Текст книги "Вещность и вечность"

Светлячки и хор плакальщиц

«Постановка карафиатовских “Светлячков”[45]45
  Премьера «Светлячков» по одноименной сказке пастора Карафиата состоялась в мае 1943 года.


[Закрыть] в терезинском гетто в 1943 году была чисто педагогической задачей, – писала Нава Шён. – Мы понимали, что подавляющее большинство терезинских детей никогда не были в театре. К тому же репетиции частично заменяли учебу, которая была запрещена. Разучивание текста превращалось в образовательный процесс, а “Светлячки” – в учебную программу всего детского дома.

Учитывая наши терезинские условия, я взялась за переработку сказки в пьесу. Все действие происходило на фоне огромных цветов, которые создавали полную иллюзию луга. Там маленький Светлячок учился летать. Его нечаянно поранили играющие на лугу дети; следующая сцена показывала жизнь в маленьком домике, как мама его выхаживает, потом сцена, как мама готовит, а маленький Светлячок раздувает огонь, сцена, где светлячки делают вино из большущей виноградины, и, в конце концов, свадьба маленького Светлячка, которая и венчает пьесу.

Начали репетировать. Я выбрала детей на главные роли. В работу был вовлечен весь детский дом. Во-первых, одну и ту же роль репетировали несколько детей, кроме того, все дети учились петь, все принимали участие в оформлении сцены – делали костюмы и декорации.

По техническим причинам работа продвигалась медленно. В то время я по десять часов в день работала в мастерской по починке носков, так что репетировать можно было или рано утром, или поздно вечером. Из педагогических соображений я свела репетиции к часу или двум – чтобы они были в радость и не превратились в обязаловку, к тому же дети были физически ослаблены и быстро уставали.

После нескольких месяцев репетиций, похожих, скорее, на групповую игру, мы подошли к моменту, когда можно было выпустить “Светлячков” на публику. Наступило время лихорадочной подготовки. Для декораций у нас была одна бумага, а для костюмов – старые тряпки. Работники детского дома распороли старую одежду и вместе с детьми сшили из нее костюмы. Это происходило под наблюдением и при участии австрийской художницы Фридл Брандейс, кстати, она и придумала сделать огромные цветы, на фоне которых дети выглядели крошечными. Декорации сделал художник Адольф Аузенберг[46]46
  Адольф (Дольфи) Аузенберг (1914–1944).


[Закрыть]. Подростки вызвались расписывать декорации. Все это отняло куда больше времени, чем мы планировали. Накануне представления мы с помощниками работали до пяти утра. Рисовали огромные колокольчики и одуванчики. Аузенберг расписывал занавес. Мы заразили энтузиазмом знакомых электриков, которые тоже вызвались помочь. Они раздобыли какие-то электродетали, смастерили из них реостат и прожекторы; с помощью цветной бумаги Франта Пик создавал на сцене волшебные эффекты. Карел Швенк сделал аранжировку народных песен и аккомпанировал во время представления. В спектакле играли 30 детей. Сценой служила платформа, сооруженная в зале Магдебургских казарм. На мой взгляд, мы хорошо справились с задачей. Нам удалось создать спектакль, в котором и духа терезинского не было. Он пользовался необычайным успехом и многократно повторялся. В Терезине не было ни одного ребенка, который хотя бы дважды не видел “Светлячков”. При этом надо было считаться и с пожеланиями взрослых, они тоже хотели попасть в настоящий детский театр.

Афиша. «Нора Фрид. “За секунду вокруг света”.» Режиссер Лили Гроссова, играют, поют и танцуют дети дома 104.

“Детский отдых. Зюйдштрассе, 1. 1944, июль, август, сентябрь. Веселая трагедия для больших и маленьких”.

Норберт Фрид (1913–1976) прибыл в Терезин в июле 1943 года. Писал пьесы для детей, поставил спектакль «Царица Эстер». В сентябре 1944 года депортирован в Освенцим, оттуда в Дахау-Кауферинг. После войны занимал пост культурного атташе Чехословакии в Мексике и США. Известный чешский писатель, один из его романов, «Картотека живых», переведен на 11 языков, в т. ч. и на русский.

Мы сыграли “Светлячков” не менее 28 раз, и тут пришло известие о готовящихся транспортах. К тому времени мы привыкли к этой постоянно возвращающейся трагедии – буквально через несколько дней жизнь в лагере входила в прежнее русло, и представления возобновлялись. Уехавших заменяли, “Светлячки” репетировались снова».

Афиша. «“Светлячки. Карафиат”. Музыка: Карел Швенк. Танец: Камила Розенбаумова. Играют дети дома L 410. По-чешски читает Вава Шёнова, по-немецки – Рене Гартнер-Рейрингер».

Хана Калихова (18.2.1931—6.10.1944). «Светлячки». 1943.

Ева Шурова (2.6.1933—15.5.1944). Репетиция «Светлячков». 15.3.1944.

О терапевтическом значении театра повествует и другой эпизод, рассказанный Хавой Зоар.

«Летом, в жару, мы были в кровь искусаны клопами, не могли спать. Бегали по коридору, плакали… И тут к нам в комнату решительной походкой вошла Фридл и сказала, что сейчас мы устроим театр. Она велела всем обернуться в простыни, как в тогу, и сесть на нары. Она рассказала нам про хор плакальщиц в античном театре и разделила нас на группы: “плач слева” – “плач справа”. По сигналу Фридл мы принимались рыдать, сначала одна группа, потом другая. После “ан-тичного театра” мы развеселились и позабыли о своих мучениях»[47]47
  Из интервью с Хавой Зоар. Хайфа, 1989.


[Закрыть].

«Мы бесконечно что-то разыгрывали, или выдуманные истории, или инсценировки, например, по рассказу Йозефа Чапека “Толстый прадедушка”. Вместе с мальчиками мы пели в детской опере “Брундибар”. Наша воспитательница преподавала музыку, и ей удалось создать из нас музыкальный коллектив. Мы посещали концерты, часть из них происходила у нас на чердаке»[48]48
  Из интервью с Анной Ханусовой-Флаховой. Брно, 1998.


[Закрыть].

Огромной популярностью пользовался кукольный театр. Хиты «гастролировали» по детдомам и чердачным подмосткам.

«Создать кукольный театр в Терезине – эта задача поначалу казалась невыполнимой, – писал Ярослав Дубский. – Найти место, приготовить сцену, кукол, декорации, поставить свет… Да еще и пьесу написать, отрепетировать роли, научить обращаться с марионетками… На подготовку первого спектакля ушло несколько месяцев. Но как было радостно, когда засияли тысячи детских глаз, – ведь детям в Терезине приходилось тяжелей всех. 13.9.1943»[49]49
  Ярослав Дубский (1901–1943) депортирован в Терезин из Праги в конце 1942 года с женой и двумя маленькими сыновьями. Через год семья Дубских была отправлена в Освенцим. Все погибли.


[Закрыть].

Петр Гинц (1928–1944)

Дети сочиняли рассказы, повести, стихи, участвовали в литературных конкурсах, вели дневники. Свои произведения они «публиковали» в рукописных журналах.

В журнале «Ведем» сотрудничали около тридцати подростков и три воспитателя, выжили лишь четверо.

Главным редактором журнала был четырнадцатилетний Петр Гинц. Петр много рисовал, писал романы, рассказы, стихи и философские эссе.

Герои его рассказов штурмуют моря и океаны, даже сочинение о происхождении ругательств завершается плаваньем: «…Я поплыл бы домой на корабле “Пацифик” и уснул бы там, убаюканный гулом гребного винта. Я бы уснул, всем на свете довольный, и в спящей голове крутили бы свои винты гекзаметры Гомера: “И проспал он так целую ночь, в сладкие грезы видений укутан”»[50]50
  Сюжет о гибели морского судна присутствует во многих журналах. В «Камараде» ищут погибшую подлодку. Находят, но поздно, к тому времени там все уже умерли. В «Рим Рим Риме» (№ 4) на корабле вспыхивает эпидемия чумы, вывешен желтый флаг – но тщетно. Телеграфист, отбив SOS, погибает последним. Терезинские «телеграфисты» тоже посылали SOS в мир – увы, все кончилось, как в этих рассказах.


[Закрыть].

Рассказ «Безумный Август» был написан им 12 сентября 1943 года, сразу после отправки на Восток большого транспорта.

Петр Гинц на фоне афиши с фашистскими лозунгами. Прага. 1939.

Безумный Август

Воздух был сырым и холодным. Обрывки серо-стального тумана нависали над волнами, почти касаясь их. Скверная погода. На расстоянии примерно ста ярдов зеленая масса воды растворялась в туманной мгле.

Август сидел в каюте «Бонифация». Его прозвали Безумным Августом, но молодой матрос Петр его уважал. «Он не сумасшедший, – говорил Петр, – он просто другой, немного странный. Похоже, у него какая-то великая тайна, которую вы не понимаете, да и не можете понять». «Ты становишься таким как он, – говорили матросы. – Если будешь с ним все время общаться – свихнешься как пить дать».

«Они ничего не знают…» – говорил Август, и в тот момент Петру казалось, что глаза его смотрят как будто с огромной горы, укрытой облаками. Нет, Август не был безумным – разве может безумный рассуждать столь убедительно? И Петр любил Августа, этого психа с глубокими глазами, и верил ему, хотя Август говорил очень странно. «Никто во всем мире так не говорит, – думал Петр. – Никогда в жизни не слышал, чтобы кто-нибудь – капитан, рулевой, юнга или народ на пристани – говорил так странно». Так он думал, ибо таков был его мир.

Была ночь. Все спали, только на палубе слышались шаги сторожевой собаки. Петр тоже задремал, мышцы его расслабились, сделались мягкими и податливыми. Казалось, все его тело стало свободным и легким, а вместе с телом освободилась и душа, и все его мысли растворились в голубом тумане сна. Он потерял сознание.

Петр Гинц. «Солнечное затмение». 1943.

Внезапно он ощутил легкое прикосновение, как слабый электрический разряд. Петр с трудом сел в своей корабельной люльке, огляделся и увидел склонившуюся над ним фигуру Безумного Августа. «Пойдем со мной!» – сказал он. Петр приподнялся и потянулся. «Пошли скорей!» – подгонял его голос Августа. Петр молча встал, хотя под одеялом ему было тепло, а снаружи холодно.

«Ведем» № 44-5. Журнал детского дома № 1. Выходит каждую пятницу. 29 октября 1943. На обложке написано: «“Ведем” разрушит старые порядки». Слева – содержание журнала.

Он безмолвно следовал за Августом. Они спустились в трюм. Август зажег свечу. Свет от фитиля еле освещал тьму, гнездившуюся в щелях и углах. Они подошли к маленькой каюте. Безумный Август вошел туда, Петр за ним. Ключ звякнул в замке и исчез в кармане Августа. Он поставил свечку перед собой, сел на бочку с порохом и обхватил голову руками. Петр сел на корточки, ему было холодно. Август поднял голову. Его выразительное лицо засияло в свете свечи, маленькие огоньки заплясали в глазах. Время шло. Мелкие комары кружили вокруг пламени. Август заговорил. Его голос нарушил гробовую тишину.

«Жизнь. Что такое жизнь? Она как пламя этой свечи, которым глупые комары обжигают свои крылья».

Опять наступила тишина, нарушаемая лишь треском фитиля. «Бедные комары… Почему они с таким упорством роятся вокруг этого пламени? – Пауза. Август медленно рассуждал сам с собой, как бы раздумывая. – Инстинкт… Стремление к индивидуальному существованию и… неизвестность». Он опять обхватил голову руками и процедил сквозь зубы: «Они летают, привлеченные пламенем, пока оно не сожжет их и они не упадут на землю, мертвые. Дураки! Дураки? Инстинкт слишком силен, а неизвестность слишком притягательна, они не могут с этим совладать. Бедные насекомые!»

Они сидели в тишине. Петр недоумевал – зачем он сидит здесь, вместо того чтобы спать спокойно в своей каюте.

«Подумай о жизни, мой мальчик, – сказал Август. – Гляди: она как это пламя. Ты видишь? Ты понимаешь? По привычке мы кружимся вокруг него и должны умереть. Мы хотим самоутвердиться и ради этого готовы пожертвовать всем!»

Фрагменты из рисунка Петра Гинца “Корабль Колумба”. 1943.

Петр Гинц боготворил Колумба и даже написал от его имени воззвание: «Первопроходцы!! / Люди честных сердец / Люди слов и поступков / Люди с обветренными лицами / Вы душой чисты, вы бесстрашны / … / Всем вам по двадцать / В ваших руках штурвал / Мчите к неведомым далям / И завоюйте их! Колумб, Палос, 1492. В Терезине 2.2.1943».

Он протянул руку и загасил свечу. Темнота заполнила комнату. Было слышно, как улетают комары, не привлекаемые больше пламенем. Какое-то время они пищали, но вскоре писк прекратился, должно быть, вылетели в какую-то щель.

«Видел? Видел?! – прозвучал в темноте голос Августа. – Теперь ты все понял, парень?» – спросил он опять и открыл крышку пороховой бочки.

«Еще по одной, Фламмарион», – донесся откуда-то издалека голос капитана. Он играл в карты.

«Освобождение…» – прошептал Август, поднял руку и бросил горящую спичку в бочку с порохом.

Помещение озарилось ужасающе ярким светом, и в пламени взрыва Петр увидел блеск Великого сплава.

Копию рисунка Гинца «Лунный пейзаж» взял в полет израильский космонавт Илан Рамон. Космический корабль «Колумбия» взорвался – как и корабль из рассказа «Безумный Август».

В Терезине Петр изучал латынь, эсперанто[51]51
  «В нашей семье был культ эсперанто и его создателя Заменгофа, чей портрет висел на стене». Из интервью с Хавой Пресбургер, сестрой Петра Гинца. Иерусалим, 2003.


[Закрыть], географию, зоологию, социологию, философию и религию. Сохранился 44-страничный конспект книги о буддизме («Брахманизм, или Переселение душ»).

«Наука о любви почивает в этой сокровищнице. Как только человек трижды радостно воскликнет: “Принимаю убежище Будды в Вере, в Законе и в Общине (буддийской)” – он становится буддистом. Закон – это пять заповедей: не завидуй, не кради, живи в чистоте, не лги, не пей одурманивающих напитков. Этому Закону может следовать лишь тот, кто способен подавить свои страсти, освободить от них сердце. Это освобождение и есть любовь. У того, кто любит, есть восемь выгод: он хорошо спит и хорошо пробуждается, не видит страшных снов, люди его любят, все твари земные его любят, боги его охраняют, огонь, яд и меч против него бессильны, никакого имущества у него нет, и потому ему будет легко войти в наивысшее небо. …Всего-то ему нужно восемь вещей: три предмета одежды, пояс, кружка для подаяния, бритва, игла и сито для процеживания воды (чтобы во время питья не убить живую тварь).

Марика Фридманова (6.8.1932—4.10.1944). «Театр марионеток. 13-я комната».

…Непосвященные ошибаются, думая, что буддизм – это учение о переселении душ. Буддизм учит, что энергия, возникшая от душевной и телесной работы некоей субстанции, производит новые душевные и физические явления, даже в том случае, если эта субстанция умерла. Тибетские мистики глубже всех буддистов проникли в суть. Учение философов говорит, что не существует никакого “Я”, это лишь некая субстанция, которая, переходя из одного мира в другой, принимает разные формы и обличья.

…Мистический аскетизм имеет магическую силу. Трактовка смерти.

После того как умирающий издаст последний вздох, его одевают в одежду задом наперед – что было впереди, будет сзади… В деревнях тело по обычаю опускают в большой котел с прилипшей к его стенкам гнилью. …Потом мертвеца вынимают, котел моют, варят в нем суп или чай и этим угощают участников погребального торжества».

Петр подходил к смерти вплотную, заглядывал в ее котел – бездну небытия. Время неумолимо сокращалось.

«Июнь 1944. Работаю в литографском цеху, сделал физическую карту Азии и принялся за карту мира, для проекции.

Изучал: Античность (египтяне, вавилоняне, индийцы, финикийцы, израэлиты, греки, персы и пр.). Географию Аравии, Голландии и Луны.

Нарисовал: овчарню, за ней Верхлабские казармы.

Начертал в голове и на бумаге обзор по зоологии, хожу на вечерние лекции о Рембрандте, алхимиках и пр.».

Последние планы Петра так и остались на бумаге.

Петр Гинц. «Терезин ночью». 1943.

«Терезин, сентябрь 1944 года. Заниматься линотипией, рисунками, стенографией, английским. Обратить внимание на “Ведем”, на общий уровень и при случае блеснуть чем-то стоящим (может, литографией?)…»

Петр Гинц

 

Воспоминание о Праге

Как же давно
над Петржином я видел закат,
как целовал уходящую в сумерки Прагу
я напоследок, – горючей слезою был взгляд.
Как же давно не слышу Влтавы волнистую влагу, —
ухо давно не слышит шума родимых вод,
Вацлавской площади людное оживленье.
Кажется: целую вечность тянулся год —
всё норовит исчезнуть и кануть в забвенье.
Вы, потайные места в уличной толкотне,
в тени скотобоен, в слепых тупиках, мне милых,
Как вам живется? Небось не скорбите по мне
так, как по вас я скорблю. Год уже целый минул.
В жуткой торчу дыре вот уже триста дней,
Будто бы в клетке зверь, и вырваться как, не знаю.
Две улицы здесь вместо каменных площадей.
Прага, как сказку из камня, тебя вспоминаю.
 

«Ведем». № 2

Гануш Гахенбург (1929–1944)

Гануш Гахенбург писал стихи и пьесы, переводил русских поэтов. Его труды также опубликованы в «Ведеме». О нем известно мало. Единственное воспоминание о нем я вычитала в дневнике Ханы Посельтовой-Ледереровой.

«18.6.1943 …Поздним вечером я увидела на улице мальчика. Потрясающий ребенок! В его огромных темных глазах была неземная мудрость. Он не обратил на меня внимания. Естественно. Мимо него проходило столько чужих людей! Разве всех заметишь? Но, может быть, и скорее всего, это так, ему нельзя было вечером быть на улице. Столько указов и приказов, не знаешь, какому следовать. Но глаза его притягивали как магнит, и я решила к нему подойти. Я задала ему глупый вопрос, куда он идет. Он остановился, взглянул на меня удивленно и сказал, что ищет друга, который ушел без разрешения, и никто не знает, где он. “Сколько ему лет?” – спросила я его. – “Как мне, четырнадцать”. – “Можно я помогу тебе его искать?” – “Пожалуйста, но думаю, нам его не найти. Скорее всего он у мамы, но я не знаю, в каком блоке она живет”. – “А где живет твоя мама?” – “Нет у меня никакой мамы и отца нет”[52]52
  На самом деле у Гануша была мама, Элишка Гахенбургова (1904–1944), вместе с ней они были депортированы в Освенцим. Об отце сведений нет.


[Закрыть]. В этот момент я сказала себе: идиотка, ничего ни у кого не спрашивай, здесь все хуже, чем можно себе представить… Не знаю, но почему-то мне подумалось, что вот и черешня созрела, а у мальчика ничего нет, ни мамы, ни черешни, ни отца. Голова шла кругом, я еле сдержалась, чтобы не обнять его и не расплакаться…

Феликс Блох. «Очередь за едой». 1943.

Неизвестный автор. «Смерть». 1943–1944.

Звали его Гануш Гахенбург. Тихий-претихий мальчик, за которым простиралось море печали. В свои четырнадцать он уже понял, что такое смирение. И что такое мудрость, купленная тяжелой ценой. Душой он был старше меня, хотя я была старше него на десять лет…

Мы побродили немного, но друга его не нашли. Постепенно мальчик расположился ко мне и спросил: “Хотите послушать стихотворение, которое я написал?” – “Конечно, хочу, тем более твое. Ты давно пишешь стихи?” – “С того времени, как потерял маму и папу и оказался в Терезине”. – “А как называется стихотворение?” – “Терезин”. – “Так читай, а потом перепиши мне на память, ладно?”

Он начал читать:

 

Терезин

На стенах грязных грязи пятно.
Колючая проволока. Окно.
30 тысяч уснувших навеки.
Однажды проснутся они и увидят
Собственной крови реки.
Я был ребенком назад два года,
Мечтал о дальних мирах.
Теперь я взрослый, узнал невзгоды,
Я знаю, что значит страх,
Кровавое слово, убитый день.
Не рассмешит меня дребедень,
Не напугает чучело на огороде.
При этом верю – все это сон,
Колокол вздрогнет – и окончится он,
Проснусь и вернусь я в детство,
Оно, как дикая роза в шипах.
Ребенок ущербный у матери на руках, —
Она его нежит больше детей других.
Дни моей юности – что ожидает их?
Враг да удавка.
 
 
Юность страшна. Страшен ее приговор:
Вот – зло, вот – добро, а вот твой позор.
Там, вдалеке, где детство уснуло сладко
На узеньких тропках Стромовского парка,
Кто-то смотрит из дома. Но в том окне
Одно лишь презренье осталось ко мне.
В ту пору, когда сады набирали цвет,
Мать подарила мне божий свет,
Чтобы я плакал.
Я сплю на досках при свете свечном.
Но время придет, и увижу в упор,
Что был я всего лишь маленьким существом,
Таким же крохотным, как этот хор
Из тридцати тысяч жизней,
Замолкших тут.
Однажды воскреснут на милой Стромовке они,
Подымут холодные веки,
Глянут во все глаза на текущие дни
И снова уснут
Навеки.
 

И он умолк. Спустя какое-то время я сказала: “Прекрасное стихотворение. Спасибо. Только очень печальное. До слез. Но здесь, наверное, не место веселым стихам, да и мог бы ты их писать?” – “Нет, у меня бы не вышло. Да и зачем?” – “Ты любишь писать?” – “Мне легче, когда я пишу стихи. Это единственные мгновения, когда мне хорошо…”»[53]53
  Хана Посельтова-Ледерерова. «Мама и я» (Терезинский дневник). Прага: G+G, 1997. Х. Посельтова-Ледерерова (1919–1997), переводчик с английского, французского и испанского.


[Закрыть]

Эрика Странска (22.5.1930—18.5.1944). «Домик». Коллаж. 1944.

 

Гануш Гахенбург
* * *

Кто я такой?
Какого племени, роду?
К какому я принадлежу народу?
Кто я – блуждающий в мире ребенок?
Что есть Отечество – гетто застенок
Или прелестный, маленький, певчий край —
Вольная Чехия, бывший рай?
 

«Ведем». № 7

Бедржих Хофман (4.4.1932—19.10.1944). «Пейзаж». 1944.

 

Сверху вниз

Когда я ребенком был – мир ясный был и простой:
Дерево в полую ветку как в дудку поет,
Статуя Вацлава – заживо окаменевший герой,
Луна – большеротая девочка дивной красы,
Человек растет, когда дождик вовсю идет,
В тюрьму заключенное время – это часы.
А что же сейчас?
Обезжизнело всё, красота исчезла, хотя
Любила меня и была подружкою мне.
Но снова, как из пелен вылезшее дитя,
В жизни постылой ищу красоту и вижу во сне.
Ребенку везет – любимую вещь детвора
Взглядом отыщет и там, где царит разруха.
Мне ж научиться любить мертвые вещи пора,
А для этого надо набраться духа.
 
 

* * *

Вы, свинцовые облака, которые ветром гонимы,
вы летящие к цели, которая вами не зрима,
образ синих небес несете вы вместе с собою,
вы несете в себе пепельный запах дыма,
вы несете в себе кровавое марево боя.
Вы, сохраните нас! Вы, которые только газ;
вы плывете в мирах, не ведая цели и жажды.
Я, ожидающий смерти скиталец, хочу однажды,
как вы, до будущего расстоянье – метр за метром —
измерить, но не возвращаться с попутным ветром.
Вы, облака из пепла, что на горизонте пасется,
вы – вечная наша надежда и веры знамя,
вы, в грозный час затмевающие нам солнце,
гонит вас время! И день – за вами.
 
 

Вид из кафе

Это кафе – прекрасное место для жалкой натуры,
Стаканчик чаю добудешь наверняка.
Фальшивит музычка. Взираю я свысока
На колючую проволоку немецкой комендатуры.
Девушки кофе разносят – улыбка как на заказ —
И мне вполне хорошо сейчас.
Хорошо развлекаться и делать хорошую мину.
(А внизу катафалк толкая, везут мертвеца
Старики-доходяги, свою торопят кончину, —
Сил уже нет, недалеко до конца.
А за спиною – зеленая богадельня,
Где от тифа десятками мрут еженедельно.)
С какой это стати сидим мы в тепле сейчас,
Когда молят о крошке хлеба бессильные многотерпцы?
От всего, что творится вокруг, сжимается сердце.
Кафе аплодирует – музыканты лабают джаз.
Джаз доносит рыданье кошачье да крик вороний
Над равниной снежной. А я, всему посторонний,
Чувствую, что лечу, как от стакана стекло,
В бездну могилы, где не бывает тепло.
И обнял я дольний мир времени, вьюжного ветра,
Мир голода и нужды, простертый на километры.
Я здесь в гостях, я солнца цветок, я забрел случайно
В сей мир, который есть тайна[54]54
  Стихи Петра Гинца и Гануша Гахенбурга перевела Инна Лиснянская


[Закрыть].