Текст книги "Декамерон по-русски"

«Может, впоследствии в его рационе оказалось слишком много тупильных веществ?» – вякнул неугомонный внутренний голос.

Я подняла с пола чашку и испытующе заглянула в нее. С виду обыкновенная кофейная гуща, а там – кто знает, может, и с тупильными добавками…

«Надо ее Веронике показать!» – предложил внутренний голос.

– Хорошая мысль, – согласилась я.

Взяв чашку с кофейнами разводами, я встала, вышла из-за стола, отодвинула заградительное кресло, дернула на себя дверь – и едва не получила по голове сигнальным пузырьком с таблетками.

«А вот и ранний склероз!» – прокомментировал неотвязный внутренний голос.

Я плотно закрыла дверь детективного агентства на многократно сложенную бумажку и пошла к нашему ведущему специалисту по кофейной гуще.

Вероника Крохина – владелица и единственная сотрудница Индивидуального Частного Предприятия «Наина», специализацией которого является оказание населению услуг по эзотерической диагностике. «Ситуативный анализ по кофейной гуще, хиромантическая оценка долгосрочной перспективы, прогнозирование событий с помощью карт Таро, нетрадиционные способы решения проблем личных отношений, бизнеса и здоровья» – так написано в рекламном буклете, который сляпали для Вероники мы с Сашкой Бариновым.

То ли текст у нас получился такой замечательно зазывный, то ли доверчивых олухов в наших широтах пруд пруди, но от клиентов у Крохиной отбоя нет. В коридоре под дверью «Наины» нередко образуется очередь из взволнованных дамочек, нервно заламывающих руки. Я вижу эту картину каждый день, потому что офис Крохиной расположен на одном этаже с нашим «МБС» и Эдькиным «Пинкертоном».

Вероника утверждает, что она не просто гадалка, а самая настоящая потомственная ведьма. В это нетрудно поверить, послушав, как она разговаривает с клиентами. «Выпейте это!» – Вероника произносит таким мрачным тоном, словно в дымящейся чашечке содержится не кофе, а смертельный яд или расплавленный свинец. И внешность у Крохиной, когда она «при исполнении», такая, что в пору проходить кастинг на роль Бабы-яги: нос острый, губы тонкие, щеки впалые, глаза горящие, брови и волосы косматые…

Вероника специально ходила на курсы театральных гримеров, чтобы научиться делать себе «правильное» лицо. Из дома она выходит вполне симпатичной женщиной, а в своем ведьмацком офисе первым делом садится к зеркалу и старательно преображается: покрывает лицо синюшным тоном, накладывает темные тени на нос и под глаза, наклеивает брови, вставляет линзы и приводит в демонический беспорядок модную салонную стрижку. Вечером совершается обратное превращение. Только крючковатые красные ногти остаются при Верке и днем и ночью: акрил – штука прочная, с ним возни много, запросто наклеивать и снимать не получается.

При этом хитрая Крохина ловко эксплуатирует и средневековые пережитки народных масс, и их веру в чудеса науки. Присвоив себе внушительное звание эзотерического диагноста, она и прогнозы дает не в устной форме, а в электронной, на диске с красивыми картинками-заставками, и в виде компьютерной распечатки. Очень эффектная бумажка получается – дизайн макета разрабатывал наш Эндрю, а он парнишка талантливый.

За неплотно прикрытой дверью моей рекламной конторы бодро рокотали голоса Бронича и его собеседника. Прокрадываясь по коридору на мягких лапах, я в продолжение интригующей темы тупильных веществ услышала обрывок фразы: «образуют толстый злой осажденного пилка». Кто или что такое этот «пилок», не хотелось даже выяснять – ну его, раз он злой!

«Наверное, это потому, что его осадили, – сочувственно пробормотал мой внутренний голос. – Никому ведь не нравится, когда с ним поступают грубо и неделикатно!»

В этот момент довольно грубо и неделикатно осадили меня саму.

– Стой, раз-два! – скомандовал страшный шепот.

Я остановилась, на всякий случай подняла руки, медленно обернулась и увидела, что по коридору вслед за мной на цыпочках, как Маленький Лебедь, семенит Алка Трошкина.

– Бронич привел нового клиента, он директор завода по производству безалкогольных напитков, чего от нас хочет – сам не знает и объяснить нормально не может, потому что дефективный, – скороговоркой объяснила Алка.

– Тупит?

– Нет, просто он немец и еще половину букв не выговаривает. Не поймешь, чего лепечет! Пусть с ним Баринов разбирается, он любых мужиков любит, и картавых, и шепелявых, и тотально дефективных, – рассудила подружка. – А ты куда?

Я показала ей Эдькину чашку и объяснила, что иду к Веронике за ситуативным анализом по кофейной гуще.

– Ой, как здорово придумано! – Трошкина искренне обрадовалась неожиданному развлечению. – Сейчас узнаем, что ожидает Эда в ближайшем будущем! А то от медиков прогноза не допросишься, а мы ведь переживаем за судьбу коллеги!

– Сильно переживаете? – спросила Вероника, когда мы явились к ней. – Настолько сильно, что готовы заплатить мне за работу? Дружба дружбой, но у нас в эзотерическом прогнозировании испокон веку действует железное правило: сначала позолоти ручку!

– Ведьма, – беззлобно констатировала я и полезла в карман за бумажником. – Сколько?

– Прейскурант на стене.

– Триста рублей?! – ужаснулась Трошкина, первой найдя нужную строчку. – Да ведь полная чашка кофе в нашем буфете стоит не больше сотни!

– На, кровопийца! – в сердцах сказала я, отсчитав три сотенных бумажки. – Вот погоди, придешь ты к нам в офис чаи с бутербродами гонять, мы тебе такой счет выкатим – придется ступу с помелом в заклад отдавать, чтобы расплатиться!

– Теперь чашку давай, – бестрепетно распорядилась потомственная ведьма, пряча деньги в карман длинного холщового фартука. – М-да… Ну что я могу сказать?

– Что? – вытянула цыплячью шейку Трошкина.

– Плохо дело.

– Эдик не выйдет из больницы? – испугалась Алка.

– Почему не выйдет? Выйдет, – медленно вращая чашку и внимательно разглядывая черноту внутри, сказала Вероника. – Но помучается…

– Помучается до того, как выйдет, или после? – уточнила я.

– И до, и в процессе, и после…

– Ну так се ля ви! – съязвила я, начиная злиться.

По-моему, за триста целковых можно было дать более конкретную и ясную характеристику ситуации!

– Или се ля вы, или се ля вас, – согласилась гадалка, продолжая сосредоточенно щуриться в чашку. – Вот, вижу я причину всех Эдькиных мук! Это женщина.

– Ну так шерше ля фам! – съязвила и Трошкина, видимо, подхватив прилипчивую заразу французской иронии у меня.

– А что за женщина? – поинтересовалась я.

– Красивая, – уверенно сказала Вероника, поглядев на самую страшненькую кофейную кляксу. – Не знаю, кто она Эду… но зовут ее на букву «А».

– А-а-а-а! – разыгравшаяся Трошкина заголосила, как в лесу. – Вот так ее зовут?

– Ой, мама…

Я поспешно наклонилась и подобрала упавшую чашку, пока кофейная гуща из нее не измазала светлый ковер. Шокированная Вероника прижала обе руки к сердцу и укоризненно посмотрела на мою непосредственную подружку:

– Зачем же так орать?!

– А-а-а-а! – донеслось из коридора.

– Это что – эхо? – Удивленная Алка открыла дверь.

Это было не эхо. Это была наша бухгалтерша Зоя. Она стояла на углу под раскидистым фикусом и орала, как еще одна дурочка из леса. И я не сразу поняла, что ее истошное «а-а-а-а» является последней буквой моего имени.

– И-и-инка-а-а-а-а! – надрывалась Зоя, вращаясь вокруг своей оси, как проблесковый маячок на крыше патрульки, и обеспечивая равномерное распределение акустических волн по округе. – Инка-а-а-а-а!

В последний раз с такой тревогой и с недобрым обещанием в голосе меня призывала мамуля, не нашедшая поутру в прихожей свои новенькие итальянские сапоги. Мне тогда было пятнадцать лет, дорогой импортной обуви я еще не удостаивалась, но наши с мамулей ноги как раз сравнялись в размере, и вопрос экипировки нижних конечностей я нахально решала по шкурному принципу «кто раньше встал, тот лучше обут». Но у Зойки я никогда никаких сапог никогда не уводила и не уведу, это совершенно исключено. У нее плоскостопие, а у меня высокий подъем.

– Я здесь! – громко сказала я, подождав, пока Зойка замолчит, чтобы набрать в грудь воздуха.

– Здесь она! – подтвердили Алка и Вероника.

Мы высунулись в дверной проем, как три головы Змея Горыныча из норы.

– Инка, живо двигай в офис! – сердито прокричала Зоя. – Скорее! Скорее! Бегом!

– До сих пор у нас не так жестко следили за соблюдением трудовой дисциплины! – досадливо подумала я вслух.

– Тебя Бронич зовет, срочно! Живее, живее, шевелись! – истерила Зоя. – Одна нога здесь, другая там!

– Ты мне льстишь, – пробормотала я, сокращая расстояние от «здесь» до «там» с максимальной скоростью.

Трошкина, которая за много лет научилась воспринимать восторженные комплименты моим длинным ногам как фоновый шум, не выдержала и хихикнула.

Это была последняя нотка веселья в текущий бурный день. Все, с кем мне довелось общаться позже, демонстрировали полное отсутствие чувства юмора.

Зойка перехватила меня на углу и погнала в офис, безжалостно толкаясь.

– Инка! Инка! Инка! – с нечеловеческим энтузиазмом вопил попугай, разучивший с подачи горластой бухгалтерши новое слово.

– Тебя еще не хватало! – огрызнулась я, пробегая мимо.

Ощущая, как под давлением Зойкиных направляющих рук на моей талии образуются вмятины, я ворвалась в кабинет шефа.

Бронич сидел за столом красного дерева, и лицо у него было в тон столешнице. Проволочные волоски, окружающие лысину шефа на манер тернового венчика, вздыбились круче обычного. Одной рукой Бронич яростно чесал свою тонзуру, другой прижимал к уху телефонную трубку.

Увидев меня, он произнес «Да, разумеется!» тоном, каким уместнее было бы сказать «Нет, ни за что!», швырнул трубку на рычаг, склонил голову к плечу и метнул в мою сторону тяжелый взгляд василиска. Я на всякий случай отступила в сторону, но шеф скорректировал направление своего нервно-паралитического взора с учетом моего телодвижения и мрачно спросил:

– Новость знаешь?

– Ну… Э-э-э… – протянула я, не сразу определившись с линией поведения.

Неинформированность для рекламщика – смертный грех. Ответив «Нет, не знаю», я поставила бы под сомнение свою профессиональную репутацию. А ею я дорожу едва ли меньше, чем женской гордостью!

Мгновенно оценив расклады, я нарочито важно кивнула:

– А-а-а! Вы про сенсацию на Си-эн-эн?

– Я про скандал в «МБС»! – рявкнул Бронич.

– О-о-о… – Я растерялась, но быстро нашлась: – Что, кто-то из клиентов набузил? Этот, что ли, с фабрики тупильных веществ?

– У-у-у! – отмахнулся Бронич. – Вспомнила! Это когда еще было! Час назад!

– И-и-и? – подбодрила его я.

Поскольку выразительные гласные мы, кажется, все перебрали, можно было надеяться, что шеф ответит более развернуто и по существу.

– Ё-о-о-о-моё! – простонал Бронич, не оправдав мои надежды. – Она еще не знает?!

Испепеляющий взгляд опалил мое плечо. Обожженная Зойка охнула и виновато пробормотала:

– Я не успела объяснить…

– Да в чем дело-то?! – ничего не понимая, занервничала я.

– Хотелось бы, чтобы до дела не дошло, но, похоже, уже поздно. – Бронич снял очки, бросил их на стол и двумя руками сильно потер багровую физиономию. – Боюсь, что мы его потеряем.

– Эдика, что ли? – Я оглянулась на Зою.

Она покачала головой:

– Севу!

– Полонского?!

Вот когда я встревожилась по-настоящему!

Всеволод – наш штатный креатор, до его прихода в «МБС» выдавать на-гора свежие идеи приходилось мне одной, и я еще не забыла, что это было очень утомительно и притом никак не сказывалось на моей зарплате редактора. Потерять Полонского?! Ну нет!

– Я сделаю что угодно, чтобы вырвать Севу из лап смерти! – пылко заверила я шефа.

– Надо из лап закона! – поправил Бронич и снова вздохнул.

– Нашего Севу забрали в милицию, – тоже вздохнув, тихо сказала Зоя. – Прямо с улицы! Он грязно приставал к девушке и даже пытался ее изнасиловать!

– Вы это серьезно? Или пугающе шутите в связи с Хэллоуином? – В полном обалдении я переводила взгляд с бухгалтерши на шефа и обратно. – Сэр Сева? Дон Кихот Полонческий?!

По-моему, прозвища нашего колеги говорят сами за себя. Всеволод Полонский эрудит, эстет и джентльмен до кончика зонта. Я никак не могла вообразить Севу в роли гнусного уличного приставалы!

– Вот уж совершенно нелепая мысль! Все равно что обвинить в мафиозной деятельности благородного короля Артура и рыцарей Круглого стола!

– Будь добра, постарайся довести это свое мнение до сведения своих же друзей в милиции! – попросил Бронич.

Вот тут я начала понимать, чем были вызваны истошные крики «Инка, Инка!». Мой жених Денис Кулебякин – весьма уважаемый в милицейских кругах эксперт-криминалист. Его лучший друг Руслан Барабанов – важная фигура в отделе по борьбе с организованной преступностью. Да и мой папа, отставной полковник, сохранил хорошие знакомства в разных силовых структурах…

Прежде коллеги по «МБС», люди сплошь творческие, культурная элита общества, расценивали мои связи «с ментами» как порочащие. Подозреваю, от остракизма меня спасало только наличие мамы – известной писательницы и брата – модного дизайнера. Своей несомненной богемностью они как-то компенсировали дурное влияние на меня милицейского плебса. И вот, значит, теперь мои контакты в органах на что-то сгодились! Я усмехнулась, шагнула к директорскому краснодеревянному столу и потеснила Бронича у телефонного аппарата.

– Капитан Кулебякин! – без промедления отозвался на другом конце провода мой милый.

– Дениска, спасай! – сказала я.

– Всегда пожалуйста, любимая!

Я приложила трубку к признательно забившемуся сердцу и сказала Зойке, заканчивая давний спор:

– Понимаешь теперь, почему я выбрала мента? Мало слов – много дела! И так во всем.

Пристыженная Зойка уныло кивнула, а Денис в трубке хмыкнул и проницательно заметил:

– Комплименты – это не к добру. Чую, просьба будет на редкость гадкая!

Разумеется, он не ошибся. Однако вытащить из милиции «насильника» Севу оказалось совсем не так трудно, как думал паникер Бронич.

– Конечно, если бы пострадавшая девушка тоже поехала в участок и написала там заявление, ваш Полонский не отделался бы так просто, – снисходительно объяснил мне мой милицейский герой уже поздним вечером, предварительно истребовав и получив с меня благодарность за совершенный им подвиг натурой.

К счастью, барышня скрылась с места происшествия еще до того, как увезли Севу в милицейском «бобике». Пока стражи порядка отскребали с асфальта побитого честными гражданами «насильника», его «жертва» тихо шмыгнула в подоспевшее такси и по-английски удалилась в неизвестном направлении.

– Сумасшедшая какая-то девица, – зевнув, подумала я вслух. – Припадочная! Сначала возвела на парня напраслину, а потом усовестилась и сбежала.

– Уверена, что это была напраслина? – сонно пробормотал Денис. – Я лично вашему Полонскому не слишком доверяю…

Одно время Сева за мной ухлестывал. С тех пор и навсегда он у бдительного милицейского капитана Кулебякина на подозрении. Но я не стала спорить с милым: мне хотелось спать, и я не отказала себе в этом.

Телефон зазвонил среди ночи.

Поздний звонок четко проассоциировался у меня с милицейскими подъемами по тревоге, так что я и не подумала снять трубку. Это сделал Денис. И лишь когда он прилепил мобильник к моему уху, я поняла, что телефон-то мой собственный!

– Инночка! Ах, Инночка! – В трубке захлебывалась слезами мама Севы Полонского.

– Нонна Игоревна?

Я села в постели, включила бра в изголовье кровати и посмотрела на будильник.

Была половина третьего. Шесть часов назад я передала помятого и обессиленного Всеволода с рук на руки его любящей маме, и в тот момент она плакала от радости, так как успела вообразить своего милого мальчика в полосатой робе арестанта, с бритой наголо головой и деревянными колодками на ногах.

Теперь в плаче Нонны Игоревны и малейшей радости не чувствовалось.

– Инночка, Севу забрали! – прорыдала она.

Я подумала, что намятые бока Полонского все-таки потребовали госпитализации, и спросила:

– В больницу?

– Нет, не в больницу! В тюрьму!

– В какую тюрьму? Почему? За что?!

Я покосилась на Дениса.

– Кузнецова! – с упреждением зарычал он, выглянув из-под подушки. – С кем ты, черт побери, якшаешься? Я не буду вытаскивать из кутузки всех твоих хахалей!

– Это не хахаль, это все тот же Полонский, – торопливо объяснила я. – Кажется, его снова арестовали.

– Что, он еще на кого-нибудь напал? – излишне громко поинтересовался бездушный мент.

Нежная Севина мама в трубке захлебнулась рыданьями и отключилась. Я вздохнула, вырубила телефон и грозно посмотрела на Дениса.

– Даже не проси! – каменным, как топор пещерного человека, голосом отрубил он. – Утром. Все – утром!

И мой милый снова уснул, захрапев, как неандерталец, в совершенстве освоивший прием отпугивания носовыми руладами саблезубых тигров. Я немного порычала, как тот же тигр, но услышана не была.

«Что ж, утром так утром», – примирительно пробормотал мой внутренний голос.

Я побила кулаком подушку и натянула до ушей одеяло.

«Ну и что такого, что его в милицию забрали? В милиции тоже люди», – усыпляюще забормотал внутренний голос.

– Пеще-е-е-ерные, – зевнув, согласилась я.

И уснула.

5

Тугриков, в лице, фигуре и манерах которого без труда угадывалось самое близкое родство с пещерным человеком, со скрежетом почесал подмышечную впадину сквозь задубевший рукав форменной куртки и шершавым басом томимого жаждой алкаша гаркнул в открытую форточку квартиры на первом этаже:

– Граждане, откройте! Милиция!

Форточка тут же захлопнулась. В считаные секунды в режиме цепной реакции герметично закупорились оконные проемы по всему фасаду старого «сталинского» дома, построенного буквой «П».

Тугриков искательно заглянул в окно по другую сторону подъездной двери. Там с подоконника широко и бессмысленно улыбалась круглая тыквенная морда, начиненная горящей свечкой. По кружевной занавеске метались кривые тени.

Тугриков с мучительным звуком поскреб стекло ногтем, занавеска дернулась, и над воскуренной тыквой появилась жутчайшая физиономия – синюшная, в мощных шарпейских складках, с кривым красным ртом и зубами наружу. Тугриков замер с поднятой рукой. Вурдалачья морда ему одобрительно покивала и показала сразу два больших пальца.

– Они думают, что мы тоже маскированные монстры! – со смесью удивления и обиды сказал Голубовский.

Тугриков вздрогнул и использовал поднятую руку для крестного знамения.

– Сегодня Хэллоуин, Витя! Импортный праздник всякой нечисти! – объяснил Голубовский.

– Вот люди! Вас че, давно по тыквам не били? – Тугриков укоризненно посмотрел на иллюминированный овощ и помотал головой, как одолеваемая блохами собака. Сходство усугубляло сорвавшееся с привязи на темечке ухо серой меховой шапки.

В середине октября на почве наблюдались заморозки, и вся городская милиция дисциплинированно перешла на зимнюю форму одежды. И хотя в конце месяца вдруг потеплело, легкомысленное поведение погоды не изменило четкой линии заведенного милицейского порядка. Тугриков с тоской думал о любимом спортивном костюме и легкой ветровке. Необходимость изменить удобной экипировке обусловил утренний смотр, куда надо было явиться в полной выкладке, да еще с «тревожным» чемоданчиком.

– Витя, остынь! – позвал товарища лейтенант Голубовский.

Блудный сын благородного семейства, он не производил впечатления прямого потомка пещерного витязя в тигровой шкуре и имел генетическую способность к внезапным гениальным озарениям.

– Сейчас мы войдем в лучшем виде. Ты справа, я слева!

Опера Коля Тугриков и Петя Голубовский внешне походили один на другого не более, чем Пересвет на Челубея, однако обладали глубинным внутренним сходством. Оно выражалось в переизбытке природной жизнерадостности и непреодолимой склонности к скоморошеству. «Наши клоуны», – любовно называли Тугрикова и Голубовского охочие до развлечений коллеги.

Переглянувшись, изобретательные служивые люди распластались по обе стороны железной двери подъезда. Голубовский, оказавшийся ближе к домофону, нервными пальцами столбового интеллигента пробежался по кнопочкам, сделал брови домиком и громко, жалобно мяукнул.

– Твою мать! – подпрыгнул от неожиданности кровный враг саблезубых кошачьих неандерталец Тугриков.

– Цыц! – предостерегающе свистнул ему Голубовский и тут же виртуозно преобразил прозвучавшее междометие в раздраженное кошачье шипение.

– Гав! – неубедительно сказал Тугриков просто так, от себя.

Он еще не понял сценария.

– Мя, мя-а, мийя-ау-у-у! – приседая от натуги, на редкость противным голосом заныл Голубовский. – Мя-а-а! Мь-мя-а-а-а-а!!!

Впечатленный Тургиков, отказавшись от намерения составить дуэт «В мире животных», с интересом прислушивался.

Домофон страдальчески хрюкнул. Тугриков показал Голубовскому большой палец. Голубовский тонко улыбнулся и на «бис» издал серию душераздирающих звуков, способных превратить в охотников за пушным зверем армию убежденных гринписовцев.

– Поразвели тут четвероногих друзей, зоофилы чертовы! – сердито проворчал сонный бас, до краев наполненный тоской по оставленной теплой постели. – Благодетели, блин, флоры и фауны! Пенсионеры, вашу мать!

– Мау-а-ать! – на хорошем кошачьем издевательски поддакнул ему Голубовский.

– Слышали, Шмульсоны? В последний раз вашего мурзика запускаю! Не научится по ночам дома сидеть – быть ему меховым ковриком! – бешено прорычал домофон.

Пискнуло, заныло, щелкнуло. Коварно ухмыляющийся Тугриков потянул на себя открывшуюся дверь. Голубовский в последний раз шкодливо мявкнул и следом за товарищем вошел в подъезд.

Нужная квартира располагалась на втором этаже. Справа от двери, под звонком, помещалась начищенная бронзовая табличка с гравировкой: «Проф. В.В. Полонский».

– Приятно иметь дело с культурными людьми! – порадовался Голубовский, длинным крепким пальцем продавливая кнопочку звонка в глубь кирпичной кладки. – Откройте, мия-а-а… Тьфу! Милиция!

– Господи, боже мой! Ироды! Антихристы! Опять! – бессильно заплакала Нонна Игоревна Полонская, скорбными материнскими всхлипами вызывая у «иродов» смутное чувство классовой вины. – Не виноват мой мальчик ни в чем, не виноват! Не было никакого изнасилования!

– Изнасилования, может, и не было. А как насчет убийства? – не без сочувствия к материнскому горю пожал плечами Тугриков.

Всеволод Полонский, сухощавый и стройный, как молодой тополь, выступил из спальни, вздрагивая гладким подбородком и горделиво запахивая бархатный халат со стеганым шалевым воротником.

– Гражданин Полонский Всеволод Константинович? – с тихой радостью кошки, узревшей перед собой беззащитную мышь, вопросил Голубовский. – Вы бы переоделись во что поприличнее.

– На выход! – с намеком предупредительно подсказал Тугриков.

Шевельнув кадыком, Всеволод Полонский безмолвно развернулся, ненадолго скрылся в комнате и вскоре вновь появился в прихожей. Нонна Игоревна, во время его отсутствия успевшая страдальческим шепотом выдать «иродам-антихристам» самую положительную характеристику на сына, глотая слезы, трясущимися руками помогла ему застегнуть запонки на манжетах свежей белой сорочки, поправила узел галстука под воротником, поцеловала в лоб и перекрестила.

Изящный, как испанский тореадор, Сева грациозно перевесил с плечиков на себя кашемировое полупальто, втиснул высокое чело в плюшевую кепку, зашнуровал кожаные туфли и подхватил с трюмо замшевые перчатки.

– Я готов, – высокомерно сообщил он, брезгливо кривя породистый профиль.

– Я думаю, обойдемся без наручников? – посоветовался с коллегой Голубовский, иронично поглядев на благообразного придурка, отправляющегося в казенный дом при полном параде.

– Ясен пень! – согласно хмыкнул Тугриков.

Под тихие и безнадежные причитания убитой горем Нонны Игоревны опера и подконвойный Полонский вышли из квартиры и затопали вниз по лестнице.

Впереди, развернув плечи свободно и гордо, как вольнонаемный атлант, легким шагом человека, не обремененного укорами совести, шагал красавец Всеволод. Он тихо насвистывал арию тореадора из оперы «Кармен». Малообразованный в музыкальном плане Коля Тугриков расхожий мотив не узнал, но задорное настроение оценил и уважительно шепнул Пете Голубовскому:

– А парнишка-то фасонистый!

Голубовский, также впечатленный демонстрацией столь редкой силы духа, только прищелкнул языком и тоже расправил плечи, дабы не посрамить и соответствовать.

Опера не могли знать, что фасон за Севу в данный момент держит эффективное средство иностранной фармацевтической промышленности, прописанное доктором Нонне Игоревне Полонской, страдающей тяжелой формой артрита. Любящая маменька с вечера напичкала побитого Севу таблетками, от которых он стал легким и веселым, как наполненный гелием воздушный шар. При этом могучий разум штатного креатора рекламного агентства «МБС» ничуть не затуманился и работал, как кремлевские куранты, только бесшумно.

Небрежно помахивая зажатыми в кулаке перчатками, Полонский легчайшей поступью человека, превентивно истребившего всякую угрозу здоровью своего опорно-двигательного аппарата, спускался по ступенькам и сосредоточенно думал о побеге из-под конвоя. Подходящий случай представился ему сразу за бронированной дверью подъезда.

Случай имел малосимпатичный вид облезлого уличного кота невзрачной темной масти, идеальной для маскировки на асфальте и грязном бетоне. Кот, не имеющий ни имени, ни дома, устроился на ночлег прямо на ступеньке крыльца. Открывшаяся металлическая дверь его не потревожила, потому что нечувствительно прошла выше, над насупленной усатой-полосатой башкой, а вот легконогий Сева неожиданно для себя и для придремавшего матроскина вступил в плотный контакт с протяженным кошачьим телом. Он запнулся, ругнулся и кубарем покатился с высокого крыльца.

– Мь-мя-а-а-а! – во всю глотку взвыло оскорбленное животное, вынужденно улетая с крыльца во двор по низкой дуге.

– Шмульсоны! – знакомым голосом возмущенно взревел домофон. – Божьи одуваны! Уймите свою тварь!

– Не смейте нас оскорблять! – тонким козлиным голосом выкрикнула скрипучая форточка на втором этаже.

Эхо с готовностью понесло по колодцу двора последний сомнительный слог.

– Чего-чего? Вы еще и материться будете?! – неприятно изумился домофон.

– Бум! – громко подтвердил Полонский, достигший в падении асфальтированного двора.

– Ий-я-а-а-а! – завершая недолгий полет, кот с боевым криком каратиста боднул иномарку, любовно припаркованную в круге света от одинокого фонаря.

– У-а! У-а! У-а! У-а! – гигантским припадочным младенцем заревела машина.

Кособоко перепрыгнув с автомобиля на дерево, перепуганный кот закачался на ветке. С дробным стуком посыпались на землю спелые грецкие орехи.

– А ну, хто там дерево трясет, хулиганье, ворюги, вы этот орех сажали, поливали, растили, дармоеды?! – с полоборота завелась местная старожилка баба Клава, в попытке различить во мраке подлых негодяев опасно перегибаясь за подоконник.

Четко отреагировав на ореховый град, завопила вторая машина.

Из открывшегося окна слева от подъездной двери на шум выглянула синюшная складчатая морда. Увидев ее в тревожном свете ритуальной тыквы, старожилка баба Клава хрипло ахнула и мягко упала назад, в комнату.

Хрустнула пластиковая рама. Треснув оборванной занавеской, на балкон выскочил бритоголовый мужик в трусах и с пистолетом.

– Стой, стрелять буду! – страшным голосом прокричал он и тут же неприцельно пальнул в созвездие Стрельца.

Стрелец не принял вызов, но специально обученные люди, опера Тугриков и Голубовский, отреагировали как надо: шумно залегли в кустах у крыльца и из-под ненадежного прикрытия мусорной урны велели психованному стрелку немедленно бросить оружие.

Это справедливое требование было сформулировано в элементарных матерных выражениях, однако понимание сказанного дезориентированному и в высшей степени взвинченному автовладельцу затруднил виртуозный дуэт противоугонных сигнализаций.

Второй выстрел в небо больно ранил Малую Медведицу, после чего Тугриков и Голубовский тоже по разику шмальнули в звездные выси, авторитетно пообещали отправить в царствие небесное самого мужика в трусах и вызвали подкрепление.

Домофон, не тая неприятного изумления, возбужденно сообщил некой Маринке, что во дворе, кажись, бандитские разборки, и велел всем лечь на пол.

Неизвестно, входил ли в категорию «все» безымянный дворовый кот, но именно он с подкупающей готовностью рухнул на «пол», угодив на согнутую спину Тугрикова.

Рука опера, не ожидавшего коварного нападения с тыла, дрогнула, и разбитое шальной пулей стекло чердачного окна тонко, жалобно вскрикнуло. С мелодичным плачем посыпались вниз колкие стеклянные слезы.

– Миня! – истерично завизжали на четвертом этаже у Шмульсонов. – Миня, это шо – погром?!

Гадко заругался осыпанный осколками мужик в трусах. С новой силой взвыл бедный матроскин, получивший пинка от рассвирепевшего Тугрикова. Через квартал от дома тревожно запела, приближаясь, милицейская сирена.

Всеволод Полонский расправленным плечом атланта разбил ближайшее подвальное окошко и ужиком скользнул со двора в не используемое по прямому назначению бомбоубежище. Он легко пробежался по катакомбам, каждый поворот которых был ему знаком с детских лет, и через подсобку круглосуточно работающего продуктового магазина вышел на улицу. Дежурная продавщица, сомнамбулически дремлющая у мирно квакающего телевизора с початой бутылочкой пива, проводила проследовавшего мимо нее Севу затуманенным взглядом и вопросительно икнула, но он только безмолвно отсалютовал ей испачканными перчатками и был таков.

Голова у Полонского была легкая, как одуванчик, и работала, как часы с кукушечкой. Воображаемая птичка на вопрос «Кукушка, кукушка, сколько мне на свободе жить осталось?» саркастично кукнула полразика, и Сева понял, что у него есть минут тридцать, не больше. Если за это время он не уберется куда подальше, куковать ему за решеткой в темнице сырой долго-долго!

Мимо, светясь окошками, точно хэллоуинская тыква прорезями, прогрохотал пустой трамвай. Опасаясь запомниться скучающему кондуктору, Сева остерегся пользоваться общественным транспортом. К счастью, голова у него работала, как часы со встроенным компасом. Полонский безошибочно определил кратчайшее направление к вокзалу и двинул к нему пешим ходом через парк.

Стайка весело хохочущих привидений в долгополых белых балахонах налетела на него под заповедным дубом. Сева наотрез отказался включиться в хоровод, но нахлобученную на него картонную маску принял с благодарностью.

В темных аллеях и на прилегающих к парку улицах то и дело встречались ведьмы, зомби и оборотни. Большая группа на диво жизнерадостных инфернальных существ обнаружилась непосредственно на вокзале.

Юные черти и чертовки с сигаретками нетерпеливо били копытами у чадящего автобуса, на подножке которого дергалась сердитая тетка в шиньоне, украшенном островерхой газовой шляпой с мишурой по краям. «Одиннадцать! Двенадцать! Тринадцать!» – нервно выкрикивала она, по одному затягивая курильщиков в недра автобуса, где кто-то в тему наяривал на гитаре: «Пятнадцать человек на сундук мертвеца! Йо-хо-хо! И бутылка рома!»