Текст книги "Декамерон по-русски. 12 невест миллионера"

И тут уже я оказалась на высоте – сразу поняла, к чему она клонит.

Мы поехали на работу, без стука и звука прокрались мимо двери «МБС», повторно использовали не по прямому назначению мою универсальную пластиковую карту и затворились в разгромленном офисе Розова.

– Да, очень похоже – тут что-то искали! – осмотревшись, сказала Трошкина.

– Явно не смысл жизни! – съязвила я. – Что-то по деловой части, раз вывернули все папки!

– Которые у Эдика были бутафорскими, – напомнила подружка. – Из чего можно заключить: тот, кто рылся в кабинете, о своеобразной манере Розова вести дела не знал вовсе. А мы знаем! Как ты полагаешь, где Эдик хранил документы?

Алка склонила голову к плечу и посмотрела на меня, блестя глазами, – она явно радовалась случаю поиграть в шарады. Я послушно включилась в игру:

– Так, давай подумаем… Если в сейфе с наклейкой «Документы особой важности» у него мини-бар, в шкафу для документов – гардероб, а в коробке с надписью «Раскрытые дела» – микроволновка… То, по идее, документы должны быть в таком месте, которое с деловыми бумагами никак не ассоциируется…

– Здесь не жарко, ты чувствуешь? – перебила меня Трошкина.

– В самом деле, не так жарко, как у нас в «МБС», – согласилась я. – Розов, как многие полные люди, предпочитает пониженную температуру, он даже батарею парового отопления укоротил вдвое, когда ремонтировал офис… Ага!

– Угу!

Алка победно улыбнулась и с прозрачным намеком постучала согнутым пальчиком по деревянной решетке, закрывающей нишу с батареей. Она присела на корточки и потянула створки решетки на себя.

– Дерни за веревочку, дверь и откроется!

Усеченная батарея занимала меньше половины ниши. В оставшейся части Эдик устроил аккуратную полочку, и вот на ней-то стопочками лежали толстые тетради – всего одиннадцать штук. Мы их вытащили, рассмотрели и пролистали.

Ни на корешках, ни на обложках никаких надписей не было, зато первые страницы всех тетрадей были оформлены в едином детсадовском стиле – наклеенной картинкой с изображением нарядной птички. Птички были разные, но все – попугаи. Нашелся даже точно такой, как у Эдика, – александрийской породы.

А за птичками начинались явно деловые записи детектива, местами похожие на шифровки. Имена клиентов и фигурантов, а также названия мест обозначались отдельными буквами, время и суммы – цифрами. Думаю, при большом желании и некотором содействии криптолога записи Эда вполне можно было разобрать.

– Но как он сам в них разбирается? – вслух задумалась я. – Тетрадки все одинаковые, а в них архив, наверное, за целый год…

– В году двенадцать месяцев! – моментально отреагировала Трошкина. – А тут одиннадцать тетрадей. Две совсем чистые, а из остальных ни одна не дописана до конца…

– Наверное, месяц заканчивался раньше, чем тетрадка, у Эда ведь было мало дел!

Мы переглянулись.

– Идем в «МБС», – решила я. – Есть у меня одна идея, но ее должен подтвердить или опровергнуть всезнайка Яндекс.

Прихватив с собой тетрадки Эда, мы прошли в свой рекламный офис и там засели за компьютеры. Не знаю, чем занималась Алка, а я залезла в Интернет и по ключевым словам «попугай александрийский» нашла словарную статью о кольчатых попугаях.

Оказалось, полный титул питомца Эдика – «Большой ожереловый попугай Александра». В Европу его впервые привезли воины Александра Македонского, возвратившиеся из азиатских походов, и Онезекрит, командующий флотом Великого Александра, держал таких попугаев в дорогих клетках из серебра и слоновой кости. В Древнем Риме для обучения этих птиц нанимали специальных учителей, за говорящего попугая нередко платили больше, чем за раба.

Я шепотом поделилась этой интересной информацией с Трошкиной, и она также шепотом ответила:

– Крутая птичка, спору нет. Но что дальше?

– А дальше, то есть после александрийского попугая, идут птички помельче: гималайский попугай, голубиный, китайский, красноголовый, маврикийский, малабарский, малый кольчатый, ожереловый попугай Крамера, розовоголовый, розовогрудый, сливоголовый – всего род кольчатых попугаев объединяет двенадцать видов! Столько же, сколько и месяцев в году!

– И кого у нас нет? – Алка зашуршала тетрадными листами. – Ожерелового попугая Крамера! Значит, кто-то его утащил!

– И вряд ли это сделал сам Крамер, – кивнула я. – Смотри, если выстроить список видов в алфавитном порядке, начиная с александрийского попугая, тетрадь с которым лежала в стопке самой нижней, то есть – первой, то ожереловый попугай Крамера будет девятым. А девятый месяц – это сентябрь! Логично?

– Пока да.

– То есть мы можем предположить, что в прошлом месяце у Эда было какое-то опасное дельце, – продолжила я логическое умозаключение. – И кто-то очень не хотел, чтобы информация об этом сохранилась в архиве детектива Розова в любом виде, включая шифрограммы!

– Он проник в офис Эда и выкрал сентябрь! – страстно прошептала Алка. – То есть сентябрьскую тетрадь с птичкой. Как ее там? Ожиревший попугай Крамера.

– Ожереловый, – машинально поправила я. И заключила: – Кажется, надо снова ехать к Розову, спрашивать его про сентябрьские дела.

– Сделаем это после работы, – предложила Трошкина.

4

Увы, рабочий день неожиданно затянулся. Ближе к вечеру приехал штатный пиарщик «Сантехлюкса», и мы с Эндрю слаженным дуэтом пропели дифирамбы свежепридуманной рекламной концепции а-ля Пушкин.

Клиент сомневался. С горделивой скромностью сообщив, что он вышел из самых низов и, видимо, не дозрел еще до такого высокого искусства, пиарщик настойчиво продвигал собственную идею – незатейливо зарифмовать прайс-лист фирменной продукции. В качестве примера прозвучали запоминающиеся строки:

 
– Как увидите бачок,
Ваш расширится зрачок.
Хороши наши бачки —
Гладить хочется бочки!
 

Мы с Алкой и Зоей проявили деликатность и не стали уточнять, на какой глубине залегают «самые низы» «Сантехлюкса»: Трошкина шепотом предположила, что на дне канализационного колодца, а грубый Эндрю прямо сказал:

– Дерьмо эта ваша идея с рифмованным прайсом!

Тем не менее я все-таки набросала для капризного клиента еще пару четверостиший с неизбитыми рифмами типа «глянец – фланец» и «эскузи – джакузи».

Окончательный вариант произведения так и не был создан, тем не менее заседание клуба сантехнической поэзии сильно затянулось. Клиент покинул нас уже в седьмом часу, и не успели мы все разбежаться, как раздался Тревожный Звонок.

Так у нас в «МБС» называется сигнал, производимый секретным телефоном, номер которого сообщается только особо важным клиентам. Аппарат подобающего – особо раздражающего антикоммунистов и быков на корриде – ярко-красного цвета установлен непосредственно у шефа, а параллельный телефон стоит у бухгалтера.

По вполне уважительной причине своего отсутствия Бронич снять трубку не мог, да и Зое следовало бы сделать вид, будто в конторе уже никого нет. Но, к моему сожалению и на радость начальству, наша бухгалтерша – воплощение ответственности.

– Рекламное агентство «МБС», финдиректор Липовецкая! – отчеканила она в трубку тоном, который гораздо больше подошел бы командиру базы торпедных катеров.

И замолчала, внимательно слушая и размеренно поддакивая. Я заподозрила неладное и попятилась к двери, за которую уже шмыгнул чуткий, как суслик, Сашка Баринов.

– Куда? Стоять! – скомандовала мне бухгалтерша нашей рекламно-торпедной базы.

Попытка дезертировать с линии трудового фронта не удалась. Я неохотно остановилась и тоскливо посмотрела на Зойку:

– Ну, что еще?

– Это был Лелик, – хмурясь, сообщила она. – У них проблема, надо помочь.

– У них всегда проблемы, – справедливо заметил Эндрю и нахлобучил на голову наушники, тем самым давая понять, что его лично проблемы Лелика не касаются.

Я тяжко вздохнула: Леликовы проблемы уже третий квартал ложились исключительно на хрупкие женские плечи!

В начале года наше агентство усилиями той же Зойки выиграло тендер на рекламно-информационную поддержку зарубежных мероприятий краевой администрации, в которой Лелик, он же Леонид Вельяминович Милехин, руководит службой протокола. Хотя я бы назвала ее немного иначе и намного честнее: «Служба прокола»!

– Пресс-секретаря губернатора избили какие-то хулиганы, и он попал в больницу с черепно-мозговой травмой, – объяснила Зойка.

– Жалко Витюшу! – посочувствовала я коллеге.

– Ты лучше себя пожалей! – возразила она. – Виктор не дописал текст выступления губернатора на международном экономическом форуме в Брюсселе. А форум этот открывается завтра, и готовая речь кровь из носу нужна Лелику через четыре часа, потому что в час ночи делегация уже улетает.

– Ты сказала – нужна готовая речь? – тоже помрачнела я. – Ну, не знаю… Текст-то я допишу, а как насчет гильотины?

– Зачем гильотина? Кому гильотина? – Трошкина встревожилась и посмотрела на меня так, словно нам с ней предстояло прощание на ступенях эшафота.

– Гильотину достанем, я позвоню шефу, – пообещала Зойка и снова схватилась за телефон.

Зловещим словом «гильотина» мы в «МБС» называем резак – простой и полезный инструмент, позволяющий эстетично изменять формат многостраничных бумажных документов, практически по методу великого древнегреческого скульптора Праксителя: отсекая все лишнее.

Речи, с которыми статусные ораторы администрации выходят к микрофону на трибуне, распечатываются на листах формата А-4 узкой колонкой с очень крупными буквами и широкими пробелами между строками, а затем обрезаются до формата А-5, чтобы пачку бумаги с текстом легко было спрятать в ладони. Выходит оратор на трибуну, достает, аки Василиса Прекрасная, из рукава шпаргалку и читает по ней пламенную речь себе и людям на радость: ему легко быть красноречивым, а им комфортно слушать гладкий монолог.

Есть только одна проблема технического характера: протокол категорически требует чекрыжить бумажки резаком, и никак иначе. Видите ли, ножницы и ножи для бумаги не позволяют превратить пачку листов в идеальный бумажный блок без малейших искривлений и заусенцев. А типографские резаки – вещь, не слишком часто используемая в быту.

В краевой администрации таких приборов всего два – один в пресс-службе, второй в протоколе. Но здание администрации – режимный объект, среди ночи туда никак не войдешь. Именно поэтому Лелик придумал, чтобы до полной готовности губернаторскую речь довели мы в «МБС»: у нас тоже имеется гильотина. Вот только находится она в кабинете шефа, который в периоды простоя механизма использует его не по прямому назначению – обрезает сигары. Однако шефа сейчас нет, а ключ от кабинета только у него…

Я предвидела проблему и оказалась права. Дозвониться до Бронича Зое не удалось, и пришлось нам срочно искать резак по всем друзьям-знакомым. В результате наша с Алкой вечерняя программа оказалась совсем не такой, как я планировала, и заглянуть с очередным вопросом к Эдику в больницу нам не удалось. А резак нашелся у приятельницы Сушкина, любимой модели и супруги художника Григория Бурова.

– Роза с Гришей вам бумажки порежут, не вопрос, только я к ним не поеду, мне никак не по пути, – заявил Эндрю. – Сами катите на край города, аж за кладбище, в Озерки!

– Я дам денег на такси, – быстро сказала Зойка и тут же полезла в кассу.

Я посмотрела на Трошкину, и она развела руками:

– Не бросать же дело на полпути! Придется нам ехать в эти кладбищенские Озерки.

– А оттуда прямиком в аэропорт, иначе не успеем, – прикинула я.

До отлета делегации в Брюссель оставалось чуть больше часа. Допустить, чтобы губернатор отбыл в чужедальние края без готовой к употреблению речи, мы с коллегами не могли. Международный скандал повредит безупречной репутации нашего рекламного агентства!

Для ускорения процесса я сбросила законченный текст губернаторской речи Андрюхиным друзьям по Интернету, а Трошкина тем временем высвистала по телефону такси. За час до полуночи мы стартовали в район Озерков, по дороге безжалостно терзая подругу художника телефонными звонками.

– Роза, Роза, отзовись, Роза, Роза, ну что?! – взволнованно спрашивала Алка.

Наконец Роза откликнулась. Трошкина, выслушав ответ, приложила трубку к груди, как стетоскоп, и повторила специально для меня:

– Роза говорит, они его поймали и уже готовы выводить!

Я кивнула. Понятно: наша помощница поймала отправленный ей текст и готовится вывести его на печать. Нетерпеливая Трошкина тут же повторила звонок и вопрос:

– Роза, ну что?! Уже вывели, да? А когда порежете?

И обрадовала меня:

– Они его уже вывели и начинают резать!

– Скажи, пусть сначала гильотину проверят, чтобы нож не ржавый был! И режут пусть как можно аккуратнее, – попросила я. – Чтобы никаких следов! Иначе потом нас с тобой не то что порежут, а даже порвут…

– Роза, постарайтесь! – послушно передала Алка. – Чтобы все чисто, чтобы комар носа не подточил!

Таксист, который стал прислушиваться к разговору еще на стадии «выводим – не выводим», начал посматривать на нас с повышенным беспокойством. Я поймала в зеркальце заднего вида его взгляд с задумчивым прищуром и попыталась успокоить человека:

– Все в порядке, не волнуйтесь, просто специально обученные люди спешат решить проблему государственной важности!

– Международного масштаба! – веско добавила Трошкина, явно имея в виду Брюссельский форум, который рисковал не услышать историческую речь нашего губернатора.

Водитель моргнул, увел взгляд из зеркальца и крепче нажал на газ. Не знаю, за кого он нас принял, но Алка дополнительно усугубила его заблуждение:

– Роза говорит, что они старались резать чисто, но он как-то вывернулся и очень некрасиво расчекрыжился вкось!

– Наверное, он был слишком толстый! – предположила я, имея в виду толщину бумажного блока и плотность его листов. – Пусть выведут потоньше.

– Роза, Индия велит взять меньшей плотности и повторить! – передала Трошкина в трубку.

Не особо толстый таксист ссутулился и повысил скорость.

Алка взволнованно поерзала с полминуты и не удержалась, опять позвонила Буровым:

– Роза, прием! Что у вас?.. Серьезно?!

Подружка радостно засмеялась и объявила мне добрую весть:

– Все, четвертовали в лучшем виде! Можем забирать.

– Слава богу!

Я перекрестилась, подалась вперед и велела таксисту:

– На Озерках притормозите, пожалуйста, у старого кладбища, знаете, где тропинка!

– Так точно, – быстро согласился водитель, и лицо у него сделалось непроницаемое, как у слепоглухонемого.

Побоявшись, что так он вовсе не заметит тропинку, ведущую в обход старого погоста к новым частным домам на пустыре, я высунулась в окошко и вовремя покричала рулевому:

– Стойте, стойте! Кажется, это здесь.

– Говорила мне жена – бросай таксовать, опасное это дело! – пробормотал водитель себе под нос.

Я услышала его только потому, что с выключением автомобильного мотора наступила первозданная тишина. Немногочисленные обитатели недостроенного нового микрорайона, вероятно, уже спали, многочисленные постояльцы старого кладбища – тем более. Над пустырем, заросшим побуревшей осенней травой, красиво и зловеще клубился туман.

– Слышите? – Трошкина выпростала из-под кудрей розовое ушко. – Кажется, кто-то идет!

– Чур меня! – прошептал водитель.

Я распахнула автомобильную дверцу, впустив в салон ночную сырость, и вышла на дорогу. По тропинке кто-то размеренно топал, приближаясь к шоссе с другой стороны. Шаги сопровождало смачное чавканье.

– Роза, это Индия! – позвала я. – Идите сюда, мы здесь!

– Мама… – тихо сказал таксист.

Но это была не его мама. Это была Роза Бурова – я ее никогда раньше не видела, но сразу узнала. И поняла, что своих русских красавиц Григорий Буров писал с совершенно конкретной натуры.

Роза Бурова оказалась большой, пышной, могучей и величественной. В этот поздний час она, очевидно, уже готовилась ко сну и не стала обременять себя переодеванием к выходу – по-простецки двинулась через пустырь в долгополой трикотажной ночнушке, утепленной наброшенным на плечи платком и распущенными русыми волосами. На ногах у Розы поблескивали калоши, и это они сочно чавкали: в поле было сыро. На вытянутых руках русской красавицы подрагивал в неустойчивом равновесии расписной подносик, а на нем лежал аккуратный брикетик, завернутый для защиты от сырости в плотный полиэтиленовый пакетик.

– Это оно? – Я схватила сверток. – Ох, огромное вам спасибо!

– Это не я, Гриша сам все сделал. Добрый вечер!

Роза Бурова ласково улыбнулась сначала Трошкиной, потом пугливо выглядывающему поверх приспущенного стекла водителю, который сполз на сиденье еще ниже и совсем спрятался.

– Я нервная, боюсь резать, а у Гриши рука крепкая и глазомер точный, – сказала Роза. – Как у хирурга!

– Одно слово – профессионал! – громко похвалила Трошкина мастера кисти с точно выверенными жестами.

С водительского места донесся сдавленный возглас, и больше мы от нашего таксиста ни звука не услышали. Не поверите – он даже денег с нас не попросил, умчавшись, едва мы с Алкой выбрались из машины!

– Странный какой-то! – с недоумением поглядев вслед машине, удаляющейся прочь со значительным превышением скорости, сказала Трошкина. – Куда несется? Больной, что ли? Лечиться едет?

Я хихикнула и оправдала свою радость напоминанием:

– Нам же лучше: он так спешил, что совсем забыл про деньги!

– Привезли? Давайте, давайте!

Сверкающим вихрем на нас налетел Леонид Милехин в щегольском костюме из блестящей серой ткани.

Я отдала ему безупречно брикетированную губернаторскую речь, и осчастливленный Лелик убежал в ВИП-зал, а мы с Алкой, как люди простые, не гордые, не спеша потрусили на последний автобус в город.

Дома я немедленно завалилась спать, даже ужинать не стала.

Четверг

1

Утром выяснилось, что у Трошкиной потерялся зонт и завелся поклонник – я упоминаю события не по хронологии, а по степени важности. Алку больше взволновала утрата зонта, который был настолько хорош – ни одному заводному поклоннику не сравниться!

Ядовито-зеленый с оранжевыми и желтыми рисунками, в точности скопированными со стены какой-то знаменитой пещеры, зонтик уже второй год защищал мою подружку и от дождя, и от солнца, одновременно напоминая ей об Австралии, где и был приобретен. Происхождение аксессуара гарантировало его уникальность в наших широтах, и это делало зонт поистине бесценным. Для модной дамы нет кошмара страшнее, чем риск прилюдно встретить особу в аналогичной экипировке! Поэтому, обнаружив пропажу, подруга немедленно заистерила в телефонную трубку:

– Кузнецова! Успокой меня! Скажи, что он у тебя!

– Кто?

– Что! Мой австралийский зонтик! Я вчера с ним ходила!

– И не только ходила, но и ездила, – припомнила я. – Алка, сдается мне, ты забыла его в такси.

– Как – в такси? О боже! Что же теперь делать? – Трошкина вконец расстроилась.

– Сохранять спокойствие, – посоветовала я. – Ничего непоправимого не произошло. Люди часто забывают вещи в такси, и наверняка существует практика возврата забытого владельцам. Ты помнишь, что за машина нас везла? Какой службы такси?

– Ммм… – замычала Алка. – Точно не помню… Какое-то искрометное было название…

– «Костер», «Пламя», «Факел»? – перечислила я с сомнением – откровенно пожароопасные названия не казались мне подходящими. – Может, «Кремень»?

– Нет, все не то… Вспомнила: «Фаэтон»! Вот какое было название! – обрадовалась Трошкина.

– Что же в нем искрометного?

– Ну, привет! Мифы Древней Греции помнишь? Фаэтон – это сын бога солнца Гелиоса, весьма зажигательный молодой человек! Кстати, о пылких юношах…

– Что? – заинтересовалась я.

– Потом расскажу, – передумала откровенничать Алка. – Сначала позвоню в службу такси и спрошу про свой зонт.

Это не заняло много времени, милая женщина на телефоне «Фаэтона» не стала запираться и призналась, что «зеленый зонтик с рыжими каракулями» лежит у них в диспетчерской со вчерашнего вечера. Мы с подружкой поехали его забирать, и по дороге Алка рассказала мне о своем новом поклоннике.

Оказывается, он завелся у нее дистанционно и проявился в Интернете под нескромным «ником» Мачо. Как этот самозваный мачо выглядит и сколько ему лет, Трошкина не знала, но активность виртуальный кавалер развил поразительную: за короткий срок умудрился отметиться на всех Алкиных страничках в разнообразных социальных сетях, прислал по письму на каждый ее электронный адрес, постучался в «аську» и в «Скайп».

– А ты что? – закономерно поинтересовалась я.

– А что я? – Трошкина сделала горделивое лицо праведницы. – У меня же Зяма!

– Ты что, отшила нового поклонника?! – шокировалась я. – Алка! Зяма у тебя уже два года, и что? До сих пор ни слова о свадьбе!

Алка надулась. Я покосилась на нее и спросила мягче:

– Правда, отшила? Совсем-совсем отшила или оставила хоть маленькую надежду?

– Ничего не оставила! – гордая праведница вздернула острый подбородочек. – Я не такая, как некоторые!

– Хамишь! – надулась теперь уже я.

В диспетчерскую такси «Фаэтон» мы вошли, стараясь не смотреть друг на друга, и поэтому одновременно увидели сразу два интересных предмета.

– О, мой зонтик! – обрадовалась Алка.

– О, Севин шарфик! – удивилась я.

На полке вроде книжной, только с ячейками, аккуратным рядком лежали чьи-то невостребованные потери: потрепанный бумажник, записная книжка, связка ключей, очки с помятой дужкой, одинокая перчатка. Они выглядели сиротливо и разительно контрастировали с шикарным дорогим шарфом от Roberto Cavalli.

Яркий, бирюзово-голубой (редкая расцветка для мужской модели!), он свернулся в пышный клубок, свесив вниз широкий язык с монограммой ручной работы. Затейливый вензель «ВП» шифровал не фирму-производителя, а владельца шарфа – Всеволода Полонского. Я это знала совершенно точно, потому что не раз видела аналогичную монограмму на носовых платках коллеги. Севина матушка чрезвычайно увлекается рукоделием.

Чтобы получить обратно зонт, Алке было предложено максимально точно описать вчерашнюю машину, ее водителя и обстоятельства, сопутствовавшие поездке. Марку автомобиля ни подружка, ни я не запомнили, а о водителе могли с полной уверенностью сказать только то, что он в машине был. К счастью, оказалось достаточно назвать наш маршрут – «из центра в аэропорт с остановкой возле кладбища». Очевидно, таксисту вчерашняя поездка запомнилась лучше, чем нам, и он успел поделиться впечатлениями с коллегами.

– А нельзя ли нам еще и вот этот шарфик забрать? – вдохновленная успехом с зонтиком, спросила я. – Я знаю его хозяина, мы с ним вместе работаем.

– Вы ошибаетесь, – возразила румяная дама, заглянув в потрепанную тетрадь. – Эту вещь забыла в машине девушка.

– Серьезно?

Я нахально подвинула румяную даму, подошла поближе к стеллажу, рассмотрела цифры на наклейке, украшающей соответствующую ячейку, и легко расшифровала:

– И было это в понедельник.

– Так ведь в понедельник Севу Полонского арестовали! – слишком громко припомнила Трошкина.

Румяная дама слегка побледнела. Я прочитала в ее глазах невысказанный тревожный вопрос «Где же это вы все вместе работаете?» и дала на него единственно правильный ответ:

– Мы из спецагентства.

– Вы можете описать внешность той девушки? – не дав даме опомниться, с нажимом спросила Трошкина.

– Я – нет, но могу Виктора спросить, это он сдал находку…

– Спросите Виктора! – разрешила я.

Водитель Виктор Сидоров был допрошен по рации. Дамочку, потерявшую бирюзовый шарф, он запомнил очень хорошо – главным образом потому, что при посадке она назвала конечным пунктом следования городскую окраину, а сама выскочила из машины за первым же поворотом. Правда, сунула водителю сто рублей, так что сильно сердиться он не стал, только удивленно посмотрел вслед странной дамочке, которая перебежала, качаясь на каблуках, через улицу и там сразу же села в другую машину.

– Это был красный «Феррари» с откидным верхом! – откровенно смакуя воспоминание, сказал таксист.

Девушка у него такого слюноотделения не вызвала. Таксист пренебрежительно назвал ее пигалицей и с некоторым трудом припомнил, что «она была в чем-то синем».

– Похоже, то была Алиса Лютова! – озарило меня.

– Так ведь Алису Лютову в понедельник убили! – моментально откликнулась Трошкина.

Некогда румяная дама сделалась вовсе серой. Мне стало ее жаль. Немногие женщины способны, как мы с Трошкиной, мужественно и доблестно переживать детективные истории!

– Спасибо, вы нам очень помогли, – благосклонно сказала я даме, имеющей во всех смыслах бледный вид, и мы с моей боевой подругой удалились из диспетчерской.

Нежно обнимая вернувшийся к ней австралийский зонтик, богатая бездельница Алка поехала домой, а я, бедная наемная труженица, на работу. Открыть дверь офиса я не успела – она распахнулась сама, и из кабинета неожиданно и шумно, как засадный полк из укрытия, выскочила рыдающая Липовецкая. Я отшатнулась, пропустила коллегу в коридор и встревоженно посмотрела – куда это она?

«В туалет, – предположил внутренний голос. – Ты видела, на что похоже ее лицо?»

Лицо у Зойки было бледное, припухшее, в сложных разводах голубых теней и синей туши. Лицом зареванная Зойка здорово походила на большой гжельский чайник.

– Ну, что у нас плохого? – нарочито ровным тоном Айболита, прибывшего по срочному вызову, спросила я Сашку Баринова.

Он сидел на подоконнике, что вообще-то у нас категорически запрещено – не всем повально, а персонально Баринову. Сашка поразительно вертляв и при посадке на подоконник обязательно сбивает на пол хотя бы один цветочный горшок. Как куратор нашей офисной флоры, Зоя категорически требует от Баринова не приближаться к горшечным растениям на расстояние хоть чего-нибудь вытянутого. Но сейчас одернуть Сашку было некому.

– Это что за боди-арт? – спросила я, через плечо указав на коридор, откуда доносились затихающие завывания расписной Липовецкой-Гжельской.

– Арт хэз эн энэми кэллд игнорэнс! – с апломбом ответил знакомый голос из кабинета Бронича.

Принадлежал этот голос, впрочем, вовсе не шефу. Бронич никогда не стал бы говорить, что «у искусства есть враг, который зовется невежеством». Во-первых, он не разделяет это мнение, во‑вторых, вовсе не знает английского.

– Кто там? – Я подняла брови выше и указала пальчиком на кабинет.

– Эт-то я, почтальон Печкин! Принес заметку про вашего мальчика, – мрачно пробасил из своей каморки Эндрю.

– Это птица розовая, – грустно ответил мне Сашка.

– Фламинго, что ли?!

– Почему фламинго? Попугай, – так же грустно объяснил Баринов, и до меня с опозданием дошло, что я неправильно поняла: он сказал не «птица розовая», а «птица Розова».

– Эдькин Кортес? – Я бросила на стол сумку и пошла в кабинет Бронича. – А что он тут делает?

– Сиротеет, – всхлипнул Сашка.

Я резко развернулась:

– В смысле?

– Залечили нашего Эда эскулапы проклятые! – злобно прорычал Андрюха из кромешного мрака затемненной монтажки. – Не спасли, а наоборот, отравили окончательно!

– Господи! – Я почувствовала слабость в ногах и присела на подоконник рядом с Бариновым. – Эдик умер?!

– Тсс! – Сашка замахал руками, самую малость не попав по кактусу. – При попугае не говори! Он еще не знает!

Я внимательно посмотрела сначала на Баринова, потом на Сушкина. Не похоже было, что это дурацкий розыгрыш. Да и Зойку до истерики довести не так просто – у бухгалтеров стальные нервы…

Я слезла с подоконника, закрыла дверь в кабинет шефа, вернулась к Сашке и страшным шепотом потребовала:

– Расскажи толком, что случилось!

На один и тот же стресс люди реагируют по-разному. Зоя разрыдалась, Эндрю сделался агрессивен, а Сашку словно пришибло. Он говорил тихо, монотонно, без эмоций, но даже в таком виде его рассказ произвел на меня большое впечатление.

Эдик Розов, яркий и шумный при жизни, умер тихо и незаметно – ночью, когда все спали. Перед сном он, как обычно, принял несколько таблеток – вечернюю порцию лекарств в бумажных фунтиках разнесла всем пациентам отделения дежурная медсестра. А утром Эда нашли мертвым.

– Вот и вся история, – безразлично закончил пришибленный Баринов.

– Не вся! – яростно рявкнул Сушкин. – У мамы Эдика инфаркт, отец, бедняга, тоже еле дышит, а мы унаследовали попугая!

– Насовсем? – спросила я.

– Как получится, – равнодушно молвил Баринов. – Если старики оклемаются, то, конечно, заберут Кортеса к себе. А пока кто-то из нас должен стать ему родной матерью. Ты как насчет того, чтобы временно усыновить попугая?

Я немного подумала. Оставлять птицу в офисе было бы негуманно. Это же не вещь, это живое существо, нуждающееся в общении! Бронич попугая не возьмет, у него дома собака со щенками. К Зойке тоже нельзя – у нее аллергия. Парни наши в попугаичьи опекуны никак не годятся, у обоих образ жизни нездоровый – один бабник, другой наоборот. Остаюсь только я. У меня дома никакой подшефной живности нет, зато есть предки, которые давно уже жалуются на отсутствие внуков. Отлично, пусть продолжают практиковаться на животных: с Барклаем отрабатывают навыки «кормить» и «гулять», а Кортесу рассказывают сказки и поют колыбельные!

– Я возьму его, – решила я и без промедления пошла в кабинет шефа за клеткой с птицей. – Прямо сейчас отвезу бедолагу к себе, чтобы Зойка не травмировала его своими бурными переживаниями!

Внутренний голос одобрил мое решение, заодно отметив, что сам собой образовался повод увильнуть от работы.

Клетка оказалась достаточно легкой, но из-за большого размера нести ее было неудобно. Я решила, что это тот самый случай, когда прекрасная дама может призвать для совершения небольшого и совершенно безопасного подвига своего верного рыцаря, и позвонила Денису.

Сначала он удивился:

– Кого тебе надо перевезти? Попугая в клетке?

Потом продемонстрировал специфическое чувство юмора:

– Кому же везти птичку в клетке, как не капитану милиции!

И наконец проявил долгожданное благородство:

– Конечно, дорогая, я сейчас буду!

– Сейчас? – тут удивилась я.

По первому зову капитан Кулебякин бежит только на службу, к столу и в постель со мной.

– Сюрприз!

Голос Дениса раздвоился. Я отлепила от уха телефонную трубку и с легкой обидой посмотрела на живого милого, возникшего на пороге. Верный рыцарь не прибыл по первому зову прекрасной дамы, он уже был поблизости, когда я позвонила!

– Может, хватит сюрпризов? – с прискорбием вопросил Эндрю.

– Кхгм!

При виде пасмурных лиц капитан Кулебякин убрал улыбочку и одернул рубашечку.

– Уважаемые дамы и господа! Я к вам с важной новостью. Спешу сообщить первым, и все такое…

– Знаем мы ваши важные новости! – с горечью воскликнул Сушкин.

– Эта хорошая, – Денис коротко улыбнулся и снова построжал: – Во всяком случае, для вас – хорошая. Где там прячется ваш друг Полонский? Пусть возвращается, обвинение в убийстве гражданки Лютовой с него снято.

– Ура! – искренне обрадовалась я.

– А на кого повешено? – с подозрением спросил Сушкин, не спеша ликовать.