Текст книги "Добро пожаловать на тот свет"

Дверь, в которую автору предстояло войти, была глупого канареечного цвета, поклонницей коего я никогда не являлась. Катя толкнула ее.

Я находилась в собственной квартире, в родной халупе, стояла в коридорчике кукольного размера и тупо смотрела на облупившийся оранжевый пол. Все было точно таким же, каким я оставила утром, кроме одного. Пройдя в комнату и увидев, что шторы не раздвинуты, я вознамерилась исправить это, чтобы впустить немного осеннего дневного света (я помнила, что теперь нахожусь в лете, но чем черт не шутит). Было жутко интересно, что же за окном. А там ничего не было. Вообще ничего! Не было даже самого окна! Оконный проем оказался обычной стеной, оклеенной старенькими обоями. Хорошо знакомую дырку в стене штора закрывала так же заботливо, как мать прячет малое дитя от дурного глаза. Вот так, дырка была, а окно – фиг!

Тишину прервала Катя, ошалело осматривающая мою конуру:

– Это все о чем ты мечтала?! Об этом?!

– Об этом я не мечтала, я здесь жила. Знаешь, самой интересно, почему я снова тут.

– Роза, когда человек попадает сюда, он начинает существовать в своей мечте, в собственной сказке. Если ты неплохой человек, то получаешь свою мечту на блюдечке. Если плохой, то тоже получаешь, но искаженную. Но здесь (она с брезгливым выражением лица обвела комнату взглядом) не пахнет никакой мечтой. Как это? – уставилась она меня.

Я на минуту призадумалась. Действительно, – вспоминала я, – я ведь ни о чем не мечтала, ну, конечно, телефон, туфли там, колбаса по полкило на завтрак – все это не в счет. Глобально же моя жизнь меня устраивала. У меня была квартира, было что одеть, даже работа имелась. Семьи не было. Я рано потеряла почти всех родных, а собственную семью еще не успела создать, а если уж совсем честно, не особо-то и стремилась – меня устраивало приятно пахнущее одиночество (рядом никто не курит, мои носки кристально чисты, а собственный перегар не угнетает). Да, я и одинока-то не была: хорошие соседи, нормальные сослуживцы, близких подруг не наблюдалось, зато знакомых – хоть отбавляй! Я не стремилась к большим деньгам, конечно, свались они на меня, не отказалась бы, но в жизни не считала купюры необходимым компонентом тарелки с надписью «Счастье», и вообще, я не была несчастлива от их недостачи. Если уж совсем откровенно, даже в лотерею ни разу не играла, не потому что считала себя невезучей, а потому что возможность выигрыша оставляла абсолютно равнодушным мое сердце. Да, хотелось зарабатывать больше, но желание стать богаче здесь абсолютно не причем. Просто казалось справедливым, чтобы мой труд оценивался выше морально, и это, уже как следствие, выражалось бы и в денежном эквиваленте. Вот так, буквально за минуту я подвела жирную черту под своей прожитой жизнью.

Я была вполне счастлива, мне почти всего хватало. Да, о материальных ценностях не мечтала, но это не значило, что я примитивная амеба-человек без фантазии и мечты. Дудки! У меня была мечта. Вот, какая.

Чтобы стоять в темную и теплую летнюю ночь на мосту, что через большую реку с тихим, непременно тихим течением. Стоять не одной, а с человеком, самым дорогим и близким, чтобы больше никого, ни единой души, держать его за руку и смотреть на черное небо, на котором горит единственная, но самая голубая и яркая звезда. Мы стоим молча – слова ни к чему, и я слышу, как ровными ударами бьется сердце возлюбленного.

Из тех мужчин, которых я знала, ни один не годился на роль того, чья рука могла бы лежать в моей. И это, пожалуй, не из-за меня. Я не особо привередливая, да и недостатков столько, что не дай бог, как говорится. Те же веснушки, например, или привязанность ко всяким собакам типа Люськи. И если с веснушками я боролась сама, то с люськоподобными никому бороться не позволяла. Да меня-то они – мои малочисленные поклонники, бывало, и устраивали, но вот в мечту почему-то не вписался ни один из них. То ли от того, что ладони у них, мало того, что мозолистые, так еще и влажные, то ли дышали они чересчур громко, со свистом прогоняя воздух через крупные пролетарские ноздри, то ли в волшебном свете голубой негасимой звезды их лица отчего-то вдруг приобретали подозрительный фиолетовый оттенок, я уж, право, и не знала. А последние пару лет, я вообще, никого не примеривала на свой ночной пейзаж: уже не хотела, уже не верила.

Но мечта была. Просто Главные, ну, это я так поняла, не заметили ее, не захотели воплотить здесь, а, может, не знали, как это сделать. А что еще проще укладывалось в моей разбитой вдребезги голове: я в коме, непонятно: задержусь ли ненадолго (если так, то хоть поесть успею!), надолго или останусь навсегда. Зачем сильно вникать в то, о чем я мечтала, и как жила на том (уже привыкаю) свете? Не велика птица, в конце концов. И последнее: моя мечта абсолютно не материальна, как ее воплотить среди мертвых, если среди сотен живых мужчин я не стала никому нужной, и никто не стал дорог мне?

Тогда показалось невозможным передать все это в двух словах ошарашенной Кате, а в трех и более я не могла – желудок громко воззвал к справедливости, и я, даже не удостоив ее ответом, пошлепала на кухню, где еще утром ела манную кашу.

Здесь я явно ощутила заботу. Стол грозился сломаться под весом тарелок, супницы, соусниц, бокалов, чашечек и прочих столовых приборов, его никогда не загружали таким количеством еды и питья. Тут было всё, что я любила: суп-лапша, плов, пельмени, парочка салатиков, несколько сортов сыра и колбасы, огромное количество булочек и печеньиц, и замечательный крепкий чай. Я коротко предложила Кате: «Присоединяйся» и, не тратя времени более, приступила к трапезе, не присаживаясь на хромой табурет, стоящий подле стола, видимо, следуя поговорке, мол, больше войдет. Вошло, действительно, много, я начала сыто икать и почувствовала острую потребность во сне. Бочком, протиснувшись мимо Кати, которая не отреагировала на приглашение и стояла, улыбаясь и прислонившись виском к дверному косяку, я, едва переваливаясь и тяжело вздыхая, отправилась в спальню. Там, скинув только туфли, как есть, в мятой и грязной юбке и пиджаке под стать ей, рухнула поперек кровати и тут же попала в нежные объятия Морфея.

ГЛАВА 6. В которой я завожу интересное знакомство, получаю комплимент, аптечку и начинаю кое-что понимать про общение без слов

Не знаю, сколько я дрыхла, должно долго, потому что проснулась с очень пустой головой, какая бывает только после крепкого и продолжительного сна. Я попыталась понять: день сейчас или ночь, и инстинктивно повертела головой в поисках окна, но его, как известно, не было. Я немного полежала, я вообще не люблю вскакивать сразу, и несколько раз громко позвала Катю. Ответа не последовало, она ушла. Я встала, проделала обычный путь в ванную, переоделась в свои старые вещи, все так же висевшие в шкафу, и пошла на кухню. Стол убран, посуда исчезла. Разочаровавшись, я стала думать, чем бы себя занять и решила посмотреть телевизор. Привычно шлепнувшись в кресло, я стала щупать под собой пульт, а спустя мгновение, тупо уставилась в пустую стену – телевизора не было. Через несколько минут выяснилось, что помимо телека я понесла потери в виде телефона и магнитофона, и, что самое страшное, холодильника. Получалось следующее: добрый вор по-царски накормил меня, усыпил мою бдительность часов эдак на десять, и спокойно упер все более-менее ценное, он даже оконный проем упер.

Да нет, я не думала так всерьез. Прекрасно помнила, где я и как здесь оказалась. Я поняла, что тут полная изоляция, как в колонии строгого режима. Да и что нам, я имею в виду местным жителям – мертвецам, могли бы транслировать? Спортивные соревнования или прогноз погоды? Зачем он нужен? Здесь всегда лето, да и, по словам Кати, на улицу так просто не выйти.

Я послонялась по квартире и, не найдя ничего нового или необычного, заскучала. Пытаясь себя хоть как-то развлечь, решила пойти в общий коридор. Напялила старые стоптанные туфли (на очень сплошной подошве, к черту все каблуки) и открыла дверь, которую, как выяснилось, никто и не запирал.

Как только я оказалась в коридоре, тотчас столкнулась с Захаром, как говорят лоб в лоб, создалось ощущение, что он специально ждал меня все это время. Я смутилась, но спасаться бегством было поздно, поэтому взяла себя в руки, и, напустив небрежный вид, сказала: «Привет!».

– Привет, – улыбнулся он, – отдохнула, выспалась?

У него чудный голос: очень вкрадчивый, не низкий, не высокий, мне жутко понравился тембр.

– Да, отдохнула. Это ты мне столько еды оставил? – я знаю, что говорить «ты» незнакомому человеку не очень хорошо, но это «ты» вышло очень естественно, просто, как будто Захар уже разрешил к нему так обращаться.

– Да, я. Пойдем, – это не был приказ, но я безропотно поплелась следом.

Мы направились, как потом выяснилось, в противоположный конец коридора, шли минут десять (он был очень длинный) практически молча. Всю дорогу я потихоньку разглядывала Захара. Мне не встречались люди похожие на него. Замечательная внешность!

Я еще вчера (если здесь уместно это слово и понятие суток) приметила, что он высокий, черноволосый и очень смуглый. Однако, идя с ним рядом, рассмотрела, что он не просто темноволосый, а угольно-черноволосый. Отменная шевелюра: волосы удивительно густые, блестящие, аккуратно причесанные, почти до плеч. Цвет лица его был желто-коричневый. При таких волосах и коже он мог сойти за азиата, если бы не глаза: большие, европейского разреза, с высокими веками, очень выразительные, глубокого серого цвета, как мокрый бетон. Владелец таких очей запросто мог править миром без слов, что он, по всей видимости, и делал, этот Захар. Когда мы перекидывались парой слов, он смотрел на меня так, будто я совсем голая, но это ему ни капельки не интересно. Я не ощущала дискомфорта под таким взглядом, но и уютно тоже не было. Я чувствовала себя словно пациент на приеме у знаменитейшего профессора, которому этот профессор безошибочно ставит диагноз неизлечимой болезни. То есть уверенно, но обреченно.

Нос у Захара не был чем-то примечателен, обычный, тем и хорош. Вот нос крючком очень запомнится, но вряд ли украсит своего хозяина, а у Захара он просто не привлекал к себе внимания, не отвлекая последнее от глаз, волос и красиво очерченного рта с чуть опущенным уголком с правой стороны, отчего Захар выглядел немного грустным. При всем при этом у него были еще и изогнутые смоляные брови, и румянец, как у школяра, который прогулял уроки и несколько часов кряду катался на горке в морозный день, а может у Захара был просто высокий гемоглобин, этого я не знала.

Высокий рост предполагает сутулость, но его осанке мог позавидовать любой офицер. В плечах он был шире меня раза в два. Походку имел чуть пружинящую, спортивную. Словом, пройди он мимо меня там (ну, вы поняли где), я обязательно обернулась бы. Но там я не встречала никого даже слегка похожего на него.

Голова у Захара посажена прямо по-царски, очень гордо. Когда он поворачивал ее ко мне, то слегка поднимал вверх подбородок и смотрел сверху вниз, но не уничижающе, а просто снисходительно. Одет был во все черное: брюки, рубашка с расстегнутыми верхними пуговицами, дорогие (уж в обуви я кое-что смыслю!) туфли. Безымянный палец его сжимало очень интересное кольцо из желтого металла с темным камнем – круглым и едва прозрачным. Едва, но не совсем, потому что я заметила там, внутри камня, какое-то движение похожее на пузырьки, всплывающие в стакане газировки, но что это было, точнее описать не могу. Он заметил, с каким интересом я разглядывала перстень, и, очевидно, это ему не понравилось, поэтому Захар засунул руку в карман, а позже я сама забыла о кольце.

Мы шли молча, изредка навстречу попадались люди, выходившие из разноцветных дверей, они приветствовали Захара, с интересом разглядывали меня, здоровались друг с другом и садились на скамеечки вдоль стен. «Совсем как в деревне, на завалинке, когда нечего делать и охота полузгать семечки и почесать языками», – невольно сравнила я. Захар вполоборота зыркнул на меня и с силой сказал:

– А им действительно нечего делать, только ждать, и они ждут.

Я не задавала вопроса, я вообще вслух ни слова не говорила, он читал мои мысли. Неприятно. Я подумала, что моя голова, моя вовсе некрасивая голова, для Захара обычная книга, типа детских сказок что ли, открытая на нужной странице, которую он перевернет, предварительно плюнув на длинные худые пальцы. Пренеприятнейшее ощущение! И еще я подумала, что он уже и это «прочитал», и специально (пусть читает) про себя сказала, что он красивый, может, не для всех, но для меня точно красивый мужчина.

– Ты, правда, так считаешь?! Да? Я красивый? – и румянец на его щеках стал еще ярче.

– Да. Правда! Красивый и очень необычный, ты мне нравишься. Слушай, а обязательно читать мои мысли? – спросила я уже вслух.

– Я должен знать каждую мелочь про всех вас, – он обвел взглядом меня и двери по разные стороны коридора, подразумевая тех, кто жил или умирал (не знаю, как правильней выразиться) за ними. – Не думай об этом. Роза, мне нравится твоя «книга сказок», обещаю, что не буду плевать на пальцы.

– И на этом спасибо.

Я, вообще-то, сговорчивая, если надо перекапывать мои куриные мозги, копайте, я согласна, но не обижайтесь, если испачкаетесь в курином помете, намешанном в этих самых мозгах. Да и вряд ли там есть что-то интересное, я не обременяю себя заумными размышлениями, и те же учителя никогда не считали меня способной.

Он рассмеялся, даже шаг замедлил, потом откашлялся и ответил на немой вопрос в моих глазах:

– Ты смешная, симпатичная и очень добрая. И, пожалуйста, не трогай веснушки, они тебе идут. И еще, никого и ничего не бойся, тебе здесь будет хорошо, у нас никто никого не обижает. Договорились?

Моя курья голова кивала: «Да, мол, хорошо», но почему-то крутилась Катина фраза «знаешь, везде мертвые котята…». Как же! Не обижают!

– Ничего, сама все поймешь, но немного позже. А сейчас нам сюда, – и так как я читать мысли не умела, он указал на нужную дверь рукой и открыл ее передо мной.

Она была самого обычного белого цвета, не черная, не цветная – обычная белая дверь.

И комната тоже вполне обычная. Просторная, с окном, с уютным кожаным диваном, креслом и журнальным столиком, на котором стояли две белые фарфоровые чашки, и, судя по аромату, витавшему в воздухе, в них был свежесваренный кофе. Возле стены стоял полированный сервант, а в вазе на окне полно цветов. Пол был устлан толстым бордовым ковром, и поэтому, не дожидаясь приглашения, я сняла туфли и оставила их у порога. Захар прикрыл дверь, жестом пригласил пройти к дивану, разуваться он не стал.

– Угощайся, – сказал он и присел рядом.

Я взяла чашку и отхлебнула, кофе был сварен именно так, как я любила – с корицей.

– Что вы хотите от меня, Захар? – сидя совсем близко от него, я не смогла сказать ему «ты».

– Не «выкай», Роза. Обращайся ко мне на «ты», мне очень нравится, ты одна здесь так меня зовешь, более никто, ну Матвеич – это само собой, мне нравится, – опять повторил он, откинулся на спинку дивана и потер ладони об колени. – Мои подопечные, тебе Катя уже рассказывала, иногда болеют, не сильно, но лечить надо, им это необходимо. Да и не только мои, – добавил он, – Матвеича тоже, но с ними проще, они на виду, с ними Катерина кое-как справляется, с моими нет, они привередливые. Раз уж ты к нам (это слово он подчеркнул, именно к «нам», а не «ко мне») попала, помоги, пожалуйста, ты справишься, уверен. Аптечку дам, халат есть, но в принципе он не нужен, согласна? – он смотрел на меня сверху вниз и чуть шевелил бровью.

Я не сочла необходимым произносить вслух, просто подумала: «А что, есть выбор? Не будете же вы меня за даром кормить-поить. Да, согласна. Валяй, гони аптечку и говори, кого лечить».

Захар опять засмеялся, а после кивнул мне, как кивают спаниелю, принесшему подстреленную утку (хороший мальчик), встал, подошел к серванту, открыл и стал в нем копаться. Автор, воспользовавшись моментом, тоже встала и направилась к окну, последние пять минут меня раздирало любопытство: «Что за ним могло находиться?». А за ним было поле, по которому я пришла сюда. Сейчас по нему двигалось несколько человек, я не стала считать их количество – не хотелось знать, сколько еще человек покинули бренную землю. Я стала размышлять, что скоро они будут общаться со странным Михаилом Викторовичем, а потом их определят в «плохие-хорошие» или в «левые-правые», и, наверное, Захару надо идти и говорить с каждым из них, а потом обсуждать с пока неизвестным мне Матвеичем «кого-куда», за цветные двери или за черные…

– Нет, не надо, – раздался из недр серванта голос Захара, – я везде успеваю и Матвеич тоже. Вернее не успеваем, мы всегда рядом с любым из вас, только позовите, в любом дне, в любом году. Так что не беспокойся об этом. А вот и аптечка.

Он извлек обычную с виду аптечку: коричневую, из кожзаменителя. Подошел ко мне и почти торжественно вручил. Через минуту я поняла, что болеют здесь на самом деле понарошку. Тем спектром лекарств, что лежали теперь уже в моей аптечке, можно лечить лишь кукол и мягких плюшевых зайцев. Бинты, зеленка, одноразовые шприцы, вата, ампулы с копеечными, абсолютно безобидными витаминами, спирт, валериана в таблетках (уж точно мертвому припарка!), аспирин и прочие мало помогающие снадобья. «Что ж, нашим проще», – а что еще я могла подумать?

– Тогда твой первый пациент – Вильям. Я провожу, – обратился ко мне Захар.

Повторять ни к чему – я стала обуваться.

В коридоре стало более многолюдно: старики и дети, молодые прыщавые парни и симпатичные девушки, разных лет мужчины и женщины. Больше всего было стариков, и этот факт меня очень обрадовал, надеюсь, вы поймете почему.

ГЛАВА 7. В которой я приступаю к своим обязанностям и многое узнаю про черное и белое

Мы шли недолго и остановились возле темно-голубой двери.

– Мы на месте, – сказал Захар и указал на черную дверь, напротив темно-голубой, – тебе сюда, Вильям заждался.

– Слушай, Захар, сегодня ты меня проводил, а завтра? Я сама ничегошеньки не найду – ни номеров, ни имен!

– Роза, – улыбнулся он, – «сегодня-завтра» нет – здесь все вечно, а номера не нужны. Смотри, как просто. За черными дверями такие же люди, ты их запомнишь, а искать двери будешь относительно цветных дверей – они все разных оттенков.

«Какие-то относительные люди, жалко им двери покрасить, что ли?» – пронеслось в моей курьей голове, но вслух я сказала другое.

– Да ни хрена я не понимаю в этих, как их, оттенках, как быть? Пойми, я не художник!

Люди вокруг – пара древних стариков, стали настраивать свои слуховые аппараты и переглядываться.

– На, будешь доставать из коробки и прикладывать к дверям, – с этими словами Захар протянул мне большую плоскую коробку, непонятно откуда взявшуюся в его руках, впрочем, автора это уже не удивило. Он такой, этот Захар.

Я взяла и прочитала. «Карандаши цветные для дошкольного и школьного возраста. 50 цветов». Что-то я не помнила в своем счастливом коммунистическом детстве наборы из пятидесяти цветов, ну да ладно. Я решила проверить точность оттенков. Чуть повозившись, открыла коробку, достала карандаши похожих, на мой взгляд, цветов, и стала по очереди прикладывать к двери (что была напротив необходимой черной). Нужный назывался «ярко-бирюзовый». Вот тебе и «темно-голубой», дальтоник близорукий!

– Захар – эта дверь ярко-бирюзовая, да? – спросила я, убирая карандаши в коробку.

– Точно, ты справилась. Вильям живет напротив ярко-бирюзовой двери. Иди. Там холодно. Как зайдешь, переобуйся и надень шубу, а то простынешь. Потом, после Вильяма, иди к себе. До встречи!

Он развернулся и пошел назад, в комнату с белой дверью.

Я подошла к указанной цели и с трудом отворила черную тяжеленную дверь, зашла внутрь и попала в зиму.

– Закрой за собой, тянет, – крикнули из общего коридора.

Я навалилась спиной и затворила ее. Холодно, пар со рта валил, около минус пятнадцати, но воздух не морозно-свежий, наоборот пахло какой-то химией, не знаю чем, и было душно. А еще был поздний вечер (может, как сказал Захар, здесь и нет времени, но это у них, а не у меня), на небе – полная луна, смахивавшая на желтый и не очень ровный круг, какой рисуют дети (ага, значит, кое-какие светила уже начали появляться, глядишь, до солнца доберемся). Я обнаружила дорожку: довольно широкую, освещенную обычным уличным фонарем и ведущую к белой вилле, такие виллы обычно бывают или у миллионеров, или у голливудских звезд, что, в сущности, одно и то же. На земле сплошным слоем лежал снег – ослепительно белый. «Совсем свежий», – подумала я, так как следов других посетителей или самого хозяина не было.

Наставления Захара одеться потеплей, оказались отнюдь не праздными – продрогла за минуту. Я поставила аптечку в снег, напялила вместо туфель черные колючие валенки, колючие потому что носков мне никто не оставил, надела их на босу ногу, благо стояли они рядом с дверью, и долго искать не пришлось. Шуба висела на гвозде, торчащим из дверного косяка. Тяжелая, минимум на два размера больше моего, прямо до пят и пахла чужим телом. Я могла точно сказать, что она не побита молью, хотя наверняка была очень старой. Как я определила это впотьмах и наспех? Просто, проще некуда. Моль не ест синтетику, шуба, предназначенная мне, была искусственной. Мне привиделась Катерина с шевелящимися волосами, как у Медузы Горгоны, в шикарной горностаевой горжетке, но тут же вспомнились котята, и недовольство искусственной шубой вмиг улетучилось. Я застегнула все имевшиеся пуговицы, их, к слову сказать, было всего две, остальные вырваны с корнем, взяла аптечку и двинула вперед, искать хозяина виллы, в окнах которой, кстати сказать, горел яркий свет.

Ступив пару шагов, я услышала хруст, но это был звук непривычный моему уху, снег хрустел не так. Стало интересно, что же под ногами. Я взяла снег в горсть и сжала, готовясь, что будет холодно и мокро. Он скрипнул, но таять не собирался. Я понюхала его – в носу засвербело, помяла – в комок не лепился, и, рассыпаясь на мельчайшие снежинки, смахивал на зубной порошок, только совсем не пах мятой. Я не знала, что это. «Что ж, спрошу у хозяина», – подумала я.

Идти требовалось недалече – через пару минут я очутилась возле дома. Почему-то не стала стучать в двери и заглядывать в окна – решила обойти строение вокруг, шестое чувство подсказывало, что Вильям не в нем, а где-то рядом.

Возле дома прибрано, кустарник аккуратно подстрижен, резные скамьи покрыты свежим лаком, а странный снег расчищен. Я побрела по дорожке вокруг дома и быстро вышла на противоположную сторону. Здесь был бассейн, и горели разноцветные гирлянды, точно как на вечеринке богатой молодежи где-нибудь в Лос-Анджелесе. Правда, вместо воды – голубой лед, и махровые полотенца, неряшливо брошенные на стоящие вокруг бассейна шезлонги, выглядели глупо и неуместно. На одном из шезлонгов полулежал негр в купальных плавках и напевал какую-то песенку, на недосягаемом для меня английском языке.

– Вы Вильям? – сразу перешла к делу я, здесь все очень мертво, здороваться не хотелось.

– Да, упокой тебя. А ты кто? Новенькая? – он говорил по-русски уверенно, почти без акцента.

Я кивнула, подошла поближе и села на соседний шезлонг, поставив аптечку на колени.

– Вам ведь холодно! Почему вы раздеты, вы простужены (я слышала это по дыханию, он хрипел), а сидите на таком морозе?!

– Не твое дело, так надо! У меня нет одежды, только трусы и все, я привык.

– Но в доме же есть что-нибудь, хоть плед какой, да и вообще, в доме тепло, пойдемте туда.

– Хрен там тепло, еще холодней, и плед мне нельзя! – он не хотел это больше обсуждать, я чувствовала. – Давай, делай укол, меряй температуру и вали к себе, как тебя там?!

Я сказала «как меня там», он никак не отреагировал, тогда я спросила:

– А что вам кололи и кто?

– Витамины какие-то, В 6, что ли. А кто – Катька, больше не кому. У нее рука тяжелая, шишки вот, – и он потер зад.

Он встал, я потихоньку оглядела его, мне ведь не доводилось вот так близко видеть настоящего (чуть не сказала живого) негра, а еще и говорить с ним, да и навряд ли такая возможность представилась бы мне в дальнейшем. Он был чуть выше меня, полноватый, очень черный – головешка, да и только, на лице выделялись белки глаз и толстые синие губы. Зубы вопреки ожиданию белыми не оказались, может быть, он много лет курил или пил крепкий кофе.

Я открыла аптечку, достала градусник, стряхнула и молча подала Вильяму. Он взял и не глядя сунул под мышку. Я спросила, как он себя чувствует, что болит и есть ли мокрота при кашле. Он ответил:

– Ты точно доктор, человеческий доктор. Не то, что Катька – коновал чертов! – и опять потер ягодицу.

Мы помолчали, я огляделась вокруг, и вдруг у меня родилась идея.

– Вильям, давай я оставлю тебе шубу, валенки, а еще мы укроем тебя полотенцами, вот этими (я указала на махровые полотенца на соседних шезлонгах), согреешься. Давай?! – меня так воодушевила эта мысль, что я с места вскочила.

– Нельзя, Роза, нельзя. Мне понизят температуру и заберут еду, я знаю, уже пробовал. Будет только хуже, не надо! Не переживай за меня, я плохой человек, это заслуженное наказание, не переживай, – повторил он, вытащил градусник и бережно вложил мне в руку.

Я попыталась рассмотреть что там, на градуснике, но ничего не вышло. Получалось, судя по показаниям градусника, что температуры у него нет. Вообще нет. Градусник отказывался что-либо показывать. Я дотянулась до Вильяма рукой – так и есть, ледяной. Стало жаль его, но что я могла поделать? Только лечить. Я выдала ему пару таблеток аспирина, понижать температуру не требовалось – ниже некуда, они были нужны ему для души. Видели бы вы, какой радостью наполнились его глаза, когда я протянула их на вытянутой руке. Еще приготовила спиртовой компресс, обмотала ему горло и усадила рядом с собой. А вот укол казался мне вовсе не обязательным, о чем я и сообщила ему, но Вильям начал упрашивать так, что пришлось согласиться. Я попросила его лечь и спустить трусы. Пока набирала содержимое ампулы в шприц, он укладывался на шезлонге. Когда я поднялась и посмотрела на него, шприц чуть не выпал из рук. У него была белая задница. Нет, не испачканная мелом или там известью. Нет! Задница обычного белого человека. Представляете, у Вильяма?! Он ведь даже не был мулатом – исключительно негром. Я взяла себя в руки, сдержала рвавшийся наружу смех, и выполнила свой долг, то есть уколола его бесполезным, но очень болезненным витамином. Он прокомментировал, вставая и натягивая трусы: «Не больно. Ни капельки. Настоящий доктор». Затем снова сел и жестом пригласил последовать его примеру, что я и сделала, устроившись напротив. Он хотел поговорить, а я не торопилась.

– Ты умер здесь, в России?

– Да, – и он назвал наш областной центр, – преподавал английский язык и английскую литературу в университете, жил по полгода в Лондоне, по полгода в… (он помедлил) этом захолустье (и брезгливо сморщился).

– Вот как? Ты образованный человек, очень хорошо говоришь по-русски. Тебе не нравилось в России?

Если честно я была уверена, что он ответит «нравилось», хотя бы просто из уважения ко мне, или потому что так принято. Я бы на его месте сделала именно так, но он, очевидно, не придавал политкорректности никакого значения.

– Нет. Скучная жизнь, грязные города, люди тоже…(он закашлялся), но о них не мне судить, я плохой человек, хуже любого из них. Я наркоман: кололся, нюхал, курил все что можно. А еще трахал своих студенток за оценки.

По виду Вильяму не более сорока, довольно симпатичный, и я подумала, что наши интернационально дружелюбно настроенные студентки прыгали к нему в постель, ища новых ощущений, но никак не за отметки, и что, мол, зря он волнуется именно на этот счет. Наркотики – это отвратительно, но вот женщины вряд ли обижались, просто удовлетворяли свое любопытство и все. Попыталась ему это объяснить, но он махнул рукой «чего уж, теперь все равно».

–Скажи, Вильям, ты здесь приобрел белую задницу? – я отметала тот факт, что он мог таким родиться.

– Да, – вздохнул он, – это часть моего наказания. Знаешь, при жизни я не любил белых, а может, в чем-то завидовал и называл всех вас (он имел в виду и меня, судя по тому, как смотрел на мои светлые волосы, а смотрел Вильям явно без восторга) «белыми задницами», всех – «белыми противными задницами», всех до единого, как тебе это? Теперь у самого белая задница! Захар любит пошутить, да?

Это был вызов на откровенность. Я не хотела принимать чью-нибудь сторону, поэтому смолчала, ковыряя валенком кипенно-белый снег. Но любопытство – дрянная штука, я продолжила задавать вопросы.

– А почему ты теперь в таком холоде?

– О, тут все просто. Я – негр, предполагается что из Африки, Захару плевать, что на самом деле я из Англии, из Лондона, он решил: «Пусть будет из Африки». Африка! Там жарко, ну, а теперь пусть походит по нашей, тьфу, по вашей русской зиме в одних трусах. Негры чего бояться?

Я молчала, он сам ответил:

–Правильно, холода. А кто его не боится? В трусах и на морозе! А кормят, знаешь чем? Ну, догадайся!

Я догадалась – бананами, однако сказать не решилась. Он подтвердил:

– Правильно, бананами, по глазам вижу, что поняла. А еще кокосами и финиками, меня пучит от этого, а ему дела нет, да и не ходит он ко мне, конечно, нахрен я ему, белозадый, сдался!

Тут я решила, что все, пора. Встала, взяла аптечку, попыталась сделать дружелюбное лицо и начала прощаться. Он не возражал: «Надо, так надо. Пока. Может, еще как-нибудь зайдешь».

Я потихоньку пошла, снег опять звонко захрустел под валенками, я обернулась и крикнула.

– Это не снег, Вильям? Что это?

– Это не снег, точно. Это первоклассный кокаин, нюхай – не хочу. Только кайфа мне больше не приносит. А ты нюхни, забалдеешь! Столько добра пропадает! – громко рассмеялся он.

Нюхать ничего не хотелось, и смех его был мне неприятен, поэтому я поспешила назад и вскоре очутилась в общем коридоре, оставив шубу и валенки на прежних местах.

ГЛАВА 8. В которой не знаю, чем себя занять, интересуюсь происходящим вокруг и напрочь забываю о здоровом образе жизни (или смерти, если угодно)

А в коридоре были люди, много людей. Некоторые сидели на лавочках, некоторые гуляли, и от голосов их в воздухе стояло жужжание. Мое появление не вызвало особого интереса, несколько человек, проходящих мимо, остановились, посмотрели на меня и молча продолжили свой путь. Скорее всего, история моя была для них скучна (и действительно, что в ней занимательного?). Я нащупала взглядом пустую скамейку, направилась к ней и тут обратила внимание на одно обстоятельство.