Текст книги "Тайм-код"

Символ пещеры

По Платону я прослушала целый курс у знаменитой Тахо-Годи, а вот про символ пещеры не помню. Видно, плохо слушала. И все же будь у меня классическое, а не литинститутское образование, я бы не оказалась в платоновской пещере в пенсионном возрасте.

В подземной пещере, «где во всю ее длину тянется широкий просвет», обитали люди, с малолетства находившиеся в оковах. Оковы на ногах привязывали их к месту, а оковы на шее не давали возможности повернуть голову. Так что видели они лишь то, что перед глазами. Спиной же они были обращены к свету, исходящему от огня и горящему далеко в вышине.

«…Представь же себе и то, что за стеной другие люди несут различную утварь, держа ее так, что она видна поверх стены; проносят они и статуи, и всяческие изображения живых существ, сделанные из камня и дерева. <…> разве ты думаешь, что, находясь в таком положении, люди что-нибудь видят, свое ли или чужое, кроме теней, отбрасываемых огнем на расположенную перед ними стену пещеры? – вопрошает Платон. – <…> Такие узники целиком и полностью принимали бы за истину тени проносимых мимо предметов».

Стало быть, существует три мира – истинный, отраженный и теневой. Истинный находится неизмеримо далеко, и узники принимают за него тени от предметов, не ведая, что и сами-то предметы вовсе не являются истинными. Другая трактовка: душа вспоминает то, что с ней было до заключения в темницу тела.

Ушибленный жучок перевернулся со спины на брюшко, встал на лапки, расправил крылышки, поднялся вверх и завис. Принимает решение: куда лететь? Вылетел в окно. Оно у меня широкое, без стекол, слева огромный кипарис – видно, там у моих вонючек летняя резиденция, а вот где живет кузнечик, непонятно. Вряд ли ему по душе вонючее соседство. Впрочем, если их не трогать, они не воняют.

«В художественном пространстве-времени текучая последовательность событий, разрозненных мгновений, сменяющихся в биологической форме жизни от момента рождения до смерти, становится непрерывной цельностью, абсолютной реальностью. Время перестает быть потоком, уносящим с собой человеческое сознание, и становится неподвижным – сродни пространству».

Помню, у Мочульского в его исследовании времени в «Войне и мире» говорилось, что, читая роман, ты погружаешься в особую временную длительность, романное время становится реальным временем, и, если читать не спеша, можно прожить целую эпоху. Это я испытала.

В оконном проеме появилась голая ящерица – видимо, она только что сбросила кожу. Грациозно поводя хвостом, она проползла на брюшке и юркнула в какую-то щель.

В правом углу экрана всплыло сообщение о том, что поступило сообщение.

Начнем с точки

«Здравствуйте, Елена!

Вам и Вашим близким привет из Тулы и пожелания здоровья!

Прочла „Движение образует форму“, захотелось рисовать. Купила кисти, акварель… И тут – стоп! Достала книгу по академическому рисунку – не один вечер всматривалась в скелеты и мышцы, которые преображались на последующих страницах в теть и дядь различной комплекции. Просмотрела на ютубе почти все ролики с мастерами-акварелистами, которые за несколько минут выдают пейзажи, натюрморты и т. п. Пошуршала на работе, кто знает художников в городе, у которых можно брать частные уроки…

Елена, я буду ждать Вашего письма, потому как на рисовальные вопросы хотелось бы дать рисовальные ответы. А это будет возможно только с Вашей помощью.

1. Не могу просто взять листок и начать рисовать из головы. Тянет срисовывать. Как быть?

2. Если совсем не учиться рисованию, то возможно ли спустя какое-то время, калякая-малякая, дойти до правильного понимания композиции, светотени, пропорций?

3. Как не бояться рисовать то, что видишь?

Заранее признательна за ответ».

За экраном сияет всеми огнями порт, береговая дуга обрамлена жемчужным ожерельем. Глаза слипаются.

Самое время принять душ. Вода в неограниченном количестве, напор что надо, несколько минут – и прошлое смыто напрочь, а будущее еще не наступило. В такие мгновения между прожитой жизнью и секундой можно поставить знак равенства. Не знаю, что бы сказал на это математик.

Тихонечко, чтобы никого не разбудить, завариваю кофе. В кухонном окне – тот же залив, порт, на противоположном берегу – светящаяся дуга, на ней расположены города Акко и Нагария, они выделяются интенсивностью света; гору Хермон в темноте не видно.

Что ответить женщине из Тулы? Первые вопросы технически несложные, но последний – как не бояться рисовать то, что видишь, – выходит за пределы обучения мастерству.

Как не бояться – это по части мировосприятия; как не бояться рисовать – по части техники; как не бояться рисовать что видишь – по части правды искусства.

Клее говорил: «Художник набрасывает пейзаж, развертывая действие в пространстве и времени». Может, послать в Тулу задание от Клее? Оно простенькое, но выполнять его следует строго по инструкции.

Поставьте точку и от нее начните движение. Появится линия.

«Немного погодя линия останавливается, как человек, переводящий дыхание».

Остановились, передохнули? Продолжаем рисовать линию. Тушь кончается, линия прерывается.

«Линия прерывается, иногда не один раз. Потом – как бы быстрый взгляд назад, насколько далеко мы уже продвинулись (короткое линейное движение в обратном направлении)».

Что получилось? Что-то получилось.

«Художник мысленно прослеживает путь туда и оттуда (возникает узел линий)».

Проследите мысленно путь линии туда и оттуда.

«Потом рисуется пересекаемое нами препятствие – река (волнообразное движение)».

Как только рука привыкает рисовать, начинают возникать образы.

«Дальше сверху мост (наносится ряд дуг)».

Наносим дуги сверху.

«За ним – поле (плоскость, заштрихованная линиями)».

Рисуем поле, штрихуем плоскость.

На рисунке богатство линий – от прямых, волнообразных, дугообразных до штриховки.

Что на это говорит Клее?

«Благодаря такому обогащению формальной симфонии неисчислимо возрастают возможности вариаций и, тем самым, идеальные возможности выражения».

Итак, перед нами пейзаж. Не пугайтесь, что он слишком прост или даже примитивен.

Теперь нарежьте из бумаги прямые, волнообразные и дугообразные полосы, то есть все те элементы, с которыми мы имели дело в рисунке, и постройте трехмерную модель вашего пейзажа. (Клей или скотч вам в помощь.)

Мы начали с точки – получили рисунок и его объемное выражение.

Что мы еще можем сделать с нашим пейзажем?

Эксперимент со временем

«В художественном восприятии не столь важно, в какой момент времени было создано произведение. Его прочтение – своеобразный психоз, „шизотехника“, когда зритель, следуя композиции, бессознательно путешествует во времени, повинуясь (либо сопротивляясь) замыслу художника. Эта парадоксальная ситуация, в которой физическое тело человека находится в одном временном измерении, а сознание – в другом, философски обоснована в книге Дж. У. Данна „Эксперимент со временем“ (1920)».

Пошла (да никуда я не пошла, сижу на месте как пришитая) искать книгу.

Оказывается, предисловие и комментарии к книге писал тот самый Вадим Руднев и в то самое время, когда все нескладно складывалось: он был влюблен в мою подругу, в него же была влюблена ее мать, подруга моей матери, они учились в Баку в одной школе. Но если Бог есть Любовь, то все сходится. Биограф, глубоко погруженный в историю своего персонажа, и тут оказался в положении наблюдателя Абсолютного Времени, выраженного в отношениях с женской ветвью «мать – дочь», которые знаменуют временной цикл жизни.

Джон Уильям Данн (1875–1949) был авиатором, летчиком по-нашему. И доморощенным философом с техническим образованием. В историю философии двадцатого века он вошел как создатель многомерной модели времени. На его идеях построены рассказы Хорхе Луиса Борхеса, в свое время написавшего, кстати, эссе о Данне.

Слово Вадиму Рудневу.

«Есть два наблюдателя, говорит Данн. Наблюдатель 2 следит за наблюдателем 1, находящимся в обычном четырехмерном пространственно-временном континууме. Но сам этот наблюдатель 2 тоже движется во времени, причем его время не совпадает со временем наблюдателя 1. То есть у наблюдателя 2 прибавляется еще одно временное измерение – время 2. При этом время 1, за которым он наблюдает, становится пространственноподобным, то есть по нему можно передвигаться как по пространству – в прошлое, в будущее и обратно. <…> Далее Данн постулирует наблюдателя 3, который следит за наблюдателем 2. Континуум этого последнего наблюдателя будет уже шестимерным, при этом необратимым будет лишь его специфическое время 3; время 2 наблюдателя 2 будет для него пространственноподобным. Нарастание иерархии наблюдателей и, соответственно, временных изменений может продолжаться до бесконечности, пределом которой является Абсолютный Наблюдатель, движущийся в Абсолютном Времени, то есть Бог.

Интересно, что, согласно Данну, разнопорядковые наблюдатели могут находиться внутри одного сознания, проявляясь в особых состояниях сознания – например, во сне. Так, во сне, наблюдая за самим собой, мы можем оказаться в собственном будущем, тогда-то мы и видим пророческие сновидения. <…> Серийный универсум Данна – нечто вроде системы зеркал, отражающихся друг в друге. Вселенная, по Данну, – иерархия, каждый уровень которой является текстом по отношению к уровню более высокого порядка и реальностью по отношению к уровню более низкого порядка».

Серийный универсум, система зеркал, наблюдатели, наблюдающие за наблюдателями… Поди-ка перескажи своими словами тексты структуралистов.

Хотя с самими структуралистами, в том числе и с автором статьи, я была знакома. В меня даже был влюблен структуралист, который впоследствии стал мировой величиной в данной области. Его фразы, обращенные ко мне, начинались со слов: «Если угодно…» Однажды мы пошли с ним гулять в лес, он был настроен весьма романтически, и в тот момент, когда он решился меня обнять, разнесся страшный лай. Собаки лаяли, лязгали цепи – видно, они носились вдоль забора.

Без всяких «если угодно» мой кавалер бросился наутек.

Шестнадцать ноль-ноль

Проведу-ка и я эксперимент со временем.

Задание. Поставьте будильник на 16:00. Ровно в 16:00 напишите: 1) где вы, что вы видите, что и кто вокруг; 2) что вы чувствуете – вне зависимости или в зависимости от того, что происходит в 16:00.

Оля М.:

«16:00 у меня одинаково всю рабочую неделю. Я сижу в углу за своим столом. В комнате еще четверо моих коллег, но с моего места их не видно. Я слышу, как они переговариваются по рабочим вопросам, но не слышу, о чем именно. Передо мной монитор, экселевские таблицы, калькулятор, телефон, кружка, бумаги справа и слева на столе. Если поднять голову, то виден потолок в квадратах, квадратные же лампы дневного освещения, верх окна в конце комнаты. Видны еще свисающие с потолка разноцветные воздушные шары, прикрепленные туда по случаю дня рождения начальницы. И еще – бумажные балерины на нитях, по случаю дня рождения другой сотрудницы, который был еще в феврале. На голой белой стене – большая вышивка в раме, моя. И еще один мой рисунок, поменьше. Слева – шкаф с папками. Иногда кто-нибудь приходит и что-то на них ищет. Я люблю свой угол, мне кажется, что у меня есть мое личное пространство.

Раньше мне требовалось много внимания в работе, теперь я освоилась и многое делаю почти механически, и поэтому у меня много времени, чтобы думать о своем. В последние дни я думаю о том, что пути людей пересекаются на какой-то более длинный или короткий срок – а потом расходятся. Я думаю, зачем это, для чего и что из этого надо извлечь и понять. Может, мы сами выбираем тех людей, через которых получим какой-то нужный, пусть даже горький, урок? Но я не могу воспринимать людей как какое-то орудие судьбы. Я отношусь к ним как к людям, к которым привязываюсь, люблю.

Несколько дней я пыталась сопоставить то, что вижу, и то, о чем думаю. И поняла, что это почти никак не связанные вещи. Я все время нахожусь внутри себя, очень мало замечая, что происходит снаружи. Наверно, это постоянное мое состояние».

Аня Л.:

«Сижу за столом. Перед глазами монитор – желтая полоса сверху, потом белая, узкая желтая, узкая белая, чуть шире персиково-розовая, этот цвет теперь часто называют „форель“, такая же белая. По желтой и широкой белой рассыпаны черные, сравнительно тонкие прерывистые линии строк. На желтой полосе – много и густо, на белой – меньше. Несколько красных коротких – сверху, в конце желтой широкой и снизу. Справа доносится писклявый вопрос дочки: „Мама, а в слове «роман» где ударение?“ (Она за столом справа, пишет сочинение по „Пендервикам“.) И с улицы шуршаще-скрежещущий звук проехавшего грузовика. Если опустить глаза, видно клавиатуру. Слева перелив телефона. Гладкая черная пластмасса. Короткие гудки. Положили трубку.

Чувствую усталость и тянущую боль в ноге. Во рту терпкий горьковатый вкус временной пломбы. Руками ощущаю ребро деревянного стола, кончиками пальцев – пластмассу клавиатуры».

Юля Б.:

«Вот он – мой настоящий момент. Сижу с котлетой в руках под звуки Агатиного монолога из-под стола и Аркашкиного „агу“.

Серый кухонный стол. Скрипучий стул. Тарелка с недоеденными фруктами. Компьютер, выключенный из сети. Дочкины рисунки на стене. Ее же „сокровища“ в пакетике справа от меня. Дощечка с пластилиновым рельефом на полу у входа. Гора немытой посуды в раковине. На ногах теплые тапочки, в которых жарко.

А за окном удивительной красоты небо.

Агата уже дергает брата за руки. Нервно доедаю котлету».

Оля Д.:

«Вначале было 16:00 предполагаемое.

Уложила мелкую спать, а других двоих отправила в лес, думала: вот скоро, через полтора часа, наступит 16:00, я оставлю свои дела, причешусь, поправлюсь и буду смотреть, что же вокруг меня. Скорее всего, окажусь около зеркала и нарисую свой автопортрет, скорее всего, углем, и даже непременно им, чтоб выразительнее, ну и кухню в отражении. Я сидела на деревянной лестнице, глядела на траву под ногами, и поток мыслей был непрерываемым, отчасти самосозерцательным (никого ж нет, я одна, могу себе позволить), про подорожник, муравьев, про то, что хоть природа это здорово, но общение с людьми важнее, с травой ведь не пообщаешься особо, у нее другое.

Но потом я надоела самой себе и, чтобы разрушить эту самоважность, пошла в теплицу вырывать огурцовые плети, садить на это место редиску, зелень. Поняла, что не успеваю поправиться, причесаться и начать искать, а что же кругом меня.

Тут оно и застало меня, реальное 16:00.

Голыми руками, позабыв про перчатки, борюсь с вымахавшими под потолок плетями помидорных деревьев, толстыми, я их режу ножом по частям, не стесняюсь, остервенело даже, руки зеленые, плетей впереди еще тьма, сил не хватает на толстые стебли, но все равно – мне это нравится. У земли я вырываю их с силой, как дед репу. Корни цепляются за землю, не хотят отпускать, белые, тонкие, земля крошится в калоши, вытряхиваю крошки, выкидываю остаток зеленых помидоров в вишневую поросль. Все тело в движении. У теплицы копошится Маша, проснувшаяся к тому времени, в теплицу залезть не решается – еще бы. И вот она, вся такая ощущаемая, трогаемая руками, реальность, пропитанная помидорным запахом, влажными от парниковости тяжелыми стеблями. Такая движуха под спокойным, ровным, не солнечным небом, и тишина кругом безветренная.

Чувствовалось одно: хочу продолжать, очищать, менять, выбрасывать и тут же садить. Философия улетучилась, осталось действие. Продолжить не получилось: у меня – помидоры, у ребенка – седьмой зуб».

Таня Б.:

«Я на даче, на улице, с фотоаппаратом в руках, передо мной груда овощей всех мастей. Реализую давно задуманное. С какого-то момента у меня с овощами и прочей снедью установился дивный контакт: они так и улыбаются мне с прилавков на рынке, просятся в объектив, предлагая рассказать свою историю. Я стала слушать помидоры, баклажаны, перец и много всего другого. Ведь если к уху приложить раковину – можно услышать шум моря. А если приложить помидор – он тоже что-то может нашептать. О солнце, например. Или о бесстрашии – приходить и уходить, не бояться быть съеденным или забытым. Еще думаю, что надо учиться слушать и слышать; стало очень отчетливо видно, как люди просто произносят слова, оставаясь холодными и пустыми. В нашем языке вообще много удобных слов. Сказал слово (например, „соболезную“) – и можно не беспокоиться…

Думаю об упущенных возможностях, своевременности, способности откликаться на вызовы жизни. Ресурсе как таковом. Силе и бессилии, мощи и беспомощности. О ценностях ложных и подлинных. Времени и вневременности, форме и бесформенности».

Светик:

«Я не ставила будильник. Смотрю вокруг… смотрю на то, что вокруг, – солнце лучами по двору шарит – тут так, тут этак… как бы это нарисовать… Что такое рисовать… кто есть художник… а краски какие… тут пятна, тут светлее… как рассказать – что я чувствую, смотря…

Как передать настроение? Мне одиноко – я смотрю на флажок соседнего участка, он трепещет на ветру, а за ним – небо без солнца, тяжелое, больное. Это – красиво, потому что и оно сейчас одиноко.

Мне радостно – и я не смотрю на небо, смотрю, как высвечивает солнце пожелтевшую траву. Я смотрю… я вижу… я чувствую… я… я! Я! Я есть!

Какое интересное ощущение, когда понимаешь, что все эти мысли – мои! Я их создаю. Я вижу это!

Я центр этого, видимого и обдумываемого мной мира. Я – центр. Открытие!»

Катя К.:

«Задание вроде про время, а меня замкнуло на пространстве. Вокруг меня все те, кто пишет и рисует сейчас вместе со мной. В одной точке. В разных местах, но в то же время в одной точке. Точнее, не точке, а на одной спирали, если уходить от пространства. Хотя какое это может иметь значение! А я где-то между всеми, не знаю, где именно.

Чувство единения. В связи с семинаром. Клочки какие-то во мне, просто рваные клочки. Это то, что чувствую вне зависимости от чего бы то ни было».

Надя Щ.:

«16:00. Рисую. И внезапно понимаю, откуда взялось сиреневое: это высоченный иван-чай, что рос на границе соснового леса и пустыря с гранитными глыбами за медгородком, напротив которого мы жили. Мы часто с сестрой пропадали на этом пустыре, играли там с бездомными собаками, приносили им хлеб и котлетки в карманах, они их ели, и с удовольствием…

Конечно, я могла предположить, что погружение в задание может всколыхнуть детские полустершиеся воспоминания. Но все равно это как-то очень неожиданно. До этого сиреневого я вообще об этом пустыре не помнила, как будто его и не было никогда. Не ожидала, что процесс рисования может так далеко и совершенно незаметно завести. И непонятно, почему именно эти воспоминания всплыли, почему именно про пустырь и иван-чай?

…Что-то внутри то ли распрямляется, то ли раскручивается. Не могу пока понять. Чувствую только, что все меняется. И вера в людей оживает. Вселенная как будто открылась, и она говорит и дышит на разные голоса…»

Прочла еще сорок восемь дневников. Что же происходит в 16:00? Есть ли что-то общее, характерное в текстах и рисунках?

Да. Сосредоточение на настоящем. Осознание момента. И себя в нем.

Пилот-самоубийца

Он влетел в комнату, как только я выключила свет. Над головой раздался оглушительный треск пропеллеров, мотылек угодил в прореху меж архивными фолиантами (прежде там стоял черный том со списками погибших чешских евреев).

Я сплю на матраце у «архивной стены» и, как верный пес, сторожу главное достояние своей жизни. Давай-ка отсюда, друг! Мотылек шебаршил и трещал в глубине, играл отлипшими от папок полосками прозрачного скотча. А что, если проберется в коробку с оригиналами? Я включила настольную лампу, и он затаился. Достала с полки папку «Фридл. Детство. Баухауз. 1898–1923» и просунула руку в освободившееся место.

Именно там он и оказался. Сидел как паинька, сложивши крылья. Но стоило занести ладонь – вертолет завелся, пропеллеры затрещали, и мотылек взмыл под потолок в отдел «ТК» («Терезин/Катастрофа») – оттуда его уже не выметешь.

Включила компьютер. Может, там найдутся сведения о повадках настырного визитера? Писатель-мотылек, царство ему небесное, и читатель-кузнечик вели себя крайне деликатно, жучки-вонючки мешали, но не настолько, – во всяком случае, они не покушались на мой сон и наносили визиты в приемные часы.

Рассвело. Порт погасил огни, на фоне светло-голубого неба мотали курчавыми макушками высокие кипарисы, подъемные краны – как полосатые зебры, только иного окраса (красный с белым), – выстроились на водопой.

Пилота-самоубийцу (судя по всему, «само-» было лишним) звали бражник подмаренниковый. Этого я и рассмотреть-то не смогла толком, но того первого, весеннего, точно такого же по величине, окраске и трескучести, который, отметавшись по квартире, рухнул замертво, я разглядела отлично. Точно: бражник подмаренниковый, на латыни Celerio galii.

«Длина передних крыльев до 4 см. Верхняя сторона передних крыльев имеет сплошную оливкового цвета полосу. Обитает повсюду, где растут кипрей и подмаренник». Подмаренник растет у нас в саду, его названия на иврите я не знаю. «Любит хорошо прогреваемые места. Активен в сумерки и ночью. Местами летает днем. Охотно летит на свет. Летает по всему миру, в благоприятные годы бывают два поколения: первое – май – июль, второе – август – октябрь».

Все понятно, этот августовского набора, а погибший родственник был майского.

Бражник перестал трещать. Простерев крыла, он бесшумно парил над мемориалом Катастрофы, отдавая таким образом дань всем безвинно погибшим.