Текст книги "Фотосессия в жанре ню. Бонд, мисс Бонд!"

– Простите, кажется, я ошиблась номером, – извинилась она.

– Да что ж вы все ошибаетесь-то? – сердито фыркнули в трубке. – И он ошибся, и она ошиблась!

– Кто – он?

– А то вы не знаете! Мужик ваш, полюбовник, охальник, ишь, гад, какие слова говорит, да куда звонит еще – в школу! Совести у вас нет, Романчикова, вы еще при детках начните шашни свои крутить, твари бесстыжие!

Высоко подняв брови, Оля выслушала этот гневный монолог, моргнула, сглотнула и положила трубку.

Щеки у нее горели. В голове загудело, как в самоваре. Не помешало бы уточнить у визгливой собеседницы детали, но в целом картина была ясна.

«Картина Репкина», – шизоидно буркнул внутренний голос.

Не сумев устранить Ольгу Павловну физически, маньяк убивал ее морально.

Подумать только, он позвонил со своими гадостями в школу!

Это было ужасно, и Оля расплакалась.

С минуту она сидела на тумбе трюмо, смахивая слезы ватно-марлевой варежкой и размеренно шмыгая носом. Потом дверь гостиной слабо завибрировала, и цветное стекло в ней померкло: на витраж особо крупной аппликацией налегла Галина Викторовна.

– Сказать ей или не сказать? – услышала Оля мамин шепот.

– Сказать, – прошептал в ответ папа. – Или не сказать. Я даже не знаю!

– Я знаю! – повысила голос Оля. – Сказать! Что там у вас, говорите!

Дверь открылась, и в проеме показались супруги Романчиковы, сросшиеся щеками, как сиамские близнецы.

– Олюшка, это насчет Дашеньки, – жалостливо сказала Галина Викторовна. – Похороны сегодня, в два часа.

– Ой, елки! – горестно воскликнула Оля.

А может быть, она воскликнула «Ой, Елка!» – мама с папой не расслышали точно.

Зато разревелась их дочка шумно, в голос.

Такую Ольгу Павловну никогда не видели в пятом «Б». Такая Ольга Павловна разжалобила бы даже непробиваемого Витьку Овчинникова!

Спустя секунду мама обняла вздрагивающие Олины плечи, спустя минуту папа щедро напоил дочь валерианкой, через четверть часа Оля уснула, укрытая бабушкиной шерстяной шалью, в своей комнате.

К двум часам она не проснулась, а любящая мама не стала ее будить, и на похороны своей лучшей подруги Оля безобразно опоздала.

Принято считать, что кладбище – место тихое. Конечно, и там бывает аншлаг в Родительский день, когда все приличные люди навещают и приводят в порядок могилки близких, но это случается раз в году. Иноземная мода использовать погосты как парки для пеших прогулок и велосипедной езды в России пока не прижилась, так что в промежутке между более или менее пышными церемониями прощания отечественные кладбища – места несуетные.

Тем не менее в этот будний день по центральной аллее старого кладбища двигалась плотная группа людей, разительно отличавшаяся от типичной похоронной процессии отсутствием покойника.

Отметив это необычное обстоятельство, кладбищенский сторож Василий сказал своему коллеге Леониду:

– Глянь-ка, опять этот сумасшедший дедок явился. Прямо не терпится ему!

– Привыкает! – хрипло хохотнул Леонид.

Во главе колонны легким шагом с задорным подскоком двигался невысокий сухонький старичок в кашемировом пальто с каракулевым воротником. Точеное лицо потомственного интеллигента украшали очки в золотой оправе и клиновидная бородка.

Спутники и спутницы пожилого господина были намного моложе его годами и по большей части выше ростом, однако взирали на своего предводителя почтительно и восхищенно.

Профессор Канавкин с университетской кафедры этнографии и музееведения слыл большим ученым и таким же чудаком, а о его выездных занятиях на кладбище в университете ходили легенды. И хотя руководство вуза не одобряло эти, как называл их сам профессор, «пленэры», студенты записывались на них за полгода вперед.

Причем в профессорский эскорт набивались не только отличники, но и лодыри. Все знали, что пройти спецкурс Канавкина – все равно что окончить Оксфорд: на рынке труда выпускники профессора ценились много выше своих однокашников и находили работу не только в школах, музеях, научных библиотеках и задыхавшихся от недостатка финансирования НИИ.

Факты говорили за себя: самыми престижными кладбищами в обеих российских столицах и четырнадцати краевых центрах страны заведовали ученики Канавкина! И еще не менее двадцати человек успешно трудились в солидных и дорогих похоронных агентствах.

Профессор Канавкин давал младым этнографам уникальную специализацию. Коньком профессора Канавкина были погребальные обряды разных народов.

– Мы с вами находимся в той части городского кладбища, где погребения производились в семидесятых годах прошлого века, – рассказывал профессор.

– Викентий Эдуардович, а там…

– Да-да, Чижова, я вижу: там как раз сейчас проходит типичная для данного периода российской истории малобюджетная церемония прощания с усопшим, – кивнул профессор.

– Подхоранивают, – авторитетно сказал отличник Пенкин. – Еще в те самые семидесятые побольше места оградкой обнесли, чтобы и себе, и потомкам хватило, а теперь подхоранивают.

– Это очевидно, Пенкин, – вновь кивнул профессор. – Однако я хотел обратить ваше внимание на совершенно другой факт. Заметили ли вы, что среди надгробий разной степени пышности нередко встречаются довольно скромные белые плиты типа «сундучок»?

– Это еврейские могилы, – снова выскочил вперед всезнайка Пенкин.

– Совершенно верно! – подтвердил профессор. – В то время в нашем городе не было ни еврейского, ни магометанского кладбища. Отсюда вся эта эклектика.

– А что, еврейские похороны – какие-то особенные? – вопросил кто-то из задних рядов.

Профессор усмехнулся.

– О! Еврейские похороны в старину представляли собою совершенно необыкновенное зрелище! Какую картину мог видеть обыватель, если хоронили еврея невеликого состояния? Родные покойного шли, понурясь, пешим ходом, вслед за дрогами, все в черных лапсердаках и широкополых шляпах. И вдруг у самого входа на кладбище происходило нечто потрясающее: закутанного в простыни покойника вынимали из гроба и бегом – именно бегом! – на руках относили к могиле, где и предавали земле.

– А зачем бегом? – спросил кто-то.

– А это вы мне скажите, зачем бегом! – хитро прищурился профессор.

Спасовавший Пенкин отступил в задний ряд.

– По древнему закону еврея надо похоронить в день его смерти, если это не суббота или не национальный праздник, – объяснил Канавкин. – Теперь представьте, что человек скончался под вечер. Естественно, выполнив наскоро все полагающиеся обряды, близкие относили его на кладбище бегом, чтобы успеть засветло! Причем предать земле еврея полагалось без гроба, тогда как нести его по населенному пункту без домовины было запрещено российскими законами. Отсюда и весь дивертисмент.

В этот момент в дальнем конце аллеи появились быстро приближавшиеся фигуры. Первой бежала – именно бежала! – растрепанная молодая дама в черном лапсердаке.

– Неужто еврейские похороны? – оценив ее скорость, вслух задумался отличник Пенкин.

Профессор Канавкин засмеялся и покачал головой:

– О, это вряд ли! Посмотрите на руку этой особы. Белую повязку на похороны надевают русские. Хотя…

Профессор задумался.

– В данном случае повязка расположена необычно низко…

– Может, сползла? – предположили лодыри и бездари из задних рядов.

– Мне кажется, это перчатка, – робко сказала Чижова.

– Одна перчатка? – Профессор поправил очки.

– Одну перчатку положили в позолоченный гроб Майкла Джексона, – сообщил всезнайка Пенкин.

– Ой, а кого хоронят-то?! – всполошились оболтусы в задних рядах.

До профессора донеслись возбужденные возгласы: «А я говорил, что Джексон жив!» и: «Да как же жив, когда вот хоронят!»

Тем временем дама в непарной перчатке свернула с центральной аллеи и понеслась в сторону типичной для данного периода российской истории малобюджетной церемонии прощания с ускорением, вызывавшим серьезное опасение: а не бухнется ли безутешная бегунья в открытую могилу?!

– А ведь такого рода традиция имелась у многих древних народов! – оживился профессор. – К примеру…

– Медведь! Медведь! – зашумели в тылу.

– Медве-е‑е‑едь?!

Крайне заинтересованный, профессор поднял очки на лоб и изумленно заморгал.

Вслед за безутешной бегуньей на аллее показался небольшой бурый мишка. Он косолапо, но резво трусил по дорожке, волоча за собой дребезжащий поводок.

– В неандертальском захоронении в альпийской пещере Драхелох был обнаружен кубический каменный ящик, в котором лежали черепа семи медведей! – возбужденно сообщил профессор, в волнении слишком крепко стиснув руку кроткой Чижовой.

Вообразив, что сейчас за первым зверем на новонеандертальские похороны заявятся еще шестеро медведей, девушка тихо ахнула и покачнулась. Пенкин подхватил ее и принял на себя следующий залп профессорской эрудиции:

– А в Регурдю – это Франция – в прямоугольной могиле были найдены кости двадцати медведей! Причем морды их были повернуты в сторону выхода из пещеры!

Услышав, что количество ожидаемых медведей увеличилось втрое, Чижова вырвалась из объятий Пенкина и сквозь разредившиеся задние ряды устремилась, как те медвежьи морды, точно к выходу.

– А помните «Евгения Онегина», Викентий Эдуардович, сон Татьяны? – сообразив, что пришел его звездный час, задушевно спросил всезнайка Пенкин. – Там ведь лес – царство душ. А медведь – хозяин леса и проводник Татьяны в царство мертвых! А? Это ведь уже не неандертальцы, это Пушкин, Россия, девятнадцатый век!

– Пенкин, вы гений! Зачет!

Тут за мишкой на аллею – как будто непосредственно из девятнадцатого века – выскочил угрюмый дядька в мужицком тулупе и лохматом треухе.

– Повстречав похоронную процессию, русские мужики обнажали головы! – машинально укорил его профессор Канавкин.

Русский мужик, всецело занятый тихой охотой на медведя, его не услышал. Улучив момент, он коршуном упал на волочившийся поводок и остановил поступательное движение зверя.

Дама в черном пальто и белой перчатке закачалась на краю могилы, в которую участники церемонии уже начали бросать комья земли.

– Вы видели? – Ликующий профессор обернулся к своей аудитории. – История продолжается! Старинные обряды живут и развиваются! Этнография – наука всех наук! Ура!

– Ура! – с воодушевлением подхватили в задних рядах.

– Я же говорю – сумасшедшие! – сплюнул кладбищенский сторож Василий.

– Сумасшедшие и некультурные, – прохрипел Леонид. – Надо же, на погосте «ура» кричат! И откуда только такие берутся? Вот ведь тьма беспросветная, дикари, невежи, мать их так…

Поминальный обед стал настоящей мукой.

В затрапезном кафе, специализировавшемся на такого рода печальных мероприятиях, было холодно и мрачно, как в склепе. В интерьере преобладали темные тона, в вазочках вместо цветов стояли еловые ветки, и даже борщ, который подали «на первое», попахивал хвоей. Жесткую котлету, которую дали «на второе», невозможно было расковырять ложкой, а вилок, по обычаю, на столе не было. Манипуляции с ложкой Оле дополнительно осложняла повязка на руке. Ее пришлось снять, и при этом все, кто сидел поблизости, на Олю глазели.

– Бандитская пуля! – пошутила она.

Но хуже всего были тетки. Чужие, незнакомые тетки, которые отдавали распоряжения на кладбище, а теперь командовали официантками и руководили гостями.

Елкины школьные товарищи – кроме Оли, таких было еще человек десять – кучно сбились на одном конце стола и вид имели самый пришибленный. Особенно жалко смотрелся двухметровый Майкл, ссутулившийся над миской с жидким борщиком. На Олину реплику про бандитскую пулю он отреагировал такой же вымученной шуткой: поднял тоскливые глаза и сказал:

– Опасное это дело – школяров дрессировать!

– Я в отпуске, – напомнила ему Оля. – И зачем-то добавила: – И педагогическая деятельность тут ни при чем, я сейчас занимаюсь детективным расследованием!

Майкл поднял брови, но от расспросов воздержался. На том краю стола, где сидели однокашники покойной, царило тяжелое молчание.

На молодых людей смерть ровесницы произвела особенно гнетущее впечатление, тогда как пожилые тетки, казалось, были даже рады тому, что потеря случилась не в их рядах. Впрочем, возможно, Оле это показалось. Она не могла быть объективна, потому что ушлые тетки ей страшно не нравились.

У теток были генеральские ухватки, монашеские лица и противные комариные голоса – до тех пор, пока тетки не выпили водки. Уже через полчаса после начала обеда – примерно к пятой или шестой по счету торжественной речи – деловитые тетки перестали быть тихими, и Оля прекрасно слышала, как они обсуждают покойницу.

– Ох, и шалава же была новопреставленная Дарья, земля ей пухом, – громко шептались тетки. – Два раза замуж сбегала, а сожителям и полюбовникам и вовсе счета не знала.

– И не говори, Петровна, беспутная жизнь была у покойницы, ой, беспутная!

– Одевалась, как распоследняя «простигосподи», а уж красилось-то, красилась как! Бывало, так намалюет рожу, что под ней живого лица не видно!

– И в пупке дырка, а в дырке – серьга!

– А наколки, наколки вы ейные видели? – заворочалась на скамье та тетка, которую назвали Петровной. – Я ж ее обмывала, одевала, все видела. У ей, у бесстыдницы, на заду бабочка наколота, на пузе клубничка, а на плече – змеюка! А на запястье большая буква «М», прям как на мужском туалете, прости боже! Не иначе, по имени очередного полюбовника! Нарочно пришлось на покойницу бабкину блузку с манжетами напялить, чтобы не видно было такого сраму!

Оля насторожилась.

Она знала лишь о трех Елкиных татуировках, видела их не раз – кобру, ягодку и бабочку. Наколка в виде буквы «М» стала для нее новостью. Когда это Елка успела? И почему не похвасталась, как обычно, перед Олей своим новым «украшением»? И неужели она действительно сделала тату в честь какого-то нового кавалера с именем на букву «М»?

Странно, но ни о Мистере Эм, ни о намерении увековечить память о нем несмываемой записью на собственном теле подружка Оле ничего не говорила!

Оля подумала, что эта информация может быть важной.

Она посмотрела в окно, на облезлую «шестерку», стоявшую на противоположной стороне улицы. Замызганный драндулет Андрея Петровича разительно контрастировал с припаркованным рядом с ним сверкающим джипом Майкла. Суворин в меру своего понимания уважил покойницу, надраив свое авто для участия в траурном кортеже, как на свадьбу. Малинин никакого чувства такта не демонстрировал. Со своего места за столом Оля видела, что Малинин дремлет на водительском месте, терпеливо ожидая, пока Оля успокоит свою совесть присутствием на поминках, раз уж она по большей части пропустила похороны.

Малинин спал, но машина слегка тряслась: очевидно, Ване Пуху на заднем сиденье не спалось, и он изнывал от скуки.

Дождавшись перемены блюд, Оля прихватила со стола пару пирожков, увязалась за официантками и незаметно удалилась из кафе.

Угощая поминальными пирожками медвежонка, она подумала, что гадкие тетки при виде такого кощунства наверняка заголосили бы в полный генеральский голос, но нисколько не устыдилась своего поступка. По сути, Ваня Пух был гораздо в меньшей степени зверем, чем эти злобные тетки. И, если он помянет покойницу Елку добрым медвежьим рыком, хуже от этого никому не станет.

– Домой? – спросил разбуженный Малинин. И машинально уточнил, даже не заметив, что перешел на «ты»: – К тебе или ко мне?

– Ко мне, – с сожалением ответила Оля. – Не хочу дополнительно компрометировать Овчинникова.

– Это твой бойфренд?

– Нет.

О бойфренде поговорить, однако, надо было, только о чужом – о Елкином.

Оля рассказала Андрею то, что узнала от злобных теток, и добавила от себя:

– Я вот думаю: что, если этот Мистер Эм и есть наш маньяк?

– Думаешь, он так и представился Елке: «Здрасте, я маньяк!»? – хмыкнул Малинин.

– Я не к тому, что слово «маньяк» начинается с буквы «М», – рассердилась Оля. – Он мог назваться Михаилом, Максимом, Матвеем – да мало ли мужских имен на эту букву. Я к тому, что хорошо бы выяснить, как зовут нашего маньяка.

– Нашего? Ну, нет!

Малинин помотал головой, показывая, что лично он никаких прав на маньяка не предъявляет и считать его их с Олей общим никак не готов.

– Нашего с Елкой и Репкиной, – объяснила Оля.

– Ах да, я помню твою версию.

Малинин кивнул, но убежденным отнюдь не выглядел.

– Эсэмэски, – подумав, кивнул он еще раз. – Вот ниточка, которая приведет нас к твоему маньяку. Та-а‑а‑ак… Извини, домой ты попадешь чуть позже, сначала мы заедем в одно место.

– Куда?

– На радиорынок.

– Зачем?

– За базой данных клиентов оператора сотовой связи.

Малинин покосился на Олю, увидел вопросительно вздернутые брови и понял, что она нуждается в объяснении.

– У нас есть номера, с которых ты получила неприличные сообщения, так? Нам надо узнать, кому эти номера принадлежат. Сделать это можно либо официально – сообщив в полицию о телефонном хулиганстве, написав соответствующее заявление и приложив к нему поступившие оскорбительные тексты…

– Нет! – Оля замотала головой. – Господи, это же будет такое позорище! Я не могу!

– Второй вариант – пасть в ножки оператору, попросить его по-человечески вникнуть и помочь…

– Тоже позорище!

– В таком случае, остается только один путь: раздобыть необходимую нам информацию абсолютно незаконно, – невозмутимо резюмировал Андрей.

Видно было, что необходимость действовать незаконно его нисколько не тревожит.

– Как именно раздобыть? – тоже успокаиваясь, спросила Оля.

– На радиорынке можно купить нелегальные диски с базами данных всех крупных операторов сотовой связи, – объяснил Андрей. – Конечно, это будет не самая полная и свежая информация, но я думаю, что хотя бы один из шести номеров в списке найдется. Узнаем, кто владелец телефона, – найдем твоего маньяка.

– Нашего, – буркнула Оля. – Нашего, а не моего!

С покупкой диска проблем не возникло. У Оли, правда, не оказалось с собой полутора тысяч рублей, но Малинин вынул нужную сумму из своего кошелька.

Из-за этого она расстроилась: было неприятно, что Андрей Петрович платит за нее. Не те у них отношения, при которых это было бы приятно! И вообще, одно дело – заплатить за даму в ресторане или купить ей букет цветов и совсем другое – приобрести для нее пиратский диск с незаконно добытой информацией.

Оля чувствовала, что была бы не против букета.

Потом Малинин спросил:

– У тебя есть компьютер?

– Розовый, – ляпнула Оля, продолжая мечтать о букете.

– Да хоть фиолетовый в крапинку! У меня сейчас нет доступа к компу, так что придется тебе самой покопаться в базе. Справишься?

– Легко, – высокомерно ответила Ольга Павловна и очень кстати ввернула словечки из лексикона ее собственных учеников: – Я не какой-нибудь чайник, я юзер со стажем!

Малинин хмыкнул, но ничего не сказал.

Вообще-то он ждал, что она предложит ему зайти в дом и разобраться с базой вместе.

Оля посмотрела в окошко и прикинула: минут через десять они подъедут к ее дому и расстанутся. Расстанутся, расстанутся, потому что привести мужчину домой она не могла, ну, никак!

Она никогда никого такого не приводила домой, даже в отсутствие любящих родственников. А привести кого-то такого в дом, когда там полна горница Романчиковых, было совершенно невозможно, немыслимо, смерти подобно! Да мамочка проест их обоих глазами насквозь, просто как сито продырявит, а потом настолько истерзает Андрея Петровича бестактными вопросами, что он попросит Олиной руки лишь для того, чтобы сбежать из сумасшедшего дома Романчиковых под предлогом покупки обручального кольца!

Однажды Галина Викторовна таким образом едва не сосватала дочь за сантехника, которого Оля, пока родители были на даче, вызвала починить текущий кран. И папочка ничего не сделал, чтобы остановить мамочку в ее порыве, наоборот: схватив блокнот и ручку, он уселся за кухонный стол – набрасывать список имущества, которое готов был выделить дочурке в приданое!

Блокнот этот папа, кстати, еще не выбросил. Так что, появись Оля на пороге рука об руку с Андреем Петровичем, спектакль «Женитьба» повторится!

Она уже открыла рот, чтобы попытаться объяснить эти резоны Малинину, но тут он сам сказал:

– А мне надо окно в кухне застеклить, а то дом так выстудило, что впору пингвинов в гости звать!

– И белых медведей, Ваниных дальних родственников! – подхватила Оля, улыбнувшись.

Мысль о том, что в качестве званого гостя Андрей Петрович желает видеть не пингвина, а кого-то гораздо более теплолюбивого, ее обрадовала.

Возле дома опять ошивалась соседка в шубе, похожей на копну. Опасаясь нового столкновения соседской собачонки со своим медведем, Малинин высадил Олю на въезде во двор.

– Ну, пока, – небрежно бросил он. – И тут же, наполнив девичье сердце радостью, добавил: – До завтра!

«Завтра, завтра, не сегодня, так ленивцы говорят!» – глупо хихикнул Олин внутренний голос.

– Любимцы, – растроганным шепотом поправила Оля. – Не ленивцы, а любимцы!

Улыбаясь, она проводила взглядом старую добрую «шестерку». Продолжая улыбаться, вошла во двор, приветливо поздоровалась с соседкой и ее собачкой, поднялась на крыльцо и шагнула в подъезд.

Там было темно – на первом этаже опять то ли разбили, то ли выкрутили лампочку. Привычно подсвечивая под ноги мобильником, Оля заглянула в дырочки почтового ящика – нет ли там чего? – и направилась к ступенькам.

«Это он, это он – ленинградский почтальон!» – маршевым речитативом на почтовую тему затянул внутренний голос.

Тот, кто прятался за дверью в подвал, дождался, пока Оля повернулась к нему спиной, и в три прыжка преодолел разделявшее их небольшое расстояние.

Оля услышала шорох, обернулась, но разглядела только что-то большое, темное, квадратное, по очертаниям похожее на чемодан на двух ногах. Потом Олино лицо овеяло ветром, а затем сверху быстро опустилось что-то холодное и скользкое, закрывшее ее с головы до пояса.

Словно в пасти чудовища, ей стало душно, тесно и до одури страшно.

«Это он, это он – наш маньяк, ядрен питон!» – стремительно впадая в истерику, срифмовал внутренний голос.

Оля хотела завопить, но задохнулась – не столько от нехватки воздуха, сколько от избытка эмоций, – и потеряла сознание.

– Костя, вызывай «Скорую»!

Оля узнала мамин голос и прошептала:

– Не надо никого вызывать.

Представлялось вполне логичным, что родственники вызовут не только неотложку, но и полицию. Ведь на Олю напали!

Однако мама только поцокала языком и сказала с укором:

– Ах, не надо тебе «Скорую»? А в обмороки тебе падать надо? Опять голодная из дома умелась? И куда тебя понесло?

– Я на похороны…

– Все понятно, – это уже папа сказал. – Галя, не приставай к девочке, она и так переволновалась. Костик, помоги.

Оля открыла глаза и сначала увидела плавающие в темноте бледно-розовые пузыри, а уже потом опознала в них лица родственников. Вокруг нее столпились Романчиковы в ассортименте, весь клан: и мама, и папа, и брат, и дядя с тетей, и бабушка с дедушкой, и даже юный кузен – и тот был тут. Только Любани не было.

– Я сама, – вяло воспротивилась Оля папиной попытке взять ее на руки, как маленькую или больную. – Со мной все в порядке.

Папа и брат подхватили ее под руки и повели вверх по лестнице. Следом, образовав почетный эскорт, потянулись остальные родственники. Мама, Галина Викторовна, продолжала разглагольствовать о вреде затяжных прогулок натощак, тетя с дядей настаивали на том, чтобы Олюшка для укрепления здоровья приехала пожить у них в деревне, бабушка хвалила свою новую корову и ее замечательное парное молоко, а дед смешливо хмыкал и повторял: «Обмороки! Ха! Какие ваши годы!»

Дома Оля вырвалась из рук заботливых родственников, заперлась в ванной и сама себя осмотрела на предмет каких-либо увечий и утрат. Никаких телесных повреждений не обнаружилось. Колготки тоже были целы, белье и одежда в порядке – признаться, Оля боялась, что маньяк воспользовался ее беспомощностью, чтобы совершить над нею насилие.

«А был ли маньяк?» – справедливости ради задался естественным вопросом внутренний голос.

Оля пошарила в карманах, проверила сумку – вроде ничего не пропало. И кошелек с минимумом денег, и дорогой – во всех отношениях – диск с базой данных, и паспорт – все было на месте. Пропала только еще одна пуговица с пальто, но какой негодяй стал бы устраивать засаду ради такой ничтожной добычи? Наверняка пуговка просто оторвалась.

Выйдя из ванной, она сбросила многострадальное пальто на руки маме, скинула сапоги, пошла к себе и легла на диванчик. Родственники поочередно заглянули в ее комнату, чтобы выразить бедной Олюшке сочувствие и подоткнуть одеяльце. Оля вежливо выгнала всех, потому что хотела хорошенько обдумать случившееся.

Так кто же на нее напал? Маньяк или грабитель?

Кем бы он ни был, он не добился своей цели. Если только его целью не было как следует ее напугать!

Оля решила, что об этом происшествии обязательно надо уведомить Андрея Петровича.

И только тут обнаружила, что лишилась мобильника.

– Костик! – закричала она.

Разумеется, на ее призыв прискакали все Романчиковы.

– Я потеряла мобильный телефон, – стараясь говорить спокойно, объяснила Оля. – Когда я вошла в подъезд, он был у меня в руке, я подсвечивала им ступеньки. Должно быть, я выронила его, когда… когда упала в обморок.

Чтобы не будоражить родственников, она удержалась и не сказала: «Когда кто-то выскочил из-под лестницы и нахлобучил мне на голову хрустящий мешок, из-за которого я и задохнулась».

Дружному клану Романчиковых нельзя было говорить такие вещи.

Дружный клан Романчиковых после таких слов развил бы бурную деятельность, начиная с облавы по городу и заканчивая судом Линча.

– Задачу понял, побегу поищу, – правильно понял сказанное Костик.

Дверь квартиры хлопнула, вниз по лестнице затопали как минимум шесть ног.

– И пуговицу от моего пальто тоже… – добавила Оля.

Дверь снова хлопнула, вниз протопала еще пара ног.

Оля закрыла глаза и стала ждать, мысленно считая до ста, чтобы отвлечься от пугающих мыслей.

Все восемь ног притопали на счет «девяносто».

– Вот, держи!

Запыхавшийся Костик сунул Оле в руку костяную пуговицу.

– А телефон твой мы не нашли, хотя все углы осмотрели. Нет его в подъезде. Видно, свистнул кто-то, пока ты валялась в отключке.

Оля шумно вздохнула.

– Не расстраивайся, деточка, все равно аппарат у тебя был старый, совсем уже неказистый, – попыталась успокоить ее мама.

– Мы подарим тебе новый на Восьмое марта! – пообещал папа.

– А сим-карту можно восстановить, – добавил Костик. – У тебя денег-то на телефонном счету много было?

– Совсем чуть-чуть.

– Значит, разорить тебя звонками в службу «Секс по телефону» воришка не сможет!

Костик заржал, как пони, схлопотал от отца затрещину и удрал.

Видя, что Оля не расположена беседовать, остальные Романчиковы тоже разошлись.

Дождавшись, пока замыкавшая колонну Галина Викторовна прикроет за собой дверь, Оля резко села и немедленно вцепилась в собственные волосы. Из них тут же посыпался какой-то мелкий мусор вроде крупной соли. Напускное спокойствие тоже слетело с нее, как простыня с нового памятника в момент его открытия. Застыв, как аллегорическая фигура «Отчаяние» – с перекошенным лицом и кулачками, застрявшими во вздыбленных волосах, – Оля мучительно соображала.

Телефон! Злоумышленнику нужен был ее телефон!

Ее старому, облезлому телефону давно уже была прямая дорога на помойку, значит, ценность для напавшего на Олю негодяя представлял не сам аппарат.

«Кто владеет информацией – владеет миром!» – напомнил внутренний голос.

Оля кивнула.

Порнографические эсэмэски – вот что представляло собою особую ценность. По номерам, с которых они поступили, Оля с помощью приобретенной на радиорынке базы установила бы имя владельцев телефонов. И если кто-то этого очень не хотел, то он предпринял крайне удачную попытку ей помешать!

– Мне нужно позвонить, – решила Оля и спустила ноги с дивана.

Поскольку клан Романчиковых не оставил у ее ложа дежурного часового, отреагировать на сказанное было некому.

Оля выглянула в коридор и с большим сомнением посмотрела на Желтого Дьявола.

Если она позвонит Малинину с домашнего аппарата, никакой приватной беседы не получится. В их с Андреем Петровичем телефонном совещании примут посильное участие еще восемь человек… Нет, даже девять!

Дверь распахнулась, пропуская в квартиру сияющую радостью Любаню.

При виде Оли она притушила улыбку и проявила фамильную романчиковскую душевность:

– Ну, как ты, сестричка? Оклемалась?

– Что, уже и большая земля в курсе моих проблем? – мрачно поинтересовалась Оля.

– Да это же я тебя нашла, – Любаня энергично разоблачалась, стаскивая с пышных телес тугую курточку. – Что, классная?

– Классная – что?

– Куртка! Новая, я сегодня купила. И блузку тоже, – Любаня повертелась у зеркала, любуясь собой. – Мы же с утра всем табором ходили шопать…

– Занимались шопингом, – машинально поправила русичка Ольга Павловна.

– Ага! Нашопали кучу классных вещей! – Любаня огладила себя по бокам. – Только с блузкой я малость промахнулась. В кабинке примерила – вроде все хорошо, а домой вернулись, надела – нет, маловата. В груди жмет!

– Еще бы, – не сумев подавить недостойную зависть, буркнула Оля.

– Ну, я и поехала назад, в торговый центр, – менять на размер побольше. Спустилась вниз, смотрю – а у стены под почтовыми ящиками кто-то валяется. Я думала – пьяный. Подошла, говорю: «Нажрался, скотина?» Смотрю, а это не скотина, это ты! Ну, я бегом домой, народ позвала, а сама в магазин поехала.

Любаня наконец отвернулась от зеркала и испытующе уставилась на Олю:

– Ты не обиделась, что я с тобой там не осталась? Я наших всех к тебе привела, а самой мне спешить нужно было, пока магазин не закрылся.

– Конечно же, я не обижаюсь, – вздохнула Оля. – И спасибо тебе большое за помощь! А ты никого там не видела?

– Кого? Где? – Любаня хлопнула ресницами.

– Рядом со мной.

– Да нет, ты одна лежала.

Оля покраснела.

– А во дворе никого не заметила подозрительного? Может, кто-то убегал или прятался?

– Собачонка от меня бежала, – подумав, ответила Любаня. – И – точно! – пряталась за свою хозяйку, прямо под шубу к ней влезла.

– Собачонка меня не интересует. Она вне подозрений.

Любаня все хлопала глазами, и Оля объяснила:

– У меня мобильник украли.

– У‑у‑у, гады! – Любаня искренне огорчилась. – А ты звонила на него? Может, это и не кража вовсе, может, кто-то случайно телефон подобрал? Если человек приличный, он тебе трубочку вернет.

– Хорошая мысль!

Оля вновь внимательно посмотрела на Желтого Дьявола, потом перевела цепкий взгляд на сестрицу:

– Ты не одолжишь мне свой мобильник?

Взяв телефон кузины, Оля опять уединилась в своей комнате и первым делом позвонила на свой собственный мобильник. После длинной серии долгих гудков в трубке возник хриплый голос.

– Алле? Это кто? – настороженно спросил он.

– Это законная владелица того телефонного аппарата, который вы сейчас держите у своего уха, – издевательски вежливо ответила Оля. – Скажите, пожалуйста, не имеете ли вы похвального намерения вернуть мне мою собственность?