Текст книги "Чудо для Алисы"

Глава 5

– Никита Сергеевич, – протягивает мне руку старик, когда мы подходим к крыльцу. – Почти Хрущев. – Он усмехается и открывает замок ключом, спрятанным… под наличником двери. Пошатываясь, дед заходит в прихожую и включает свет, снимает шапку.

У меня глаза округляются от удивления при виде его физиономии: лысая голова, седые кустистые брови, крупный нос… Натуральный Хрущев!

– Слушайте, а вы и правда похожи… – сглатываю я, не в силах отвести взгляд. – Поразительное сходство!

– Ладно, Романыч, отомри уже! Пошли постель стелить.

– Я помогу и поеду, – предупреждаю я. – Алиса в надежных руках, поэтому…

– Что-о-о? – гремит Никита Сергеевич. – Слиться решил, Романович? А тебе и твоему знакомому врачу известно, что у Алиски больное сердце? В тетку свою Глафиру пошла, – вздыхает грустно.

Никита Сергеевич сверлит меня осуждающим взглядом, словно прощупывая границы моей порядочности. Дыхание вырывается из его груди шумно, со свистом, будто он сейчас задохнется. Чувствую, как в душу возвращаются гадливые чувства растерянности и бессилия.

– Вы предлагаете мне остаться? – спрашиваю я.

– Конечно! Я пожилой человек со слабым здоровьем. Если Алиса начнет задыхаться… или, не дай боже, умирать, я ничего не смогу сделать… – Никита Сергеевич тяжко вздыхает и разводит руками.

Меня прошибает холодный пот. Мирослав не предупредил об осложнениях или побочных эффектах. Судорожно достаю телефон из кармана куртки, собираясь позвонить Боголюбову. Никита Сергеевич, очевидно, заметив мой испуганный взгляд, примирительно взмахивает руками:

– Богдан, не звони своему врачу в столь поздний час! Давай не будем думать о плохом? Просто останься… На всякий случай.

Я молча киваю и прохожу в просторную гостиную. Дед включает свет и суетливо осматривается. Мое согласие успокаивает старика: из его взгляда исчезают подозрительность и холодность, походка выравнивается, дыхание становится спокойным и ровным. Он торопливо стаскивает с себя тулуп и, потерев ладони друг об друга, садится на табуретку возле небольшого углового камина.

– У-ух, Романыч! Сейчас нагоним тепло! – Дед поджигает старые газеты, лежащие возле очага, и подбрасывает в камин поленья.

– Отопление в доме есть? – спрашиваю я, топчась на входе в гостиную.

– Есть, – кивает Никита Сергеевич и бодро вскакивает с места. – Алиски в доме неделю не было, я котел и прикрутил. – Он возвращается в прихожую и толкает узкую дверь в стене, за которой скрывается котельная. Холодный дом оживает, наполняясь звуками потрескивающих поленьев и живым теплом камина.

– Ты не надейся, Романыч, что я тебя в доме наедине с Алисой оставлю, – предупреждает меня старик, подозрительно прищурившись. – Знаю я вас, хлыщей городских, мотающихся на дорогих машинах! Ничего в вас нет святого… А девчонка сирота, защитить некому, – дед тоскливо вздыхает и вытирает ладони о свою старую выцветшую тельняшку.

На недоверчивое высказывание старика не отвечаю: разве я должен оправдываться?

Молча прохожу в гостиную и, кинув взгляд на диван с цветной обивкой, спрашиваю деда:

– Алиса здесь спит?

– В своей комнате, – машет головой Никита Сергеевич в сторону деревянной двери, выходящей в смежную с гостиной комнату. – Но сегодня там будешь спать ты. Алису положим на диван. А я лягу с ней в комнате на раскладушке.

Никита Сергеевич проходит к небольшому деревянному комоду, стоящему вдоль стены, и достает чистое постельное белье.

– Стели постель, сынок, – он всучивает мне в руки комплект. – Дом прогрелся, и ее… можно заносить, – произносит дрожащим голосом, словно речь идет о покойнице.

В груди становится больно: старик куда больше переживает за Алису, чем хочет показать. Его поникшие плечи подрагивают, в голосе слышатся слезы. Старик уходит в соседнюю комнату, очевидно, не желая показывать свою слабость.

Я снимаю куртку и раскладываю двухместный диван-книжку. Подушку и одеяло нахожу в ящике для белья.

Никита Сергеевич возвращается, когда я заканчиваю готовить постель для девчонки.

– Хотите, я вообще не стану ложиться? Буду дежурить возле девушки всю ночь, – мне хочется ободрить деда и успокоить свою совесть.

– Спасибо, Богдан, успокоил старика, – довольно улыбается он.

Я расчищаю от снега площадку за воротами и загоняю Бэна во двор. Никита Сергеевич открывает заднюю дверь машины и подхватывает на руки Вилли и Джесси. Хью сидит на коленях спящей Алисы, жалобно поскуливая.

– Я выгуляю псов, а ты заноси Алиску, – командует он, смаргивая пушистые крупные снежинки. Псы довольно лают и носятся по свежему снегу как угорелые.

Я осторожно снимаю с ее плеча ремешок сумки и поднимаю Алису на руки. Девушка продолжает крепко спать, не реагируя на мои прикосновения: ее голова безвольно откидывается на плечо, руки свисают, как плети.

– Она точно живая? – дрожащим голосом спрашивает старик.

Я наклоняюсь к ее лицу так порывисто, что касаюсь кончиком носа щеки.

– Дышит, – отвечаю Никите Сергеевичу и поднимаюсь по ступенькам крыльца в дом.

Выключаю верхний свет в гостиной, оставляя гореть ночник на длинной изогнутой ножке в изголовье дивана.

Старик возвращается через минуту. Кряхтит в прихожей, стряхивая снег с тулупа, громко топает заснеженными валенками. Собаки прыгают вокруг него. Он снимает с псов поводки, вешая их на крючок, и проходит в полутемную гостиную.

– Помогите мне раздеть ее, – прошу Никиту Сергеевича, поднимаясь с деревянной табуретки. Да, я мог бы сделать это сам и не дожидаться деда. Напротив, воспользоваться его отсутствием и хорошенько облапать девчонку. Но я доказываю свою честность, и кажется, старик воспринимает мой поступок с благодарностью.

– Давай, давай, Романыч… Молодец, что подождал. Сейчас носки сухие принесу, у Алиски сапоги протекают, наверняка ноги мокрые, – сипит он, скрываясь в спальне девчонки.

Я поочередно стаскиваю рукава ее порванной тонкой куртки, перехватив удивленный взгляд деда. Он застывает в дверном проеме.

– Что это такое? Это ты сделал, Романыч? Как же так? Как… – поникшим голосом произносит он и подходит ближе, чтобы снять с девчонки сапоги.

– Никита Сергеевич, вы поверите, если я скажу, что Алиса била моего друга, а он случайно схватился за карман и порвал его?

– Да! Поверю, конечно! – бойко отвечает он. – Алиска боевая девчонка, сильная и смелая, – старик снимает мокрые носки с ног девушки. – Лишь бы не заболела…

Я не желаю пялиться на девчонку, но взгляд невольно задерживается на ее обнаженных ступнях с маленьким розовыми пальцами. Сам не понимаю, зачем смотрю. Старик натягивает на ноги девчонке шерстяные носки и укрывает ее одеялом.

– Романыч, я посижу с Алиской, иди умойся, прими душ. Люди мы простые, но благодарные, – дед бросает взгляд на мои промокшие от снега джинсы и носки. – В шкафчике найдешь все необходимое.

Я изрядно устал, проголодался и замерз. Коротко благодарю старика и, метнув взгляд на спящую девчонку, собираюсь пройти в душ.

– Постой, сынок, – поднимается он следом. Покашливая, идет к комоду и достает оттуда полотенце и чистую старенькую выцветшую тельняшку. – А теперь иди. А я обувку твою никудышную поставлю сушиться.

Я улыбаюсь в ответ и ныряю в объятия прохладной темной прихожей. Ванная комната, совмещенная с туалетом, находится по соседству с котельной. Чугунная большая ванна стоит прямо под окном, служащим вентиляцией. Пока набирается вода, открываю деревянный разрисованный орнаментами шкафчик, в поисках «всего необходимого». Обнаруживаю в нем мини-наборы косметики для гостиниц: пузырьки шампуня, бальзама, одноразовые зубные щетки. Делаю вывод, что Алиса работает в отеле. Снова разглядываю шкафчик и его содержимое, чувствуя себя Риммой Сергеевной, – похоже, я привыкаю рыться в чужих вещах. Черт!

На цыпочках возвращаюсь в гостиную. Из соседней комнаты раздается звучный храп. Улыбаюсь беспечности самопровозглашенного опекуна невинных дев. Хью спит в ногах Алисы. Джесси и Вилли, очевидно, устроились на ночлег с Никитой Сергеевичем, так как их не видно.

На табуретке возле пылающего камина замечаю дымящуюся чашку с чаем и открытую банку клубничного варенья. Рядом лежит сложенный тетрадный листок.

«Романыч, больше ничего из еды не нашел. Псов я уже покормил. Пей чай и ложись. С Рыжиком и Чернышом мы подружились, будем спать вместе. Спокойной ночи. Дед Никита».

Глава 6

Дом засыпает. Тихонько гудит котел, потрескивают поленья в камине, дышат спящие люди. За окном воет метель, снежинки кружатся в мутном туманном небе, по стеклам стучат ледяные капли. Языки пламени завораживающе танцуют, погружая меня в дремоту. Добавляю в чай варенье и делаю жадный глоток. Надо поискать на кухне кофе, он точно пригодится: я намереваюсь сидеть до утра, несмотря на великодушное разрешение Никиты Сергеевича ложиться спать. Девчонка больна, и это не обсуждается.

Подхожу к Алисе и склоняюсь над ее лицом, ощущая тихое, поверхностное дыхание. Половица деревянного пола тонко скрипит под моими ногами. Малыш Хью вздрагивает и сразу же засыпает, успокоенный присутствием девчонки.

Медленно ступая, отношу пустую чашку на кухню. Шарю по стене, ища выключатель. Когда кухня озаряется светом, я восхищенно замираю при виде нее: на светло-голубом фоне деревянных фасадов нарисованы цветы, листья и ягоды. Споласкиваю чашку в угловой раковине. Поочередно открываю навесные шкафчики в поисках кофе и, не найдя его, возвращаюсь в гостиную. Ловлю себя на мысли, что живой, наполненный звуками дом Алисы мне нравится. Он похож на волшебный терем.

Тиканье настенных часов и треск горящих углей подгружают меня в дремоту. Чтобы не заснуть, решаюсь побродить по дому Алисы.

 
«– А вас как зовут?
– Алиса.
– В стране чудес?»
 

Вспоминаю наше странное знакомство, мою нелепую шутку и удивляюсь, как был прав. Ее жилище – сказочная страна, дворец спящей красавицы. Не нахожу сравнений, чтобы описать увиденное. Стены просторной комнаты Алисы увешаны картинами. Подхожу ближе, вдыхая терпкий запах масляной краски, исходящий от полотен. Зимние пейзажи, море, цветы и птицы… Мелкие мазки умело сочетаются с крупными, размашистыми. Я ничего не знаю о художественных приемах, но то, что я вижу, – прекрасно. Присматриваюсь к подписи художника в уголке полотен: Легенда. Выходит, Алиса художница, и великолепные росписи на шкафчиках – ее работа?

Картин так много, что стены в светло-зеленых обоях завешаны ими до потолка. Я вижу шевеление листьев на ветру, покачивание лодки, блеск поверхности реки. Ей удается передать глубину моря и прозрачность воды, сочность ягод и тепло солнечных лучей. Картины словно живые, осязаемые.

Поддавшись внутреннему порыву, касаюсь шершавой поверхности полотен кончиками пальцев. Все, что я вижу вокруг, трогает меня, задевает до глубины души.

В углу стоит мольберт с незаконченной картиной. Подхожу ближе: «Снегири. Легенда. 2019». Два снегиря сидят на ветке рябины, склонив друг к другу головы.

Светло-бежевая занавеска вздрагивает от проникающего через оконную щель холодного ветра. Снег мягко стучится в окно, и мое внимание переключается на стоящий возле него стеллаж с книгами. Томики Агаты Кристи старого издания соседствуют с современными любовными романами и детективами. Жоэль Диккер, Донато Карризи, Ю Несбе… Алиса читает почти то же самое, что и я. Снимаю с полки книгу Халеда Хоссейни «Бегущий за ветром», кручу ее в руках, улыбаясь, – единственный роман, который я не прочитал у автора.

На кровати, которую Никита Сергеевич выделил мне для ночлега, сложены холсты и рамки для картин, на подушке – носки ручной вязки. Она еще и вяжет? Здесь дюжина пар, если не больше. Интересно, старик видел, что кровать занята?

Письменный стол девчонки завален какими-то распечатками и газетными вырезками. Сажусь за стол, смирившись с несвойственным мне любопытством. Сегодня странная ночь… Газетные вырезки пронумерованы по годам. Что же она ищет?

Военная археология, состав экспедиции, раскопки в Гудаури… Слова и предложения обведены маркером. «Легенда Илья Иванович – начальник военно-археологической экспедиции 1999 года» – читаю в одной из газет.

«Членов экспедиции в Гудаури признали пропавшими без вести» – другая запись, более свежая. Получается, Алиса ищет отца? Какое-то время смотрю на газетные вырезки, в которых одна и та же скудная информация.

Алиса ищет того, кого, возможно, давно нет на свете, а я добровольно отказался от живого отца…

Выключаю свет и возвращаюсь в гостиную. Диван прогибается под моей тяжестью, когда я сажусь, чтобы посмотреть на Алису.

Ее веки подрагивают. Мне кажется, что через мгновение она проснется, но Алиса что-то бессвязно бормочет. Направляю гибкую ножку ночника поближе, чтобы разглядеть лицо девушки. В своих медицинских байках Боголюбов рассказывал, что при сердечной недостаточности лицо становится бледным или синеет.

Приближаюсь к Алисе так близко, что чувствую запах ее волос – сладкий и пряный. Ее нежная кожа совсем не отдает бледностью, напротив – щеки и губы ярко пылают, на лбу блестит испарина. Девчонка изнывает от жары. Внутри меня нарастает беспокойство, перед глазами плывут страшные картинки.

Стираю пот со лба Алисы влажным полотенцем, отвожу прилипшие темные пряди, случайно коснувшись ее бровей. Какие же они густые! Вместо того чтобы отстраниться, я наклоняюсь к ее лицу еще ближе, разглядывая веснушки на вздернутом маленьком носу.

На шее девчонки пульсирует жилка, из широкого ворота вязаного свитера виднеется острая ключица. Перевожу взгляд ниже… на ее грудь. Будь на моем месте засранец Боголюбов, он уже опробовал бы на ощупь ее прелести. «Хорошая тройка, переходящая в четверку», – причмокнул бы он, смачно облизнувшись.

Почему-то мне кажется, что у Алисы большие коричневые соски и широкие ареолы. Че-е-ерт! Зачем я об этом думаю? Отстраняюсь от нее, как от чумной.

Я опустошен. Вывернут наизнанку случайной близостью с незнакомкой. Я злюсь на себя за то, что реагирую на девчонку. Странный трепет разливается в душе, когда я смотрю на нее. Мне кажется, я знаю о ней все. Или не знаю ничего, что более реально. Кого она любит и чем живет, о чем мечтает? Кто я? Непрошеный гость в ее доме, ворвавшийся в ее сокровенный мир.

Чувствую себя скалолазом, сорвавшимся с вершины горы из собственных заблуждений. Лечу вниз, раздирая пальцы в кровь, пытаясь удержаться за то, что строил многие годы. Разбиваюсь о землю, теряя поверхностную оболочку, броню из самообмана и чужого мнения. То, что скрывалось внутри меня, – темное и возвышенное, дикое и примитивное, все выходит на поверхность и остается жить.

Испытываю настоящую телесную боль от незнакомых мне чувств, заставляющих сердце биться чаще.

Впервые сомневаюсь… Не только в любви к невесте, но и в ненависти к отцу и сводной сестре.

Так не бывает… Наваждение рассеется с приходом рассвета, а незнакомая девчонка окажется глупой и жеманной пустышкой. Ободренный своими мыслями, выключаю ночник и ложусь рядом с Алисой.

Глава 7

Алиса

Потолок плывет перед глазами. Часто моргаю, пытаясь выгнать странное видение – я в Снегиреве. Зажмуриваюсь и открываю глаза снова – точно в Снегиреве! Малыш Хью радостно виляет хвостом и облизывает мои руки. Голова кажется чугунной, но я нахожу в себе силы сесть. Массирую виски, окончательно прогоняя слабость и головокружение. Рядом со мной дышит человек, накрытый пледом. Осторожно отползаю к краю дивана, случайно задевая плед ночного гостя. Взгляду открываются большие мужские голые ступни. Наклоняюсь, чуть дыша, чтобы рассмотреть спящего мужчину. Лицо молодого человека кажется мне знакомым. Богдан – так его зовут.

Оглядываю гостиную, собирая по крупицам разрозненные эпизоды: припоминаю, как Богдан задел меня бампером машины. Удар пришелся на сумку с лежащей в ней толстой книгой, поэтому я отделалась легким испугом. Смутно помню его друга Мирослава, поиски Хью, Вилли и Джесси, и… стоп! Кинолента моих воспоминаний оборвалась, после того как я села в роскошную машину Богдана и выпила сок!

Выходит, парни опоили меня снотворным, чтобы… Страшная догадка леденит кровь, я порывисто оглядываю себя – на мне нет никаких повреждений, одежда целая, да и парень одет. Тогда зачем?

Замечаю на Богдане старую тельняшку Никиты Сергеевича с дыркой на плече. Он спит так крепко, что у меня не поднимается рука разбудить его и потребовать объяснений. Ловлю себя на мысли, что разглядываю парня: Богдан очень высокий, и его ступни упираются в боковые валики старого диванчика. У парня русые, слегка вьющиеся волосы, ровная кожа, покрытая едва заметной щетиной, длинные ресницы… Краснею от своей смелости, но не отвожу взгляд. Губы Богдана сомкнуты в тонкую линию, мне кажется, что он редко улыбается.

Зачем парень остался в моем доме? Аккуратно сползаю с дивана, подхватив малыша Хью на руки. На табуретке замечаю записку, написанную на тетрадном листке.

«Романыч, больше ничего из еды не нашел. Пей чай и ложись. С Рыжиком и Чернышом мы подружились, будем спать вместе. Спокойной ночи. Дед Никита».

Узнаю почерк Никиты Сергеевича, мысленно благодарю старика за помощь с собаками. Что же со мной случилось? Ничего не помню. Такое чувство, что я умерла и заново воскресла. И где Никита Сергеевич? Неужели доверился незнакомому парню и пустил его в дом? Да еще и позволил спать со мной в одной постели?

В доме тепло, в камине тлеют поленья, за окном занимается рассвет. Утреннее солнце с трудом пробивается сквозь морозный туман. Снег продолжает неспешно падать.

Передвигаюсь по дому на цыпочках, боясь разбудить своего случайного гостя. За время моего блаженного сна Богдан освоился: на батарее в ванной висят его носки, на раковине лежит вскрытая упаковка от зубной щетки. Предательский румянец наползает на щеки, когда я думаю, что парень видел меня спящей. Интересно, как я выглядела? Может, храпела или пускала пузыри? Эти два мажора всего лишь хотели скрасить унылый вечер, наполнить эмоциями жизнь, пресыщенную от богатства и развлечений, а я думаю о том, как выглядела?!

Придирчиво осматриваю себя в зеркале, злясь на глупые мысли. Обо мне никто из них не подумал… По-хорошему, Богдана надо разбудить и вышвырнуть вон из дома!

Быстро принимаю душ, надеваю чистую одежду и тихонько возвращаюсь в гостиную. Парень спит. Набираю в легкие побольше воздуха, чтобы выкрикнуть ругательство, и замираю… Внутренний голос подсказывает не торопиться.

Моя комната встречает дурманящим запахом масляной краски. С холста смотрят обнимающиеся снегири. Улыбаюсь полюбившейся мне парочке и обещаю птичкам, что закончу работу над ними в ближайшее время. Интересно, Богдан видел мои картины?

Последнюю неделю я жила в городской квартире тети Глаши, ежедневно навещая ее в больнице. Дом требует мытья и проветривания, я потираю руки в предвкушении уборки, с тоской поглядывая на нагло спящего гостя. Эй, солнце давно встало, пора просыпаться! Тихонько открываю шкафчики на кухне в поисках запасов еды, нахожу лишь пачку овсяной крупы и банку малинового варенья. Готовлю незамысловатый завтрак, любуясь на пейзаж художницы-зимы за окном: она раскрасила все белым цветом.

– Как спалось, Алиса в стране чудес?

Вздрагиваю от голоса Богдана за спиной. Оборачиваюсь, встречаясь с мальчишеской улыбкой на симпатичном лице. Ему смешно? Чему он так радуется? Удачной возможности посмеяться над глупой деревенской девчонкой? И рот у него совсем не твердый, как мне сначала показалось…

– Я смотрю, вам весело? – строго отвечаю я. Меня распирает от обиды и негодования. Вместо сбивчивых объяснений он самодовольно ухмыляется. Мне хочется стереть наглую улыбку с лица парня. – Насмотрелись на меня?

– Более чем, – усмехается Богдан. Я чувствую, как краснею до кончиков волос под его пристальным взглядом.

– Надеюсь, вы меня лапали только глазами? – Я пыхчу от злости, как паровоз. – Учтите, обратное может доказать экспертиза!

– Что? – Самодовольное выражение лица парня сменяется возмущением. Он молчит, брезгливо сканируя меня взглядом холодных светло-зеленых глаз. Что, задела? Не нравится слышать правду?

– Не смею задерживать вас в моем доме. Вот вам дверь, – важно взмахиваю рукой в сторону выхода.

Богдан смотрит на меня остекленевшими глазами, будто своими обвинениями я задела его до глубины души. Молча подхватывает куртку, лежащую на комоде, обувается и покидает мой дом, столкнувшись в дверях с Никитой Сергеевичем.

– Доброе утро. Спасибо вам за все, – тихо произносит он, коснувшись плеча старика.

– Романыч, ты куда? – удивленно вздыхает дед. Его протянутая рука безвольно опускается. Заснеженные Вилли и Джесси довольно виляют хвостами и по-хозяйски устремляются на кухню. Отвлекаюсь на псов, слыша за спиной звук закрывающейся двери. Старик снимает тулуп, тоскливо поглядывая в окно, и проходит следом за собаками на кухню.

– Спасибо хоть сказала парню? – тоном, полным осуждения, спрашивает Никита Сергеевич.

– За что? – возмущаюсь я. – Да они… да он… – машу руками, пытаясь жестами объяснить деду то, что не могу сказать вслух.

– Дура ты, Алиска. Парень привез тебя домой бездыханную, всю ночь возле тебя сидел.

– А зачем он сидел? Почему домой не уехал? Мог бы оставить меня на ваше попечение… – осторожно спрашиваю я, чувствуя, как в душе что-то рушится.

– Я схитрил, – вздохнул дед Никита, виновато опуская глаза в пол. – Сказал, что у тебя больное сердце.

– Зачем? – шепчу я дрожащим голосом.

– Напугать его хотел, наказать. Я же не знал, что все случайно вышло… Он подле тебя сидел, прислушивался к дыханию, другу звонить хотел, только я отговорил. Нехорошо ты, девочка, поступила… – прокашлявшись, продолжает старик. – Другой мог бы…

Я не даю деду Никите рассказать мне о том, что мог бы сделать другой – набрасываю на плечи рваную куртку, обуваю валенки и выбегаю из дома. При каждом шаге по свежевыпавшему снегу из-под подошв раздается скрип. Искрящаяся белизна улицы ослепляет. Мороз щиплет голую кожу ног, снежинки тают, касаясь моих разгоряченных щек. Дергаю заледеневшую калитку, цепляя взглядом отъезжающий автомобиль.

– Богда-а-ан! – не своим голосом кричу я вслед удаляющейся машине. Морозный воздух до боли обжигает легкие. От глубокого вдоха кружится голова, я сгибаюсь, чтобы отдышаться. Богдан проехал всего несколько метров и, заметив меня, резко ударяет по тормозам. Машина послушно останавливается.

Подхожу и стучусь в окно водительской двери.

– Прости… – выдавливаю хрипло, когда Богдан нехотя опускает стекло. – Я не знала… Пожалуйста, не уезжай.

Он смотрит будто сквозь меня, и я не понимаю, чего больше в этом взгляде – презрения или сочувствия. «Плевать, что он думает! Главное – я извинилась!» – размышляю я про себя, пытаясь прочитать мысли парня.

– Ну ты даешь, спящая красавица, воз-вращайся в дом, замерзнешь… – говорит он, мягко улыбнувшись. Какие чувственные у него губы…

– А ты? – смаргивая снег с ресниц, спрашиваю я.

– Так уж и быть, даю нам второй шанс, – отвечает важно, вонзившись в меня зелеными, как весенний луг, глазами.

– На что? – возмущаюсь я, плотнее запахивая куртку на груди.

– На знакомство.

Богдан паркуется возле ворот и заходит во двор. Он удивленно вскидывает бровь, замечая меня на ступеньках крыльца.

– Боишься, что передумаю? – улыбается уголками губ.

Вьюга забирается под мою куртку, взвивает пряди из кос, обжигает колким холодом голые ноги, торчащие из валенок. Да, я и сама знаю, что выгляжу жалко в простой деревенской одежде и валенках.

– Нет, – мотаю головой. – Просто… просто… Проходи, – мямлю, чувствуя, как краснеют уши под пристальным взглядом парня.

Прихожая встречает нас уютным теплом горящего камина и ароматом варящегося на плите компота из сухофруктов. Богдан вешает куртку на крючок, разувается и проходит в гостиную.

– Вилли! Привет, малыш! – Он подхватывает пса на руки и садится на кресло возле камина. – У тебя уютный дом, Алиса, – говорит он мне, мечтательно засмотревшись на огненные языки пламени.

– Спасибо. Самый обычный деревенский дом. Ты, наверное, впервые в таком? – спрашиваю я, намекая на его принадлежность к классу богачей. Сама не знаю, зачем мелю эту чушь…

– Не угадала, – спокойно отвечает Богдан, пропустив мимо ушей мою шпильку. – У моей бабушки был такой же.

Хью сворачивается клубком на коврике возле вытянутых ног парня.

Дверь из кухни открывается, и в проеме застывает Никита Сергеевич с Джесси под мышкой.

– Пойдемте завтракать, молодежь! – приказывает он важно, не забывая при этом прихрамывать и покашливать.

– С удовольствием, – Богдан встает с места, опуская Вилли на пол. – Алиса, а кофе есть?

– Конечно, нет, – чопорно отвечаю я, поджав губы. – Мы не пьем буржуйских напитков. Есть компот.

Богдан молчит, удивленно взирая сверху вниз на мою кислую физиономию.

– Боюсь спросить, что на завтрак?

Парень складывает руки на широкой мускулистой груди, выжидающе глядя мне в глаза.

– Овсянка на воде, – гордо отвечаю я, вздернув подбородок. – С вареньем, – добавляю, едва сдерживая подступающий смех. Очевидно, воспитание не позволяет парню высказаться. Он молча садится за стол рядом с дедом Никитой.

Я хихикаю, посматривая на удивленные физиономии мужчин. Согласна, выгляжу глупо. Шутка не удалась.

– Шутка! – выпаливаю сквозь смех. – Меня не было неделю, Богдан. Честное слово, это все, что нашла из продуктов. И кофе я пью, ты не думай…

Мне хочется поверить в искренность парня, его открытую улыбку, которую он дарит в ответ на мои глупые шутки. Допустить мысль, что пропасть между нами совсем небольшая, и то, что он ест кашу в моей кухне – дело вполне обычное.

– А когда у вас свадьба? – внезапно спрашивает Никита Сергеевич. Я набираю в легкие побольше воздуха, чтобы поскорее разубедить старика в его ошибочных умозаключениях, но меня опережает Богдан:

– Свадьба у меня тридцать первого декабря, – отвечает он, тепло улыбнувшись. Выходит, речь не обо мне… Невысказанные слова обручем сдавливают грудь.

Дед Никита крякает и подливает в наши кружки компот.

– Решили сэкономить и отметить два праздника одним застольем, так? – усмехается старик.

– Вроде того, – сухо отвечает парень. – Главное, что мы с Аллой поженимся, а когда… – уточняет он, как будто оправдываясь.

– Значит, Алла. И чем она занимается? Сколько девчонке лет? – бодро тараторит дед.

– Двадцать два. У Аллочки собственный салон красоты.

– А ты? – важно продолжает допрос дед. – Как думаешь кормить семью? Машина у тебя крутая, но не новая. Раритет. Или как там говорят – винтаж! – старик театрально взмахивает рукой.

– Вы совершенно правы – машине двадцать пять лет, она моя ровесница. Коллекционировать раритетные автомобили – мое хобби. Я достаточно обеспечен: владею несколькими станциями технического обслуживания, или СТО, в городе.

Я сижу с открытым ртом, тупо уставившись на узоры клеенки кухонного стола. Чувствую, как горят щеки и уши от стыда за расспросы любопытного простодушного деда. Кажется, со стороны я похожа на насупившегося ежа. Вот-вот взорвусь! Ей-богу, если дед начнет спрашивать Богдана про размер жилплощади и ремонт, вмешаюсь в разговор!

– Салон красоты, значит? Красивая, поди, невеста? – Старик ложкой зачерпывает из банки варенье и, причмокнув, отправляет его в рот.

– Вы знаете, Аллочка для меня, как… шоколадный торт! – подумав секунду, отвечает Богдан. – Другие девушки в сравнении с ней – пирожки с картошкой.

Дед проглатывает остатки компота из чашки и замолкает. Неужели допрос закончен?

В помещении маленькой уютной кухни воцаряется тишина. Повисшее безмолвие нарушают звуки капающей с крыши воды и чавканье собак (дед поделился с малышами кормом, который припас для своей старой овчарки).

Никита Сергеевич медленно поднимается с места, моет за собой посуду и, не глядя на Богдана, спрашивает меня:

– Алиска, тебе яиц домашних принести?

– Да, – отвечаю я, удивившись резкой смене настроения старика.

– Ну, бывай, Романыч, – жмет он парню руку. – Счастья, здоровья и детишек побольше, – добавляет вежливо и, охая и покряхтывая, уходит в прихожую.

Когда входная дверь закрывается, скрипнув ржавыми петлями, Богдан встает и, в нетерпении потирая руки, произносит:

– Алиса, ты не связывалась с хозяевами собак?

– Нет, – вздыхаю я грустно. – Скорее всего, меня уволят… На память я их номера телефонов не помню, а мой телефон разбит.

– Ничего страшного, – мягко произносит Богдан, примирительно взмахивая руками. – Мы сейчас поедем в город, я поговорю с ними, объясню, что произошло…

Я смотрю на парня, широко распахнув глаза, а потом начинаю громко хохотать. Богдан косится на меня с удивлением, затем его плечи начинают дрожать. Мы смеемся громко и искренне, пытаясь сказать друг другу что-то, и на мгновение я забываю обидное сравнение девушек с пирожками. Какое мне дело до парня и его жизни?

– Алис, я дурак… – сквозь смех говорит он. – Я же тебе не объяснил, что случилось! Тебе не сказал, а про хозяев собак вспомнил! В дороге расскажу тебе все.

– Так что, мне собираться? – спрашиваю парня.

Он кивает и подходит к горящему камину. Подхватывает малыша Хью на руки, неотрывно глядя на пляшущие языки пламени. Я ухожу в свою комнату, надеваю джинсы и свитер, переплетаю косы.

«Он всего лишь вежливый приятель», – убеждаю себя, разглядывая отражение в маленьком зеркале, висящем на стене.

Хорошее настроение вмиг покидает меня при воспоминании о разговоре за завтраком.

Почему-то кажется, что сравнение с пирожком пришло Богдану в голову при взгляде на меня. Чувствую ощутимый укол в сердце из-за лицемерия парня. Его улыбки и помощь – вежливое притворство, вызванное страхом перед ответственностью за ночное ДТП! Что я возомнила о себе? Поверить в его искренность?

Показываю язык своему отражению в зеркале и возвращаюсь в гостиную. Богдан реагирует на мое появление очередной вежливой улыбкой. Натянуто улыбаюсь в ответ и сухо выдавливаю:

– Я готова, можем ехать.

Парень замечает изменение моего настроения, но лишь вздыхает, не решаясь спросить в лоб. Угнетающую тишину прерывают потрескивание поленьев и цоканье собачьих когтей по полу. Богдан застегивает куртку и открывает дверь, столкнувшись на пороге с Никитой Сергеевичем.

Старик торопливо передает мне ведерко с яйцами и сбивчиво произносит:

– Там гости пожаловали! Как ее… забыл! Шоколадный торт! – выпаливает, посмотрев на Богдана. – С сопровождением! – добавляет, вымученно вытирая пот со лба.