Текст книги "Тайм-код"

Обыватель и наблюдатель

В Туле выполнено задание Клее. «Глазам своим не верю, посмотрите – получилось?»

Кузнечики, доселе невиданные, – золотистые тельца как мечи и огромные усы-антенны – уселись на экран с объемным пейзажем тульской ученицы Клее. У одного пейзаж вызвал приступ прыгучей радости, второй отвернулся. Поджав под себя передние лапки и выпростав задние, он устремил свой взгляд (вернее сказать, усы) на море.

Влетела мушка с прозрачными крылышками, условно прикрывающими черное тельце. Кузнечикам она не приглянулась, и они живо ускакали, а ей точно приглянулся пейзаж, она долго по нему бродила, шевелила усиками, подрагивала крылышками.

Напишу в Тулу, что все получилось. Я так увлеклась своим 16:00, что пропустила все графики, объясняющие эксперимент Данна визуально, пропустила четвертую главу (автор разрешил пропустить ее тем, кто не дружен с физикой), остальное читала сквозь сон. Удивительный человек, он записывал сны, не вставая с кровати, чтобы понять, какой процент в них прошлого, какой – будущего и где на этой взлетной площадке место настоящему. Что прояснилось?

Обыватель, пишет Данн, «был твердо убежден в том, что:

1. Время имеет длину и делится на прошлое и будущее.

2. В длину время не простирается ни в одном из известных ему пространственных направлений: ни с севера на юг, ни с запада на восток, ни сверху вниз. Оно простирается в направлении, отличном от указанных трех, – иначе говоря, в четвертом направлении.

3. Ни прошлое, ни будущее не доступны наблюдению. Все доступные наблюдению явления находятся в поле наблюдения, которое лежит в одном-единственном моменте длины времени – моменте, отделяющем прошлое от будущего. Этот момент он назвал „настоящее“.

4. Это „настоящее“ поле наблюдения движется по длине времени столь странным образом, что события, прежде относившиеся к будущему, становятся настоящими, а затем прошедшими. Прошлое тем самым постоянно нарастает. Это движение он назвал течением времени.

<…> Обыватель представил временное измерение окружностью, разметив ее на участки, обозначающие промежутки времени. Но одной окружности ему было недостаточно, чтобы поведать о своей концепции времени, поскольку в его схеме отсутствовало движущееся „настоящее“. И тогда он добавил стрелку, изображавшую это „настоящее“, и с помощью механизма привел ее в движение по символическому временному измерению. Теперь его хитроумное изобретение стало не просто символом, а работающей моделью времени. Это чрезвычайно полезное устройство он назвал часами.

<…> Лишь сравнительно недавно кому-то из нас пришло в голову, что четвертое измерение, измышленное обывателем (хотя и не обозначенное им этим термином), по-видимому, есть „реальное“ четвертое измерение».

Слово «обыватель» мы привыкли употреблять в ином контексте. Хорошо, что переводчик с этим не посчитался. О-быватель – округ бытия, он не внедряется в суть и хорошо спит по ночам, а вот на-блюдатель – субстрат бессонницы, он надстоит над временем и пространством.

Итак, время не находится в плоскостной системе координат, часы – это символ, все время – настоящее, в нем есть и прошлое и будущее. Настоящее многомерно. Настоящее не начинается и не кончается, и все наши связи туда-обратны. В сознании нераздельно существуют прошлое и будущее, в нем все в настоящем времени.

До чего-то все-таки удалось додуматься с помощью Данна.

Львиный зев

Послала Рут Клюгер документ из пражского полицейского архива – анкету с фотографией Иржи для подачи на визу в Шанхай. Она молчит. Может, зря послала?

Нет, не зря!

«Уважаемая Елена, я открыла вложение и увидела лицо мальчика, который когда-то был моим старшим братом. Это было как удар под дых. И в то же время – как восстановление того отрезка жизни, который, казалось, был безвозвратно утерян в великом кораблекрушении еврейской истории. Маленький Шорши. У меня не было его фотографии. Вы не представляете, какой подарок Вы мне сделали. Я не знала, как благодарить Вас, и потому задержалась с ответом. Я послала копии сыновьям, которые, конечно, не могут разделить со мной шок узнавания, но теперь хотя бы будут знать, как выглядел их дядя.

Вы обогатили мою жизнь.

С любовью, Рут».

К письму приложен рассказ.

«Вспышки на заре памяти: у моего брата, на шесть лет старше меня, был карманный фонарик. Он включал его под одеялом, и нам все было видно, хотя в комнате было темно. (Не совсем дозволенная игра: в городе Зигмунда Фрейда брату и сестре не рекомендовалось играть в постели.) Брат читал Жюля Верна в туалете, когда уже надо было бежать в школу, за что его ругали.

Со своими друзьями он играл в индейцев. В эту игру меня принимали редко – девочек среди нас было немного, и они выполняли подчиненную роль.

В дедовском имении брат превращался в чешского патриота; как ни убеждали его австрийские друзья и родственники, что канцлер Шушниг лучше, он готов был насмерть стоять за президента Масарика.

У брата была целая библиотека чешских детских книг, которые он и вправду умел читать. Когда его не было дома, я листала их, дивилась фигурным диакритическим знакам – тайному знанию Шорши.

Вот и все, что я помню, остальное – из области слухов. Он был моим первым образцом для подражания, я любила его, это была особая тяга маленькой девочки к старшему брату; однажды я стану как он, мечтала я. Разумеется, в той мере, в какой это доступно девочке.

После летних каникул Шорши не вернулся из Праги. Тамошний суд предоставил опеку отцу лишь на том основании, что чешского ребенка (даже если ребенок еврей) нельзя подвергать немецкому обучению в Вене. Как сказала моя мама: „После 1918 года евреи стали большими чехами, чем сам король Вацлав“. Национализм, как одна из казней египетских, поразил маленького мальчика из маленькой страны.

Оглядываясь назад, скажу, что меня радует выбор Шорши – он был совершенно прав тогда, в дедушкином саду, когда защищал Томаша Масарика, первого президента Чешской Республики, демократа и либерала, и выступал против австро-фашистского канцлера Шушнига. Мальчики стоят на своем: „Это моя страна, права она или нет“. Однако страна за мальчиков не заступилась.

Мама утешала меня: он вернется, надо уметь ждать. Это не так. Если ждать слишком долго, придет смерть. Не учись ждать – учись убегать.

Однажды на лужайке Шорши подвел меня к цветам под именем львиный зев. „Гляди, сестренка, это настоящие львы, они хотят нас сцапать! Бежим!“ Вопя от страха, мы носились по лужайке. Запыхавшись, упали в траву и замерли.

Мой дорогой мертвый брат, не надо было останавливаться. Тогда мы еще могли сбежать от опасности».

Время само свое

Девочка Маша, которая сказала, что время истекает, когда не можешь «что-то поделать», и моя внучка Лиза, которая тоже много чего говорит, играют в соседней комнате. Лиза любит фейские игры, а Маша – семейные; Лиза как младшая подчиняется. Они все время какие-то родственницы.

До меня доносятся обрывки беседы.

Маша. Он был очень старый, ему было сорок шесть лет, и он умер.

Лиза. И остался у него ребенок, маленький, как горох.

Маша. Да, это был твой муж.

Лиза. Мне жаль ребенка.

Маша. Мы все его жалеем.

Лиза. Он же совсем маленький, как горох.

У них постоянно новые имена.

Маша. Как тебя теперь зовут? Я что-то забыла.

Лиза. Эммануэла.

Маша. Можешь переназваться – имя очень длинное, не запомнить.

Лиза. Тогда буду Хавой.

Маша. Хорошо, побудь пока Хавой.

Мы идем гулять. Без плана. Куда ноги ведут. После долгих заплетаний, спусканий и подыманий наши ноги оказываются у входа в городской парк. Девочки продолжают играть в семью, которая непрестанно пополняется, я потеряла счет всем родственникам и новорожденным, Лиза «рожает» на лужайке, Маша принимает роды, столько детей просто уже не помещается в руках, и Лиза подставляет подол юбки. Маша аккуратно перекладывает туда младенцев, и девочки идут с ними гулять. Судя по Машиной позе, она держит за ручку детей постарше – они уже умеют ходить. У Маши и Лизы есть младшие сестры, так что вопрос пополнения семьи для обеих весьма актуален, и они, как говорят психологи, отрабатывают задачу в игре.

Я им не нужна. Мне тоже есть что отрабатывать. Пока они выдадут замуж и переженят всех своих детей, я успею прочесть выборку про детское время.

Время девочек – теплое, домашнее, время мальчиков – абстрактное, философичное.

Девочка: «Моя семья – это мое время».

Мальчик: «Время – это жизнь».

Девочка: «Времени все равно, в ком жить. Умрет один человек – оно перейдет к другому».

Мальчик: «Время создавалось, когда произошел взрыв во Вселенной, оно никуда не уходит, остается на своем месте, оно принадлежит Вселенной, а не людям».

Девочка: «Время – это когда, например, человек спит, ест, пьет. Или играет, читает, рисует. У времени ничего нет внутри. Время уходит, куда оно захочет. Так же и начинается. Оно принадлежит всем… ой, то есть часам».

Мальчик: «Время – то, что течет вокруг планеты. Внутри у него ничего нет. Оно везде, нигде не начинается, но идет без остановки. Никому не принадлежит, но у всех есть».

Девочка: «Время принадлежит Дедушке Времени – помнишь, как в „Синей птице“? Дети же постоянно появляются, а кто-то ну очень торопится родиться. Мое любимое время – час. Потому что до двенадцати сплошное утро какое-то».

Мальчик: «Сам не знаю, что у времени внутри. Живет оно в стране, где темно и ничего не видно. Там есть стражник, он его впускает и выпускает. Время принадлежит Богу, оно нарисовано на Боге, там же нарисованы мы».

Девочка: «Время мягкое, как медуза, невидимое, красивое. Состоит именно из медузьей мягкости. В разных странах оно разное. Для человека оно может быть разным – легким или тяжелым. Для меня тяжелое, когда ругаются, когда нельзя поиграть, а легкое – наоборот. Время в кепке-невидимке. Оно приходит к каждому, в каждый дом, а так как людей очень много, времени помогают его дети, маленькие времечки. Время само свое. Оно имеет право быть своим. У времени много запахов и много подчиненных. У времени тоже есть чувства. Если оно для нас тяжелое, то у него тоже сейчас так тяжело на душе».

Мальчик: «Время – это то, что все идет и идет. Внутри времени механизм, который все время движется. Оно начинается с Рождества Христова и уходит вдаль. Оно похоже на солнце, оно круглое, без концов. А принадлежит доброму колдуну».

Конечно, определения зависят не столько от пола, сколько от возраста.

«Внутри у времени ничего нету», – сказал пятилетний ребенок, для него это космическое открытие.

Дети постарше считают, что время принадлежит Вселенной, пустота их не пугает, а вопрос преемственности решается ими линейно – как эстафета. Прошло твое время – передай другому. «Время – это стрела, выпущенная в будущее в тот момент, когда ты родился».

Все свадьбы, видимо, состоялись, можно двигаться дальше. Маша предложила купить сахарную вату, но где ее купить? Она знает. Привела нас к какому-то дому: никакой ваты нет, зато есть касса и девушка в окошке. Оказывается, здесь теперь новый вход в зоопарк. Значит, идем в зоопарк. Но он через полтора часа закрывается. Ну и что, все равно идем.

Хайфский зоопарк расположен на холме, как и все тут, вниз идти – одно удовольствие, но вверх… Пока идем вниз. Сонные львы лениво почесывают лапами морды, орангутанги показывают розовые задницы, обезьянки помельче раскачиваются на ветках, полосатые зебры разгуливают вместе с жирафами, бурый медведь сосет лапу, цапли упорно стоят на одной ноге, рысь, поджав уши, носится вдоль стеклянной ограды, – девчонки бегут не останавливаясь, у них какая-то новая игра, звери их занимают мало. Прибежали: оказывается, Маша задумала привести нас в террариум. В темной комнате в застекленных нишах лежат и ползают гигантские змеи. У каждого вида своя квартира – с садом, бассейном, личным пляжем и парковыми скульптурами. Из царства пресмыкающихся мы попадаем в кроличий загон, где кроликов разрешается гладить и кормить морковкой.

Потом по указателям мы долго искали слона – хотя, казалось бы, такая махина должна быть видна отовсюду. Слон, видимо, нас ждал. Как только мы приблизились к вольеру, он ухватил хоботом охапку сена, засунул в пасть, проглотил и принялся отфыркиваться. Фыркал он громко. Пытаясь привлечь внимание слона, Маша с Лизой сорвали несколько травинок и показывали их ему через изгородь.

Когда мы подошли к главным воротам, они были закрыты. Как единственных людей в зоопарке, нас можно было посадить в клетку и показывать зверям. Благо, на воротах висела записка с номером телефона сторожа. Я позвонила, он откликнулся сразу и велел нам идти к запасному выходу.

Мы вернулись к террариуму, оттуда по бесконечным ступеням, не замечая уже ни цапель, стоящих на одной ноге, ни уток, плавающих в озере, вышли на дорогу, поднялись по ней и оказались у нужных ворот.

– Как хорошо, что все это кончилось, – сказала Лиза. – А то бы спали с волками. Всю ночь…

– Но мы нашли выход! – воскликнула Маша. – И теперь мы свободны, бежим отсюда скорей!

Наученные горьким опытом, мы не медлим. Мы смываемся от волков вовремя.

Пластилиновые размышления

Кузнечика нет, зато повадились кусачие муравьишки. На черном столе их не видно, они мелкие и сливаются с поверхностью, но их прогулки по телу вызывают у меня чесотку. Буду изводить их Шопенгауэром.

«Вы жалуетесь на бег времени: оно не текло бы так неудержимо, если бы что-нибудь, что находится в нем, было бы достойно остановки».

Я не жалуюсь.

«Как продолжительна ночь бесконечного времени в сравнении с коротким сновидением жизни!»

Это в самую точку. Ночью, особенно когда идешь по большому городу, расцвеченному холодным неоном, кажется, что ты находишься в сновидении, что всего этого, вместе с тобой, нет на свете.

«Корень нашего существования лежит вне сознания, но само наше существование лежит целиком в сознании. <…> Время – форма сознания. Но у него только одно измерение. Поэтому-то и у всего нашего существования только одно измерение, благодаря чему оно очень близко подходит к несуществованию. <…> Это – существование без ширины и глубины: это – явление, которое выражает только такую же претензию на существование, как геометрическая линия – на заполнение пространства».

А знает ли Шопенгауэр, что, когда время умирает, на солнце остаются темные пятна?

Оттуда сюда приходит много сообщений, а вот доходят ли наши?

Впрочем, мы уже это обсуждали. Так что спокойно можно отправлять господину Шопенгауэру апдейт в виде файла с вложением в простейшем формате jpeg. Должно читаться. Ведь реальных-то картинок нет, одни пиксели.

Апдейт из Красноярска.

«Лепили с Мишей (8 лет) мебель из пластилина. В какой-то момент я зачем-то воткнула в пластилиновый конус три зубочистки. Тут же возник Артем (10 лет) с вопросом: а это что? Я говорю: векторы времени. Так начались наши пластилиновые размышления. Три вектора – это прошлое, настоящее и будущее. Они должны чем-то отличаться. Поэтому на векторе прошлого – фиолетовый шарик, потому что прошлое – как сумерки, в нем далеко не все видно. Настоящее – самое понятное из всех времен, поэтому ему белый шарик. Ну а будущее неизвестно. Его отметили черным. Настоящее становится будущим. А прошлое закручивается спиралью. Получаются витки времени. Прошлое соединяется с часами – это такой синтез песочных и циферблатных часов.

Плохо проведенное время уходит в большую вселенскую задницу. Она была слеплена из розового пластилина и торжественно водружена в центр конструкции. На фото не видно, но там на одной половинке этой розовой попы стоит плюс, а на другой – минус; это зарядное устройство для переработки неправильно проведенного времени… Ну а хорошо проведенное время остается в душе человека. На белом векторе настоящего сидит такой маленький человечек, но он смотрит в сторону от конструкции, потому что человек вообще-то не должен часто и много думать о времени».

Про вселенскую задницу и розовую попу – это не к Шопенгауэру, это к Рабле. Нажать на «Переслать». Нажала. Письмо вернулось. Оно не может быть доставлено по указанному адресу – почтовый ящик получателя переполнен. А от Шопенгауэра не вернулось. Пошлю ему еще одно, схему времени с пояснениями.

«В будущем: черные места – это отдаленное будущее, еще не сформировавшееся. А белые – это то, что уже вот-вот произойдет».

Про черные места в два часа ночи лучше не думать. Хотя, по логике автора, они побелеют в процессе приближения к ближайшему будущему. В ближайшем будущем хотелось бы раздать долги. Ученикам, погибшим художникам и вовсе случайным людям, собранным в три транспорта по тысяче человек в каждом.

Если язык – это граница сознания, то я живу за границей. Все, что могло бы стать литературой, становится эклектическим собранием разностей. Видимо, пора купить новую батарею «для переработки неправильно проведенного времени». Вроде как делается все, что велено. А кто велел – не знаю. Отсюда и страдательный залог.

Раньше жизнь была жизнью, литература – литературой. То, что происходит, происходило, и это никак не влияло на развитие сюжета в литературном произведении. Если бы жизнь и литература встали рядом… Праздные размышления, размышления ни о чем, бесцельные, как сама жизнь. Но я ведь не плетусь у нее в хвосте – забегаю вперед, отбегаю назад, кружусь, спотыкаюсь. Жизнь, перестань вертеться, посиди смирно, дай мне написать твой портрет! А может, это я должна остановиться?

Ответ от Шопенгауэра:

«Ты вот живешь в обществе приговоренных, и думаешь, и другим задаешь вопрос – как бы я поступила, как бы ты поступил в такой ситуации. И я тебе отвечу: у тебя хватило бы духа, души, совести, таланта, энергии – всего бы у тебя хватило, все бы ты совершила. Успокоила бы, научила, обогрела, ободрила. Да ты и делаешь все это. Ты очень хороший, очень нужный всем человек. Не грусти. Слава богу, нет теперь ни Гитлера, ни Сталина, и не будет. Жизнь никогда не повторяет уроки, которые уже изучены. Подкидывает новые, к которым мы еще не успели подготовиться. Вообще, я не знаю, как писать и говорить про умерших.

Ведь они освобождаются от мира, и жалеть их бессмысленно. Ты же не жалеешь человека, который уехал в другую страну. Скорее, жалеешь себя. Другое дело, что он уезжает не по своей воле. Но ведь и в жизни приходится столько всего делать не по своей воле. Чем смерть хуже?

Хотя опять же, про эту „другую страну“ ничего не знаю. Но, глядя на таких людей, как ты, догадываюсь, что нашим миром все не ограничивается».

Великий немецкий философ там как-то очеловечился, никакой желчности, говорит с женщиной уважительно, сочувственно даже. Настораживает «другая страна». То есть по ту сторону есть «другая страна», о которой у философа нет сведений, зато наш мир и потусторонний являются единым.

Прилетел мотылек. Это не родственник убитого. Тот был черненький, пузатенький, а этот – белый в крапинку. Далекое будущее убито уборщицей, ближайшее – приближается.

«Артем, как интересно, у тебя время связано с чувствами. А если спрошу тебя: грустно – это долго? А весело – это коротко? Или чувства не связаны с ощущением длительности времени»?

А который час в Красноярске? Надеюсь, Артем не разбудил свою чудесную маму Машу, чтобы она немедленно записала его ответ.

«У нас раннее утро, – пишет Маша. – Артем говорит, чувства связаны с ощущением длительности времени – того, которое показывают часы. Например, вот я вчера заболел и захотел спать, мне показалось, что я проспал долго-долго, а прошло всего десять минут. А когда грустишь или кого-то очень ждешь, кажется, что так долго, посмотришь на часы – и совсем не долго… А когда радуешься или праздник какой-нибудь, то время пролетает быстро, как одна секунда… А на самом деле прошло полдня или даже день…»

Письмо младшему брату Артема:

«Миша, ты говоришь, что во времени есть все. Это как понять – что мы в него вложим, то в нем и есть? Или нас время не касается?»

Ответ Миши:

«Нас время касается. Например, в школу всегда надо к определенному времени… А еще во время мы вкладываем. Вот мы с папой сделали деревянный домик. Он есть сейчас и будет потом, потому что, когда вырасту, я передам его своим детям, а они своим и так далее, и мои прапрапрапраправнуки будут играть с этим домиком. Только надо, чтоб они его ремонтировали, когда он сломается. Домик для моих прапрапра– и так далее правнуков будет памятью о прошлом…»

Запели птицы. Это даже не песня, а токование. Майны-ухажеры надули грудки, раззявили клювы. Их слышно издалека.