Текст книги "Джип из тыквы"

– Я не знал, куда ехать дальше, – информирует меня порозовевшая статуя.

– Вперед, – говорю я. – До санатория километра два, а там я покажу дорогу к домику.

Мы трогаемся, выруливаем на проселок и мирно катим по нему в спокойном молчании, которое я уже готова считать фирменным стилем общения моего нового знакомого.

У бунгало номер тринадцать стоит серебристый «Рено».

– Черт! – восклицаю я.

У меня мигом портится настроение.

Пока джип маневрирует, пытаясь поближе подобраться к домику и при этом не помять цветы на клумбе, занавески в окне оживают. Скльптурные складки содрогаются и расходятся, в светлой раме окна возникает поясной портрет, при виде которого я мгновенно разделяю чувства вандала, жаждущего безжалостно осквернить произведение искусства. В окне безмятежно улыбается Валентин.

Из домика выходит Макс. При виде меня, восседающей на месте штурмана в громоздком вездеходе, он поджимает губы, хмурится и ускоряет шаг. Дверцу джипа он распахивает слишком резко, и приветствие, обращенное ко мне, теплом и нежностью не дышит:

– Где ты была?! Я ждал тебя всю ночь!

Классический пятистопный ямб подчеркивает пошлую банальность ситуации.

– Все нормально? – спокойно спрашивает Саныч.

– Да, вполне, – бормочу я, не глядя на него.

Мне ужасно неприятно, что Саныч подумает, будто для меня нормальны отношения с типом, который нетерпеливо пощелкивает перед моим лицом пальцами, привлекая внимание к тому факту, что он желает поскорее вытащить меня из машины.

Я игнорирую протянутую руку Макса, выбираюсь сама и, оказавшись перед ним, довольно громко и отнюдь не приветливо заявляю:

– Незваный гость хуже татарина!

Пусть мой новый друг не думает, что я рада встрече со старым.

– Я позвоню, – произносит Саныч, когда я захлопываю дверцу.

Это не вопрос, а заявление о намерениях.

– Буду ждать, – отвечаю я.

– Какого черта? – начинает Макс, но его слова заглушает рык движка.

Джип отчаливает.

Секунду я смотрю ему вслед, затем поворачиваюсь к Максу и спрашиваю, даже не пытаясь казаться милой:

– Что тебе здесь нужно?

– Для начала – поговорить, – отвечает он, тоже не стараясь быть душкой. – Идем в дом.

Он хватает меня за руку и тащит на крыльцо, не обращая внимания на то, что я бьюсь о каждую ступеньку непослушной больной ногой.

Кажется, чинные-благородные игры кончились.

Я этому даже рада.

В моей комнате беспорядок, однозначно выдающий затяжные мужские посиделки со спиртным.

Подушки на кровати смяты, на журнальном столике натюрморт в стиле художника с подходящей фамилией Петров-Водкин: бутылка «Столичной», два стакана, початая банка шпрот и россыпь хлебных крошек. Еще одна водочная бутылка – пустая – стоит пятой лишней в компании деревянных ножек стула. Превращенное в пепельницу чайное блюдце чадит окурками.

Я брезгливо морщусь.

Валентин, развалившийся в единственном кресле, машет мне рукой, бесцеремонно интересуется:

– С кем каталась, красотка?

И громко запевает:

– Поедем, красооотка, катаааааться! Давно я тебя…

– Заткнись, придурок! – рявкает Макс.

И тут же сам меня спрашивает:

– Кто это был?

– Просто хороший человек, – отвечаю я, не желая впутывать Саныча в наши дрязги. – Он меня подбросил.

– Сколько раз? – с противной ухмылкой интересуется Валентин. – В какой конкретно позе?

– Заткнись! – повторяю я за Максом.

Хоть в чем-то мы с ним заодно.

Валентин, не прекращая гаденько улыбаться, поднимает руки, потом прикладывает палец к губам, шипит:

– Тссссс! – и наконец замолкает и замирает.

Только брови ходят вверх-вниз и глаза перебегают с Макса на меня и обратно.

– Шли бы вы отсюда оба, а? – досадливо прошу я и скрещиваю руки на груди.

Думаю, ясно, что к разговорам я не расположена.

– Чуть позже, – обещает Макс и опускается на диван. – Когда мы достигнем взаимопонимания.

Он похлопывает ладонью по покрывалу рядом с собой, но я притворяюсь, что не поняла приглашения.

Тогда Макс вздыхает и подчеркнуто кротко спрашивает:

– Где деньги?

– Где деньги, Зин?! – оживает невыносимый Валек и снова вскидывает руки. – Молчу, молчу, сорвалось…

– Ты про деньги Тугарина? – уточняю я у Макса, не обращая внимания на идиотскую пантомиму его дружка. – Про те тридцать тысяч, которые он платит мне ежемесячно как пенсию?

– Тридцать тысяч?! – опять встревает Валек. – Эй, а ты говорил…

– Дебилка! – орет Макс. – Неблагодарная тупая идиотка! Денег она для меня пожалела! Да где бы ты сейчас была, если б не я!

– А и в самом деле, где бы я была?

Этот вопрос меня действительно интересует.

Не знаю, как Макс – до недавних пор я видела в нем благородного джентльмена, но его приятель очень даже похож на урода, которому в кайф повыламываться под тяжелый рок немытых волосатиков, проораться, подраться, напиться и забыться под кустом на загаженном пустыре. Не в одиночку, конечно, а в компании таких же обкуренных и обдолбленных засранцев и засранок.

Вроде меня прежней.

– Где бы я сейчас была, если бы не тот рок-фестиваль? – повторяю я, глядя на Валентина.

Его аура – пожар в прерии! Я права, я верно догадалась – ему есть что сказать!

– Ты вспомнила рок-фестиваль? – упавшим голосом спрашивает Макс.

– Неужели вспомнила? – мурлычет Валек.

Он выныривает из кресла, и я на шаг отступаю.

Он не испуган, он ликует.

– Я знаю, что была на фестивале в Тамани, – осторожно говорю я. – С кем? С тобой? Или с тобой?

– Она не вспомнила, – с сожалением вздыхает Валентин.

Я смотрю на Макса. У его свечения цвет неуверенной радости с примесью тухлого страха.

– А что фестиваль? – торопливо бормочет он. – Ладно, мы были там. Хорошо, я скажу: там мы с тобой и познакомились. Ты хотела знать правду? Ну, вот тебе правда: я тоже не знаю, как тебя зовут на самом деле, потому что нам ты представилась как Рыжая Соня!

– Пьяная Рыжая Соня, – с удовольствием уточняет Валек. – Веселая и сговорчивая!

– Мы перемигнулись в толпе у сцены, поехали к морю, потому что тебе приспичило устроить ночное купание голышом, а потом ты оставила нас барахтаться в волнах, а сама увела мою машину! – добивает меня Макс.

– Я же не рыжая, – жалко оправдываюсь я, дрожащей рукой касаясь отросшей темной щетины на макушке.

– А была рыжая, с длинными волосами.

– Подтверждаю! – кивает сияющий Валентин. – Это единственное, что я помню о тебе совершенно точно: волосы были рыжие!

Он тянется ко мне, и я делаю два шага назад.

Всего два, зато каких!

На первом шаге я сбиваю пустую водочную бутылку, и она катится по полу, попадает мне под ногу на втором шаге, после чего сама летит в угол, а я – на пол.

Спиной вперед, затылком в паркет.

Занавес!

Слабак храпит на диване, пуская слюни на подушку.

Слюнтяй.

Даже во сне лицо у него страдальческое – кажется, сейчас скривится и захнычет жалобно, как младенчик.

Пить не умеет, девок мять не умеет, бабло у дурной инвалидки отнять – и то не умеет! Трепло и тряпка.

Дать бы ему как следует по роже, да тут уже есть одно тело в отключке, второе будет лишним.

Если дура не очнется, придется избавляться от трупа. Хотя от слабака и в этом будет мало пользы, зассыт он труп закапывать, сам с перепугу сдохнет.

По морде ее похлопать, что ли?

А ничего так морда, симпатявая, с прежними рыжими волосищами была бы даже очень.

– Ау, красотка! Просыпаемся, просыпаемся!

Ага, реснички задрожали! Не сдохла девонька, крепкая!

Небось не развалится, если ее сейчас того… И сопротивляться не будет…

Что такое? Не нравится?

Мне темно и холодно. Голова чугунная, неподъемное тело ноет. Кажется, что я лежу на льду, и он вытягивает из меня остатки тепла и силы.

В темноте кто-то бесцеремонно касается меня, ворочает, тянет с меня одежду. Становится еще холоднее. Я хочу возразить, но губы едва шевелятся, не пропуская стона. Даже веки поднять – задача непосильная. Смотрю сквозь ресницы – мрак, муть, расплывчатые пятна в путанице линий.

Потом слышу голос:

– Что такое? Не нравится?

Розовое пятно приближается и превращается в лицо. Я почти узнаю его, и в этот момент попадаю рассеянным взглядом в чужие цепкие глаза.

Вспышка – и картинка становится яркой и четкой.

Девка разложена животом вниз, как морская звезда. Рыжие волосы потемнели и втоптаны в песок, будто бурые водоросли в полосе прибоя. На белой веснушчатой спине бородавки и родинки налипших ракушек и камешков, между ними – свежие царапины, все вместе похожи на созвездия, какими их рисуют в учебниках астрономии.

Лопатки вздрагивают, но никаких звуков не слышно. Скрюченные пальцы глубоко ушли в песок, зацепились, как якоря, а легкое тело ерзает вперед-назад при каждом толчке.

Должно быть, девка набрала уже полный рот песка, потому и молчит.

Заткнулась наконец, крикливая выдра.

Последний удар с долгим сладостным содроганием вдавливает белое тело в темный песок так глубоко, что получившаяся яма могла бы сойти за могилку.

– Отдыхай, сучка. Третий антракт! – расслабленно произносит довольный мужской голос.

– Валек, иди перекури! – негромко зовет другой.

Отлично покатались, красотка!

…Мое сердце пропускает удар, а когда вновь оживает – я чувствую на своей обнаженной груди жадную лапу.

– Очнулась, красотка? – глядя мне в глаза, бормочет Валентин.

– Сволочь, – беззвучно шепчу я.

Вот, значит, как это было. «Ночные купания голышом», ага. Они меня изнасиловали!

Твари!

Мои раскинутые руки сжимаются в кулаки, и в правый само собой попадает бутылочное горлышко. Я могла бы подумать, что это подсказка свыше – судьба, так сказать, но думать мне некогда.

Я хватаю пустую бутылку, как скалку, и бью ею наугад.

Попадаю удачно – Валентину по голове.

Крик, кровь. Валентин хватается за голову и падает на бок. Я отползаю в сторону, попутно собирая в охапку свою и чужую одежду.

– Ты что сделала, сука?!

Валентин, спотыкаясь, бежит в ванную. Я слышу тугое гудение мощной водяной струи, треск оборванного с крючка полотенца и приглушенные ругательства. У Валентина богатый словарный запас!

Хватаясь за стул, поднимаюсь на ноги, захлопываю дверь в санузел и тем же стулом подпираю ручку, блокируя замок.

Озираюсь.

На диване храпит Макс. Кажется, его можно не опасаться.

Дверь в ванную трясется. Заградительный стул приплясывает, но пока держится.

Я подхватываю с пола свою сумку, собираю в охапку все тряпье, какое вижу, и вылетаю из домика – если, конечно, можно назвать полетом кособокий галоп с притопом на здоровую ногу.

Делаю прихлоп, запечатывая наружную дверь. Ключи были в ней – забираю их и запираю замок.

На мокром от ночной росы капоте «Рено» торопливо потрошу кучу вещей, нахожу куртку Макса и с мясом вырываю из кармана ключи от машины.

Из закупоренного домика доносится приглушенный грохот. Надо полагать, это пал славный стул, прикрывавший мой поспешный отход.

Открываю дверь, забрасываю внутрь растрепанный ком одежек, спихиваю тряпки с водительского места, падаю на сиденье.

Ойкаю и подпрыгиваю – кожа кресла ледяная, и сидеть на ней голым задом – удовольствие слабое.

Дверь бунгало содрогается.

Я захлопываю дверцу и трясущейся рукой сую ключ в замок зажигания. Попадаю с четвертой попытки.

Завожу мотор.

Краем глаза вижу, как распахивается окно и плотная штора выпирает пузырем, прорастая протуберанцами вырывающихся наружу рук.

Давлю на газ, с подскоком переезжаю угол клумбы, выруливаю на дорожку и лечу к выезду из курортного городка.

Голая, хмельная от волнения, в угнанном автомобиле!

Вот это, я понимаю, дежа вю!

Ночью проселок пуст, но я боюсь остановиться. Даже сбросить скорость не решаюсь.

Глядя назад, в каждом кусте вижу преследователя, в каждой трясущейся ветке – тянущуюся ко мне руку.

За возбуждением накатил страх, а его сменило истерическое веселье. Я хихикаю, как умалишенная, воображая себе погоню в исполнении Валентина и Макса.

Пьяный сонный Макс с отпавшей челюстью бредет по дороге, как зомби: дергаясь и подпрыгивая с вытянутыми вперед руками, выписывая в пыли зигзаги и закатив глаза. Его друг Валек несется прыжками, как Кинг Конг, только голый, весь в художественных подтеках крови, сочащейся из разбитой головы.

Прогоняя эту нездоровую фантазию, я трясу головой и морщусь. У меня тоже череп треснул, наверное. Внутри, за глазами, слепяще вспыхивает при каждом резком движении.

Это похоже на стробоскоп. В паузах между вспышками успевают нарисоваться какие-то картинки. Я приглядываюсь, но рассмотреть их не удается.

Ближе к выезду на шоссе дорога становится ровнее. Машину уже не трясет на кочках, и я могу рулить одной рукой. Вторая занята сортировкой барахла: я ворошу матерчатый ком на соседнем сиденье, разбирая тряпье на свое и чужое.

Свое я торопливо натягиваю на себя. Для этого все-таки приходится остановиться, но ненадолго – одеваюсь быстро, как опытный солдат по тревоге.

Я помню о камерах вблизи придорожной крепости ГИБДД и не собираюсь радовать и удивлять знакомых постовых передвижным стриптизом.

Облачаюсь в джинсы, безобразно помятый свитер и куртку. Для комплекта мне не хватает нижнего белья и одного носка – их среди моей мануфактурной добычи не оказалось, зато у меня есть кроссовки. Они не мои и размера на четыре больше, чем нужно, но выбирать не приходится. В машине я обойдусь и без обуви, но в качестве пешехода-босяка привлеку к себе слишком много внимания.

Лишними оказываются мужские джинсы, рубашка, толстовка и куртка. Их я, предварительно тщательно обшарив карманы, на ходу выбрасываю.

В этот момент стробоскоп в моей голове выключается, и картинка перед глазами раздваивается. Я выталкиваю в окно свернутые комом штаны Валентина – и одновременно вроде бы выбрасываю джинсовую тряпочку поменьше.

Шорты, что ли?

Снова дежа вю. Кажется, что это со мной уже было: ночь, круглый желтый глаз луны над колючим хребтом горы, серый прозрачный капрон дороги, волнистой, как сброшенный чулок.

Может быть, угоняя машину Макса в первый раз, я тоже вышвыривала из нее вещи насильников? Свои-то я бы не выбросила, правильно? Я бы их надела, чтобы прикрыть постыдную наготу.

По пустому шоссе я быстро и без проблем доезжаю до Кипучеключевска, но не останавливаюсь там – зачем?

Я направляюсь в краевой центр.

В кармане той спортивной куртки, которая сейчас жалкой тряпкой висит на суку какого-нибудь дерева, нашелся еще один ключ на брелоке в виде золотого с эмалью орденского креста.

Это очень приметный брелок, так что неудивительно, что я его запомнила с одного взгляда и теперь знаю: ключ на нем – от квартиры, которую Макс показал мне перед отъездом в санаторий.

От моей собственной квартиры.

Так что я знаю куда еду.

То есть мне так кажется, потому что дорогу к дому я не пыталась запомнить и, как выяснилось, она отпечаталась в моей ущербной памяти фрагментарно.

Вот этот торговый центр я хорошо помню, потому что он похож на увеличенную в тысячу раз оранжевую шахтерскую каску с целой короной из лампочек, а такое один раз увидишь – и не забудешь до гробовой доски. От богато иллюминированного памятника шопингующим шахтерам надо ехать направо.

И я еду.

А вот этот рекламный щит в полукилометре от незабываемого торгового центра какой-то неправильный.

Я останавливаюсь в тени билборда с изображением девочки, прыгающей через «козла», в цветочном венке, балетной пачке и кроссовках. Если бы не большой логотип фирмы-производителя спортивной обуви, я бы подумала, что это социальная реклама, напоминающая об опасности сезонного обострения шизофрении. В качестве ориентира на местности я запоминала совсем другую картинку – с девушкой в сари, выплясывающей с гамбургером в вытянутой руке под аркой затейливой надписи «Бистро «Махараджа».

Пока я размышляю, возможно ли, чтобы священных коров забивали на гамбургеры, до меня доходит, что изображение на билборде за прошедшие дни поменяли. Стало быть, теперь мне нужно найти прямо по курсу детскую площадку с горкой, столбы которой покрашены а-ля полосатый чулок, а оттуда ехать вдоль реки до появления в поле зрения халабуды с огромной надписью по всей крыше: «Мир кулеров».

Слов нет, как хочется расплакаться при мысли о том, сколь он жалок – этот мир кулеров!

Я идиотски веселюсь, пугающим хихиканьем отгоняя серьезные мысли.

Должно быть, у меня нервный срыв.

«Который нужно или заесть – или заспать!» – авторитетно советует внутренний голос.

В машине перебиться нечем, в бардачке только чужие водительские права, початая пачка жвачки и коробочка презервативов. Натолкнувшись на нее, я отдергиваю руку, с треском закрываю бардачок и перестаю ухмыляться.

Сосредоточившись, нахожу нужную улицу, а на ней свой дом.

Причаливаю у подъезда, надеясь, что никому тут не помешаю.

Часы на приборной панели показывают половину второго. Небо над квадратным колодцем двора фиолетовое в серых разводах, дом-крепость черный со светлыми дырками на месте немногочисленных желтых и оранжевых окон.

Я как можно туже шнурую чужие кроссовки, выхожу из машины и медленно двигаюсь к подъезду, приволакивая для разнообразия обе ноги.

Надеюсь, я не промахнулась с подъездом, потому что в отсутствие снега ходить на лыжах по двору и особенно по ступенькам чертовски утомительно!

Пыхтя, сопя и обливаясь потом, я взбираюсь на четвертый этаж проклятого дома без лифта и нерешительно замираю под дверью, которая кажется мне моей.

Если я ошибаюсь, мои последующие манипуляции с ключом будут трактоваться как попытка взлома, при которой меня и задержат, потому что убежать я не успею. И мне дополнительно впаяют срок за кражу чужих кроссовок.

«И за повторный угон автомобиля», – напоминает внутренний голос.

Он оценил мои попытки развеселиться и вносит свой вклад.

Ключ легко поворачивается в замке. Я открываю дверь, нащупываю на стене выключатель и облегченно выдыхаю, не увидев перед собой помятую спросонья тетку в бигуди и с боевой шваброй наперевес или загадочно улыбающегося бультерьера.

Это та самая квартира, по которой провел меня с беглой экскурсией Макс.

Я запираю дверь на ключ, засов и цепочку. Прямо в прихожей раздеваюсь донага, иду в ванную и залезаю под душ.

Вода – почти кипяток, но меня трясет, и я расходую, наверное, суточную норму горячей воды всего жилого дома только на то, чтобы согреться.

А потом начинаю мыться, и тут в расход идут мировые запасы мыла и шампуня.

Долго-долго я смываю с себя чужие прикосновения, запахи и взгляды, свой собственный липкий страх и нервную чесотку нездорового веселья. Будь это возможно, я вымыла бы и мысли из головы.

Впервые я думаю о том, что амнезия – это не так уж плохо. Есть вещи, которые просто необходимо забыть, чтобы жить дальше.

К несчастью или к счастью, но я уже расковыряла плотную корку, под которой спрятаны мои воспоминания, и теперь они потихоньку просачиваются в мои сны.

Ненавижу тебя! Я тебя ненавижу!

Я подскакиваю в постели, спросонья не понимая, где нахожусь.

Только что видела перед собой светлый квадрат окна и на его фоне – темный силуэт: круглую голову, забавно оттопыренные уши. Во сне я знала, кто этот человек, и бурно ссорилась с ним. А он с неподдельным чувством шептал:

– Ненавижу тебя! Ненавижу! – и вот теперь я не помню ни его голоса, ни даже интонаций.

Может быть, он шутил?

Почему-то мне хочется, чтобы это было так.

Просто ужасно, если он действительно меня ненавидит.

Я размеренно дышу, унимая сердцебиение, и постепенно успокаиваюсь настолько, что понимаю: полностью мне уже не успокоиться. Я больше не смогу уснуть, не стоит и пытаться.

Вылезаю из-под одеяла и подхожу к окну.

Небо над крышами розовое и оранжевое, как униформа персонала в санатории «Золотые зори». Это возвращает меня к мыслям о людях, которых я предпочла бы забыть. Или нет – я бы хотела помнить их посмертно!

Макс и Валентин скоро объявятся. Когда найдут, во что одеться и обуться, а также на чем ехать в город.

Я воображаю эту парочку негодяев шагающими по шоссе в шотландских килтах из клетчатых санаторских полотенец и ухмыляюсь. Такое шоу будет поинтереснее, чем скоростной заезд голой гонщицы!

«Интересно, они заявят об угоне машины?» – возвращая меня к суровой реальности, задумчиво бормочет внутренний голос.

Так. Первым делом надо удостовериться в том, что этот дом – моя крепость. Моя, а не чья-нибудь еще. А затем окружить эту крепость высокими стенами и глубокими рвами с голодными крокодилами в них.

То есть поменять дверной замок и заручиться поддержкой домоуправления, соседей и, может быть, участкового.

Хорошо, что в квартире немного мебели. Для хранения бумаг подходит только одна тумбочка с ящиками. Я выдвигаю их один за другим и очень быстро нахожу то, что мне нужно – документы, удостоверяющие право собственности на квартиру.

Она моя.

Сюрпризом оказывается свидетельство собственности на машину – серебристый «Рено» тоже мой! Его, как и квартиру, Макс купил на мое имя по доверенности, которую я нахожу тут же и без промедления рву в клочья. Обрывки бумаги выбрасываю в чистое и непорочное мусорное ведро.

Неплохое начало новой жизни.

Теперь бы заняться замком, но я сомневаюсь, что городские слесари приступают к работе, как деревенские доярки, на утренней зорьке.

Иду в кухню, искательно хлопаю дверцами новых шкафчиков и холодильника. На полках пусто, только в дальнем углу морозилки обнаруживается завалившийся в сугроб готовый блинчик с начинкой.

Надеюсь, он не с печенью. Я еще в больнице выяснила, что ненавижу всякий ливер.

Чайника в доме нет, ложечек тоже, а кружка только одна. Тщательно вымыв ее, кипячу воду в микроволновке и там же разогреваю блин-подснежник.

Отогнав тоскливые мысли о роскошном бутерброде и крепком сладком чае Саныча (и о самом Саныче), запиваю пустым кипятком полуфабрикатный блинчик с кислым творогом.

Небо над крышами постепенно теряет насыщенный розовый цвет. Дом проснулся: я слышу голоса, стук дверей, шаги на лестнице, рычание машин во дворе.

Вытираю подолом свитера опустевшую кружку (тряпок тут тоже нет – не хозяюшка Макс, не хозяюшка), приставляю ее донышком к стене, приближаю к раструбу ухо и слушаю.

В соседней квартире тоже уже зародилась жизнь – об этом бодрым свистом сообщает закипающий чайник.

Неугомонное воображение талантливо рисует пухлые щеки сдобных булок и блестящие круглые глаза яичницы.

Это ведь не очень бестактно – явиться к незнакомым людям во время завтрака?

Я одергиваю на себе свитер, поправляю волосы, беру под мышку папку с документами и иду знакомиться с соседями.

Мою соседку зовут Клара Карловна. Это имя звучит, как скороговорка, и я ловлю себя на том, что озираюсь в поисках фамильного кларнета.

Фамильные кораллы искать не приходится – они висят на шее у хозяйки.

Клара Карловна – чертовски элегантная старуха в балахонистом платье из шелка сливочного цвета. В магазине винтажных нарядов это платье оторвали бы с руками, да и ног Клара Карловна там лишилась бы, потому что ее домашние туфельки – тоже экспонат музея моды. Расшитая мелким речным жемчугом телячья кожа – каково?

Я глазею на Клару Карловну, разинув рот.

У самой хозяйки он тоже не закрывается. Она явно рада моему неожиданному утреннему визиту и возможности обсудить нечто столь увлекательное, как моя история.

– Ах, Мэри!

Клара Карловна сразу же переделала Машу в Мэри, заявив, что «так намного изящнее».

Я не спорю. Немного изящества мне, хромоножке, не помешает.

– Ах, Мэри, как я рада! Вы-то меня поймете! – щебечет Клара Карловна, разливая чай по чашкам из полупрозрачного фарфора. – Склероз – это просто ужасно, а мои башибузуки только смеются над бабушкой!

Башибузуками Клара Карловна любовно называет своих внуков. Их у нее аж пятеро, все мальчики, и мне уже названы имена, которые я не запомнила.

Я была занята кратким пересказом своей истории. Клару Карловну она чрезвычайно впечатлила.

– Ах, бедная девочка! В столь нежном возрасте едва не утратила веру в людей! – сокрушается она, пренебрегая тем фактом, что в числе моих потерь по-прежнему числится память.

Очевидно, как склеротик со стажем Клара Карловна по опыту знает, что с этим можно жить.

– Вы удивитесь, но хороших людей я встретила больше, чем плохих, – говорю я, сама тому удивляясь.

В самом деле, вредоносных плохишей я насчитываю только трех: это Валек, Макс и выдра Тамара из больницы. А помогали мне супруги Тугарины, Лариска, Саныч, теперь вот славная старушка-соседка – выходит, добрых людей намного больше.

– Первым делом я поговорю с Жозефиной.

Клара Карловна бросает взгляд на золотые часики на запястье и встряхивает красиво подстриженными сиреневыми волосами:

– Ах, нет, сейчас она принимает жемчужную ванну… Что ж, я навещу ее за утренним кофе, – тут старая дама вспоминает о долге гостеприимства и строго велит мне непременно попробовать «эти восхитительные домашние эклеры».

Я набиваю рот пирожными и наслаждаюсь – завтраком, общением с милейшей соседкой и самим фактом того, что у меня появилась активная сторонница и защитница. А после ванны и утреннего кофе их станет даже две, ведь Жозефина – это не только наш управдом, но и лучшая подруга Клары Карловны.

– Дайте-ка мне эту вашу папку, Жозефина непременно захочет сделать копии документов для участкового, – говорит соседка. – Андрей Ильич должен быть в курсе аферы, которую затеял ваш Максим, это не помешает.

Я мысленно причисляю к своим союзникам участкового Андрея Ильича и со спокойной душой продолжаю объедаться пирожными. В хрупком теле Клары Карловны сокрыта термоядерная энергия, вся мощь которой сейчас направлена на решение моих вопросов. От меня требуется только безмолвное согласие с решениями старушки-полководца.

– Я позвоню слесарю! – вновь посмотрев на часики, сообщает она и вспархивает со стула. – Сидите, Мэри, сидите! Я лучше знаю, как разговаривать с рабочим классом.

С этим тоже не поспоришь: телефонный разговор Клары Карловны со слесарем удивительно краток и стопроцентно результативен.

– Он зайдет через полчаса, – информирует меня победоносная старушка. – У нас еще есть время выпить по чашечке.

Мы допиваем вкусный чай, и я откланиваюсь, пообещав Кларе Карловне «непременно заглянуть на огонек вечерком».

Поразительно вовремя – ровно через тридцать минут после разговора с моей соседкой – появляется слесарь. Я потрясена: точность – вежливость королей, от пожилого пролетария я ее не ожидала, но слесарь, видимо, облагорожен многолетним общением с Кларой Карловной и Жозефиной Георгиевной.

– Я ж при этом доме уже сорок лет состою, – охотно рассказывает он, возясь с замком. – Когда он крайкультпросвету принадлежал, я тут практику от училища проходил и вашу соседушку еще раскрасавицей помню.

Я слышу предательскую возню за соседской дверью и дипломатично говорю:

– Она и сейчас раскрасавица.

– Эт точно, – соглашается слесарь.

Из квартиры возрастной раскрасавицы, явно имеющей обыкновение подсматривать и подслушивать под дверью, доносится довольный смешок.

– А ты бы, дочка, не стояла тут на сквозняке, ты пока иди себе, мне работы на целый час, – говорит слесарь. – Новые ключики я потом Кларекарлне занесу.

Упомянутая особа за своей дверью взволнованно ахает и шуршит винтажными телячьими тапками прочь. Не иначе торопится печь восхитительные домашние эклеры.

– Да, мне еще сигнализацию на машину поставить надо и продуктов купить, – вспоминаю я о других своих делах. – Пойду, пожалуй.

Выдаю благородному слесарю гонорар за труды авансом и покидаю дом, милый дом, в прекрасном настроении.

Похоже, моя жизнь налаживается.

Пока механики в автосервисе возятся с сигнализацией, я в ближайшей кондитерской пью кофе, растягивая одну большую порцию капучино на полтора часа. Впервые за последнюю неделю я никуда не спешу и у меня есть время поразмыслить на тему «Возникновение и развитие супермена».

Подвопросом «С чего это лично я подалась в эмпаты?» я не задаюсь.

Во-первых, мне неведомо, были ли у меня какие-то сверхспособности и раньше, до аварии.

Во-вторых, представляется вполне логичным считать днем рождения супермена (точнее, супервумен, поскольку речь идет обо мне) четвертое июня. Полет на бескрылой машине с высоты горного перевала – это серьезная заявка на большие перемены.

Я думаю о другом. За минувшие сутки я дважды умудрилась исполнить фигуру высшего эмпатического пилотажа – на пляже влезла в голову Саныча, а в санатории – в башку Валентина.

Даже не влезла, а влетела, сделав это моментально и без усилий!

Итак, вопрос: как же мне это удалось?

Я точно помню, что ничего для этого не делала!

В отличие от провалившегося эксперимента в столовой, когда я пыжилась и тужилась, пытаясь супервзглядом пробить лобовую броню славных дедушек.

То есть, когда я хотела это сделать, у меня ничего не вышло. А потом вдруг раз – и получилось само собой! Два – и снова само собой!

Хотя сегодня я (каюсь) снова буравила взглядом и Клару Карловну, и благородного слесаря, но все напрасно.

Может быть, в данный момент я нахожусь в стадии развития своего мистического таланта и через некоторое время без каких-либо усилий с моей стороны эволюционирую до эмпата, который заскакивает в чужие головы и души, как резвый мальчик на подножку трамвая?

Хотелось бы.

Но что-то подсказывает мне, что любой талант нужно дополнить трудом, иначе ничего не выйдет. То есть, чтобы добиться желательного результата, я должна что-то сделать.

Но что?!

«А что ты делала раньше?» – спрашивает внутренний голос, побуждая меня к поиску чего-то такого, что объединяет все случаи проявления мной таланта высшей эмпатической категории.

Мне нужны ручка и бумага. На столике есть салфетки, но за пишущим прибором приходится обратиться к официантке, а она брезгливо оттопыривает губу:

– Что? Ручку? У нас нет никаких ручек.

– Совсем никаких? – я завожусь с полоборота. – А как же сделать запись в книге жалоб?

Таковая в заведении имеется, стоит в кармашке на стенде с надписью «Уголок покупателя». Уединяться в этом неуютном уголке я не желаю – мое место за столиком гораздо комфортнее, ограничиваюсь похищением со стенда авторучки.

Заказываю еще капучино, разворачиваю бумажную салфетку и вдохновенно черкаю на ней:

1. В клинике – Макс.

2. Там же – медсестра Тамара.

3. На пляже – Саныч.

4. В санатории – Валентин.

Четыре случая полного проникновения – таков мой короткий послужной список суперэмпата.

Что же эти случаи объединяет?

Люди были разные, места тоже. Собственно, главная общность – мое присутствие и участие, весьма пассивное. В первом случае я едва вышла из комы, во втором – только что проснулась, в третьем – сидела ранним утром на пляже, в четвертом – очнулась после удара по голове.

«Ага!» – говорит внутренний голос.

– Ничего не ага, – возражаю я, ибо тоже не дура. – Положим, первый, второй и четвертый случаи похожи. А как же третий? На пляже я не выключалась, не спала, даже не закрывала глаза. Просто сидела и тупила…

Ага!

Тупила – это верное слово. Я смотрела на море, ни о чем не думала и почти ничего не чувствовала. Мои собственные эмоции были практически на нуле.