Текст книги "Снегурка быстрой заморозки. Коктейль из развесистой клюквы"

Я задействовала оба ока и посмотрела внимательно. В блестящем прозрачном пакетике лежала почтовая марка. Без штемпеля, даже без привычных зубчиков по краям и необычной формы – в виде восьмигранника, но это наверняка была именно марка, потому что в правом нижнем углу было пропечатано: 100 Qa. Сто, стало быть, денежных единиц, название которых начинается на «Qa». Кваксы какие-нибудь. Надо полагать, это какая-то экзотическая валюта, вероятно, африканская.

На марке была нарисована чернокожая тетушка лет сорока, такая толстощекая лоснящаяся мамушка в пестром платке, завязанном «ушками» на лбу, в красных бусиках и с рыбьей костью в носу. Если бы не эта кость да еще цвет кожи, Мамушка была бы один в один гоголевская Солоха! Малороссийский колорит подкрепляла рамочка, имитирующая веночек из цветов с лентами. Правда, цветы были необычного лазоревого цвета – я тут же вспомнила свою покойную синюю розу! По ленточке бежали латинские буковки, свивающиеся в слова: «Blue Boolubongha». «Голубая Булабонга», – перевела я. Наверное, это название того самого лазоревого цветка.

Радуясь возможности отвлечься от утомительного обыска, я позволила себе утолить свое любопытство: включила компьютер на столе, вошла в Интернет и поискала на Яндексе Голубую Булабонгу. Долго искать не пришлось, поисковик с разбегу выдал мне ссылки на специализированные филателистические сайты, а там мою Булабонгу знали как облупленную.

Я узнала, что Булабонга – это вовсе не цветок, а маленькое, но гордое африканское племя. Украшая себя несъедобными фрагментами рыбы и дичи, оно тихо-мирно прозябало в своем медвежьем углу Черного континента до середины двадцатого века, когда боги неожиданно обратили на булабонгскую братию особое внимание. Возвращаясь со своеобычного вечернего моциона по родной пустыне-саванне, дежурный вождь приволок в туеске горсть личинок к ужину и большой прозрачный кристалл бледно-голубого цвета. По трагической случайности, аппетитные личинки, съеденные вождем в одиночку, оказались ядовитыми, и христианский миссионер, приблудившийся к булабонжцам пару месяцев спустя, так и не смог узнать, откуда у аборигенов взялся большой алмаз, получивший название «Голубая Булабонга». Еще месяцем позже алчные белые люди потеснили черных бедолаг с их родной булабонжской земли, и вскоре племя рассеялось по Африке и перестало существовать как самостоятельная государственная единица. Правда, других алмазов в булабонжских пределах так и не нашли. Алмаз «Голубая Булабонга» осел в каком-то частном музее, и напоминанием обо всей этой трагической истории стала марка, выпущенная на деньги совестливого коллекционера.

И тут неуемные африканские боги опять пошутили, организовав целую цепь случайностей, в результате которых из всего тиража сохранилось только три марки, а клише было уничтожено. Таким образом, каждая уцелевшая памятная марка «Голубая Булабонга» на филателистическом рынке по цене не сильно уступала одноименному алмазу!

Вспотевшей от волнения ладошкой я погладила прозрачный конвертик с клочком бумаги, стоимость которого, как выяснилось, исчислялась не в предполагаемых «кваксах», а в самых настоящих американских долларах. Электронный «Справочник филателиста» уверял, что за скромную сумму в двести тысяч «зеленых» коллекционеры эту Булабонгу с руками оторвут!

Некоторое время я тупо сидела, таращась на марку и улыбаясь, как коренная булабонжка на рисунке. Ирка с Моржиком никогда не коллекционировали марки, и как к ним могла попасть такая филателистическая редкость, я не могла даже придумать. Таким образом, легендарная Булабонга была весьма ценным и явно чужим добром, то есть идеально соответствовала условиям задачи, которую поставил передо мной Писклявый!

А почему такая дорогая вещь оказалась в мусорной корзинке под столом? Этот вопрос я разрешила легко: да по той же самой причине, по какой пачки денег прячут в банках с крупой, фамильные драгоценности зашивают в стулья, а чугунки с червонцами закапывают на морковной грядке! Булабонгу вовсе не выкинули в мусорку, ее там спрятали!

Продолжая широко улыбаться, я сунула пакетик с драгоценной маркой в задний карман своих джинсов, а сами джинсы сняла, аккуратно свернула, положила на кожаный диван и придавила собственной гудящей головой. Я жутко устала и перенервничала, так что совершенно не нуждалась в более комфортном лежбище, чем крутобокий библиотечный диван. В свою обычную комнату для гостей переселюсь завтра, а пока останусь здесь. Даже в кухню спускаться не стану, у меня тут сникерс есть…

Уснула я удивительно быстро, не успела даже шоколадку дожевать, и приснилось мне бескрайнее поле экзотических лазоревых цветов. В чашечке каждого цветка сидела, улыбаясь, щекастая чернокожая Дюймовочка, и в горячем африканском воздухе плыл незабываемый голос Аллы Борисовны Пугачевой, вдохновенно распевающей: «Миллион, миллион, миллион синих роз!»

Вторник

Удивительное дело, утром я не проспала, встала как раз вовремя, чтобы успеть в телекомкомовские рудники аккурат к восьми часам. Правда, я не заморачивалась подбором делового костюма, влезла в те же джинсы, только вчерашнюю майку, художественно испачканную пылью и паутиной, сменила на чистую. Боевую раскраску не наносила, прическу соорудила своеобычную, в стиле минимализма – «конский хвост». Завтракать не стала, походя выпила чашку кофе, подхватила сумку, с вечера брошенную в углу прихожей, насыпала отчаянно зевающему Томке полную миску собачьего корма, крепко закрыла дверь и калитку и порысила через поля.

Без пяти восемь я уже была на трудовом посту – видели бы меня коллеги-телевизионщики, вот бы удивились! С самым деловитым видом я восседала за большим столом, заваленным пачками рекламно-агитационной продукции, слюнила пальцы, как старорежимный кассир, и отсчитывала стопочки по пятьдесят листовок в каждой. Это высокоинтеллектуальное занятие поглотило без малого два моих рабочих часа, после чего я почувствовала необходимость небольшого творческого перерыва и решила устроить себе кофе-брейк.

Я взяла кошелек и пошла доить кофейный автомат, отличающийся злокозненным нравом и скаредностью: вредная машинка без возражений принимает плату за горячий напиток «в расчет», а вот сдачу норовит зажать. В таком случае нужно безжалостно стучать по поилке кулаком, целясь в болевую точку над щелочкой копилки.

На этот раз я получила свой двойной эспрессо без эксцессов, бить автомат не пришлось. Зато неожиданный удар получила я сама! Выдернула из цепких лапок механизма пластиковый стаканчик с горячим напитком, вдохнула бодрящий аромат черного кофе – и тут мне словно кирпич на голову уронили! Вдруг я вспомнила ту чашечку кофе, которую проглотила утром, пробегая через кухню, и с большим опозданием до меня дошло, что я не знаю, откуда она взялась на столе!

Белая фарфоровая чашечка с розочкой (не синей, а красненькой) стояла себе на комплектном блюдечке, рядом салфеточка бумажная лежала – в тон рисунку на чашке, розовенькая с тиснением, на салфеточке серебряная ложечка, рядом мельхиоровая сахарница и малина на блюдечке. Изысканная такая сервировка, прямо скажем, не в моем стиле, хотя кофе был именно такой, как я люблю. Выпила я его с удовольствием, только как варила – хоть убей, не помню! Закономерно возникает вопрос: какой заботливый невидимка, как в сказке, приготовил и подал мне утренний кофе? А если отбросить мистику с фантастикой и реалистично предположить, что я обслужила себя сама, то появляется другой вопрос: такие провалы в памяти – это еще склероз или уже маразм?

Терзаясь сильнейшими сомнениями в крепости своего душевного здоровья, я вернулась в кабинет и получила новое ответственное задание. В предвкушении грядущей ответственной презентации весь рекламный отдел стоял на ушах, и меня тоже заставили принять аналогичную позицию. Мне вручили свиток длиной в сорок локтей – список предприятий, руководителей которых следовало пригласить на презентацию, – и велели всех обзвонить.

Граждане и особенно гражданки, снимавшие трубку на другом конце линии, отчего-то принимали мое желание узнать ФИО Первого Руководящего Лица с нескрываемым подозрением. Мне приходилось долго и многословно объяснять, с какой целью я пытаюсь получить эту стратегически важную информацию. Где-то после первого десятка звонков я выработала универсальную схему разговора. Дождавшись, пока мне кто-нибудь ответит, я усталой скороговоркой выдавала следующий текст:

– Здравствуйте, «ТелекомКом» беспокоит. Мы проводим презентацию с фуршетом и подарками. Подскажите, на чье имя выписать официальное приглашение?

После этого мне с готовностью диктовали имена и фамилии списком, а также весьма заинтересованно спрашивали, каковы будут подарки и меню фуршета. А один генеральный директор, самолично снявший трубку, очень трогательно просил обязательно сделать на адресованном ему конверте с именным приглашением приписку крупными буквами: «Лично в руки!!!» Особенно настаивал он на трех восклицательных знаках. Я подумала, что бессовестные подчиненные, наверное, нагло воруют у бедного начальника пригласительные билеты, лишая шефа законной возможности припасть к фуршету.

Пока я будировала общественность телефонными звонками, мой собственный мобильник молчал как убитый, так что я даже забыла, что со вчерашнего вечера не разговаривала с Писклей и еще не сообщила ему радостную весть об обнаружении Голубой Булабонги. Вспомнила только в связи с марками, которые милая девушка Катя начала наклеивать на готовые к отправке конверты с приглашениями. К этому моменту версия о наличии у меня прогрессирующего маразма получила новое подтверждение: я начала набирать вместо шестизначных телефонных номеров шестизначные же почтовые индексы. Успешно, кстати, набирала! Записала еще кучу желающих нафуршетиться и оподариться.

Дождавшись обеденного перерыва, я ускользнула от новых коллег, убежала в тихий садочек за углом офисного здания и, прикрываясь плечом от недреманого ока наружной камеры слежения, позвонила по сотовому Пискле.

– Ой, привет! – В голосе бандита слышалась искренняя радость. – Как хорошо, что ты сама позвонила!

– Вообще-то, хорошо воспитанные девушки не звонят юношам сами, но для тебя я готова сделать исключение, – съязвила я. – А ты почему не звонишь, разве тебя уже не интересует твое добро?

– У меня деньги на карточке кончились, – пожаловался Пискля. – Вернее, у твоей подруги. Какая-то она безответственная, довела свой телефонный счет до полного истощения!

– Не предусмотрела возможности своего похищения, – легко согласилась я.

Мне было весело, потому что я уже приготовилась обменять чужую двухсоттысячедолларовую Булабонгу на свою стокилограммовую Ирку.

– Ты, дружочек, сейчас стоишь или сидишь? – заботливо спросила я.

– Скажешь тоже, «сидишь»! Нет уж, спасибо, не надо! – забеспокоился Пискля. – Я сейчас лежу.

Я машинально глянула на часы – тринадцать с минутами. Однако хорошо живут бандиты, если могут себе позволить валяться в постели существенно позже полудня! И это в то время, когда честные труженики работают, как пчелки, с восьми утра!

Сереня не стал уточнять, что лежит не где-нибудь и не как-нибудь, а животом вниз на сыром прибрежном песке, наблюдая в бинокль за Иркой, которая непонятно возилась в своем шалаше.

С утра пораньше, едва успев причалить к бережку в привычном месте – в укромной гавани под ивушками, братья Пушкины были вынуждены заняться истреблением на песчаном берегу трехбуквенного слова, которое неукротимая узница, очевидно, начертала в отсутствие стражей под покровом темноты – благо ночь была лунная. Используя вместо черпака найденное в шалаше прохудившееся жестяное ведро, Ирка прошлась по берегу, как малогабаритный, но мощный экскаватор, и проковыряла три затейливой кривизны канавы, которые cкладывались в слово SOS и должны были быть хорошо видны с высоты птичьего полета. Сообразив, что пленница пытается привлечь внимание не столько чаек, сколько пролетающих над городом самолетов, братья очень огорчились таким коварством и приложили массу усилий, чтобы уничтожить сигнальные буквы. К счастью, поутру островок посреди реки был затянут густым туманом, который оседал мелким дождиком. Пленница пряталась в своем шалаше и не могла видеть Гриню и Леню, которые играли на берегу в бульдозер, вооружившись невесть откуда взявшейся широкой доской.

Гигантские буквы за ночь успели превратиться в дренажные канавы, полные воды и вездесущих лягушек. Последнее, впрочем, было даже неплохо, потому что Сереня, стоявший «на стреме» на случай неожиданного появления в зоне активных земляных работ Ирки, загодя набрал полный пластиковый пакет квакушек и приготовился по тревоге забрасывать ими противника. Впрочем, лягушкометание не понадобилось. Попыхтев, Гриня и Леня буквы благополучно истребили еще до того, как рассеялся туман и на бережок, как песенная Катюша, вышла узница.

Увидев, что ее письменный призыв о помощи в буквальном смысле стерт с лица земли, Ирка нахмурилась, обвела прибрежные кусты недобрым взглядом, вызывающе шмыгнула носом и тяжелым шагом вернулась в шалаш. С тех пор бдящий Сереня не спускал глаз с хижины, которую периодически потряхивало, что выдавало происходящую внутри загадочную деятельность.

– Это хорошо, что ты лежишь, – после паузы, понадобившейся для того, чтобы подавить приступ классовой ненависти к бандитам-эксплуататорам, сказала я Писклявому. – Значит, ты не упадешь, когда услышишь мою новость. Ты готов удивиться?

– Всегда готов! – откликнулся Сереня, машинально вскинув руку в пионерском салюте.

С потревоженного куста ему на голову свалилась крупная виноградная улитка.

– У, дрянь такая! – воскликнул Сереня, тряхнув головой так, что бедная улитка смертоубийственно булькнула в воду.

– Ты кого это дрянью назвал? – обиделась я.

– Ой, это я не тебе, – поспешно заверил меня Пискля. – Тут одна такая приставала ко мне. Рогатая.

Искренне удивившись тому, что кто-то там наставляет кому-то рога с Писклей, я с трудом заставила свои мысли вернуться к теме.

– Так вот, официально заявляю тебе: я нашла ваше добро! – торжественно объявила я.

– Нашла? Правда? Она нашла наше добро! – взвизгнул Пискля, из каковой реплики я сделала вывод, что лежит он там действительно не один.

В трубке засвистело, словно ее поднесли к форточке. Я решила, что слышу дружное хоровое сопение членов банды Писклявого.

– Ой, как хорошо, просто замечательно! – ликовал Пискля.

– Еще бы! – подтвердила я.

– А что это? – с живым интересом спросил чей-то бас. – В смысле, наше добро – оно какое?

– Оно такое маленькое и синенькое, – с готовностью ответила я. – Малюсенький и синюсенький кусочек бумаги. Марка!

– Это не наша! – поспешно возразил Пискля. – Нам такое не надо!

– А чего-нибудь побольше нет? – безнадежно поинтересовался огорченный бас.

– Слушайте, вы определитесь, пожалуйста, вам нужно что-то ценное или что-то большое? – рассердилась я. – Это же не какая-нибудь дойчмарка, это Голубая Булабонга!

– Кто-о?! – в трубке разноголосо ахнули и замолчали.

– Голубая Булабонга, – повторила я, очень довольная произведенным эффектом.

Коротко я пересказала азартно сопящим слушателям драматическую историю раритетной марки, не забыв назвать ее ориентировочную стоимость – не в кваксах, в американских долларах.

– Ск-к-колько-сколько? – заикаясь, переспросил Пискля, голос которого от волнения враз охрип и сделался почти мужественным.

– Примерно двести тысяч «зеленых», плюс-минус десятка, – небрежно повторила я.

Бандиты молчали.

– Ну что, устраивает вас такое добро, или мне забыть про Булабонгу и поискать для вас на кухне термос с обогащенным ураном? – спросила я, когда мне надоело слушать тишину.

Однако мой провокационный вопрос не достиг цели: Пискля со товарищи онемели основательно.

– Ладно, вы там думайте, а я перезвоню попозже, – решила я. – И чтобы Ирке сегодня выдали праздничный обед! Ведь у нас с вами нынче праздник, не так ли? Исторический и незабываемый День обретения добра! От меня лично примите самые сердечные и искренние поздравления, уважаемые господа!

Радуясь в предвкушении скорой развязки, я легко вскочила с лавочки под одиноким раскидистым кленом, окруженным декоративной чугунной оградкой и украшенным табличкой «Место для курения» и камерой слежения. Какие, однако, строгости тут у них в «ТелекомКоме»! Администрация предприятия никотинозависимость не приветствует. Представляю, как неуютно чувствуют себя сотрудники, выбегающие покурить под недреманым оком аппаратуры наблюдения! То-то мои коллеги из рекламного отдела управляются с каждым очередным перекуром минуты за три, не больше. Наверное, курят на бегу: сделают с сигареткой в зубах кружок вокруг клена – и назад!

Словно иллюстрируя эту мысль, впереди меня из-за дерева метнулась длинная фигура в белом. Нижняя часть фигуры раздваивалась штанами и завершалась дырчатыми штиблетами, а верхнюю я не разглядела, так что это мог быть и мужчина, и женщина в брюках. Мне, вообще-то, было все равно, я только посочувствовала робкому курильщику, бегущему от свидетелей того, как он нарушает объединенные рекомендации Минздрава и руководства «ТелекомКома», точно испуганный зайчик.

Чтобы не наступать бедняге на пятки и не способствовать развитию у него мании преследования, перед дверью в офис я притормозила. Постояла немного, разглядывая скуки ради наклейку с изображением пучеглазой совы, означающую, что здание охраняется вневедомственной охраной ГУВД. Толкнула дверь, шагнула в холл – и успела увидеть, как за колонну самым подозрительным образом шмыгнули те самые белые ноги! Выглядело это так, словно обладатель этих обрюченных конечностей хотел от меня спрятаться, что мне, разумеется, не понравилось.

Остаток полагающегося мне обеденного перерыва я использовала отнюдь не по прямому назначению. Отказавшись от первоначального намерения мирно испить кофейку из автомата с булочкой из ближайшего ларька, я отправилась в разведку.

Бессистемно бродя по этажам и при каждой возможности заглядывая в разные кабинеты, я высматривала подозрительные ноги и, в свою очередь, тоже должна была выглядеть подозрительно. Во всяком случае, минут через пятнадцать после начала моей шпионской деятельности за мной по пятам стал ходить один из охранников – молодой человек, очень похожий на подрощенного бычка, только в рубашке и брюках. Тихо чавкая и дыша мне в спину ледяной свежестью «Орбита», он неотступно следовал за мной на расстоянии метра, пока мне не надоело изображать из себя вагончик с прицепом. Тогда я спугнула мирное жвачное бестактным вопросом: «А у вас, часом, нет таблеточки от диареи?» Охранник совершенно не был снаряжен для борьбы с поносом, и мой следующий вопрос: «А где есть аптечка, не знаете?» – был засчитан как уважительная причина для суетливой беготни по кабинетам.

С кабинетами, кстати говоря, мне не повезло. Перерыв заканчивался, и многие сотрудники уже сидели на своих местах, так что мне были видны только их верхние половины, в то время как я интересовалась исключительно ногами. Заглядывать под столы я постеснялась, поэтому не была уверена в том, что видела все белые штаны и дырчатые штиблеты в компании.

Вообще всяческих светлых подштанников в диапазоне от кипельно-белых шортиков девочки-секретарши до сильно помятых белесых льняных портков системного администратора в конторе нашлось великое множество. И на легкую дырчатую обувь тоже был урожай. Еще бы, лето на дворе! Вот если бы разыскиваемая мной личность напялила на себя валенки и стеганые штаны навыпуск или, еще лучше, водонепроницаемый гидрокостюм с ластами, я бы нашла ее в два счета!

Заставив себя забыть о поисках белых штанов, я вернулась в отдел рекламы, и тут мне неожиданно повезло: оказалось, что я пришла как раз вовремя! Нужен был доброволец, чтобы сбегать на почту и отправить сто пятьдесят конвертов с именными приглашениями на презентацию. Мои коллеги добросовестно подписали полторы сотни открыточек, упаковывали их в соответствующее количество конвертиков, написали сто пятьдесят адресов и наклеили триста марочек, так что теперь один вид простого почтового письма приводил их в состояние, близкое к бешенству. Мне показалось, что Мария откровенно опасается доверять два кило почтовых отправлений штатным сотрудникам отдела. Любой из них запросто бросил бы всю пачку писем не в почтовый ящик, а в мусорный! Поэтому на почту послали меня, чему я была искренне рада, потому что решила обратно сегодня уже не возвращаться. Я совершенно не дорожу своей работой в «ТелекомКоме» и буду только рада, если меня уволят за нарушение трудового режима.

С письмами я управилась за час. Думала, получится быстрее, но в щель почтового ящика больше трех конвертов одновременно не лезло. Пришлось скармливать их ящику порционно, в пятьдесят приемов, так что за мной даже образовалась небольшая очередь из пары старушек. Правда, славные бабульки меня не торопили и не ругали за задержку, наоборот, хвалили как хорошую девочку, которая исправно пишет письма своей родне. Количество предполагаемых родственников их не смутило, бабули заодно похвалили и всю нашу фамилию, очевидно, многодетную в каждом из поколений. Я не стала огорчать милых старушек сообщением о том, что ни я, ни мои родные никогда не участвовали в организации демографических взрывов. С милой улыбкой сердечно поблагодарила бабушек за долготерпение, освободила подступы к почтовому ящику и с легким сердцем и заметно полегчавшей сумкой пошла прочь.

Чем бы мне себя занять? Ответом на этот вопрос стало обиженное урчание желудка. Действительно, я же сегодня не обедала, даже не завтракала толком, только кофе пила!

Кстати, вспомнилась мне неизвестного происхождения утренняя чашечка кофе. Это укрепило меня в намерении отправиться домой, то есть – в Пионерский, и там подкрепиться. А заодно поглядеть, кто это, такой кулинарно образованный, шастает по особняку подруги.

К сожалению, ни покушать, ни погонять по этажам невидимку мне не удалось. Я и во двор войти не успела, даже не поравнялась с домом. Зазвонил мой мобильный. Я глянула на номер – Иркин мобильник! Наконец-то дал о себе знать Пискля.

Я остановилась в тени старого раскидистого дуба, чудом уцелевшего в районе застройки, и громко и весело сказала:

– Алло, это банда преступников, вымогающая выкуп за похищенную женщину?

– Она самая! – с готовностью отозвался Пискля. – Мы посоветовались и решили взять эту твою Синюю Барабангу.

– Голубую Булабонгу, – поправила я. – Могли бы запомнить, как называется сокровище!

В ветвях над моей головой зашуршало. Я машинально поглядела вверх, ожидая увидеть какую-нибудь крупную птичку, но она, наверное, спряталась. Полюбовавшись крупными, с мою ладонь, темно-зелеными листьями, образующими непроглядную многослойную завесу, я сказала выжидательно сопящему Пискле:

– Ну и ладушки, вы мне отдаете Ирку, а я вам – вашу голубую драгоценность. Когда и где будем меняться?

– В семнадцать часов на Пушкинской площади, пойдет? – быстро спросил Пискля.

– В пять часов на Пушкинской площади будет еще жарко, – поморщилась я. – Там же никакой тени нет, ни единого деревца! Может, встретимся ближе к вечеру, часиков в восемь?

– В восемь там будет полно людей, – возразил Пискля. – Зачем нам лишние глаза и уши? Мы с тобой в толпе прогуливающихся друг друга даже не найдем!

– Не волнуйся, я надену что-нибудь приметное, – пообещала я. – Ярко-красная майка с изображением оранжевого апельсина подойдет? И зеленые брючки.

– Не боишься, что тебя будут принимать за светофор? – съязвил Пискля. – Ладно, договорились, сегодня в пять на Пушкинской.

– Сегодня в пять на Пушкинской, – повторила я, выключая трубку.

Посмотрела на часы: до рандеву оставалось меньше двух часов. Времени только-только хватит, чтобы съездить к себе домой и переодеться в обещанный клоунский наряд!

К счастью, мне снова повезло: не успела я еще телефон в сумку спрятать, а рядом загудел автомобильный клаксон. Один из Иркиных соседей, счастливый обладатель автомобиля «Ока», увидел меня под дубом и пригласил, эх, прокатиться. Бодро жужжа, машинка имени среднерусской водной артерии домчала меня до самого парка, а оттуда я уже своим ходом пробежалась домой. Успела даже отутюжить свой экстравагантный вечерний наряд, чтобы не выглядеть бедствующим клоуном из передвижного балагана.

Братья Пушкины сидели за покривившимся деревянным столом, рассохшиеся ноги которого были вкопаны в землю под старым абрикосовым деревом. Они только что плотно пообедали и пребывали в благодушном настроении, которое портила неотложная необходимость принять решение об обмене островной пленницы Ирки на африканскую марку.

Собственно, братцы уже пришли к общему мнению, что Булабонгу надо брать. Шустрый Сереня успел смотаться в интернет-кафе, посидел часок за компьютером и выяснил, что Голубая Булабонга – вещь действительно стоящая. Двести не двести, но полторы сотни «тонн» «зеленых» за нее выручить вполне можно, надо только придумать, как вывезти филателистическую диковинку за границу, поближе к возможным платежеспособным покупателям. Рассудительный Леонид предвидел, что с этим будут проблемы, и надеялся только на то, что наконец-то объявится заваривший эту кашу Санька и самолично будет ее расхлебывать. Может быть, не в меру предприимчивый старший братец, невесть где прихватывая ценную марку, заранее подумал о том, как, кому и где ее продать? Леня подбадривал себя напоминанием о том, что у ушлого Саньки, в самом деле, есть какие-то контакты за пределами исторической родины. Не зря же брательник перед последним своим отбытием «на заработки» правдами-неправдами срочно выправил себе загранпаспорт! Тем не менее Леонид был мрачен.

Сереня шумно ерзал на скамейке, царапая носками подростковых сандалет утоптанную землю под столом. Ему хотелось поскорее приступить к составлению сценария мероприятия под условным названием «Обретение Голубой Булабонги». Сереня страстно желал сыграть в этом спектакле главную роль, но боялся, что дюжие братцы могут оттереть его на второй план, и потому откровенно нервничал.

Беззаботно-весел был только Гриня. Мечтательно щурясь, он смотрел на свисающий с ветки над столом спелый абрикос и мысленно транжирил свою долю двухсот тысяч долларов, не отказывая себе ни в чем.

Неслышно подошедшая мамуля поставила на стол поднос с кувшином и тремя стаканами, смахнула со столешницы невидимые крошки и удалилась, мимоходом погладив по голове Сереню. Тот отстранился, двумя руками яростно взлохматил примятые вихры и заглянул в кувшин.

– О, компотик! – обрадованный Гриня потянулся за стаканом.

– Да, тот еще компот получается, – сказал Леня, думая о своем. – Что-то я никак не придумаю, как нам провернуть обмен бабы на марку.

– Обмен бабок? – неправильно услышал Гриня, мысли которого были всецело заняты растратой долларовых тысяч.

– Про бабки пока лучше забудь, – посоветовал брату Леня. – Сначала нужно получить товар, то есть марку. А для этого нужно вернуть похищенную бабу. Вот только как ее вернуть? Подобру-поздорову она с нами в лодку не сядет, да и боюсь я, честно говоря, к ней приближаться. Тетка здоровенная, перебьет нас, как тараканов…

– Ну, уж, прям, как тараканов! – оскорбился могучий Гриня.

– А давайте мы ее опять усыпим, – предложил Сереня. – Минералку, которую мы ей на пеньке оставляем, она же пьет? Пьет! Насыпать в бутылку снотворного – и все дела!

– А она увидит, что пробку свинчивали, и не станет пить, – покачал головой Леня.

– Значит, не будем трогать пробку. Разболтаем сонный порошок в водичке, купим в аптеке шприц с тоненькой иголочкой и вколем снотворное в бутылку прямо через пластик! – придумал Сереня. – Дырочка будет малюсенькая, баба ее и не заметит. Мы даже можем отклеить уголок бумажной этикетки, воткнуть шприц под нее, а потом опять заклеить. Вообще никаких следов не останется!

– Супер! – восхитился Гриня.

– Супер-то супер, но где у нас гарантия, что тетка выхлебает всю бутылку и получит достаточную дозу? – возразил Леня. – Представьте, что будет, если она вдруг очнется на лодке посреди реки!

– И за бо-орт ее броса-ает в набежа-авшую волну! – с готовностью напел Сереня.

Спелый абрикос, который Гриня так долго гипнотизировал взглядом, сорвался с ветки над столом и шумно упал в кувшин.

– Потопит как котят, – подтвердил Леня, проводив взглядом булькнувший фрукт.

Он побарабанил пальцами по столешнице.

– Еще компотику? – в окно летней кухни выглянула мамуля.

– Не, нахлебались уже, – невежливо отказался Сереня.

Мамуля снова спряталась в домике. Поглядев на окошко с беленькими занавесочками, Леонид сказал:

– Я так думаю, нам нельзя нашу бабу с острова забирать. Мало ли как может получиться! Вдруг не удастся сразу забрать марку? Не будем же мы опять волочь тетку на остров? Тягать бабу туда-обратно – слишком хлопотно, а другого места, чтобы спрятать ее где-нибудь поближе, под рукой, у нас нет.

– А я придумал, придумал! – подпрыгнул на лавочке Сереня. – Мы обменяем на марку не саму бабу, а ее координаты! Сообщим их второй тетке, как только получим свое добро, и пусть она тогда сама думает, как ей подружку с острова вытащить!

Леня немного помолчал, потом кивнул:

– Так и сделаем.

– А теперь давайте думать, как будем забирать марку! – Сереня обрадовался возможности приступить к обсуждению самого интересного этапа операции. – Я предлагаю сделать это так…

Без четверти пять я перешагнула через чугунную цепь, препятствующую въезду в пешеходную зону автомобилей, которые в случае отсутствия ограждения неминуемо заполонили бы собой всю Пушкинскую площадь. Впрочем, в этот час и сама площадь, и автостоянка рядом с ней были пусты. На паркинге еще стояла хоть пара машин, а вот лавочки по периметру квадрата, затейливо выложенного разноцветной брусчаткой, пустовали все до единой. Было жарко, очень хотелось спрятаться от палящего солнца. С вожделением посмотрев на густую тень под лавочкой, я с сожалением отказалась от мысли растянуться плашмя на прохладной брусчатке. Отличная нежаркая конурка, но меня же в ней не будет видно, а я специально вылезла на середину площади в карнавальном костюме Светофорчика, чтобы Пискля гарантированно меня заметил!

Обойдя вокруг памятника, я уселась в серое пятно тени, отбрасываемой бронзовым Пушкиным, прямо на ступеньку постамента. Мрамор нагрелся, сидеть на нем было как-то странно: казалось, что температура отполированной поверхности вот-вот еще повысится и моя задняя часть в зеленых штанишках начнет аппетитно подрумяниваться. Пушкинская тень была жидкой и не позволяла сколько-нибудь остудиться, при этом двухметровая бронзовая фигура ощутимо дышала жаром. Наверное, поэтому на плечах монумента не сидели голуби: боялись обжечь лапки.