Текст книги "Собачье танго"

При этом сразу после восьмого дома по Графской идет четырнадцатый, а номеров с девятого по тринадцатый включительно вообще не существует. Они вроде напрочь потерянных поколений в аристократическом роду…

Легко сориентировавшись на хорошо знакомой местности, я направилась к нужному мне восьмому дому на Графской по задворкам – так было короче.

Проходя мимо собственного дома, я подавила естественный порыв сбегать к родному очагу на второй завтрак, и на этом моя сила воли иссякла. Искушению заскочить на лопуховую поляну я воспротивиться не смогла.

На самом деле меня со вчерашнего вечера не отпускала мысль, что мы с Денисом впопыхах недостаточно основательно прочесали заросли, и мертвая голова так и лежит там, вся такая загадочная и зловещая, как каменное идолище с острова Пасхи, только с нормальными ушами.

Сегодня мне некуда было спешить – точное время встречи с клиентом не оговаривалось, и я решила обследовать травяные джунгли более основательно.

Ограниченная с одной стороны стеной дома, а с другой – тропинкой, лопуховая поляна исторически создавалась как клумба и до сих пор сохраняла форму прямоугольника. Я мысленно разбила его на квадраты и, шагнув в зеленые волны в нижнем левом углу, поплыла по травяному морю зигзагообразно. Потревоженные лопухи недовольно шуршали и протестующе похрустывали.

Рука нашлась точно в центре поляны – в квадрате Б-2.

Она лежала ладонью вниз, подогнув пальцы так, что кисть образовала подобие круглого шатра, под куполом которого притаился маленький желтый цветочек. Это смотрелось бы лирично, не будь рука стопроцентно мертвой, в чем я была абсолютно уверена, потому что никакого тела к ней не прилагалось.

Ниже локтя рука заканчивалась.

Была ли она оторвана или аккуратно отрезана, я не могла увидеть – выше того места, где она была отделена от остального тела, морщились складки ткани, собранной на резинку. То есть эта рука была не голой, ее укрывало облагороженное подобие старомодного бухгалтерского нарукавника: из красно-черной блестящей ткани, с резинкой сверху и кружевной манжетой снизу. На манжете блестела пуговка из желтого металла с красным камнем – на мой взгляд, слишком крупным, чтобы быть настоящим рубином. А на среднем пальце топорщился массивный перстень – тоже с камнем и совсем уж огромным, размером с крупного жука. Темно-синий, в густой лопуховой тени он казался почти черным.

– Эй, ты что там делаешь? – спросил женский голос, в котором любопытство смешалось с брезгливостью.

Я повернула голову, чтобы увидеть, кто это интересуется, и едва не застонала. На тропинке, с которой я сошла, стояла, нетерпеливо притоптывая ножкой, банкирская дочка Машенька. В своих белоснежных кедах она подобралась ко мне бесшумно, как настоящее дивное видение. К сожалению, не мимолетное.

И что ее сюда принесло? Собиралась же на педикюр!

– Кофе у вас в офисе, конечно, гадкий, но не настолько же, чтобы бежать по нужде в лопухи! – не получив ответа от меня, Машенька озвучила свою собственную версию происходящего.

Мне захотелось выругаться.

Наглая девица оскорбила меня дважды: предположением, будто я могу отправлять естественные надобности на улице, и низкой оценкой качества нашего основного офисного топлива.

Да, я сидела на корточках, и о том, чем я занята, Машенька могла судить в меру собственной испорченности. Но ничего такого я не делала! И в офисе мы пьем вполне приличный натуральный кофе! Просто не всем его даем. Очевидно, наглая практикантка моим коллегам не понравилась, и ей никто не сказал, что электрический чайник и банка с растворимой бурдой стоят на виду исключительно с целью отбить желание подольше задержаться в нашем офисе у случайных людей. Кому надо, тем варит правильный напиток кофемашина, спрятанная в нише за занавеской.

– Слушай, иди ты… Куда шла, – предложила я Машеньке.

– В Сенси-парк, как вроде и ты, – подсказала та. – Дядьмиша послал меня следом за тобой. Сказал – на полевую практику. У тебя ж опыта больше…

– Что у меня больше?! – Я коршуном взвилась из лопухов и, уже крюча когти для ближнего боя, сообразила, что наглая девица меня просто провоцирует.

Ах, так? Ладно, будет тебе сейчас полевая практика.

– Хочешь знать, что я тут делаю? Иди сюда. – Я чуть посторонилась, открывая вид на свою шокирующую находку.

С тропинки ее все равно было не разглядеть, но Машенька уже полезла в лопухи. Надо же, не побоялась зазеленить свои белые тапочки!

Я ощутила нечто вроде уважения к девице, которая идет на принцип, не щадя дорогой обуви… Хотя Машенька все же старалась не наступать на самые пышные травяные кочки, из-за чего шла ко мне не по прямой, а зигзагами. В какой-то момент она оказалась от меня даже дальше, чем в момент старта на тропинке, забурившись в не исследованный мной квадрат В-3. И тут я услышала:

– Ой! А… А-а-а-а-а…

А дальше был визг. Дикий, оглушительный, вонзившийся мне в левое ухо стальным шампуром и вылетевший из правого с одномоментным выносом мозга.

Несколько секунд я стояла, слегка покачиваясь, безмозглым контуженым зомби. Потом мой мозг, очевидно, втянулся обратно, и я поняла, что только что потеряла бережно хранимое тридцать лет звание чемпионки двора по истошному визгу. Парой мгновений позже сожаление по этому поводу вытеснило любопытство: это что же должна увидеть гламурная девица, чтобы так орать? Поддельное колечко «Тиффани» в своем ларце с украшениями?

Мгновением позже в открытом окне над головой самозабвенно визжащей девицы качнулась башня накладных волос, остро блеснул металлом край алюминиевого тазика, и на Машеньку обрушился водопад, для которого не стала препятствием невысокая виноградная шпалера.

– Ишь, разоралась! – в наступившей тишине удовлетворенно молвила баба Тося. – Тут тебе не программа «Голос»!

Голос Машенька, похоже, и впрямь потеряла. Она тыкала трясущимся пальчиком в заросли и повторяла:

– Там… там… там…

Хотя, возможно, это она выбивала дробь зубами: баба Тося наверняка окатила ее холодной водой. И хорошо еще, если чистой, а не из-под выполосканного белья.

Я присмотрелась, не повисла ли у Машеньки на плече какая-нибудь тряпочка из гардероба пожилой и негламурной дамы… Впрочем, Машенька и сама уже выглядела не гламурной цыпочкой, а просто-напросто мокрой курицей.

«А что у нее «там-там-там», тебе не интересно?» – поддел меня внутренний голос.

Вообще-то я уже догадывалась, что там: однорукое безголовое тело. Но баба Тося со своего наблюдательного поста на подоконнике предположила иное:

– Что, снова дохлая собака?! То-то, я слышала, кто-то там шебуршал – это, видно, она помирала…

– Собака?!

Я вспомнила о пропавшем Гусе и похолодела.

Ой-ой, только бы это был не он…

И это действительно оказался не он.

Вообще не собака.

Но и не безголовый однорукий труп.

Хотя да – труп, но вполне комплектный, со всеми руками-ногами и головой.

– А это еще кто? Знать его не знаю! – перевесившись через подоконник и кое-как рассмотрев покойника, от лица которого я специально отвела лопуховый зонт, сказала баба Тося так, словно под ее окном разрешалось лежать только знакомым жмурикам. – Ничего не понимаю!

– Не понимаю, – эхом повторила я.

Моя хваленая фантазия пасовала, не в силах увязать воедино целый труп и отдельно взятые руку и голову.

На ум приходили (и тут же пинками выбрасывались вон) разрозненные слова: «Франкенштейн», «зомби», «запчасти»… Но какие запчасти? Голову я не очень хорошо запомнила, но та рука в шелках и рубинах подходила к этому целому телу в лопухах не лучше, чем деталь от «Роллс-Ройса» «Ладе-Калине»!

– На бомжа вроде не похож, лицо не испитое, – комментировала меж тем баба Тося. – И не грязный, и одет обычно…

– Кроссовки «Рибок» из новой летней коллекции, – нормальным голосом сказала вдруг Машенька.

Очнулась, болезная…

– Да? Значит, точно не бомж, – кивнула баба Тося.

– Так.

Я вспомнила, за что парни из следственной группы всегда ругают граждан, оказавшихся в такой же ситуации, как мы сейчас.

– Машенька, отомри и ступай обратно на тропинку, желательно по своим же собственным следам.

– Я кто тебе, Чингачгук? – огрызнулась девица.

А я-то к ней ласково, Машенькой назвала! У-у-у, стерва…

Хотя в чем-то она права: где те следы, под распрямившимися лопухами уже не увидишь.

– Тогда просто выйди из клумбы кратчайшим путем, по прямой!

Слава богу, спрашивать: «Кто я тебе, Пифагор?» – девица не стала. Надо думать, скудное образование не позволило.

Сама я тоже выбралась на дорожку и с ускорением двинулась в глубь микрорайона, не оглядываясь на Машеньку и прочих – бабу Тосю, незнакомый труп и отдельно взятую руку, которая в отсутствие тела в целом определенно не заслуживала того, чтобы с ней всерьез считались.

Старушке соседке я, впрочем, на бегу бросила через плечо:

– Баба Тося, стерегите труп!

– Думаешь, удерет? – ехидно отозвалась она.

Я не стала говорить, что прецедент уже был – вчера из этой же локации исчезла мертвая голова.

Мне было некогда, я спешила.

Моей целью был одноэтажный розовый домик в окружении раскидистых плодовых деревьев. С виду – истинный приют спокойствия, трудов и вдохновения, прелестный лирико-романтический уголок в городских джунглях.

Когда мой папа был маленьким, здесь помещалась музыкальная школа, куда ходили немногочисленные девочки со скрипочками и мальчики с аккордеонами, а потом в моду вошла игра на фортепиано, и это круто изменило судьбу «музыкалки». Ее рояли и ученики стремительно размножились, перестали помещаться в четырех комнатах, и уже на моей памяти для них построили новое здание на пустыре, который за четверть века успел превратиться в симпатичный сквер. А помещения розового домика поделили между собой бухгалтерия РЭПа, участковый и детская комната милиции.

Участковому досталась угловая комнатка с двумя окошками. На одном из них в безупречном порядке, четко по ранжиру, были расставлены горшки с разновеликими кактусами, из другого открывался ничем не застилаемый вид на черную от старости лавочку под раскидистой шелковицей.

На лавочке, небрежно пряча в кулаке сигарету, курил пацан такой разбойничьей наружности, что его взяли бы в банду Робина Гуда без экзаменов: чумазый, давно не стриженный, с исцарапанными ногами и ссаженными костяшками на кулаках, но главное – с хитрющим взглядом ярко-голубых глаз.

– Здоров, Василиса, ты опять проштрафился? – спросила я его мимоходом.

– Да что вы, тетенька, я очень хороший мальчик! – захлопал глазками Васька.

Василисой его прозвали еще в раннем детстве – за роскошные пшеничные волосы, которые его мамаша, профессиональный парикмахер, категорически не желала стричь из ностальгических соображений. Когда-то и у нее были русые косы толщиной в руку, но смелыми экспериментами с красками и средствами для завивки она превратила их в крысиные хвостики. Сына своего заботливая мама не хотела видеть лысым даже в отдаленном будущем, поэтому не касалась его волос до тех пор, пока мальчик не пошел в школу. А лет в тринадцать Василиса и сам решил, что стрижки ему не нужны, с длинным хайером он смотрится лучше, и с тех пор парнишка упорно превращается в Леголаса. И красавец же получается…

– Хорошие мальчики не ходят в детскую комнату, как на работу! – заметила я, не притормаживая. – Сигарету брось, а то я маме расскажу!

– Ябеда, – буркнул Васька, затаптывая окурок.

Вот то-то же! Мама имелась в виду не Васькина – ее он давно не слушается, а моя собственная. Бася Кузнецова, как автор популярных ужастиков, имеет запредельно высокий авторитет у нашей дворовой шпаны, и Васька – один из вернейших ее поклонников.

Победно усмехнувшись, я вошла в розовый домик и мимо открытых по причине жары и духоты дверей бухгалтерии проследовала к кабинету участкового. У него тоже дверь была распахнута настежь, так что ничто не мешало любоваться душевной картиной, которую какой-нибудь пушкинист назвал бы «Лето в деревне».

Посреди небольшой скудно меблированной комнаты за старым, обшарпанным столом терпеливо дожидался прихода вдохновения рыжий юноша самой творческой наружности: с всклокоченными кудрями, бородкой и бакенбардами, с устремленным в потолок затуманенным взглядом, в белой рубахе с расстегнутым воротником и при современном варианте гусиного пера в виде шариковой авторучки. Ею он в задумчивости почесывал потеющую под золотым руном голову и уже успел нарисовать себе на виске сложную загогулину, похожую на татуировку работы мастера-абстракциониста. Загогулина была почему-то зеленого цвета. Наверное, синюю пасту пиит уже всю израсходовал.

– Бог в помощь! – вежливо сказала я для начала, потому что видно же было – трудится человек, рожает что-то в жутких творческих муках. – Извините, Федор Иванович, я несколько помешаю вашим эпистолярным трудам…

– Какой еще пистолет? – вздрогнув, очнулся молодой и местами отчетливо зеленый участковый.

– Пистолет? – повторила я. – Хм… А знаете, не исключено! И все же судить об орудии преступления я не берусь, не специалист я в этом вопросе.

– А, это вы, Инга…

– Индия, – сухо поправила я. – Можно Инна. Да, это я. Пришла сказать вам, что на клумбе за нашим домом валяется мертвое тело.

– Какое тело? – нахмурился участковый.

И тут же повторил с отчетливо восхищенной интонацией:

– Какое тело!

Смотрел он при этом куда-то мне за спину, так что с моей стороны логично было обернуться. Я так и сделала – и увидела в коридоре фигуристую Машеньку.

– Здрасте, – сказала она участковому, игнорируя мое явное недовольство ее неожиданным появлением. – А тут у вас что? Я думала, мы в полицию бежим…

– Считайте, прибежали! – Участковый расправил воображаемые плечи и торопливо застегнул рубашку. – Я участковый Шаляпин, можно просто Федор!

– Федор Шаляпин? – Машенька недоверчиво оглядела тщедушного парня.

– Между прочим, целый Федор Иванович, – с удовольствием уточнила я. – Видишь ли, в семье Шаляпиных Иван и Федор – традиционные родовые имена, так что регулярно появляются везунчики – полные тезки знаменитого певца.

– А вы, Федя, поете? – заинтересовалась Машенька.

– Нет, он пишет, – сдала я Федю, который продолжал смущенно прихорашиваться – кудри пригладил, брюки одернул, поправил воротничок. – Короче, уважаемые таланты и их поклонники! Напоминаю: в зеленях под окном бабы Тоси лежит чье-то тело. Мы будем что-то предпринимать по этому поводу? Или мы пойдем по своим делам, а оно пусть себе там лежит, пока бабе Тосе это не надоест и она не поднимет хай на весь район?

– Вот только без паники, пожалуйста!

Участковый Шаляпин рванул на себя ящик стола и выхватил из него… Нет, не табельное оружие – всего лишь бейсболку.

Решительно нахлобучив ее на голову, он вышел из-за стола и жестом предложил мне покинуть помещение. Я присоединилась к Машеньке в коридоре, мы подождали, пока Федя тщательно закроет дверь своего кабинета на ключ (при этом окно с видом на лавочку осталось распахнутым), а затем все вместе двинулись туда, где ждал незнакомый труп.

А он, как вскоре выяснилось, никого и не ждал!

– И где? – Участковый плавно повел рукой над пустой лужайкой и укоризненно уставился на меня. – Вы опять, да?

Вот ведь, не забыл, что вчера уже искал тут по моей наводке мертвую голову.

Я, впрочем, об этом тоже не забыла. И то, что у меня складывается такая же репутация, как у мальчика, кричавшего «Волки! Волки!», мне не понравилось.

– Баба Тося! – позвала я громко и с оправданной претензией. – А где же труп?

– А я знаю?

Соседка кособоко – явно оставаясь большей частью себя в горячей точке у плиты – высунулась в окно, в руке – большая деревянная ложка, на голове – косынка.

– У меня варенье кипит, его мешать надо, мне некогда за вашими трупами наблюдать!

– Да типун вам, бабушка, на язык! – не сдержалась неразумная Машенька. – Надеюсь, наши трупы вам увидеть не придется, вы сами раньше помрете!

– Ах ты ж хамка, – почти ласково сказала баба Тося и зловеще прищурилась.

– Уходим! – скомандовала я Машеньке, не ожидая от развития событий ничего хорошего.

В первый раз баба Тося выплеснула нашей Маше на дурную голову всего лишь воду, в которой мылись абрикосы, а теперь, чего доброго, польет грубиянку кипящим вареньем – не пожалеет ценного продукта ради воспитательного процесса, баба Тося у нас такая – идейная! А мне потом за эту ошпаренную идиотку отвечать перед Броничем…

Я сцапала стажерку за руку и потащила ее прочь.

– А как же труп? – слабо, отнюдь не фамильным басом, вякнул нам вслед участковый Шаляпин.

– Будет, если мы не ретируемся! – на ходу объяснила я тугодуму, взглядом указав на пугающе волнующиеся занавески.

Вот точно, права я, баба Тося подгоняет к окну какую-то тяжелую артиллерию!

– Но вы же ко мне еще зайдете? – без особой надежды спросил Федя, явно плененный кукольной красотой Машеньки.

– Обязательно! – пообещала я, ныряя в полотняный коридор между вывешенными на просушку предметами постельного белья. – Особенно если еще что-нибудь такое найдем…

– Куда ты меня тащишь?!

В соседнем дворе я ослабила хватку, и Машенька отчетливо завибрировала, пытаясь освободиться.

– В Сенси-парк, конечно! – язвительно ответила я. – Ты не забыла, куда мы обе шли мимо клумбы, где от твоего дикого визга все одуванчики облетели?

– Да какие одуванчики! – Девица вырвалась, остановилась и топнула ножкой. – И какой Сенси-парк?! Мы не можем этого так оставить, там был труп, я видела его своими глазами!

– И что? – Я поискала глазами и нашла удобную лавочку под грибком на детской площадке, пустой в жаркий полдень. – Присядем-ка…

Мы залезли под грибок, и я продолжила:

– Что, собственно, ты имеешь в виду, когда говоришь, что мы не можем этого так оставить? Ты хочешь поискать пропавший труп? Но это не наша работа, такими делами занимаются специалисты соответствующих государственных служб…

– Так они же не занимаются! – возмутилась Машенька. – Вон, Федя этот…

– Федя – это ерунда, ты не представляешь, как отреагируют на заявление о найденном и пропавшем трупе полицейские, – пообещала я с каким-то извращенным удовольствием.

Происходящее до смешного напоминало мне ситуации, в которые со странной регулярностью попадали мы с Трошкиной, оказываясь в центре криминального клубка, который никто, кроме нас, не хотел распутывать.

Сколько раз уже так бывало! И обычно это я настаивала на том, что мы должны что-то сделать, а здравомыслящие люди вроде Дениса Кулебякина досадливо и безнадежно, как капризному ребенку, объясняли мне все резоны против опасной самодеятельности.

Теперь я будто бы наблюдала саму себя со стороны, и мне было искренне интересно, к какому решению придет мое альтер эго Машенька.

– Хочешь сказать, они не станут его искать? – Куколка надулась, задумчиво потопала ножкой. – Ну и ладно, а я тогда все папе расскажу!

– И? – поощрительно протянула я.

Лично я от мысли все рассказывать папе отказалась после первой же такой истории: мой папа без колебаний встал в ряды противников женского любительского сыска.

– И он заплатит частному детективу! – победно закончила Машенька.

А вот этот вариант заслуживал дальнейшего обсуждения!

– Много заплатит? – заинтересовалась я.

– Сколько понадобится, чтобы разобраться!

– Хм… А знаешь, я ведь уже не одну криминальную историю распутала, – с намеком похвасталась я.

И тут дочь банкира повторно меня удивила. Я-то думала, мне придется ее уговаривать, рассказывать о своем детективном опыте, а она на лету поймала абстрактную мысль и сразу же перешла к конкретике:

– Это предложение? Ты возьмешься за это дело? Только, чур, я буду во всем участвовать!

– Это будет стоить дороже, – предупредила я. – Все-таки мне придется думать о твоей безопасности и притормаживать ход расследования, чтобы ты за ним поспевала…

– Не беспокойся, я поспею!

Машенька развернулась на лавочке и, подтверждая, что за ней не заржавеет, решительно протянула мне нежную кукольную ручку с лаковыми ноготками.

– Ты находишь пропавший труп и выясняешь, кто и за что его убил. Это задача-минимум, за нее я плачу тебе пятьдесят тысяч, идет?

– Идет, но накладные расходы оплачиваются отдельно.

– Это само собой.

Машенька вскочила:

– Ну, чего сидим, кого ждем? Дело само себя не распутает!

Вот это скорость! Вот это энтузиазм!

– Погоди, а как быть с Сенси-парком? – Я вовремя вспомнила, что у меня уже есть один работодатель – Бронич, и он ждет каких-то результатов от моего визита к маркетологу Татьяне Ивановне.

– Ой, да подождет немного Сенси-парк, они на самом деле и не хотели ни в какое агентство обращаться, это папа их немножко прижал, чтобы мне легче было войти в рекламный бизнес!

– В смысле – прижал?

Мне всегда было интересно, как именно это работает.

– Ну, что непонятного-то? – Машенька скривилась, проявляя недовольство моей видимой тупостью. – Этот парк – инвестиционный проект, деньги на него дал папин банк, там теперь все маркетинговые процессы будут под контролем, ни один рубль на рекламу и пиар не уйдет посторонним людям…

Понятно, почему Бронич так заинтересован в том, чтобы дочке банкира понравилось в нашем агентстве и мы стали для нее своими, а не посторонними: тогда все клиенты «папиного банка» будут нашими! Хотя с ушлой Машеньки, мне кажется, станется отжать у «дяди Миши» перспективный бизнес, едва она как следует разберется в рекламной кухне, так что я бы поостереглась запускать эту лисичку в наш курятник…

Что ж, детективное расследование определенно отвлечет энергичную банкирскую дочь от прозаических рекламных дел, так что я могу думать, что не просто зарабатываю себе пятьдесят тысяч «на булавки», но и отвращаю угрозу поглощения от любимого агентства ЭМ БИ СИ.

Воодушевленная этой мыслью, я встала с лавочки:

– Ладно, Маша Ватсон, слушай мою команду… За мной, шагом марш! – И я пошла к той самой клумбе окольной дорогой, чтобы не попасть на глаза бабе Тосе. – Только тсс, не шуметь!

Машенька замолчала как рыба и поплыла за мной тихим карасиком.

Мы обошли наш дом с фасада, и у подъезда я едва не столкнулась с папулей. Судя по авоське в руке, он шествовал в булочную за свежим хлебом.

У нашего папули по поводу свежего хлеба форменный бзик: он считает, что горячие булки ни в коем разе нельзя помещать в полиэтиленовые пакеты, это непоправимо портит их вкус. Вкус булок, я имею в виду, пакеты мы пока вроде бы не дегустировали, хотя не уверена. Папуля у нас знатный экспериментатор!

Так вот, за хлебом папа ходит исключительно с авоськой, которую связала для него бабуля. Правда, задумывалось это ее рукоделие как дырчатая пляжная майка, но что-то не сошлось – то ли звезды, то ли петли… А авоська получилась прекрасная, ее даже Зяма одобрил, а он у нас и эстет и знаток модных трендов.

– Дюша! – обрадовался мне папа. – Ты…

– Я работаю! – со значением сообщила я, упреждая естественный вопрос: «Ты на обед?»

Я бы, конечно же, не отказалась от обеда, но не была готова вводить в круг нашей семьи свою новую напарницу по рекламным и детективным делам.

Мы, Кузнецовы, на неподготовленного человека способны произвести самое сокрушительное впечатление. Оно мне надо, чтобы девочка потом заикалась или нервно хихикала?

– Французская кухня! – тоже со значением сообщил мне папуля и, стрельнув любопытным взглядом в мою спутницу, проследовал дальше в булочную.

– А это кто? – тихо спросила Машенька.

Я вполне понимала ее интерес. Папуля у нас мужчина видный, статный, с военной выправкой – чем-то похож на пожилого Сталлоне, особенно в своем военизированном прикиде и при голубоватых разводах на лице, как у Рэмбо в джунглях. Надо сказать ему, чтобы лучше размазывал солнцезащитный крем, в булочную же пошел, не на войну…

– Так кто это? – повторила Машенька, как и я, провожая удаляющегося папулю долгим взглядом.

– Информатор, – ответила я.

А что? Не соврала.

Я от папы очень много всякой разной ценной информации получаю. Начиная с незабвенного: «Дюшенька, не снимай панамку, солнышко головку напечет, бо-бо будет!» и заканчивая – на данный момент – прозрачным намеком на меню сегодняшнего обеда.

«Французская кухня» – это, значит, луковый суп и мясо по-бургундски…

– Круто! – сказала Машенька, и я очнулась:

– Идем дальше!

След в след ступая по узкой бетонной дорожке – строители ее называют «отлив» – по периметру дома, мы подобрались под самое окно бабы Тоси и, вытянув шеи, как два гуся (не зря же шли гуськом), воззрились на лужайку.

Беглый труп не вернулся. А жаль, была у меня соответствующая робкая надежда…

– Его нет, – озвучила очевидное Машенька. – Но он был, я точно помню…

– Давай рассуждать логически…

Мы прижались спинами к теплой стене и зашептались:

– Вариантов всего два: либо это был не труп, и он ушел сам, либо все-таки труп, и его кто-то забрал, – рассудила я. – Ты уверена, что видела мертвое тело? Именно мертвое, а не спящее, например?

– У него голова была разбита до крови, и лежал он не так, как спящий, – ответила Машенька.

Я согласно кивнула: никогда не видела, чтобы кто-то спал, неуютно вывернув руки и уткнувшись лицом в землю. Помнится, при взгляде на тело в траве я подумала, что оно похоже на марионетку, которой перерезали ниточки в момент энергичной пляски.

– То есть мы не думаем, что этот тип с разбитой головой мог уйти сам, так? – продолжила я. – Но он исчез. Значит, кто-то помог ему это сделать. А кто и как?

– Как насчет той жуткой бабки? – предложила Машенька, для понятности потыкав пальчиком вверх.

Очевидно, баба Тося произвела на нее очень сильное впечатление.

– Думаешь, старушка могла затащить труп к себе в окошко?

– Думаю, сначала она могла этот труп в окошко выбросить. – Машенька поежилась. – Такая мегера легко укокошит кого угодно!

– Ты пристрастна, – укорила ее я. – Баба Тося – добропорядочная гражданка, у нее в спальне вся стена грамотами и вымпелами завешана, а еще она до сих пор патрулирует улицы в составе добровольной народной дружины!

– А есть еще такая дружина?!

– Пока есть баба Тося с подругами, ДНД быть! Короче, оставь старушку в покое, она вне подозрений. Тем более что у нее варенье.

– Варенье – это не алиби!

– Ха! Ты пробовала когда-нибудь варить в большом тазу абрикосовое варенье? Его мешать надо постоянно, иначе пригорит! Да бабе Тосе сейчас даже муху прихлопнуть некогда!

– Ну, предположим, – неохотно сдалась Машенька. – Тогда как ты видишь картину преступления?

– Само убийство пока никак не вижу, а вот эпизод с транспортировкой трупа…

Я прошлась туда-сюда по дорожке, внимательно глядя под ноги.

– Ага!

– Что – ага? – тут же подскочила ко мне Машенька.

– Видишь эту бурую кляксу? Знаешь, что это?

– Фу! И знать не хочу!

– А напрасно. – Я наклонилась ниже, отважно понюхала неаппетитное пятно и убежденно кивнула. – Точно, это раздавленный абрикос. Он слегка подгнил, и баба Тося выбросила его из таза с фруктами для варенья за окно кухни.

– И что?

– А то, что это может быть след!

Пригнувшись, я пошла по отливу и чуть дальше нашла еще одну коричневую кляксу.

– Видишь, часть раздавленного абрикоса прилипла к подошве и вот тут отвалилась, идем дальше… А вот здесь тот, кто раздавил абрикос, наступил на окурок, видишь, он тоже коричневым измазан… И какой вывод мы можем сделать?

– Тут прошел кто-то очень невезучий, – предположила Машенька. – Или близорукий, раз не видит, куда наступает. Или слишком гордый – задрал нос и не смотрит под ноги…

– Или же он нес в руках что-то такое большое, что мешало ему смотреть под ноги!

– Труп!

Мы с новой напарницей переглянулись и, не сговариваясь, с ускорением двинулись за угол.

– Эх, свидетелей бы поискать, – вздыхала на ходу Машенька. – Кто-то ведь мог это увидеть…

– Да кто сейчас смотрит в окна, и старые и малые – все в смартфоны таращатся, в виртуальности развлекаются, – досадливо заметила я. – Хотя… Может, и есть один такой человечек.

Я сменила курс и двинулась к виноградной беседке вблизи детской площадки. Оттуда доносились голоса.

– Что за люди? Еще информаторы? – шепотом поинтересовалась Машенька.

– Там всего один человек, – так же шепотом ответила я, разводя руками виноградные плети. – Это Нина Евгеньевна, пенсионерка из третьего подъезда. Она фанатеет от телесериалов, смотрит все подряд, раньше из своей квартиры днями не выходила, но теперь ей взрослые дети внуков на лето подбросили, так что она сидит в беседке с переносным телевизором. Одним взглядом на экран смотрит, вторым – на внуков в песочнице, уж не знаю, успевает ли еще хоть что-нибудь вокруг себя замечать, но мы все-таки спросим…

Я обошла беседку, заглянула в проем открытого входа и приветствовала синеволосую даму в кружевной тени:

– Добрый день, Нина Евгеньевна! Гуляете?

– А, Инночка! – узнала меня соседка. – Здравствуй, здравствуй, детка! Да, пасу тут свою малышню.

Малышня, судя по доносящимся из песочницы звукам, находилась на очень вольном выпасе. Во всяком случае, я отчетливо слышала чьи-то топот и кхеканье, сопровождающие варварское разрушение куличиков, а также чье-то плаксивое хныканье, обещающее вскоре превратиться в мощный рев.

Понимая, что времени у меня мало, я поспешила задать свой главный вопрос:

– Нина Евгеньевна, за последние четверть часа мимо вас никто не проходил?

– Вы отстали? – понятливо, но непонятно спросила соседка. – Ах, свадьба, свадьба, как же это красиво!

– Какая свадьба? – пробормотала Машенька.

– Мы обвенчаемся на высоком морском берегу! – ответил ей бархатный мужской голос из телевизора. Такой чарующе-сладкий, что я бы ему ни на грош не поверила – ага, женится он, как же! Поматросит, да и бросит! – Под распахнутым небом, в оливковой роще, среди цветов и птиц!

– Ах! – вздохнула Нина Евгеньевна, пуская слезу из-под очков.

Нарастающий рев в песочнице из инфразвука, ощущающегося как вибрация под ногами, обещал вот-вот вырваться в слышимый диапазон.

– Так кто прошел-то мимо вас? – настойчиво спросила я благодарную телезрительницу.

– Ну, жених же, наверное, кто еще нес бы невесту на руках? – явно досадуя на то, что я отвлекаю ее от просмотра, ответила она.

– Невеста красивая? – быстро спросила Машенька.

– Все невесты красивые, – пожала плечами соседка. – Вся в белом, только венок на голове красный, вроде из маков, необычно, конечно, но интересно…

Мы с Машенькой переглянулись, и в этот момент акустический удар из песочницы сотряс беседку, антенна переносного телевизора вздрогнула, экран пошел рябью, и Нина Евгеньевна осознала реальность, данную ей в ощущениях.

– Дети! – вскричала она, устремляясь прочь из беседки.

– Ах, я даже не знаю, можно ли вам верить, сударь, – кокетливо промолвил женский голос из телевизора. – Конечно, каждая девушка мечтает о подвенечном платье…

– Не знаю, можно ли ей верить, – повторила я, имея в виду Нину Евгеньевну как свидетельницу.

– Вот, кстати, откуда платье-то? – потерла лоб Машенька. – Труп был в зеленых шортах и майке цвета хаки, к наряду невесты подходили разве что белые кроссовки. Не переодел же его убийца?