Текст книги "Вкус заката"

– Дурочка ты, дурочка! – шепотом сказала я девушке на фото.

Я отлично понимала, как легко может влипнуть в дурную историю такая хорошая девушка. Если ей не повезет. Если ангел-хранитель некстати отвлечется. Если инстинкт самосохранения отступит перед горделивым желанием блеснуть, сделать красивый жест, проявить опасное и глупое благородство. Если книжные знания о жизни недостаточно быстро вытеснит реальный опыт. Если неудачно сложатся обстоятельства или, не дай бог, проявится чья-то злая воля!

– Какое счастье, что мне давно не восемнадцать! – сказала я своему отражению.

– Ну, это счастье для тебя, но не для окружающих! – тут же заметил внутренний голос.

– Прошу прощения, но мое личное счастье заботит меня несравненно больше, чем счастье остального человечества! – ответила я язвительно и, видимо, слишком громко.

– Надеюсь, по этой причине вы не оставите меня сегодня без обеденного перерыва? – тоже возвысив голос, обеспокоенно поинтересовался дотоле помалкивавший Санчо из приемной. – Напоминаю, у меня в половине второго йога!

– Зайди, – позвала я.

Санчо сунулся в приоткрытую дверь. Он уже успел переодеться в спортивный костюм и выглядел в нем как победоносный олимпиец. Я в который раз мысленно посетовала на то, что эта великолепная мужская красота не знает и, главное, не хочет знать женской ласки, и с ехидством сказала:

– Разумеется, я помню, что ты бежишь на тренировку, с которой задержишься часа на полтора, на что я систематически закрываю глаза, великодушно не урезая твою зарплату!

– Так я побежал? – не дрогнув, уточнил наглец.

– Беги. Одна просьба: по пути забрось Семену Аркадьевичу эту запись. Скажи, я прошу послушать и сказать, что он думает.

– Нет проблем!

Мой красавец-помощник запихнул диктофон в карман спортивной куртки, отсалютовал мне, как бравый морской пехотинец, каковым он при его ориентации никогда не будет, и ушел.

Я немного посидела в тишине, потом вспомнила, что так и не выпила свой бодрящий утренний коктейль, соорудила вторую усиленную порцию и вернулась к рукописи, от работы над которой меня отвлек неожиданный визит Тамары. Работа была не срочная, но я, как природа, не выношу пустоты – непременно должна заполнить ее более или менее бурной деятельностью.

Против обыкновения, я не смогла вспомнить, на чем остановилась, пришлось перечитать последний обзац: «Если я не видела тебя, то ощущала твое присутствие затылком, спиной, сердцем, третьим глазом…» Дальше пошло само:

«Заглядывая в кабинет, я знала, что увижу тебя там. Я не знала, что увижу тебя там с другой женщиной!

Если бы вас увидела не я, а любой другой человек, он бы даже не почувствовал неловкости. Вы не обнимались, не целовались. Вы просто смеялись! Но это был такой смех…

Это был смех людей, объединенных общей тайной.

Смех заговорщиков, давным-давно связавших себя клятвой, которая за давностью лет превратилась в такую же фикцию, как былая любовь. Она засохла, точно осенний лист в гербарии, но сама ее невесомая хрупкость вызывала нежность и благодарность за то, что когда-то случилось.

Вы были любовниками, я поняла это по твоему голосу и той смелости, с которой она шутила с тобой. Вы были любовниками раньше, и вы были ими сейчас.

Я смотрела на вас одну секунду, но ваш смех, насыщенный терпкой сладостью многократно разделенного греха, звучит в моих ушах до сих пор».

Я поставила точку в конце абзаца и отстраненно подумала, что однажды я еще скажу Андрею большое спасибо. Невыдуманные муки ревности в моем описании непременно впечатлят чувствительных читательниц (для проверки эффекта я дам эту страничку на ознакомление Санчо), так что новая книжка вполне может получиться выше среднего. Издательство выпустит нормальный тираж в твердом переплете, читательницы раскупят книжку, а я получу приличный гонорар и потрачу его на отдых в каком-нибудь потрясающе красивом и романтическом месте. На Мальдивских островах, например. Или в Индонезии, на Бали… Где встречу прекрасного принца и закручу с ним фантастический роман…

– Стоп, стоп! – окоротил меня внутренний голос. – Какой еще прекрасный принц? Мы вроде уже порадовались тому, что тебе не восемнадцать?

– К счастью, да, – повторила я.

В восемнадцать лет в ситуации с Андреем и его пассией я бы не закрыла тихонько дверь и не пошла бы как ни в чем не бывало пить шампанское с гостями праздника. Я бы ворвалась в тот кабинет, как самум, и надавала неверному любовнику пощечин, а его подруге, не окажись она более сильной и ловкой, располосовала щеки ногтями! А если бы мне не дали продемонстрировать свою натуру столь экспрессивно и ярко, я бы показательно хлопнулась в обморок, вынуждая негодяя проявлять человеколюбие, противное его гнусной сущности! О, в восемнадцать лет я сочиняла гораздо более драматические сценарии, нежели теперь!

Теперь я просто отпускаю мужчину, не оценившего по достоинству то сокровище, которое досталось ему в моем лице и теле. Хотя за тело Андрей, вероятно, еще поборется, от этого приза он так просто отказаться не сможет…

Да, что ни говори, у закаленной и опытной бальзаковской женщины есть масса приемуществ перед чувствительной и ранимой тургеневской барышней!

Я потянулась, встала, подошла к зеркалу и чокнулась со своим отражением золотым кубком.

– Ваше здоровье! – иронично произнес приятный мужской голос.

Я повернула голову.

В дверях, которые торопыга Санчо не потрудился плотно закрыть, стоял невысокий коренастый молодой человек в потертых джинсах и спортивной куртке. Лицо у него было как у сказочного работника Балды: широкое, открытое и насмешливое – идеальное для практики кулачного боя.

– Вы к кому, сударь? – холодно спросила я.

Низкорослые курносые блондины квадратного телосложения – не мой тип мужчины.

– К вам, Анна Ивановна, к вам! – уверенно ответил Балда и без приглашения внедрился в мой кабинет.

Гостевой диван скрипнул, возражая против такой наглости, но его протест не был услышан. Незваный гость правой ручкой похлопал по дивану, приглашая меня присесть, а левой вытянул из кармана удостоверение:

– Лейтенант милиции Петров, УВД Центрального округа! Семен Аркадьевич очень просил меня зайти к вам и поделиться оперативной информацией.

Под мышкой у лейтенанта была плешивая папка из кожзаменителя. Открыв ее, он продемонстрировал исписанный от руки лист бумаги и прокомментировал:

– Это заявление гражданки Тарасовой Тамары Николаевны об исчезновении ее дочери, тоже гражданки Тарасовой, только Марины Ивановны. Данное заявление было принято вчера вечером, и к настоящему времени по нему уже получена кое-какая информация, а именно, нам известно следующее…

Говорил лейтенант скучно, монотонно, как деревенский дьячок, однако меня сказанное им весьма заинтересовало. Я послушно присела на диван и внимательно выслушала милицейский доклад.

Из него следовало, что Марина Тарасова вышла из общежития педагогического института в пятницу вечером, около семи часов. Точное время тетка-вахтерша не запомнила, потому что по долгу службы обязана следить только за входящими. А на выходящих она обращает внимание по личной инициативе и лишь в особых случаях. К счастью, тем вечером Марина Тарасова как раз и была особым случаем, ибо до сих пор вахтерше никогда не доводилось видеть эту скромную девушку в вызывающе дорогой обуви на шестидюймовых каблуках.

Зрелище было необычное, и любопытная вахтерша насладилась им сполна, привстав со стула и проводив грациозно покачивающуюся на шпильках Марину долгим взглядом до самого выхода. Широко распахнувшаяся дверь позволила вахтерше увидеть у крыльца грузную мужскую фигуру в черном и машину такси с логотипом в виде старинной кареты.

В службе такси «Дилижанс» достаточно быстро нашли машину, которая приняла крупного мужчину в черном пальто на улице, потом заехала за второй пассажиркой к общежитию педагогического института и затем без остановок доставила пару в аэропорт. Водитель точно помнил, что высадил пассажиров у здания аэровокзала международного сообщения.

На внешних авиалиниях в пятницу вечером по расписанию было всего три полета: Дубай, Ницца и Стамбул. Ни на одном из этих рейсов грузного мужчину в неприметном черном работники аэропорта не запомнили, а вот тщеславную дурочку, которая отправилась в дальнюю дорогу в модельных туфлях на запредельно высоких каблуках, заметили чуть ли не все сотрудницы женского пола.

Дурочка улетела в Ниццу.

– Та-ак! – протянула я.

Уже на этой стадии лично для меня кое-что прояснилось. Стало понятно, почему Семен Аркадьевич адресовал свою добрую подругу Тамару именно ко мне!

Вот уже несколько лет подряд в самом начале марта я на неделю-другую улетаю в Ниццу, спасаясь от сезонной депрессии.

Должна признаться, что я с трудом переношу продолжительную холодную зиму. Даже чистейший и свежайший белый снег радует меня всего лишь от тридцати минут до пары часов – в зависимости от того, радуюсь ли я ему на открытом воздухе или же в хорошо отапливаемом помещении. А когда снег лежит долго и превращается в ноздреватую серую массу, образующую неуютные бугристые бортики вдоль скользких тропинок… Когда подтаивающие сугробы сочатся ледяной водой, проникающей в самые крепкие сапоги и ботинки… Когда с крыш и карнизов к моей непокрытой голове тянутся опасно острые и тяжелые сосульки… Когда день так короток, что поутру я всерьез задумываюсь – а есть ли вообще смысл вылезать из постели? Когда небо то черное, то серое, а голубизны нет и в помине… Когда фрукты и ягоды сплошь безвкусные, тепличные, а цветы можно найти только в магазине или на кладбище, каковое место вполне соответствует моему февральскому настроению… Тогда я хандрю, мрачнею, теряю волю к победе и каждую ночь заново ищу смысл жизни, вполне очевидный мне в теплое время года. На исходе зимы я делаюсь такой раздражительной и нервной, что хотя бы из соображений гуманного отношения к ближним должна лишать этих самых ближних сомнительных радостей общения со мной!

Приблизить конец зимы в родных краях не в моих силах, но зато мне вполне по средствам улететь навстречу весне. И я не проявляю оригинальности, традиционно выбирая для своей сезонной миграции Французскую Ривьеру.

Это не так далеко, как экзотические острова, и не так дорого, как отдых в Сочи, поэтому уже в середине зимы, обессиленная депрессией и авитаминозом, я водружаю на свой рабочий стол запылившийся плакатик с лозунгом собственного сочинения: «Ницца! Нельзя не соблазниться!» – и начинаю готовиться к приятному путешествию.

Ах, Ницца! Там тепло и солнечно даже в феврале, а в самом начале марта на изумрудных газонах во множестве пестрят цветы. По набережной трусцой бегают сосредоточенные курортники в спортивных костюмах и гоняют на роликах улыбчивые мужчины в деловых костюмах, с портфелями и мобильными телефонами в руках. На песчаных пляжах в Каннах и галечном берегу в Ницце уже загорают нетерпеливые приезжие из северных стран. Морская гладь похожа на изящную чеканку по светлому серебру, берег в туманной дымке имеет отчетливо голубой цвет, и роскошные пальмы всем своим видом утверждают, что зимняя депрессия здесь попросту невозможна.

Кто-то упрекнет меня в отсутствии патриотизма, но на самом деле можно сказать, что я беру пример с русских классиков.

В теплой Ницце, а не в промозглом Питере делал черновые наброски ко второму тому «Мертвых душ» Николай Васильевич Гоголь.

Именно на Лазурном Берегу переживал потерю любимой женщины Федор Иванович Тютчев.

В Ницце сочинял свою оперу «Руслан и Людмила» Николай Андреевич Римский-Корсаков.

В Ницце жил, писал и умер Александр Иванович Герцен.

Здесь с удовольствием бывал Антон Павлович Чехов, имя которого и нынче можно увидеть на фасаде двух отелей города – «Бо Риваж» и «Оазис». В последнем, кстати, останавливались и Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин, и Владимир Ильич Ульянов-Ленин… Почти сплошь приличные, многими уважаемые люди!

Вот и я не хуже других, совсем как герой рассказа Бунина «Генрих» из «Темных аллей»: «Вечером совсем летнего дня на вокзале Ниццы» уже без раздражения и грусти, а лишь с удивлением могу думать о том, что «на родине сейчас двадцать градусов мороза».

Да и потом, когда я уже возвращаюсь домой, солнце Лазурного Берега еще долго греет мое сердце – как раз до тех пор, пока и у нас не наступят теплые деньки.

Так вот, к чему было все это отступление: моя многолетняя привычка дезертировать с поля битвы зимы и весны известна многим. Семену Аркадьевичу в том числе.

– Полагаю, что в Ниццу за Мариной Тарасовой и ее спутником наша родная милиция не последует? – спросила я, в общем-то не сомневаясь в ответе.

– Конечно, нет! С какой стати? – Лейтенант Петров пожал квадратными плечами. – Да и зачем? Ну, улетела взрослая барышня на курорт с любовником, ну, не предупредила об этом свою заботливую мамашу. И что тут такого?

– По нынешним временам – ничего аморального.

Я особенно охотно согласилась со сказанным по той простой и понятной причине, что тоже имею обыкновение улетать на Лазурный Берег не одна.

Обычно у меня есть очаровательный спутник, общество которого существенно добавляет прелести курортным дням и ночам. Вот только на этот раз Андрей подпортил мне проверенный временем сценарий. Узнав, что я для него не Единственная и Неповторимая, я решила лететь в Ниццу без сопровождения. В конце концов, и во Франции люди живут, и мужчины тамошние – вполне галантные кавалеры. Авось не пропаду я в одиночестве!

– А кто этот мужчина, с которым улетела Марина, вы случайно не выяснили? – спросила я лейтенанта.

– Конечно, выяснили, и вовсе не случайно! Это было нетрудно.

Лейтенант Петров вынул из папки другой листок и помахал бумажкой в воздухе, не позволив мне ее забрать.

– Спутник Марины Тарасовой – ее институтский преподаватель немецкого языка, Антон Сергеевич Орленко. Шестьдесят два года, русский, судимостей не имеет, проживает в нашем городе по адресу: ул. Белопольская, 117-21, в собственной двухкомнатной квартире.

– Жена, дети, внуки? – горько усмехнувшись, спросила я.

Мне было жаль, что все оказалось так банально и пошло. Пожилой развратник, пользуясь своим статусом, соблазнил глупую студенточку – какой избитый сюжет!

– Нет, детей и внуков у Орленко не имеется, а жену он похоронил два года назад. С тех пор живет один.

Лейтенант заглянул в свою шпаргалку и поправился:

– Еще у него собака была, породистая, колли. Умерла три месяца назад. Соседи рассказывают: он по своей собаке убивался больше, чем по жене!

– Не уверена, что данный факт характеризует его положительно, – пробормотала я. – Впрочем, это дает хоть какую-то надежду. Человек, измученный потерями и одиночеством, на старости лет отчаянно влюбляется в прелестную юную девушку, в отношении которой у него самые серьезные и благородные намерения…

– Вы это сейчас что мне рассказываете? – с интересом спросил лейтенант.

– Аннотацию нового романа.

Я потерла лоб и покосилась на милицейскую папку:

– У вас еще что-нибудь?

– Да нет, это все.

Лейтенант Петров с треском застегнул «молнию» папки, встал с дивана и протянул мне руку для пожатия:

– Могу лишь добавить, что обратные билеты у Орленко и Тарасовой на девятое число. Так что ждем. А вам всего доброго! Рад был познакомиться с настоящей живой писательницей.

Это прозвучало как косвенное признание в том, что у милицейского лейтенанта огорчительно много знакомых мертвых писательниц, и я захотела утешить его маленьким призом:

– Хотите, подарю свою книжку с автографом?

Лейтенант хотел, и я легко и с удовольствием исполнила это его желание. А когда милицейский товарищ, прижимая к груди пестрый томик с моей фотографией на задней обложке, удалился восвояси, я вернулась к компьютеру, вошла в Интернет и на сайте нашего местного педагогического института нашла Антона Сергеевича Орленко. Мне было интересно посмотреть на героя Маринкиного романа.

Антон Сергеевич меня разочаровал. Я настроилась увидеть привлекательного пожилого господина вроде Алена Делона в старости – благородного, породистого, с мудрыми глазами и печатью мысли на высоком челе. Но чело оказалось низким, а порода – самой что ни на есть дворовой. Небольшая квадратная фотография в разделе «Преподаватели кафедры романо-германской филологии» демонстрировала мясистое лицо с отвисшими щеками, лохматыми бровями и крючковатым носом. Возможно, снимок был неудачный, но и натура, чувствовалось, далека от эталона мужской красоты. Могла ли симпатичная восемнадцатилетняя девушка влюбиться в такого типа?

– Э-эй, проснись! – покликала я свой внутренний голос.

Он скорее способен был вспомнить типичные настроения и переживания восемнадцатилетней умницы-отличницы, сочиняющей стихи для факультетской стенгазеты и втайне мечтающей о большой и чистой любви. Что-то от меня такой, несомненно, должно было сохраниться в глубине души.

– Думаю, если этот Антон Сергеевич умный и интересный собеседник, если он живо интересуется ее мнением, внимателен к ее настроению, заботлив, галантен и не скуп на подарки и комплименты, то девочка вполне могла закрыть глаза и на возраст, и на внешность, – помолчав, с сожалением ответил внутренний голос.

– Можно, конечно, и с закрытыми глазами, но я лично люблю видеть, с кем я и как! – цинично огрызнулась я.

– И что, разве всегда так было?

Я замолчала, внутренний голос тоже.

Неприятный тип Антон Сергеевич Орленко с фотографии буравил меня пристальным взглядом светлых, как стальные гвоздики, маленьких глаз.

– Да пошел ты! – с вызовом сказала я ему.

Я щелкнула мышкой, закрывая институтский сайт, открыла в разделе «Избранное» закладку страницы авиакомпании, регулярно совершающей прямые рейсы из нашего города в Ниццу, и без раздумий забронировала билет на завтра. Один билет, а не два, как я планировала еще вчера, когда не знала о двойной личной жизни Андрея.

Оплатив билет кредитной картой, я допила свое алкогольное пойло и перешла к следующей стадии подготовки путешествия – бронированию отеля. И тут меня неожиданно постигла неудача.

Оказалось, в гостинице, где я останавливалась ежегодно, на интересующий меня период времени нет свободных мест!

Не поверив информации на гостиничном сайте, я не поленилась позвонить в отель и убедилась, что так оно и есть: массовый наплыв гостей и участников очередной международной выставки в Каннах обеспечил ажиотажный спрос на бюджетные места размещения и в соседней Ницце.

– Не расстраивайтесь, дорогая мадам! Попробуйте поспрашивать в отелях по соседству, – посоветовал мне галантный молодой француз на ресепшене.

Дорогая мадам в моем лице не расстроилась – мадам разозлилась, а злость всегда была для меня мощным двигателем. Сдаваться без боя не в моих правилах. Я проявила упорство: открыла карты Гугл, вбила в строку поиска адрес моей обычной гостиницы и запросила информацию о ближайших отелях. Меня интересовал квадрат «три на три квартала» в районе знаменитого отеля «Негреско».

На мой взгляд, это самое красивое место в Ницце, очень удобное и для пешеходных прогулок, и для старта коротких экскурсий по окрестностям. Я собиралась, как всегда, съездить на поезде в Монако, а то и подальше – в итальянский городок Сан-Ремо, воспетый поп-кумирами моей юности. Поэтому было крайне желательно поселиться не слишком далеко от железнодорожного вокзала.

Я отметила свое пожелание – «вблизи вокзала» – галочкой в соответствующей клеточке, кликнула мышкой, и премудрый Гугл выдал мне карту, густо усеянную перевернутыми «капельками» указателей.

– Есть из чего выбирать! – подумала я вслух, приступая к детальному изучению предложения.

Отели разряда «Пять звезд» я забраковала сразу – в Ницце это слишком дорого. «Три звезды» – вполне нормально. Правда, как раз на отели этой категории была ориентирована целая армия моих конурентов – участников Каннской выставки. При ближайшем рассмотрении оказалось, что в большинстве гостиниц уже нет свободных одноместных номеров, а на шикарные «люксы» и многокомнатные апартаменты я не замахивалась.

В итоге весь мой выбор свелся к трем вариантам. Я могла забронировать двухместный номер в «Ибисе», стандартный одноместный в «Марриоте» и улучшенный одноместный в «Ла Фонтен».

Рассмотрев фотографии на сайтах отелей, я решила, что «Ибис» мне не подходит: он расположен максимально далеко от моря и максимально близко к вокзалу, так что я получу определенное удобство в передвижении по Французской Ривьере, но зато лишусь той очаровательной атмосферы, которая есть на первой и второй линии. Кроме того, мне не понравилась архитектура «Ибиса». В коробке из бетона и стекла я и на родине могу жить сколько захочется!

«Четырехзвездочный» «Марриот» был хорош по всем статьям. И расположен прекрасно, в первой линии у моря, и номера комфортные, и сразу два бара в холле – немаловажный плюс для одинокой дамы, которая не прочь: а) чего-нибудь выпить и б) чего-нибудь выпив, с кем-нибудь познакомиться. Но цена за последний свободный номер кусалась больно-пребольно!

Отель «Ла Фонтен» на фотоснимке представляла главным образом незатейливая вывеска из светящихся газовых трубочек. Она была расположена параллельно водосточной трубе – вертикально, ибо никак иначе просто не могла поместиться на узком фасаде. Зато место было превосходное – в трех кварталах от моей любимой Английской набережной, в двух сотнях метров от «Негреско», рядом с музеем. И в пятнадцати минутах ходу от вокзала! Даже в десяти, если идти бодрым походным шагом.

– К тому же Лафонтен – это не только «фонтан» по-французски, а еще и знаменитый баснописец! – нашел неожиданный аргумент мой внутренний голос. – Ты писатель, он писатель – почему бы вам не встретиться таким образом?!

Прайс отеля «Ла Фонтен» меня приятно удивил. Чтобы убедиться, что я все поняла правильно, интересующий меня номер свободен и доступен, в том числе по цене, я разорилась на еще один звонок в Ниццу и после короткого разговора с любезнейшим администратором приняла волевое решение:

– Итак, я бронирую улучшенный одноместный номер в отеле «Ла Фонтен»!

Весь процесс занял у меня порядка двух часов. За это время телефон на столе у Санчо звонил трижды. Покончив с отелем, я пошла взглянуть на определитель номера в приемной и убедилась, что все три раза звонил Андрей.

– Нас не догонишь! Нас не догонишь! – злорадно напела я телефонному аппарату и, стыдно сказать, даже показала ему туго скрученную фигу.

Дождавшись возвращения с тренировки по йоге томного румяного Санчо, я объявила ему радостную весть о моем завтрашнем отъезде, под страхом денежного вычета велела в мое отсутствие ходить на работу как обычно и поехала домой собирать чемодан.

4

– Самолет в пять утра, в аэропорту надо быть в четыре, такси заказано на три, сейчас половина первого. Стоит ли ложится спать? – трижды проверив список нужных вещей и сложив их в чемодан, спросила я себя.

И сама себе ответила:

– Не вижу смысла!

Чтобы не клевать носом, я сварила крепкий кофе, влила в чашку рюмку ликера и пошла читать электронную почту, о существовании которой старалась забыть почти двое суток. Мне подумалось, что теперь, когда до моего отлета в другую страну остались считаные часы, я вполне могу позволить себе узнать, что думает о нашем разрыве Андрей. Ведь уже ничего не изменить, правда?

Свежих писем от еще недавно любимого было всего два. В первом он по инерции, еще не поняв моего фатального настроения, увлеченно, многословно и красочно пересказывал свои волнующие эротические фантазии с моим активным участием. Во втором, написанном незадолго до полуночи, содержалось короткое и емкое описание того диагноза, который поставил бы мне практикующий психиатр. Меня оскорбленный Андрей уверенно называл сумасшедшей, а наш разрыв – клинической ошибкой, которая должна быть исправлена как можно скорее.

Исправлений, видимо, он ждал от меня. Надо признать, не без оснований! За последний год я уже трижды ставила в наших отношениях жирную точку, а потом переправляла ее на запятую. Это действительно выглядело уже по-идиотски. Я подумала, что должна объяснить свое поведение.

Сочинение прощально-объяснительного письма заняло у меня все время ожидания в аэропорту. Я набирала текст на сенсорной клавиатуре мобильного коммуникатора, отправила сообщение адресату уже с борта «Боинга» и только после этого отключила, как положено, телефон и закрыла глаза. Уснула я вскоре после того, как шасси самолета оторвались от взлетной полосы.

Я очень люблю летать и делаю это часто. Мне нравится ощущение некой паузы, когда ты зависаешь в воздухе между своей страной и чужой, между настоящей жизнью и придуманной, между нерушимым прошлым и зыбким будущим. В самолете, пересекающем часовые пояса, время относительно, так что мне кажется – я ни к чему не привязана и ничем не ограничена, свободна от любых воздействий и помех. И уж если где-то когда-то и принимать судьбоносные решения, так именно в полете!

Андрей не раз говорил, что наша с ним встреча была суждена на небесах. На сей раз в небесах я окончательно решила наше с ним расставание.

Самолет сильно тряхнуло, рядом кто-то вскрикнул, и я проснулась в недоумении: где я?

Пластмассовая шторка иллюминатора рядом со мной была закрыта. Я подняла ее. Другие пассажиры, я видела, делали то же самое, и не только потому, что об этом выразительными жестами просили бортпроводницы. Самолет пугающе дергался, и всем непременно хотелось узнать, что происходит.

Ничего хорошего я за окошком не увидела: «Боинг», носом вниз, с трудом прорывался сквозь летящую навстречу многослойную серую паутину. Было угнетающе сумрачно, но, когда пятнистую мглу, похожую на разводы черной гуаши, разорвала близкая вспышка молнии, веселее не стало.

– Добро пожаловать на солнечный и теплый Лазурный Берег! – с сарказмом пробормотала я.

Самолет вывалился из тучи, как пудовая гиря из марлевого мешка, с трудом выправился и грузно пошел вдоль берега.

Под крылом, устрашающе близко, рябило серое море. С набережной, до которой, казалось, рукой подать, в хаотичном приветствии махали пальмы. Ураганный ветер гнул их вопросительными знаками, а восклицательные знаки, сопровождающие междометия и испуганную ругань, во множестве реяли в салоне нашего самолета.

Я зажмурилась и покрепче вцепилась в подлокотники.

В этот момент, наверное, стоило горячо помолиться и убедительно пообещать Всевышнему на будущее, если он мне его подарит, безупречно безгрешное поведение, но я удержалась. Мои грехи – это мой выбор, а я после развода с первым мужем, на десять лет заточившим меня у семейного очага, чрезвычайно дорожу свободой воли.

Мелодично тренькнуло бортовое радио. Я бы не очень удивилась, услышав команду надеть спасательные жилеты и приготовиться к встрече с водным миром Средиземного моря, но приятный женский голос совершенно невозмутимо озвучил погодные характеристики в аэропорту города Ниццы и пожелал приятного пребывания на Французской Ривьере. Оказывается, пока я размышляла, покаяться мне или еще повременить, самолет благополучно приземлился.

Ожидая багажа, я сокрушенно думала о том, что в моем списке нужных вещей нет зонтика. А ливень стоял стеной, вбивая в землю пестрые цветы на газонах и заставляя автомобили приседать, как это делают кошки. Собираясь в путь, я не сомневалась, что доберусь до отеля без всяких проблем, однако теперь поняла, что проблема у меня есть, и немалая. Уже на пятиметровой прямой от раздвижных дверей аэропорта до накрытой пластиковым козырьком остановки я здорово промокну, за пятнадцать минут поездки в автобусе не просохну, а целенаправленный, по заранее распечатанной карте, марш-бросок от набережной до гостиницы окончательно превратит меня в мокрую курицу, которая уже завтра сляжет с куриным гриппом.

– Зонтики! Превосходные зонтики!

Чернокожий парень со связкой разнокалиберных зонтов приплясывал у выхода из здания аэровокзала.

– Сколько? – спросила я, подойдя поближе.

Полупустой – в расчете на неспешный курортный шопинг – чемодан на колесиках катился за мной, весело погромыхивая.

– Десять евро!

Я фыркнула, чемодан хрюкнул.

– Пять евро!

Мы с чемоданом величественно проследовали мимо.

– Три! Два!

– Один! – остановившись и обернувшись, сказала я и жестом фокусника выдернула из кармана монетку.

Через секунду ее у меня уже не было, зато имелся зонтик.

В другой ситуации зонт не стоил бы и одного евро: поломанная спица едва не выколола мне глаз, едва я попыталась задействовать конструкцию по прямому назначению. Металлические части зонта, густо покрытые ржавчиной, походили на хрупкие веточки красного коралла, в пестрой ткани кое-где предательски светились дырочки, а купол имел вид, будто он добросовестно защищал предыдущего владельца не только от дождевых капель, но и от падающих метеоритов. Однако на пятиметровой дистанции под проливным дождем зонт показал себя неплохо, мне только за шиворот немного воды налилось.

Тем не менее даже с зонтиком до «Ла Фонтен» я добралась в плачевном виде. Резкие порывы ветра то и дело бросали холодные дождевые струи горизонтально, как дротики, и они впивались мне то в правый бок, то в спину – путь к отелю шел по кривой, буквой «Г». Чемодан мой и вовсе катился без всякого прикрытия и оказался неважной субмариной, подмокнув со всех сторон.

Я так торопилась оказаться в сухом помещении с исправно действующей батареей парового отопления, что задержалась в микроскопическом холле отеля всего на одну минуту. Ее хватило на то, чтобы приветственно чихнуть, прилепить к полированной стойке промокший листок подтверждения бронирования, взять ключ и затвориться в вертикальном гробике тесного лифта под сочувственное бормотание портье.

Оказавшись в номере, я для начала высмотрела под окном отопительный прибор, хотя обычно первым делом визуально оцениваю кровать – это важно. Батарея оказалась достаточно протяженной, и я смогла разместить на ней почти все свои отсыревшие вещи. Остальное в два слоя разложила на горячей трубе полотенцесушителя в ванной, торопливо отогрелась под душем, плотно завернулась в одеяло и рухнула в постель. Шторы на окне я не раздвигала, да это и не имело смысла: бущующая гроза превратила белый день в очень неуютный сумрачный вечер.

– И стоило ради этого лететь в такую даль? – пораженчески вякнул мой внутренний голос.

Но я ему ничего не ответила, потому что уснула.

Разбудила меня непонятная возня за стеной. Звук был такой, словно кто-то большой и мохнатый (например, легендарный Русский Медведь) размеренно чешет спину о гипсокартонную перегородку. На любовную игру это походило мало, да и время для постельных упражнений было не самое подходящее – всего лишь четвертый час пополудни. Тем не менее я вспомнила, что мне надо как можно скорее решить два насущных вопроса. Первый – где столоваться. В «Ла Фонтен» постояльцев не кормили даже завтраком, а я люблю питаться регулярно и вкусно. Решение второго актуального вопроса должно было на время заполнить брешь в моей личной жизни.