейцев, довольные своей мнимой неуязвимостью.

– Ну, довольно стрельбы! – заключил Беллинсгаузен, поняв, что с огнестрельным оружием здешние жители незнакомы. – Доставайте колокольчики. У тебя они, Лукерья?

Луша с готовностью звякнула мешком и достала небольшой медный колокольчик. Мелодичный звон очень обрадовал островитян.

Беллинсгаузен, надеясь восстановить согласие, велел бросить несколько туземцам.

Те жадно похватали подарки, и берег огласился радостным звоном. Однако, как только шлюпка вновь попыталась приблизиться к берегу, радость дикарей моментально сменилась гневом.

– Упорствуют, господин капитан. Дикий народ…

– Упорство сие от совершенного неведения… – вздохнул Беллинсгаузен, с сочувствием оглядывая толпу на берегу. – Что ж, надо возвращаться. Видно, им не время поближе познакомиться с европейцами. Может, оно и к лучшему…

– Много о себе думают… – обиженно цедил чернявый молодой матрос, не забывая при этом споро работать веслом. – Вот ежели положить на месте нескольких, небось перестали б нам задницы показывать.

Он исподлобья бросил взгляд на туземок, выбежавших из леса на взморье. Повернувшись спинами к удалявшейся шлюпке, они принялись победно вытанцовывать, поминутно оглядываясь и выразительно хлопая руками по мягкому месту.

– Тьфу, дурачьё! Дикие и есть.

Многие из матросов засмеялись, глядя на неожиданное представление, устроенное для них на берегу. Но не всем это понравилось. Мнения на шлюпке разделились.

– Позвольте, господин капитан, наказать их за дерзость! Стрельнём прицельно дробью – будут знать…

Беллинсгаузен, развеселившийся стараниями туземных актёрок, сразу отвердел лицом.

– Ни в коем случае! – отчеканил он.

Матросы повиновались и, бросив пялиться на дикарские пляски, сильнее налегли на вёсла.

* * *

Луше тогда не очень понравилась такая «прогулка». В кои-то веки взяли её на берег, и пришлось вернуться несолоно хлебавши.

Так что теперь, когда «Восток» приближался к Макатеа, на предложение Адамса попросить у капитана дозволения и поехать с ним и живописцем Михайловым на берег, Луша, пожав плечами, отказалась.

– Опять издалека на туземные задницы смотреть? Вот ещё! – скривилась она.

Она в последнее время была какой-то раздражительной, обидчивой. «Даже дерзкой», – подумал расстроенный Адамс, но вслух не сказал.

– Не придумывай, – попытался образумить он её, – это случилось всего один раз.

– С тобой – ни разу. Вот ты и езжай.

Разумеется, он поехал. А Луша осталась.

* * *

Луша нервничала. До Таити рукой подать, буквально пара дней плавания!

Чем меньше оставалось до таитянской бухты Матаваи, где Беллинсгаузен намеревался сделать длительную стоянку, тем сильнее сжималось Лушино сердце.

Там, на Таити, ждал её неизвестный хронодайвер. Оттуда она должна была отправиться домой. Конечно, она тосковала по родным. Конечно, ей хотелось вернуться. Но вместо радости она ощущала только смутное беспокойство.

Несколько дней назад Луше приснился Руся. Она увидела только его лицо – помертвевшее, с ввалившимися глазами, полными ужаса и отвращения. На шее брата была толстая лохматая верёвка, какие обыкновенно плетут в этих краях туземцы. Он беззвучно шевелил потрескавшимися губами, а на грязных, исцарапанных скулах блестели дорожки слёз.

Она протянула руку, чтобы дотронуться до его исхудалой щеки, но обожгла пальцы – между Русланом и ею взметнулись злые языки огня. Сквозь это полупрозрачное, каким оно всегда бывает в тропический полдень, пламя, надвигающееся прямо на неё, некоторое время ещё были видны искажённые страхом черты родного лица. Потом всё заволокло чёрным, едким, каким-то безнадёжно-страшным дымом.

Луша проснулась тогда среди ночи с плачем и долго не могла успокоиться. Пила, стуча зубами, тёплую противную воду из кружки, всхлипывая, вытирала слёзы рукавом, потом снова начинала плакать…

Это был, верно, всего лишь сон, но настолько отчётливым и достоверным был Русин образ, что она не могла избавиться от странного ощущения, что, если бы не пламя, она той ночью коснулась бы рукой настоящего, живого мальчика. Пока живого… Ведь ей было совершенно ясно: брату угрожало что-то невероятно, смертельно страшное…

И может, нужно было всё же дотянуться до него? Не пугаясь боли, не отдёргивая руки?꼫 Воспоминание об этом заставляло Лушу хмуриться и грызть костяшки согнутых пальцев, словно в наказание за то, что они испугались злого, разделившего их с Русей огня.

* * *

Под впечатлением привидевшегося той ночью Луша даже стала сомневаться: можно ли быть до конца уверенной, что брат сейчас дома, в будущем? Даже если они не встретились у берегов Антарктиды, даже если тот портрет – вовсе не его портрет…

Мысли её всё время прыгали. То она беспокоилась о том, где же на таком довольно большом острове, как Таити, ей искать совершенно неизвестного человека с неизвестной наружностью; то пугалась, что хронодайвер может вообще не появиться; то задавалась вопросом, что же ей сказать Беллинсгаузену; или вдруг задумывалась о том, как ей предстоит перемещаться в будущее – одной или в компании с профессионалом…

Эти раздумья её изрядно утомляли, зато позволяли несколько отвлечься от горьких мыслей о том… О том, что кое-кого она больше не увидит, не увидит ни-ког-да.

Конечно, невозможно было не волноваться, думая о предстоящей встрече, но гораздо хуже и тоскливее было думать о неизбежной разлуке.

Луша сжала ладонями виски. И зачем она всё время норовит поссориться с Адамсом, как будто гардемарин виноват в том, что им придётся расстаться. Он ведь вообще ни о чём не догадывается.

«Нет, кое о чём догадывается, наверное», – подумала она, внезапно краснея.

Однако к хронодайвингу это не имело никакого отношения.