Текст книги "Белорусские мифы. От Мары и домашнего ужа до волколака и Злыдни"

Глава 2. Мифологические персонажи, происходящие из умерших людей

Смерть человека может быть «правильной», «чистой», «хорошей» и «неправильной», «нечистой», «плохой». Это характерное для всей славянской мифологии представление. Умершие «чистой» смертью получают постоянное место в «ином» мире и переходят в разряд предков, отношения с которыми необходимы как для живых, так и для мертвых и строятся на основе установленных поминальных ритуалов. Умершие «нечистой» смертью (самоубийцы, грешники, люди, общавшиеся с нечистой силой, люди, не изжившие свой срок жизни, а также те, кто умер до вступления в брак, то есть не пройдя все положенные человеку жизненные циклы) становятся демоническими существами.

Впервые восточнославянских персонажей, происходящих из «нечистых» покойников, описал Д. К. Зеленин в своей знаменитой книге «Очерки русской мифологии» (этноним «русский» в XIX – начале XX века обозначал всех восточных славян). Зеленин назвал этот тип покойников «заложными» – по принятому некогда способу их захоронения: тело такого умершего не опускали в землю, а забрасывали ветками, листьями, мусором. В современной фольклористике этот термин почти вышел из употребления, но представления о подобных умерших остаются актуальными и по сей день. Считается, что такие покойники не обретают успокоения в загробной жизни, возвращаются в земное пространство и вредят людям.

Не все нечистые покойники обладают одинаковой демонической силой. Например, дети, умершие некрещеными, осмысляются как жертвы обстоятельства, а не демоны. В одних местах их представляют кикиморами, то есть мелкими демонами-полтергейстами, в других бесприютными душами, но во всяком случае не такими вредоносными, как, например, русалки. По-разному относятся и ко встающему из могилы мертвецу. На юго-западе славянского мира (на Балканах, Карпатах) его представляют как вампира, тогда как в северо-восточных регионах (в том числе в Белоруссии) скорее как покойника (хотя и весьма опасного), нежели как демона. На белорусско-польском пограничье белорусский упырь (упор) испытал значительное влияние соответствующего польского персонажа. Упор отличается агрессивным и злобным нравом – он приходит с кладбища в село, чтобы задушить там молодоженов, разрывает на части собственных детей. В Сокольском уезде записан широко распространенный во многих европейских традициях сюжет об умершем возлюбленном, который лунной ночью приезжает за своей девушкой и везет ее к себе в могилу[25]25
  Federowski M. Lud białoruski na Rusi Litewskiej. Materiały do etnografii słowiańskiej zgromadzone w latach 1877–1905. Krakόw, 1897. T. 1. S. 68–69.


[Закрыть], – в русской литературе он известен по переводу баллады немецкого поэта Бюргера «Ленора», сделанному Василием Жуковским.

«Хождение» покойника носит бесконтрольный, некодифицированный характер, создающий хаос, нарушающий правила мироустройства и календарного цикла. Покойник находится на земле в неположенное для него время, а поэтому его посещения вредны для живых людей. «Ходячий» покойник плох и опасен тем, что возвращается к себе домой.

В белорусской традиции необыкновенно развит и сохраняет многие архаические черты культ предков, которых называют дедами. Если хождение покойника – это отклонение от нормы, нежелательная патология, то отношения с душами предков, которые периодически возвращаются к себе домой на поминальную трапезу, – нормальное явление, к нему готовятся и накрывают стол.

В годовой календарный цикл вписаны периодические возвращения душ предков на землю и такие же обязательные возвращения назад в загробный мир. В календаре живых эти периоды отмечены годовыми поминальными днями, во время которых происходит кодифицированное общение умерших предков и их живых потомков: собранные за одним поминальным столом, они образуют единый род. При соблюдении ритуалов это общение безопасно для живых. В конце поминальных дат души предков покидают земной мир, чему способствуют специальные практики выпроваживания их из домашнего пространства.

Русалки – один из наиболее важных персонажей белорусской мифологии, также принадлежат к классу демонических существ, происходящих из покойников. Наиболее известны поверья о русалках в Полесье. Там к их числу чаще всего относят самоубийц и девушек, умерших до брака (или в период между сватовством и венчанием), а также на Троицу. Характерная особенность полесских быличек – периодичность возвращения русалок с «того» света на землю, где они находятся в течение Троицкой недели, после чего снова уходят в потусторонний мир. С одной стороны, русалка, безусловно, воспринимается как «нечистая» покойница, возвращающаяся из «иного» мира, а с другой стороны, о ней рассказывают как об умершей родственнице – дочери, внучке, соседской девушке, которая на Троицу приходит к себе домой и нуждается в одежде (особенно в чистой рубахе, которую она постоянно просит в русальных песнях). Так что в семьях с умершими до брака девушками на Троицкой неделе вывешивали во дворе одежду для русалок.

В западных районах Белоруссии, граничащих с Польшей, под западнославянским влиянием спорадически встречаются рассказы о блуждающих огоньках – эти существа происходят из душ умерших грешников, обреченных на покуту, то есть посмертные испытания за совершенные грехи.

ДУШИ ПРЕДКОВ

Все умершие одной семьи называются дедами (на литературном белорусском языке – дзяды; у поляков – dziady, у русских – родители) – это души с высоким ритуальным статусом, принадлежащие одному роду, получившие определенное место на «том» свете, но утратившие свои индивидуальные, личностные черты и поминаемые совокупно. К дедам относятся умершие в любом возрасте (даже дети), а не только в старческом.

Семья рыбака в Беларуси. Ок. 1880–1885.

Muzeum Narodowe w Warszawie

Белорусские мифологические представления о дедах – это часть общеславянского культа предков, родоначальников дома. Отношения между членами рода, их взаимная ответственность друг перед другом не кончаются со смертью отдельных представителей этой семьи. Предки благожелательны по отношению к своим живым родственникам, опекают и защищают семью, способствуют ее благополучию, а в годовые поминальные даты возвращаются с «того» света в свои дома на ритуальный ужин. Живые обязаны поминать и почитать своих дедов, кормить их, устраивая им ритуальные трапезы, – такое взаимное уважение гарантирует поддержание нормального устройства миропорядка.

Большую часть времени души предков находятся в загробном мире и лишь в отдельные периоды возвращаются в земной мир. Поминальные ритуалы отмечаются несколько раз в году (от трех до шести). Они также называются дедами, таким образом, термин деды имеет два значения: 1) души предков; 2) годовые поминальные дни и связанный с ними комплекс обрядовых действий, в том числе сама поминальная трапеза[26]26
  Для облегчения восприятия мы будем писать термин деды в первом значении (души предков) со строчной буквы, а Деды во втором значении (поминальный ритуал) – с прописной буквы. Прим. ред.


[Закрыть]. Деды частично совпадали с годовыми поминальными днями, установленными Церковью (например, в мясопустную субботу перед Масленицей, а также в Троицкую субботу накануне Троицы), но могли справляться и в другие дни, закрепленные в местной традиции, например в субботу перед днем святого Михаила, перед началом Филипповского (то есть Рождественского) поста, в Крещенский сочельник, в понедельник перед Радуницей (на Фоминой, то есть второй неделе после Пасхи).

В Белоруссии принято было готовить специальную еду и оставлять ее на ночь на столе, чтобы пришедшие души смогли поесть. Поминальная трапеза – одна из наиболее важных обязанностей живых по отношению к умершим родственникам. В одних местах Деды справлялись в один день – в субботу, в других поминовение распределялось между пятницей (когда поминальным был постный ужин) и субботой, когда готовили скоромный и по возможности обильный обед. В этом случае поминальная пятница называлась Деды, а суббота – Бабы.

Ночевал сосед на гумне в овине и вышел он ночью за овин. Видит – идут семейками покойники, и у каждого в руке свечечка. Идут в том, в чем похоронили, – белое, саван. Как на Деды – так каждый умерший к своей семье идет (с. Грабовка Гомельского р-на Гомельской обл., 1982 г.).

В поминальной трапезе важно все: набор и количество блюд, особенности сервировки поминального стола, выделение для предков доли от каждого блюда в отдельную тарелку, особое поведение за столом, учитывающее присутствие рядом с живыми невидимых душ умерших. Нарушение правил живыми приводило к тому, что души предков начинали вести себя по отношению к живым как вредоносные, демонические существа, подобные «ходячим» покойникам. Из-за неподготовленного поминального ужина или даже неправильно накрытого стола деды могли выражать недовольство и мстить своим живым родственникам, вредить их здоровью, насылать болезни на скотину, ломать имущество, шуметь по ночам, разбрасывать вещи, сниться и требовать еды.

Деды на кладбище в День поминовения. 1904.

Muzeum Narodowe w Warszawie

Умер у меня свекор, а Деды мы со свекровью не отпраздновали. Полегли спать, и снится мне, что проводит свекор полную хату мертвых мужчин. Он подходит ко мне: «Где твой ужин?» – «У меня ребенок маленький!» Я еле между ними протиснулась и что было из еды ему отдала. Проснулась я – никого нет в хате. Пошла я к свекрови – и давай топить печь и варить ужин дедам (с. Золотуха Калинковичского р-на Гомельской обл., 1983 г.).

Дедов, приходящих в дом на поминальную трапезу, можно увидеть. Обычными местами наблюдения за дедами считались места «контакта» земного и потустороннего мира: печь и пространство за печной трубой, окно, замочная скважина, а также такие атрибуты, как хомут, дежа (деревянная кадка, в которой замешивают тесто), щепки от гроба, особая нитка, выпряденная из остатков пряжи. Наблюдатель весь день должен был провести сидя или лежа на печи, не есть и не разговаривать. Часто ему завязывали глаза обыденным полотенцем (вытканным за одни сутки), поскольку увидеть дедов обычным, физическим, зрением невозможно – физическая слепота наблюдающего наряду с отказом от пищи и молчанием символически приближали его к «иному» миру. При появлении дедов наблюдатель не должен был обнаруживать себя – кричать, смеяться, обращаться к ним, иначе они тут же исчезнут.

Приходящих в дом дедов, как и других представителей «иного» мира, могли также видеть особые люди: безгрешные (например, дети) или те, кто имеет статус посредников между «тем» и этим миром (нищие, сироты, младшие дети в семье, кладбищенские сторожа, солдаты), а также люди, «счастливые у Бога». Тот, кто видит души умерших, чтобы не лишиться этого дара, во-первых, не должен был подавать вида, что он их видит (смеяться, окликать), а во-вторых, не рассказывать об этом другим.

Дух. 1866.

Muzeum Narodowe w Warszawie

Основным событием Дедов была поминальная трапеза (обычно ужин). Судя по этнографическим материалам XIX – начала XX века, она представляла собой четко разработанный ритуал. Ведущая роль принадлежала хозяину, который в начале трапезы зажигал свечу, обходил с ней вокруг стола и произносил молитву. Хозяйка и другие женщины в семье отвечали за приготовление пищи и правильную сервировку стола.

Трапеза проходила в полном молчании. До ее окончания никто не имел права выходить из-за стола, а в конце ужина покидали стол в той последовательности, в какой за него садились. Глава семьи выделял от каждого стоявшего на столе блюда в отдельную миску долю для дедов. Эта миска могла оставаться на столе в знак незримого присутствия душ умерших вместе с живыми родственниками, в других случаях она ставилась под стол или на подоконник. Обычно поминальный стол был один – общий для людей и дедов, что подчеркивало солидарность живых и мертвых членов рода. В Витебской области еще в начале XIX века для душ умерших выставляли отдельный стол возле порога, покрытый новой скатертью, – в начале ужина на него клали кусок хлеба и слегка поливали борщом, а потом туда откладывали первую часть от каждого блюда. Первую рюмку водки выставляли за окно за спиной хозяина.

Поминальная трапеза. 1904.

Muzeum Narodowe w Warszawie

После выделения доли для душ предков все собравшиеся за столом, начиная с хозяина, вкушали по одной или по три ложки от основного поминального блюда – колива (это церковнославянское название), которое у белорусов обычно называлось кутьей, сытой или кануном и готовилось из разваренных цельных зерен пшеницы и меда (туда могли добавлять мак, позже мед мог заменяться сахаром, а зерна – измельченным хлебом, блинами или печеньем). Кроме колива на поминальном столе были обязательны горячие блюда (борщ, каша, клецки, блины, оладьи), от которых поднимается пар, особенно любимый дедами.

Вот уже как вынут из печи горшок каши да поставят на лавке и говорят: «Пусть пар немного выйдет – мертвые едят» (с. Замошье Лельчицкого р-на Гомельской обл.).

Часто считалось, что души мертвых неспособны есть обычную еду и питаются только паром, поднимающимся от горячей пищи, поэтому в некоторых местах Белоруссии сам поминальный обед назывался гарачки (горячее). Число блюд могло быть четным (двенадцать) или нечетным (три или девять), их подавали на стол в строгой последовательности с обязательным завершающим блюдом – клецками.

Одним из важнейших элементов ужина был поминальный хлеб – «дзядоў хлеб», которого выпекалось столько буханок, сколько умерших было в семье, а на следующий день эти буханки, а также остатки поминальной пищи раздавали у церкви нищим.

На ночь на столе оставляли недоеденные блюда и обязательно ложки для душ предков, которые нуждаются в столовых приборах, чтобы вкушать пищу. Количество ложек на поминальном столе, а также специфика их использования тоже отличались в разных местах Белоруссии. В Лельчицком районе Гомельской области полагали, что ложек должно быть строго по числу живых членов семьи, сидящих за столом; в западной части Гомельской области ложек должно было быть больше, чем едоков, а в некоторых селах Гомельщины (например, в Стодоличах) на стол выкладывалось столько лишних ложек, сколько было умерших членов семьи, при этом каждому умершему клали ложку, которой он ел при жизни. Иногда было принято во время ужина, сделав несколько глотков, на некоторое время класть ложку на стол, чтобы деды, незримо стоящие в это время за спинами живых, могли воспользоваться ею и зачерпнуть себе еды.

В белорусской поминальной традиции повсеместно было принято перед началом трапезы приглашать дедов на ужин. Обычно глава семьи, открывая двери и вставая на порог, произносил ритуальные формулы типа: «Святые дзяды, зовем вас, / Святые дзяды, идзице до нас!» (витеб., мин., могилев.) или: «Бедные душачки, заходите до нас на вечеру [ужин]!» (брест.). Столь же обязательным было выпроваживание дедов после окончания трапезы: «Святые дзяды! Вы сюда приляцели, / Пили и ели, / Ляцице-ж цяперь до сябе!» (витеб.).

Обряд выпроваживания душ умерших мог быть и более сложным. После ужина хозяин брал сосуд с водой и поминальный хлеб, выходил с ними к воротам, выливал воду в сторону кладбища и «отправлял» умерших, произнося: «Iдзiця с Богам да наступных [следующих] Дзядоў!» (мин.). В Лельчицком районе Гомельской области хозяин брал чугунок с остатками кутьи и, пятясь к двери задом, открывал ее со словами: «Дзяды, дзяды! Паелi куццi – iдзiте дадому!» После чего он бросал чугунок в сторону кладбища и быстро закрывал дверь. Выпроваживать души умерших назад в загробный мир необходимо потому, что регламентированный срок их пребывания на земле закончился, и они должны возвратиться назад на «тот» свет, в противном случае дальнейшие контакты живых и мертвых будут опасными для обеих сторон, поскольку приводят к нарушению нормального течения жизни.

Случайно оставшаяся в земном мире душа, не успевшая в нужный срок возвратиться в «иной» мир, начинала вести себя как «ходячий» покойник и вредить людям, дому и скотине. Чтобы не навредить предкам, незримо пребывающим среди живых, и обезопасить живых от возможной мести умерших, которые могут наслать засуху или неурожай, существовали запреты на разные виды хозяйственных работ. Во время пребывания предков на земле нельзя было белить печь или дом, чтобы не замазать глаза умершим: «На Деды нельзя белить печь. Если на Деды мажут печку, то дедам очи замазываешь». В поминальные дни нельзя выбрасывать мусор и выливать за пределы дома воду – можно засыпать мусором или залить грязной водой глаза предкам. Очень строгим был запрет на любые работы, связанные с ткачеством: нельзя было прясть, ткать, сновать, мотать нитки, чтобы не повредить дедам. Считалось, что этими действиями можно, с одной стороны, «замотать» дорогу дедам, идущим с «того» света в свой дом на поминальную трапезу, а с другой, можно «примотать» их у себя в доме, оставив их в земном пространстве и не дав возможности возвратиться на «тот» свет.

ДЕТИ, УМЕРШИЕ НЕКРЕЩЕНЫМИ

В разных ареалах славянского мира считается, что души детей, умерших до крещения (мертворожденные дети, выкидыши, а также дети, погубленные своими матерями), не знают успокоения на «том» свете. Их наделяют разной степенью демоничности, например, южнославянские нави вредят роженицам и новорожденным. К ним близки польские атмосферные демоны latawce, а также чешские и лужицкие блуждающие огни svetylka. По русским и восточно-белорусским поверьям, из душ некрещеных детей получаются кикиморы, а по белорусским и украинским верованиям – русалки и мавки.

В белорусском (а также в украинском) Полесье у душ некрещеных детей нет специального названия, и они воспринимаются все же не как демоны, а как существа, страдающие от своего «нечистого» статуса, который не позволяет им попасть в загробный мир и обрести покой. Они, как и все души, невидимы и проявляют себя только жалобными криками и плачем.

Поздно женщина шла через кладбище и слышит – на люлечке, на веревочке, как на качелях, качаются и приговаривают: «Люлечка, люлечка, качай нас хорошо. А мы деточки некрещеные, потому нас не принимают крещеные. А мы колышемся в люлечке (с. Присно Ветковского р-на Гомельской обл., 1982 г.).

Наиболее важный показатель «нечистого», пограничного статуса таких детей – архаичные формы их погребения: перекрестки, места под порогом дома, под деревом, на границе кладбища, которое в сельской местности обычно представляло собой или ров, или насыпь, окружавшие кладбищенскую территорию. Эти места символической границы между «тем» и этим светом.

Мифологический образ некрещеных детей формируется вокруг одного центрального мотива: «Некрещеный ребенок просит креста. Услышавший его человек должен его окрестить». Символическое крещение состоит из двух актов: наречения имени (часто называли именами первых людей – Адамом, если мальчик, и Евой, если девочка) и бросания в сторону, где раздается его крик, любого куска материи – можно бросить тряпку, платок, полотенце, оторвать полоску ткани от собственной юбки или рукав своей рубашки. Бросание куска ткани связано с существующим в католической среде обычаем со стороны крестных родителей дарить своему крестнику в день крещения так называемую крыжму (пол. krzyżmo – дословно «крестное») – белое полотно, в которое заворачивают ребенка после крещения. Бросивший кусок ткани в сторону, где раздается крик некрещеного ребенка, воспринимается как крестный родитель, совершивший акт крещения.

Крестьянка с ребенком на руках. Ок. 1912.

Muzeum Narodowe w Warszawie

Вышла я на улицу, а там сирень у соседа, и под той сиренью так кричит дитя, зовет: «Мама!» – и, как позовет, кажется, что аж… страшно. Лес рядом, ели у нас, луна светит ярко-ярко, и что-то громко-громко зовет: «Мама!» Я уже вышла на центральную улицу, на углу встала, я вышла и говорю: «Как хлопчик, то Адам, а как девочка, то Ева!» – и все. Я слышала про этот обычай от старых людей, что, если дитя плачет, значит, оно некрещеное, ему не дадено имя (с. Стодоличи Лельчицкого р-на Гомельской обл., 1984 г.).

Детей, умерших некрещеными, как и вообще некрещеных людей, нельзя поминать в церкви, поэтому существуют неформальные способы их домашнего поминовения: матери в поминальные дни раздают еду другим детям или приносят ее в церковь, а также жертвуют туда детскую одежду. Женщины, у которых умирали во младенчестве дети, должны соблюдать особые правила поведения, чтобы не навредить им на «том» свете, в частности, не должны есть плоды нового урожая до определенной календарной даты (чаще всего нельзя есть яблоки до Яблочного Спаса, то есть до Преображения Господня), иначе Бог на «том» свете не даст ее детям этих плодов.

КИКИМОРА

Кикиморы происходят из умерших некрещеными детей, погубленных или проклятых своими матерями. Первый компонент в названии кик- связывается с бато-славянским корнем кик/кык/кук и означает горбатость, скрюченность, а второй компонент мора является общеславянским корнем со значением смерти.

В отличие от русской традиции, в которой кикимору чаще всего представляют в виде уродливой, сухой и скрюченной старушки, в белорусских верованиях она выглядит как маленькая девочка, обитающая на печи, в подпечье или в подполье, – по этому признаку ее можно считать разновидностью домашних духов.

Мужчина с котом у печи. Ок. 1915.

Muzeum Narodowe w Warszawie

Кикиморы появляются в домах, где произошло детоубийство или было похоронено тело ребенка. Незримо присутствуя в хате, кикимора следит за играми живых детей и жалобно вздыхает, если видит, как мать ласкает своего ребенка. Присутствие кикиморы в жилище человека расценивается как знак того, что в доме неблагополучно, «нечисто», что был совершен какой-то тяжкий грех. Это беспокойное существо ведет себя как полтергейст, пугает стуком, шумом, писком, визгом, творит мелкие пакости, вредит хозяйству, бьет посуду.

Главный признак кикиморы – ее связь с прядением и шитьем (и это полностью соответствует основной функции ее русской «коллеги»). Она набрасывается на оставленные хозяйкой без благословения пряжу или пытается шить, но швы получаются неровными, а спряденные нитки плохо выпрядены и замусолены.

Полагали, что, если поймать кикимору и крестообразно выстричь у нее волосы на темени, она сможет навсегда стать человеком, но на всю жизнь сохранит какие-нибудь недостатки, свидетельствующие о ее потустороннем происхождении, – кривизну, заикание и слабый ум.

«ХОДЯЧИЙ» ПОКОЙНИК

Белорусский «ходячий» покойник происходит из «нечистых» покойников, которые по разным причинам не получили успокоения на «том» свете, возвращаются в свои дома и продолжают свое существование как бы на пограничье между земным и потусторонним мирами. По своему посмертному статусу, причинам смерти, способам погребения и поминовения, взаимоотношениям с живыми людьми эта категория существ не относится предкам, дедам, то есть «правильным», «чистым» покойникам.

На юго-западе славянского мира (у южных и западных славян, на украинских Карпатах) эти персонажи в максимальной степени обладают чертами злобных и смертельно опасных для людей демонов. Вампиры и упыри агрессивны по отношению к человеку – они нападают и разными способами убивают его, высасывают кровь, душат во сне, своим дыханием или взглядом «подрезают» жизнь. На северо-востоке (белорусская и русская традиции) ходячие покойники ведут себя не агрессивно. Однако для живых, прежде всего для родственников, контакт с таким существом опасен: человек слабеет, сохнет, чахнет и, наконец, умирает.

Сельские похороны. 1878.

Muzeum Narodowe w Warszawie

«Ходячих» покойников часто называют мертвяк, померлый, нябошчык, а также нядобрик, не свой дух, пужака, злая душа. Очень часто используют глаголы ходит, лякает (пугает), подчеркивающие идею блуждания покойников, неприкаянности, способности перемещаться с «того» света на этот. Главная черта такого персонажа – его неуспокоенность, постоянное возвращение к живым. В одних случаях он является своим родственникам в сновидениях, в других – приходит наяву.

Народные представления о «нечистых» покойниках значительно отличаются от церковной точки зрения. Церковь считает отпавшими от Бога и не удостаивает христианского погребения лишь самоубийц, то есть тех, кто по своей воле лишил себя жизни, дарованной Богом. С народной точки зрения категория «нечистых» покойников гораздо шире – в нее попадают те, кто при жизни контактировал с нечистой силой (колдуны и ведьмы), а главное – люди, не изжившие своего века, умершие неестественной, насильственной и преждевременной смертью, то есть раньше срока, который им был отмерен свыше. Наиболее опасными и зловредными для людей считаются умершие ведьмы и колдуны – именно эта категория покойников, как правило, имеет собственное наименование вупыр, вупор (упырь), вядзьмак (ведьмак), в отличие от других, о которых просто говорят, что они «ходят».

Рассказы о ведьмаках и упырях распространены в западных областях Белоруссии, на белорусско-польском пограничье, где сильно влияние польских мифологических представлений о вампирах (пол. upόr). В этих местах белорусский персонаж вупор, вупыр приобретает ряд вампирических черт, свойственных западнославянским существам этого рода. Ему приписывается прямая агрессия по отношению к людям, которых чаще всего он душит. Их тела не гниют в земле, а лица имеют красный цвет, в гробу такие покойники лежат лицом вниз с открытыми глазами. Вупыр выходит из могилы по ночам и может бродить по земле до первых петухов, нападая на людей и скотину. В Брестской области такого опасного покойника также часто называют домовиком (почему, вы можете прочитать в разделе «домовик»). Дома такой покойник-домовик ведет себя как полтергейст: стучит, шумит, бродит по чердаку, пугает людей, разбрасывает и ломает вещи.

Он, домовик, знаки дает, его не углядишь. Или ведром стукнет, или дверной щеколдой, или ложкой брякнет. Или на лавку принесет горшок и переставит. Говорили, что как один дед умер, то он колдун был, великий знахарь. Как умер, то уже ходил, был в хате. Вот уже как загребут вечером жар в угол печи, то тот дед возьмет и назад выгребет. Как поставят в печь чугун с картошкой, то он этот чугун назад вынет из печи (с. Хоромск Столинского р-на Брестской обл., 1984 г.).

В Гомельской области была записана похожая на сказку быличка, близкая к сюжету гоголевского «Вия», о ведьме, встававшей по ночам из гроба и пытавшейся достать парня, который три ночи читал над ней Псалтырь. Как и в большинстве народных рассказов с этим сюжетом, ситуация заканчивается благополучно для парня, потому что он правильно использует обереги.

Умершая крестьянка. 1869.

Muzeum Narodowe w Warszawie

К числу «нечистых» покойников относились опойцы (умершие от водки), убитые и погибшие от несчастного случая, а также те, чья связь с миром по какой-либо причине не прекратилась после их смерти, которых возвращало на землю какое-либо важное дело: например, умершая в родах мать возвращалась домой кормить своего новорожденного ребенка. Несмотря на то что мать поступала так из любви к ребенку, она опасна для него, поскольку контакт с покойниками всегда вреден для живых. В результате ее посещений ребенок начинал сохнуть, болеть и, если вовремя не вмешаться, умирал – в таких случаях говорили, что мать забрала его с собой.

Родилось дите, а мать умерла. Хлопчика окрестили Василем. Свекруха видит, что к нему кто-то ходит. Стоит та, умершая, над ним и кормит. На другой день свекровь смотрит: идет умершая мать и через окно наклоняется к люльке и грудь дает. На следующий день свекровь слышит голос невестки: «Мама, цыц, не плачь, я его через три дня заберу». И через три дня мальчик умер (с. Олтуш Малоритского р-на Брестской обл., 1985 г.).

Мать приходила невидимой для всех членов семьи – о ее появлении свидетельствовали лишь звуки (шум открываемой двери, скрип колыбели, чмоканье сосущего грудь ребенка), и прекратить ее появление можно, если сделать ее видимой. Для этого зажженную свечу закрывали новым горшком, предварительно проделав в нем отверстие для воздуха, и при появлении умершей матери быстро открывали его. Будучи обнаруженной, она больше не сможет приходить к ребенку.

Родственные связи между покойником и живыми родственниками, их слишком большая привязанность друг к другу также могли быть причиной возвращения с «того» света, грозящего живым болезнями и гибелью. Это бывает в тех случаях, когда родственники чрезмерно тоскуют и плачут по умершему (чаще всего мать по сыну или жена по мужу) и этим не дают ему покоя, «вызывают» его с «того» света (отсюда повсеместный запрет слишком сильно плакать по покойному после похорон, чтобы не «приплакать» его). Один из наиболее распространенных сюжетов о «ходячем» покойнике – умерший муж (возлюбленный), который приходит к своей жене, вступает с ней в сексуальные отношения, в результате чего женщина болеет, чахнет и умирает, если окружающие вовремя не поймут причины ее болезни и не примут меры, чтобы отвадить опасного гостя. Во многих случаях именно сторонний наблюдатель (мать, свекровь, соседка) понимает, что с женщиной происходит что-то неладное, поскольку она самостоятельно не способна осознать, что посещающий ее «муж» смертельно опасен для нее, тем более часто под видом умершего мужа или жениха к женщине на самом деле ходит черт.

Спасти женщину от неизбежной гибели и прекратить посещения покойника (или принявшего его облик черта) можно было с помощью святой воды и других освященных предметов, а также трав, способных отгонять нечистую силу: освященный мак, тоя (аконит) и рута, которые вшивали в одежду или вплетали в волосы. Более сложные действия основаны на том, чтобы удивить пришельца из потустороннего мира каким-то нонсенсом, чем-то невозможным, что выходит за пределы нормы. Для этого перед явившемся «мужем» разыгрывали целое представление: женщина сама одевалась в свадебную одежду и так же одевала своих сына и дочь. На вопрос «ходячего» покойника: «Что происходит?» – отвечала, что идет на свадьбу, на которой брат женится на сестре (в другом варианте говорят, что кум женится на куме – это тоже невозможно, ибо плотские отношения между крестными родителями запрещены). Покойник удивленно спрашивал: «Разве можно крещеному жениться на сестре?» На что жена ему обоснованно отвечала: «А разве можно мертвому к живой ходить?» После этого посещения покойника навсегда прекращались.

Добровольный уход из жизни и посмертное существование самоубийц в наибольшей степени связывали с нечистой силой и адом. С церковной точки зрения самоубийца восстает против Божьей воли, поэтому такие люди лишены и христианского погребения, и литургического поминовения в церкви согласно 16-му правилу Тимофея Александрийского. Осознание греховности самоубийства отчетливо сохраняется и в народных белорусских представлениях о смерти, в которых соединились дохристианские и христианские взгляды на самовольное лишение себя жизни. В белорусской картине мира бытует общее представление о том, что душа самоубийцы поступает во власть нечистой силы. О самоубийце говорят, что он «пошоў у дьяволы», «к дьяволу в пекло идет». Причина, по которой человек решается на самоубийство, – подстрекательство нечистой силы. Человек, решивший покончить с собой, слышит голоса демонов, услужливо предлагающих ему веревку или заманивающих человека в воду. Акт самоубийства сопровождается непогодой, вихрем, ветром, бурей, в которых черти несут душу самоубийцы. Этот общеславянский мотив весьма характерен и для белорусской мифологии.