Текст книги "Джип из тыквы"

Закончив свой обед, я пересекаю площадь и в густой тени непропорционально низкого портика, обессиленно распластавшегося на слоновидных колоннах, нахожу окно с вывеской «Предварительная продажа билетов».

Должно быть, летом тут аншлаг, но сейчас никого. Только по ту сторону стекла, продырявленного полукруглым, как кошачий лаз, отверстием, увлеченно читает книжку немолодая кассирша.

Я наклоняюсь, чтобы заглянуть в амбразуру, очень неудобно прорезанную на уровне моей груди, и некоторое время с интересом рассматриваю цветную обложку книжки.

На ней нарисован мускулистый голубой мужик, и «голубой» в данном случае не сексуальная ориентация, а цвет кожи. С ориентацией у дюжего детинушки все в порядке: он страстно тянется к фигуристой блондинке с грудями тугими и розовыми, как наши кубанские помидоры. Цветовой контраст заставляет задуматься: а пара ли они друг другу, эти двое? Розовая Джульетта и голубой Ромео! Это ж какие детишки у них будут, если лав стори сложится благополучно?

«Фиолэтовые в крапинку!» – жеманно ужасается мой внутренний голос.

Цитата из мультика про Алису Селезневу наводит на мысль о глубоком космосе. Возможно, синий Ромео – Чужой?

Жаль, что толстыми пальцами кассирша закрывает название книжки.

«Любовь Аватара!» – тут же предлагает свой вариант мой внутренний голос.

– У Аватара хвост был, – возражаю я.

– Что? – кассирша поднимает голову.

Взгляд у нее затуманенный, нездешний.

– Добрый день, а это кто тут у вас? – вежливо поздоровавшись, спрашиваю я вовсе не то, что хотела. – Аватар?

– Да это же Ладислав, герцог мрака! – обижается читательница.

– Мертвец, что ли? Зомби? – мне хочется понять происхождение синих кожных покровов.

– Вампир!

– А-а-а-а! – я хлопаю себя по лбу. – Ну, точно! Не узнала, долго жить будет… А вы не поможете мне?

– Предварительная продажа билетов за четырнадцать календарных дней, – сообщает кассирша, глядя на меня без приязни.

– Я заплачу, – говорю я. – Но не за билет, а за помощь. Мне нужна информация. Очень нужна!

Женщина смотрит на меня с подозрением. О чем, она думает, я ее попрошу? Предложу продать родину-Землю чужим аватарам?

– Через ваш вокзал проходят все автобусы дальнего следования на море и с моря, ведь так? – спрашиваю я.

Кассирша неуверенно кивает.

– Мне нужно знать, какой автобус или какие автобусы проезжали мимо смотровой площадки на перевале около двух часов ночи четвертого июня. Это можно узнать?

Одновременно я засовываю в окошко купюру, достоинство которой не позволяет отказать мне в этой пустяковой, в общем-то, просьбе.

– А зачем… – не отрывая взгляда от денежки, начинает кассирша.

– Зачем мне это нужно? – с пониманием подхватываю я. – Затем, что ночью четвертого июня у меня на перевале заглохла машина, а я чертовски плохо разбираюсь в автомеханике и наверняка проторчала бы в горах всю ночь и еще полдня, если бы меня не спас водитель проезжавшего мимо автобуса. Не спрашивайте, откуда и куда он шел, и какого был цвета и марки! Я тогда ничего не запомнила, потому что жутко нервничала!

Тетка смотрит на меня, как на чокнутую.

– Да, да, все это звучит очень глупо, вы можете подумать, что я идиотка, но неблагодарной меня еще никто не называл! – тороплюсь объясниться я. – Мне хочется отблагодарить того водителя, но я не знала, как его найти, пока не попала сюда и не увидела все эти автобусы.

Я толкаю вперед купюру, и она планирует на стол кассирши.

– Я даже не знаю, – тянет она, косясь на денежку, но не делая попытки ее вернуть.

– Вы просто попытайтесь, – прошу я. – Не получится – значит, не получится. Я все равно буду признательна вам за попытку.

Сказанное означает, что в любом случае кассирша может оставить деньги себе, и она это понимает. Книжка ложится на стол, накрывая собой купюру, руки кассирши перемещаются к клавиатуре компьютера.

Пару минут я слушаю птичий клекот пластмассовых кнопок так увлеченно, как не слушала бы легендарную японскую камышовку – самую знаменитую певчую птицу Страны восходящего солнца. Затем кассирша говорит:

– Примерно в два десять там проходил новороссийский автобус, и еще минут через двадцать пять–тридцать – сочинский.

– Новороссийский, – выбираю я. – Можно найти водителя?

– Это не так просто, как вы думаете, – ворчит кассирша, и я с намеком открываю кошелек.

Это довольно громкий намек – металлическая застежка издает характерный звук, и кассирша меняет тон:

– Но, так и быть, я попробую.

Пробы несколько затягиваются и включают в себя телефонный звонок некой Диночке с автобазы, но в результате я получаю конкретную информацию:

– В том рейсе были Свинаков и Тарасов, они напарники, работают в Новороссийском АТП.

– Контакты, – прошу я шепотом, потому что кассирша все еще держит у уха телефонную трубку.

– Сейчас Дина узнает, – так же негромко отвечает она и ждет, затем что-то записывает и снова ждет.

Потом прикрывает микрофон ладонью и спрашивает:

– А хотите, Дина скажет водителям, чтобы подошли к нам на остановке? Они как раз сейчас едут в Новороссийск из Ставрополя, будут здесь часов через пять.

– Было бы замечательно! – радуюсь я.

Мы расстаемся, весьма довольные друг другом. У кассирши в книжке пара новых закладок достоинством в тысячу рэ каждая, а у меня – бумажка с именами и телефонами возможных свидетелей аварии.

Пока я неподвижной статуей стою в псевдомраморном портике, раздумывая, как бы мне скоротать пять часов до прихода автобуса, оживает мой мобильник.

Номер определяется – это Макс.

– Привет, – говорит он. – Как дела, чем занимаешься?

Я еще не определила новую линию поведения с Максом, поэтому отвечаю уклончиво:

– Да так, ничего особенного. Гуляю.

– По банкам?

Реплика короткая, но с бездной смысла.

Стало быть, Макс уже в курсе, что я закрыла карты. Значит, он тоже сегодня наведался в банк, и вряд ли это случайное совпадение. Вероятно, он знал, по каким числам поступает очередное «пособие» – моя стипендия им. М.Тугарина, и торопился сразу же забрать эти деньги. А я его очень удачно опередила.

– Да, заглянула мимоходом в ближайший «Старбанк». Тетя Оля сказала, что дядя Мотя мне снова денег послал, – отвечаю я, нарочно подчеркивая свою близость к Тугариным.

Пусть Макс не думает, что я одинокая беспамятная дурочка, за которую некому вступиться.

В трубке тихо, только что-то потрескивает. То ли это помехи на линии, то ли Макс безмолвно мечет молнии.

Мне становится весело.

– Дорогая, нам надо поговорить, – произносит мужчина, которого я уже не считаю своим.

– Давай, – соглашаюсь я, перехватывая трубку поудобнее.

– Это нетелефонный разговор.

– Тогда поговорим при встрече, – соглашаюсь я и перехожу в наступление: – Кстати, ты заметил, что забыл отдать мне ключи от моей квартиры?

Ключевое слово тут «моей», и Макс это прекрасно понимает. Допускаю, что у меня разыгралось воображение, но звуки в трубке очень похожи на зубовный скрежет.

А что я? Все претензии к дяде Моте и тете Оле, это от них я узнала, что являюсь единоличной владелицей новенькой «двушки», купленной ими для меня!

– Конечно же, я дам тебе ключи, как только ты вернешься в город, – обещает Макс.

Голос у него сладкий. Даже слишком сладкий, засахарившийся мед ощутимо поскрипывает на зубах.

– Договорились.

Я отключаюсь первой, потому что чувствую, что этот раунд выиграла с большим преимуществом.

Это чрезвычайно меня бодрит. Мне уже не кажется, что я голый ноль. Пусть у меня дырка в памяти, зато характер крепкий и мозги не самые слабые!

«Авось прорвемся», – поддакивает мой внутренний голос.

Я составляю новый план на остаток дня. Он включает возвращение в санаторий, ежедневные процедуры, ужин, повторный визит на кипучеключевскую автостанцию и самое главное – разговор с водителями, которые могут оказаться свидетелями аварии.

Гордясь собой и радуясь тому, как удачно все складывается, я терпеливо дожидаюсь очередного пригородного автобуса и на нем под занавесочными знаменами из красного плюша скачу в санаторий.

Запоздалый визит в процедурный корпус проходит без эксцессов. Потом я мирно ужинаю с дедульками, возвращаюсь в Кипучеключевск и неспешно чаевничаю в кафе с якорем и видом на площадь с зениткой.

Вытянувшиеся тени слоновьих ног превращают просторный квадрат асфальта в гигантскую шкуру зебры. Я соответствую обстановке, потому что чувствую охотничий азарт, как на сафари.

Мое возбуждение достигает пика в момент, когда к вокзалу устало причаливает запыленный автобус рейса «Ставрополь – Новороссийск».

Несмотря на хромоту, я опережаю водителей на короткой дистанции к окошку кассы.

– Ну, я Тарасов из новороссийского АТП, чего нужно? – не обращая внимания на меня, стучит в стекло усталый дядька в мешковатых джинсах и клетчатой рубахе.

Кассирша в аквариуме пальцем указывает на меня.

– Что? – неприветливо спрашивает водила, меняя собеседника.

– Здравствуйте, извините за беспокойство, у меня к вам очень важное дело, личное, – возбужденно стрекочу я, отступая от кассы и зазывными русалочьими жестами маня за собой удивленного водилу.

Мы конспиративно задерживаемся в промежутке между колоннами.

– Вот, это вам, – я протягиваю собеседнику заранее приготовленную купюру.

– А что, разве в кассе билетов нет?

– Это не за проезд, это вам за беспокойство.

Водила смотрит на деньги, но взять их не спешит. Зато и не убегает от меня, заметно заинтересованный.

– Ну, беспокой!

И я решительно беру буйвола за костяные выступы – сафари так сафари:

– Четвертого июня около двух часов ночи вы проезжали мимо обзорной площадки на перевале. Там в это время случилась серьезная авария, вы ее не видели?

– Не помню такого, – отвечает водила.

Я включаю взгляд эмпата и вижу, что он не врет. Мой собеседник слегка удивлен, немного заинтригован, но больше раздосадован, потому что испытывает физический дискомфорт. Он переступает с ноги на ногу, бросает тоскливый взгляд в дальний угол площади, и я краснею, сообразив, что задерживаю человека, которому очень хочется в туалет.

– Значит, не видели, – огорченно бормочу я.

– Да я, может, в это время сны смотрел, мы ж с напарником по очереди рулим, – объясняет водила и, торопясь от меня отделаться, зовет своего товарища:

– Эй, Петрович, подойди, тут к тебе девушка!

Деньги мои он не берет и с ускорением устремляется к уборной.

– Это мне?

Второй водила, сменивший первого, смотрит на деньги, которые я все еще держу в протянутой руке, и поднимает брови:

– А билет купить не проще?

– Мне не нужен билет, я никуда не еду, – нетерпеливо говорю я. – Мне нужна информация. Скажите, это вы были за рулем четвертого июня около двух часов ночи, когда ваш автобус проезжал мимо обзорной площадки на перевале?

– Не помню, – после паузы выдыхает водила и отодвигается.

Я вижу, что это неправда! Мой собеседник светится красным, как светофор! Он встревожен и напуган. Сейчас сбежит от меня!

– Не бойтесь, – говорю я, бесцеремонно хватая его за рукав. – Я не сделаю вам ничего плохого. Мне просто нужно знать, что именно вы видели.

– Ничего не видел, – шепчет водила, и взгляд его шарит по моему лицу, как руки слепого. – Никого я не видел!

– Вы видели меня, – уверенно озвучиваю я вполне резонное предположение. – В то самое время в том самом месте я попала в аварию. Слетела в пропасть на белом «Рено».

– Разве это был «Рено»? – бормочет водила.

Ага, обманщик себя выдал!

Его красный свет ярко вспыхивает и остывает до желтого с прозеленью. Теперь он чувствует себя виноватым.

– Да не виноваты вы, – говорю я, чтобы успокоить нервного мужика. – Я сама во всем виновата, потому что села за руль нетрезвой, а водитель из меня так себе…

– Еще как виноват! – перебивает водила и выдергивает из моего захвата свой рукав. – Но вы ничего не докажете!

– Клянусь вам! – почти кричу я и вздергиваю кулак, как испанский коммунист. – Я не причиню вам никакого вреда! Все, что вы скажете, останется между нами!

– Тогда не надо так орать, – игриво советует первый водила, бодрой рысью пробегая мимо нас к автобусу. – Петрович, ты еще долго? Нам пора.

– Мне надо ехать, – говорит Петрович.

Я вижу, он колеблется, и принимаю решение без задержки:

– Поехали. Довезете меня до поворота на «Солнечные зори» и по пути все расскажете.

Похоже, это правильное решение. Хотя сейчас место Петровича в автобусе не за рулем, привычная обстановка его заметно успокаивает, и он начинает рассказывать без понуканий, все более охотно, словно торопясь выплеснуть накопившееся.

– Не очень-то я и виноват, не виноватее тебя!

Я киваю. Согласия по этому пункту мы достигли еще в слоновьей колоннаде.

– Два часа ночи – собачья вахта, пассажиры храпят, напарник тоже дрыхнет, и у меня глаза слипаются, а тут серпантин! Чуть-чуть расслабился, недокрутил – заехал на встречку, – водила с вызовом смотрит на меня. – Ну, вот скажи: кто ночью летает по горам, как автогонщик?

– Я? – предполагаю я, помня, что мне уже говорила о моей водительской манере Ольга Тугарина.

– А кто же! Ты неслась, как сумасшедшая! – подтверждает Петрович и смахивает пот со лба.

В автобусе работает кондиционер, но ему жарко от воспоминаний.

– Выстрелила из-за поворота, как снаряд! А я как раз чуток в поворот не вписался, залез на встречку, а тут ты, и как шуганула в сторону! Я ж тебя и не задел, мы бы нормально разъехались, будь у тебя скорость поменьше!

– Вы видели, как я слетела в пропасть? – спрашиваю я.

– Не видел! – огрызается Петрович. – Я за поворот ушел и потерял тебя из виду.

Он снова вытирает лоб и недоверчиво спрашивает:

– Серьезно, в пропасть слетела? А почему живая?

Я пожимаю плечами:

– Повезло, и медики постарались.

Мы помалкиваем, поглядывая друг на друга искоса.

– Говоришь, пьяная была? – неожиданно оживляется Петрович и кивает. – Тогда понятно.

Ему заметно полегчало, он уже не переливается цветами пламени, как пионерский костер.

– Что понятно? – уточняю я.

– Ну, видок твой, – Петрович смущенно усмехается. – Ты ж голая была за рулем, я прям офигел! После думал даже – мне померещилось. Это ж скажи кому, не поверят: чуть не столкнулся на перевале с голой бабой! Мужики засмеяли бы, сказали б – уснул за рулем и увидел сексуальный сон!

Теперь уже я краснею, как первомайский кумач.

Хотелось бы закрыть эту тему, но повеселевший Петрович активно ее муссирует:

– А чего ты заголилась-то? От жары? Или как? Ты в машине одна была или с кем-то?

– Давайте, лучше вы расскажите, что помните про машину, – неловко выворачиваюсь я.

– А что я помню-то? Белая легковушка, марку не разглядел, твои голые сиськи меня отвлекли, – хохочет водила. – А еще под лобовым стеклом нашлепка была блестящая, тоже сверкнула в глаза, я чуть не ослеп.

– Что за нашлепка?

– В виде бомбы!

– В смысле?

– Поворот на «Золотые зори»! – сообщает водитель, сидящий за рулем. – Девушка, вы выходите?

– Да, да, – я смотрю на Петровича. – Так что за бомба?

– А я знаю? Наверное, секс-бомба, раз ты голая там сидела! – он уже весело шутит.

– Девушка! – нетерпеливо торопит меня напарник Петровича.

– Ладно, я вам еще позвоню, – обещаю я и выбираюсь из кресла.

Выхожу из автобуса, и он тут же отчаливает, обдав меня дымом.

Жестяная табличка на столбе информирует меня, что до санатория «Золотые зори» 0,8 км в указанном направлении.

Я беру курс на непроглядную темную массу лесистой горы и ковыляю во мраке, чувствуя себя дура дурой.

Что еще за бомба? Может, Тугариной позвонить? Почему-то она никакую бомбу не упоминала.

Свидетельские показания Петровича подтверждают то, что мне хотелось бы опровергнуть. Я действительно каталась голышом, в этом Макс и Валентин мне не врали.

Госссподи, да кто же я такая?! Сумасшедшая, что ли? Ведь нормальные женщины не садятся за руль нагишом!

Кстати, а почему мой необычный внешний вид не привлек внимания ГИБДД? На трассе есть несколько стационарных постов, а летом еще и патрульные на обочине стоят, как дорожные столбики. Водителей то и дело штрафуют за превышение скорости и разные иные нарушения правил, включая непристегнутый ремень. Так неужели скоростной заезд голой гонщицы не расценили бы как угрозу безопасности движения?

Правда, дело было поздней ночью, вспоминаю я. А в ГИБДД тоже люди работают, по ночам они спят.

Но вот камеры по идее не дремлют!

Я останавливаюсь и оглядываюсь. Буквально за минуту до того, как меня высадили из автобуса, мы проехали под рамой с видеокамерами, фиксирующими происходящее на дороге. Интересно, как долго хранятся эти записи?

Я прикидываю: ввиду наличия на участке камер автобус катил небыстро и при скорости шестьдесят километров в час за минуту мог проехать примерно километр. Это не катастрофическое расстояние даже для меня. Доктор ведь велел мне разрабатывать ногу долгими прогулками на свежем воздухе, так почему бы не сделать это прямо сейчас?

Я разворачиваюсь, возвращаюсь к перекрестку и шагаю по обочине трассы в направлении Кипучеключевска.

Водители проезжающих мимо машин меня игнорируют, ни одна добрая душа не предлагает подвести одинокую хромоножку, а на автостоп я не замахиваюсь, побаиваясь нежелательных приключений.

В результате к стационарному посту ГИБДД я подползаю минут через сорок и при виде бетонной коробки этого казенного дома испытываю радость, которую в полной мере понял бы разве что Робинзон Крузо, углядевший на горизонте судно флота Ее Величества Королевы Англии.

В окнах приземистого здания крайне незамысловатой архитектуры горит теплый свет, у порога курит упитанный парень в форме. Лица его я не вижу, только темный силуэт на фоне освещенного проема и красную звездочку сигареты, в челночном режиме снующую по короткой дуге.

– Добрый вечер, – говорю я, приблизившись. – Подайте мне руку, пожалуйста.

Ступеньки поста для колченогой странницы крутоваты.

– По пятницам не подаю, – хмыкает курильщик, но все же помогает мне подняться.

И тут же спрашивает, не торопясь пригласить в помещение:

– Вы что, от транспорта отстали?

Секунду борюсь с желанием съязвить: «Да, от паралимпийского автопробега на инвалидных колясках!», потом отвечаю уклончиво:

– Я к вам с другим вопросом, по поводу ваших камер наблюдения. Они снимают фото или видео?

– Ну, фото, а что?

Служивый в последний раз затягивается и по параболе отправляет окурок на дорогу.

Я понимаю, что сейчас он вернется в помещение и закроет дверь перед моим любопытным носом, если я каким-то образом не оправдаю свой интерес к работе поста.

Несмотря на то что я наслышана о профессиональной алчности дорожных инспекторов, мотивировать собеседника деньгами не решаюсь. Вдруг именно этот окажется принципиальным?

Быстро придумываю, зачем мне фото с камеры. Сказать, что я выслеживаю супруга, укатившего с любовницей? Это вряд ли вызовет сочувствие у брутальных мужиков, скорее наоборот, побудит их к проявлению солидарности.

О, знаю!

– Да сын мой, сопляк восемнадцатилетний, на маминой машине тайно катает подружку, а той вообще еще шестнадцати нет, – сочиняю я. – Хочу припугнуть его: мол, полиция уже зафиксировала ваши покатушки, смотри, дождешься обвинения в растлении малолетней!

– Ох, ни фига се! Сурово! – озадачивается мой собеседник.

– Сурово, но справедливо, – настойчиво давлю я. – Вот вам бы хотелось, чтобы вашу пятнадцатилетнюю дочку какой-нибудь озабоченный сопляк в машине тискал?

– Моей всего пять, – бормочет служивый, но не уходит – значит, заинтересовался и ждет продолжения.

– Я точно знаю, что они тут проезжали четвертого июня между половиной второго и половиной третьего ночи, – продолжаю я. – Вы не найдете для меня этот снимок?

– В начале июня? Фьюююю! Спохватились вы, мамаша! У камер-регистраторов памяти хватает на трое суток максимум, потом запись заново идет, по кругу, – огорчает меня служивый.

– В самом деле? Как жаль, – причитаю я. – Ну, может, вы в другом мне поможете? Я не знаю, куда сыночек ездил, он, паршивец, не говорит, но машину мне вернул с какой-то блямбой на стекле – с блестящей такой наклейкой в виде бомбы. Вы не в курсе, что это значит?

– Вань! – не трогаясь с места, орет мой собеседник. – Еще одну жалобу на наклейки примем? Вот тут мадам тоже в претензии по поводу светоотражающей бомбы на лобовом стекле!

– Что-то поздно спохватилась эта мадам, – рокочет в помещении низкий голос. – Бомбы – это ж когда было? Летом!

– Что, что было?! – оживляюсь я.

В окошко высовывается округлый предмет, который я в первый момент принимаю за кастрюлю с ручками, но затем благодаря исходящим из него звукам человеческой речи опознаю как крупную бритую голову с огромными ушами.

– Рок-фестиваль это был, – объясняет говорящая голова.– «Бомба рока» в Тамани, неужели не слышали? Народ ого-го как там гудел, а эти самые наклейки вместо пропусков на стоянку давали.

– И когда был фестиваль? – спрашиваю я.

– Щас скажу.

Голова-кастрюля прячется, изнутри доносятся бумажные шорохи, потом снова слышен голос:

– С третьего по пятое июня!

– Сходится, – киваю я и в глубокой задумчивости обессиленно сползаю с крыльца.

Итак, голая и пьяная я ехала с рок-фестиваля.

Несмотря на то что своего участия в этом или других подобных мероприятиях я не помню, мне представляется, что злоупотребление спиртными напитками и развратное поведение вполне в духе музыкально-сексуальной революции.

У меня возникает непреодолимое желание увидеть место, где проходил фестиваль. Я там была, значит, могу об этом вспомнить. Или, может, кто-то там вспомнит меня?

– В Тамань – это туда? – деловитым криком с дороги уточняю я направление у служивых.

Они подсказывают: надо ехать на Анапу, а оттуда в сторону Темрюка.

Минут сорок, заметно беспокоя постовых, я топчусь на обочине – поджидаю попутный транспорт и в конце концов уезжаю на проходящем автобусе.

Как это Мотя сказал – нет ничего лучше Анапы?

Вот и проверим.

На рассвете море гладкое, дымчато-серое, как мягкий шерстяной войлок, приятно теплое на вид. Я смотрю на него и мысленно греюсь.

Душе тепло, но тело мерзнет, хотя я уже притерпелась и почти не замечаю ни холода, ни ноющей боли в костях. Краешком сознания фиксирую: руку ломит, ногу крутит, но я ухитряюсь оставаться выше этого. Наверное, так себя чувствуют засыпающие в снежном сугробе.

Я сижу у подножия дюны на редкой сетке затянувшей песок голубой травы рядом с колким кустом осоки, который мне сейчас почти друг. В тоскливый предрассветный час я взахлеб рассказала ему свою грустную историю, и куст сочувственно трясся, совсем как я сама. Исповедавшись ему, я будто очистила свое сознание, а память у меня и так пустая, поэтому я тупо гляжу на море, и мне почти хорошо. То есть мне уже не плохо: мои эмоции – ровный круглый ноль.

Плотный слежавшийся песок приглушает шаги, и человека рядом с собой я замечаю только потому, что поворачиваю голову, бездумно отслеживая полет одинокой чайки.

Встречаюсь с ним взглядом – и это происходит снова: в кратчайший миг я испаряюсь из собственного тела и нахожусь в чужом.

Девчонка удивительно красива. Ее профиль на фоне моря кажется вырезанным из плотной и мягкой акварельной бумаги, а в анфас лицо напоминает фарфоровую маску. Правильные тонкие черты, белая кожа, глубокие провалы глаз, опушенных темными ресницами, черный короткий ежик обрамляет высокий лоб. Шея длинная и тонкая, согнутые плечи широкие и острые, запястья и пальцы костлявые и на темном фоне куртки похожи на березовые веточки.

Вот девушка, в которую можно влюбиться с первого взгляда.

Что?!

Я прихожу в себя (никогда еще избитое выражение не звучало так буквально) и хлопаю ресницами, таращась на рослого парня довольно пугающей внешности.

Его искреннее восхищение хрупкой красотой незнакомки совершенно не вяжется с видом беглого каторжника!

В этом типе добрых два метра роста и минимум центнер веса. Парнишка не затерялся бы на групповой фотографии баскетбольной команды и как родной вписался бы в компанию братьев Кличко.

Мощное тело заботливо и продуманно упаковано в непромокаемую куртку с капюшоном, брезентовые штаны с многочисленными карманами, о содержимом которых я не решаюсь гадать, и ботинки на толстой рифленой подошве. Густо заштрихованный щетиной кирпичный подбородок блудный брат Кличко греет в высоком вороте свитера грубой вязки, а руки держит в карманах куртки. И судя по тому, как они бугрятся, в каждом кулаке запросто может прятаться граната-лимонка.

Типичный Терминатор на тропе войны.

– Доброе утро! – задумчиво тянет этот клон Шварценеггера на одной низкой ноте.

Похоже, в конце этой короткой фразы стоит вопросительный знак. Очевидно, устрашающий товарищ интересуется моим мнением по поводу данного конкретного утра, но я пока не готова его сформулировать.

Пробую снова влезть в чужую голову, но на сей раз у меня ничего не получается.

Опасливо сканирую незнакомца взглядом эмпата и немного успокаиваюсь при виде ровного желтого свечения. Невозмутимый, величественный и грозный Шварценеггер-Кличко излучает доброжелательный интерес – и только.

Внезапно до меня доходит: а ведь он любовался не кем-то, а мной!

Это соображение потрясает меня так, что я вздрагиваю, задеваю колючий куст и ойкаю.

Я красивая? Я – красивая?!

Это каким же надо быть… Гм… Терминатором! Чтобы найти МЕНЯ красивой?!

«Вот, видишь, ты слишком предвзято к себе относишься, – заявляет внутренний голос. – Как говорится, о вкусах не спорят! Некоторым очень даже нравятся долговязые тощие барышни с прической «Новобранец после тифа»!»

– Некоторым и вампир Ладислав симпатичнее Аватара, – соглашаюсь я.

В следующий момент неосознанное чувство – то ли честность, то ли вредность, а может, протест – распрямившейся пружиной подбрасывает меня вверх и вперед. Я поднимаюсь на ноги и делаю всего два шага. Этого достаточно, чтобы заметить мою хромоту и переоценить «красавицу», заслуженно понизив ее до уродки.

Если этот лирический супергерой настроился на романтические чувства, мое ковыляние «от бедра» без слов объяснит, что он выбрал неподходящий объект.

Честность – это похвально, и все же я сама на себя злюсь и досадливо краснею.

А громила все так же спокойно, с ленцой, интересуется:

– Что с ногой?

– Стальной штырь в бедре! – отвечаю я без заминки и даже с вызовом.

– А у меня колено железное, – добродушно сообщает гигант и тоже делает два шага мне навстречу.

– Незаметно, – машинально отмечаю я.

– А в аэропорту звеню, как пасхальный колокол, – самым краешком твердого рта усмехается мой собеседник и протягивает мне руку. – Я Саныч. Будем знакомы.

Рука у него огромная, как лопата, и такая же твердая. Моя бледная лапка беспомощно соскальзывает с нее, я пожимаю плечами:

– А я не знаю, как меня зовут. Зовите, как все, Марией.

Саныч чуточку поднимает брови, но ожидаемого вопроса не задает.

Я отворачиваюсь и смотрю на море.

Некоторое время мы стоим и молчим, потом Саныч небрежно сообщает:

– Есть бутерброды и чай.

– Горячий? – спрашиваю я.

Он хмыкает, разворачивается и враскачку топает за дюну. Помедлив немного, я иду за ним.

Это легко: ботинки-тракторы пробивают песчаную корку, оставляя приметные следы. По ним я выхожу на пустырь, посреди которого одиноко, как марсоход на Красной планете, высится близкий родственник танка – темно-зеленый джип-внедорожник.

Не карета из тыквы. Основательная машинка!

Крестник Терминатора уже сидит за рулем и при моем приближении не выходит из машины. Очевидно, ему и в голову не приходит открыть мне дверцу и помочь забраться в салон. Я делаю это самостоятельно и, не успев отдышаться, вижу у своего носа дымящую чашку.

Ее емкость – не меньше литра, и это всего лишь крышка термоса, из которого непринужденно прихлебывает сам Саныч.

Чай горячий, крепкий и душистый, явно не из пакетиков и с настоящим лимоном. И сахара в него бухнули от души, так что мне понятно: этот напиток готовила не фея.

– Бутерброд?

Я освобождаю одну руку, и в нее с трудом втискивается впечатляющее сооружение из толстого хлебного ломтя, густо намазанного маслом, поверх которого встык любовно уложены половинки сосисок. Это также непохоже на дамское рукоделие, и я беззастенчиво резюмирую вслух:

– Не женат.

Саныч согласно хмыкает. В уютном молчании мы уплетаем бутерброды и пьем чай.

Мне тепло и хорошо.

Потом Саныч убирает термос, смахивает со штанов хлебные крошки, пристегивается и буднично спрашивает:

– Тебе куда?

– В санаторий «Золотые зори», это под Кипучеключевском, – говорю я и тоже пристегиваюсь.

– По пути, – кивает Саныч и поворачивает ключ в замке зажигания.

Плавно покачиваясь, джип едет по кочковатому пустырю наперегонки с пустым полиэтиленовым пакетом, который катится вприпрыжку, как перекатиполе.

В кустистой траве тут и там пестрят обрывки целлофана, клочья ткани, разноцветные жестянки и бутылки с выцветшими этикетками. Мусор – это единственное, что осталось от популярного рок-фестиваля, который буйствовал тут в июне.

Глупо было надеяться, что я здесь что-то найду.

Машина выезжает на дорогу, движение становится плавным и быстрым, мусорное поле остается позади.

Саныч молчит.

Я закрываю глаза и сама не замечаю, как засыпаю.

Меня будит тишина. Торжественная соборная тишина с тихим шарканьем ног, благоговейным многоголосым шепотом и гулким эхом под высокими сводами.

Я размыкаю ресницы, ожидая оказаться в сумраке, но меня слепит блуждающий острый луч, и я снова зажмуриваюсь.

Ощущаю тепло на щеке. Слышу птичьи голоса.

Открываю глаза и вижу, что рядом со мной спокойно спит мужчина.

Голова его на соседней подушке обращена ко мне боком, и некоторое время я рассматриваю грубовато вырезанный профиль: выпуклые брови, короткий прямой нос, твердые губы и подбородок, которому позавидовал бы Щелкунчик.

Потом обладатель всей этой мужественной красоты, не шевелясь, произносит:

– Проснулась? – открывает глаза и поворачивается лицом ко мне.

Глаза у него дымчато-серые, как мягкий шерстяной войлок. Я смотрю в них и греюсь.

– Куда дальше? – не дождавшись ответа на первый вопрос, спрашивает Саныч и садится ровно.

До меня с опозданием доходит, что мы с ним не в постели, а в машине – оба спали, сидя в креслах.

Я шокирована тем, что не шокирована.

Кажется, я девушка свободных нравов.

Тоже выпрямляюсь, выглядываю за борт и расплываюсь в улыбке.

Боже, надо же такое придумать! Джип стоит на опушке леса недалеко от проселочной дороги, в данный момент пустой.

Лес снизу доверху желтый, солнечный, пронизанный острыми лучами, на белых и синих ниточках которых крутятся медленно опускающиеся листья. Просверки золотых пятаков и звезд за стеклом образуют красивый контрастный фон для каменной физиономии Саныча. Он невозмутим, как статуя с острова Пасхи, но заметно более симпатичен. Во всяком случае, уши у него небольшие и аккуратные.

И нежно-розовые!

Я с детским интересом рассматриваю ухо, которое постепенно отчетливо краснеет.