Текст книги "Добро пожаловать на тот свет"

Глава 1. В которой автор признается в любви к собакам, извиняется за туманное изречение мыслей и рассказывает о гастрономических пристрастиях

В тот день все сразу пошло не так. Например, я встала без будильника (случай, прямо скажу, из ряда вон), да еще на час раньше. Обычно на час раньше я вскакиваю только от мук похмельного синдрома, мчусь на кухню и открываю холодильник в надежде увидеть апельсиновый сок, оставленный всемогущим волшебником Хоттабом Похмелиновичем. Но, ах, злой старикан не оставил ни сока, ни сто грамм в запотевшей бутылке, и я, как всегда в таких случаях, пью воду из-под крана, пахнущую хлоркой и неизвестно еще какой дрянью.

Однако вчерашним вечером я употребляла только чай, причем, безо всякого удовольствия, так как заварен он был не то седьмой, не то восьмой раз. Нет, мне еще рановато бояться аритмии или гипертонии, просто зарплата пока не предвиделась, а новые туфли уже приобретены. Прекрасные! прекрасные! прекрасные! и о-очень дорогие. Я летала в них, в мыслях, конечно, а в действительности ковыляла по лестничным пролетам на работе, по захламленному двору возле моей хрущобы (дворник ушел в очередной отпуск без содержания, и его ярко-бордовая физиономия не имела чести появляться уже больше недели). Когда же летать стало абсолютно невыносимо, я назойливо, как комар, гонимый мучительной жаждой крови, донимала знакомых, выспрашивая рецепты, чтобы, как в сказке о Золушке, сделать ножку маленькой, а туфельку большой. Я, в сердцах, отклонила «разбить пятку и нос молотком» (держи карман шире, вы просто завидуете, ведь у вас нет этого красного лакированного счастья на шпильке), но вот за «налить спирта или водки в туфли» схватилась, как за соломинку.

На последние шиши в забегаловке с названием «Соки. Воды», кстати, торговали в ней исключительно сорокаградусным напитком на разлив, я купила двести граммов «без разницы какой, главное, самой дешевой водки». Через секунду решительно влила последнюю в подлые узкие, но любимые туфли, которые с тихими всхлипами приняли в кожаное нутро, припахивающую чем-то горюче-смазочным паленку. Проделано же сие действие было под печальными взглядами некой «дамы» и двух «джентльменов», судя по лицам, постоянных посетителей этого, обещающего хоть какую-то влагу, заведения. Как только ноги мои ощутили всю крепость русского национального продукта, источающее головокружительные ароматы трио осознало, что бахнуть из туфли я не собираюсь. На лице честной компании отразилась скорбь всего мирового пьющего населения. Отчаянно жестикулируя и соревнуясь в знании бранных слов, они посылали на мою голову проклятия, в сравнении с которыми семь египетских казней казались сущими пустяками. Но главное, туфли и впрямь больше не жали, и мысли о средневековых пытках испанским сапогом оставили меня. Алкогольное одурманивание туфель, невольных виновников всего произошедшего далее, было произведено вечером, накануне событий, повлекших за собой всю эту историю.

Итак, положительно, утро выдалось необычным. В нем оказались туман и манная каша.

Сперва о тумане. Стоял чудный октябрь. Вообще-то, я, вопреки не особо крепкому здоровью, обожаю осень, даже если она щедро одаривает меня ледяным дождем и проливным насморком. Есть у автора привычка проснуться и сделать две вещи. Сначала посмотреться в зеркало: не отросло ли новое ухо, или не пропали ли сами собой веснушки, такие милые – по словам мамы, и такие расточительные для моего личного бюджета. Каждый месяц они требовали основательных капиталовложений в собственное содержание в виде чудодейственных масок и лосьонов, обещавших сделать солнечные поцелуи менее заметными или (дай-то, Бог!) убрать вовсе, причем, навсегда, в короткий срок, и, наконец, вопреки законам человеческой физиологии. Однако подобного чуда не происходило, то есть ушей каждое утро обнаруживалось столько, сколько отведено нормальному человеку, веснушки (черт бы их подрал!) оказывались на месте. Изредка находились прыщики или выпавшие ресницы, но это беспокоило меньше. Основательно исследовав лицо, я обычно шлепала к окну, отдергивала старый драный тюль, принадлежавший еще моей бабке (новые занавески никак не могли вписаться в мой бюджет), и близоруко (однако, очки не ношу – не идут) вглядывалась в застекольный мир. Как там? Гуляет ли смешной мопс с лохматым хозяином, торопятся ли к первому уроку засони-школьники, мелькнет ли в промежутке домов весело звенящий трамвай? А как там старая голубятня, в которой проживают с десяток ворон, к сожалению, не говорящих, но уж точно все понимающих, стены которой, хозяин ее – Пал Артемич, занудный дедуля, покрасил так неаккуратно, что казалось, будто их просто плохо ободрали? Ну здравствуй, мир! Как прошла ночь, сколько в подворотне любимица Люська принесла щенят? Как там, мир, погода? Да ладно, не плюйся дождем, не испугалась, у меня и зонт новый припасен. Ах, сегодня «мать веснушек» – круглое янтарное солнце? Тоже сойдет. Чтобы почувствовать новый день полностью, я распахивала форточку и жадно нюхала, как Люська в дни моей зарплаты сумку с заветным одиноким колечком «Краковской», воздух, сотканный из свежего ветра (его, правда, поменьше), выхлопных газов (этих явно больше, ау, экологи) и сумасшедшего аромата свежей сдобы, доносившегося из булочной, что в соседнем доме. О, этот запах: сладкий, теплый, ванильный – ты запах вечного детства, ты самый лучший! Как жаль, что детство далеко позади, а зарплата и даже ма-а-ленький авансик далеко впереди, а то я бы купила много-много булочек, ватрушек, рогаликов, бубликов, пончиков, трубочек, рулетиков и забыла на один вечер о том, как хорошо быть худой. Ну, вроде нанюхалась, теперь слушаю, как на высокой ноте визжат автомобильные шины, как недовольно воет пойманный между домами ветер, как скрипят ржавые петли еще не сданных на металлолом ворот, как учит быть человеком лохматый хозяин своего ожиревшего мопса. Ну, да я отвлеклась.

В то утро был туман. С первого взгляда ничего особенного. «Ну туман – подумала я, – прохладно будет в туфлях-то». Однако, я ведь по профессии медсестра, и, следовательно, обязана быть очень внимательной (хотя бы для того, чтобы не перепутать ампулы с лекарствами, да что там ампулы, больных бы не перепутать!), поэтому, получше присмотревшись, обнаружила, что это не совсем обычный туман. Его, тумана, практически не было вблизи, то есть на расстоянии примерно метров пятидесяти, однако дальше оказалось столько, что, если бы в нем Ежик искал Лошадку или Медвежонка, то вряд ли нашел, настолько густым и серым он был. Да, и еще на старом тополе, что заглядывает в окно, висели несколько клочков этого тумана, сильно смахивая на сахарную вату, правда, очень грязную.

Вспомнилась бабушка, не моя, а чья-то чужая, какой-то детсадовской подружки, которая рассказывала, что это волшебница варит кисель, а из котла валит туман, который ложится на землю и все прячет от людей, а люди ищут вещи, дома, друг друга и не могут найти. Физики объясняют, что туман – это скопление частиц пара, но неграмотной бабушке физические явления были, как говорится, до лампочки. Мне же старушкино объяснение нравилось куда больше, чем «скопление пара». Искать, правда, было некого, если только Сашку из соседнего дома, занявшего у меня денег на один час и пропавшего с ними на целый год, но это оказалось бы пустой тратой времени, его бы и Шерлок Холмс не нашел, куда уж мне?!

Простояв возле окна с полчаса и вдоволь пофантазировав, я направилась в ванну. Я знаю, что комната, где стоит ванна, называется ванной комнатой, но это не тот случай. У меня, наоборот, глубоченная ванна окружена кирпичными стенами. Места, чтобы приткнуться с ней рядом, нет, о машинке и о раковине я перестала мечтать, как только увидела это помещение. Умываться же можно прямо с коридора, если длина ваших рук (примерно метра полтора) позволяет дотянуться до воды – смеситель расположен на стене противоположной входу. Тут, позвольте, не без гордости замечу, что телесные пропорции у меня что надо, поэтому умываться приходилось, стоя в ванне. Как оптимист я размышляла так: «Чистота залог здоровья. Заодно ноги помою (не в пасте же ходить!), а где ноги, там и голову. Ежедневный душ – это почти пробежка, а значит, на завтрак можно колбасу пожирней и масло не сильно по хлебу размазывать, жаль только, что зарплата не ахти…».

Закончив водные процедуры, я пошлепала на кухню, чтобы найти что-либо съестное. По запаху еду не обнаружила, зато, хорошенько порыскав, наткнулась на крупу, которой насытились голодные евреи в пустыне. Манка. Я ненавидела манку со времен своего пятилетнего заключения в колонии с безобидным названием – детский сад «Белочка», в котором бедных малышей пичкали комковатой прохладной субстанцией не менее трех раз в неделю. Россказни толстой воспитательницы о вкусноте и полезности «кашки-малашки» (гадость какая!) имели действие почти на всех детей: они давились, но ели отвратительные комочки, надеясь на свои будущие мировые рекорды и полеты в космос (скажу сразу: никто никуда не полетел, рекорды не дрогнули). Я же на подобный лепет не поддавалась. Терпеливо постукивая ложкой, размешивая масло и гоняя по тарелке пищу спортсменов, космонавтов и профессоров (позже выяснилось, что ещё и язвенников), я лишь создавала иллюзию поедания. «Я ела, ела и так наелась, что сейчас живот лопнет», – и вот уже наивная воспитательница гладит меня по голове: «Ладно, Роза, оставь», – и убирает ненавистную тарелку. К манной каше я не притрагивалась добрых двадцать лет, клянусь, ни ложечки. Но тем утром есть захотелось неприлично сильно, и я сварганила крупу на воде – молоко-то завещано многодетной собачьей матери Люське. Грустный вид полученного через пять минут варева подвиг на следующее. Я залезла на антресоли и выбрала из трех стоящих там банок – «Малина», «Повидло из кислых яблок» и «Сделай брагу» – догадайтесь какую? Правильно, банку с малиновым вареньем. Отмерив нужное количество ложек, села за стол и начала есть запрещенный самой себе на много лет продукт. О-о-о, почти вкусно, а на молоке, наверное, было бы супер вкусно. Малиновые корабли вязли в белом болоте (в тарелке), а бесстрашные рыцари, плывшие на них, погибали в пещере, где жил страшный циклоп (мой язык, разумеется). Все-все, рыцари, уже осушены болота, и заснул до вечера (до ужина) циклоп, но вас-то, бедненьких, не вернешь, погибли вы ни за что, ни про что… Каша доедена, остатки, размазанные по кастрюле, переданы в бессрочное хранение канализации. Чай я выпила по инерции, уже без сказки и без удовольствия.

Времени до начала рабочего дня оставалось навалом, поэтому было принято решение пройтись пешком, благо место проживания до больницы, где я зарабатывала (ха-ха!) на жизнь благочестивым трудом медсестры, разделяли всего две остановки. Город наш небольшой, а в небольших городах и остановки небольшие, и выходило, что топать мне в туфлях-скороходах, еще хранивших запах вчерашнего пойла, всего ничего – минут пятнадцать, не более. Выглянув еще раз в окно, я с удовольствием обнаружила, что противный туман побежден солнцем. Небо обещало не плакать, а температура, схватив уличный термометр за нежное ртутное горло, подскочила до плюс пятнадцати.

Прошлогодний плащ попытался было выгодно оттенить неземной блеск лакированных туфель, но с нелегкой задачей не справился и с грустным шуршанием убрался в шкаф, шепнув висящему там пиджаку, чтобы тот готовился к выходу. Пиджак имел универсальный цвет и не менее универсальный покрой      , и хотя бы не перечеркивал сияющей красоты моей обуви, поэтому выбор пал на него. Остальные вещи заслуживали внимания только на сельхозработах, поэтому не роптали и тихо серели себе на плечиках. Правда, существовала еще и шуба. Но в октябре, при плюс пятнадцати это явный перебор, к тому же она была неисправимо искусственной, а туфли требовали только лучшего.

Щелкнул дверной замок и (привет, мир!) я вышла на улицу. Взяв нужное направление, двинула поздравлять Люську, неся в руках ополовиненный пакет молока вместо букета. Счастливая многодетная мать была напоена и стократно поглажена, щеночков оказалось пять, все в Люську, то есть высокопородных отличий не наблюдалось. Отца рядом (обычное дело в собачьей жизни, не правда ли) не наблюдалось.

«Однако Люсино недостойное поведение в компании местных кобелей приведет мой бюджет в полный упадок», – подсказал мне расчетливый ум. «Этот выводок нужно обеспечить нормальным питанием, чтобы росли здоровыми и крепкими», – упрямствовал, ни на секунду не покидавший мое существо, медик. «А, ничего! Выкормим! Да здравствует детство и материнство!» – подытожила женщина, занимавшая все же самую большую часть сознания автора.

Объявленный мною во всероссийский розыск (шучу, разумеется) Саня, ну тот, который занял деньжат, не был обнаружен ни у себя, ни во дворе. Словоохотливые соседки сообщили, что днем «негодника» не застать, а домой он приходит лишь ночью, да и то не всякий раз и не более чем на десять минут. А все же интересно, чем еще занимаются невинные с виду бабули по ночам, кроме выслеживания соседей с секундомером в руке, вот вы, как думаете?

Дела во дворе закончены, надо было пилить на работу. И тут мелькнула мысль: все же лучше умереть, чем есть манную кашу. К чему это, а?

Глава 2. В которой автор случайно знакомится с очень нехорошей девчонкой и чувствует связь между собой и вымершими динозаврами

Вообще-то, я не любитель пройтись пешком, но определенные затруднения в финансовом плане и острая необходимость повыпендриваться в новой обуви поспособствовали многократному увеличению этого пристрастия. Да и в маршрутке мне последнее время попадались две молодые особы, вернее не особы, а особи. Существа в человеческой одежде и с человеческими лицами, правда, сильно перепачканными косметикой, и даже запах от них исходил человеческий: поддельных французских духов от одной, и неподдельной туалетной воды «Ой, ты мати, сиренюшка моя» от другой. И несмотря на это, они не могли принадлежать к человеческой расе. Возможно, какие-нибудь радиационные грызуны, ибо они лузгали семечки непрерывно, устилая пол шелухой. Однако это были говорящие грызуны. Язык их казался практически незнакомым, запомнилось немногое: «…наш Засранск, падла Лена и ещё неизвестная сука…». Хотелось поинтересоваться: «Как далеко их городок от нашего, почему Лена не сменит такую некрасивую фамилию, и причем здесь собака?». Но я все не решалась, думала, что не поймут, и еще боялась, а вдруг это заразно, и я тоже стану радиационным грызуном, в таком случае, наверняка придется жить в Засранске. А туда я не горела желанием попасть. Наш город тоже не очень чистый, но уж лучше здесь. А еще в маршрутке частенько ездили женщины с таким избыточным весом, что когда они вставали и направлялись к выходу, создавалась реальная угроза жизни и здоровья остальных граждан, воспользовавшихся этим видом транспорта. Попадались и столь дурно пахнущие мужчины, что представлялось, будто спиртное можно закусывать исключительно луком, чесноком и еще чем-то таким, чему даже названия не находилось. Складывалось ощущение, что закуси они продуктом, не имеющим такого запаха, с ними тотчас случится беда, возможно, поэтому чеснок и лук просто необходимы. Были еще младенцы, исходящие криком на руках у позевывающих равнодушных матерей, и кряхтящие, вечно жалующиеся на здоровье старики, и любители получасовых разговоров по сотовым, и вам, едущим рядом, казалось, что вы прослушали содержание очередной серии дешевого сериала, каких нынче пруд пруди.

В то утро автору и на дух не надо было чужих криков и болезней, чужого пота и перегара, и невыносима была мысль, что помимо всего этого могут еще и ноги оттоптать. Причем, ведь ни для кого не секрет, что некоторые делают это нарочно, просто из зависти к чужим надраенным до блеска туфлям. Хотелось подышать еще свежим не загазованным воздухом и поцокать каблуками, чтобы, каюсь, все не без греха, привлечь внимание мужчин до 30. Впрочем, последнее не удавалось, вернее, удавалось, но наполовину. Мужчины оборачивались, улыбались, а некоторые даже языками прищелкивали, но возрастная категория была явно не моя – от 60 до 80 лет.

Припекало, и я расстегнула пиджак. А чтобы не скучать, раз уж знакомство с проходившим мимо принцем (ну или хоть простым парнем) не выходило, одела наушники и врубила какую-то синтетическую чепуху на полную. Моя рука почти любовно сжимала новенький сотовый, за который было отдано много и предстояло отдать еще больше, так как куплен он был в кредит. Вообще-то, парадоксально, что разряженные банковские матроны сочли меня платежеспособной, ибо сама я себя таковой не считала. Боже, благослови банки и их работников за то, что они за жалкие 25 % годовых (если очень повезет), ну или там за 40 % (если не очень), дарят людям сказку в виде телефонов, телевизоров (мне не надо – есть), стиральных машин (мне не надо – ванная своеобразная), автомобилей (не надо, у меня на такой кредит и десяти зарплат не хватит). И представляете, после выплаты процентов еще остается на вкусную манную кашу (ага, с каких пор она стала вкусной?!) и даже на молоко бездомной дворняге. Ну, разве не чудо?!

Я шла, подпевала, фантазировала, и жизнь казалась, несмотря ни на что, ярко раскрашенной каруселью, на которой я – вечная девочка с торчащими косицами и с пломбиром в руке, сижу на пестрой лошадке и хохочу. И вся эта карусель вращается благодаря пышнотелой девице с глазами, так поразительно похожими на мамины. И имя ее – Жизнь. Вы ведь тоже знаете ее?

Я часто думаю, зачем родители назвали меня Розой. Неужели думали, что от этого я стану красивее или счастливее? Они даже не смогли объяснить, чем оно им так понравилось. Признаться, меня оно устраивало, другого я не и представляю, но хотелось какой-нибудь романтической истории, а истории тю-тю. На вопрос, почему меня так нарекли, я до сих пор отвечаю: «Хотела бы сама знать!». Ну да я снова отвлеклась.

Прошла я чуть больше половины пути, настроение что надо, жизнь виделась, если не прекрасной, то вполне сносной, и жить хотелось очень-очень долго (в тот день, я отчетливо это помню, абсолютно точно не хотелось умирать). Однако, маленькая чернявая и худая девчонка в латаном платьице тяжелого свинцового оттенка уже повизгивала от нетерпения, переминаясь босыми грязными ногами, перекладывая с одной руки в другую небезызвестный сельскохозяйственный инструмент. И ведь дождалась!

Выворачивая из-за угла, я не услышала (я же была в наушниках) сигнала, предвещающего неравное столкновение. Более того, я и не увидела нечто большое, надвигавшееся сбоку – в тот момент я подвернула каблук, и все внимание было приковано к ногам. Понимаете, даже не успела заметить, что это за машина, которая, несмотря на сопротивление всех тормозных колодок, не смогла остановиться. Глухим ударом в грудь она заставила мое тело на мгновение забыть о законе земного притяжения и, взмыв метра на два в высоту и пролетев около десяти, «нежно» опуститься в «заботливо» распахнутые объятия фонарного столба.

Да, я не видела эту машину, но могла поспорить в тот момент на что угодно, что она была огромной. Смешно, но первое, что пришло в разбитую голову – мысль о том, что я умираю на пике моды: в чудных ультрасовременных туфлях, а в ушах у меня звучит популярная песня, о том, как случайная физическая близость вдруг переросла в светлое духовное чувство. Обремененный многочисленными сотрясениями и кровоизлияниями мозг нарисовал жестокий комикс: глупый маленький динозаврик, судя по комплекции, любитель манки на воде, да и вообще, вегетарианец, бьется из последних сил в лапах хищного алозавра (так похожего на Годзиллу). Тот ломает малышу ребра, крушит суставы, рвет острыми когтями артерии, и, вдруг, как ребенок, наигравшись вволю с уже надоевшей игрушкой, швыряет его в колючие заросли, и, ворочая окровавленной мордой, вынюхивает новую жертву. А маленький прохладный ящер, истекая кровью, скуля от нестерпимой боли, знает наверняка – конец. Занесенный многомиллионным слоем песка и исторической пыли, он когда-нибудь будет найден бородатым и дурно пахнущим давно не мытым телом геологом, который, может быть, получит за него особую премию и обмоет находку с такими же бородачами-товарищами.

Боль была запредельной. Она не делала скидку ни на медицинское образование, ни на молодой возраст, она топила меня в моей же низкогемоглобиновой крови, ударяла стопудовым молотом по голове и огромным коловоротом раскрывала диафрагму, превращая ее в суповой набор, причем, самого низкого качества. Автор представлялась себе тем самым забитым до смерти динозавром, чьи ребра походили на окровавленный распустившийся цветок. Я долго была в сознании, видела склоненные лица медиков «Скорой помощи» и в их глазах легко читала удивление, почему я еще не в стране вечной охоты. Вкололи обезболивающее, аккуратно переложили на носилки… На этом конец. Я впала в небытие.

Глава 3. Читать которую не обязательно клаустрофобам, и в которой автора ждет новая пара обуви

Я очнулась и долго силилась понять: куда делась боль, и где я нахожусь? Возникло ощущение узкого коридорчика, в который никогда не проникал дневной свет, а последняя лампочка была ловко украдена чумазыми воришками ещё во времена Второй мировой войны. Проще – темнота, хоть глаз выколи, и я инстинктивно вытянула руки, ощупывая то стены, то пустоту, чтобы действительно не случилось подобной оказии. Стены прохладные, гладкие, скорее всего, окрашенные обычной масляной краской, потолок, вероятно, очень высокий, плюс холодный бетонный пол. Раз десять я то громче, то тише взывала: «Эй, кто-нибудь! Отзовитесь!». Но в ответ слышала только эхо (поэтому и решила, что потолок высок). Страха не было, просто меня очень угнетает неизвестность, я хотела ясности, тем более, что никак не могла понять целесообразности пребывания здесь. Как у человека, работающего за оклад, при этом по восемь часов в день, у меня прекрасное чувство времени. В связи с этим могу точно заявить, что стояла я уже более часа, а на шпильках, да еще в условиях полной темноты, это сродни подвигу. Никто не мешал мне сесть, и я села, прямо на бетонный пол, ибо стула так и не нашарила. Мысль о придатках мелькнула, но после аварии, это показалось несерьезным, чем-то вроде занозы. Однако, примерно через полчаса, я уже сочувствовала всем нищим, особенно тем, кто сидит на ступенях переходов или церквей, и получающим милостыню, наверное, еще меньше меня в больнице. Черт подери, это очень холодно и жестко. Я поднялась и немного походила, держась одной рукой за стену.

Вдруг из стены пробился лучик красноватого света, я четко услышала, как скрипнула дверь, но все тотчас и исчезло. Прошло еще минут двадцать, снова приоткрылась дверь (теперь я хорошо разглядела – обычная, деревянная, крашеная), впуская в коридор свет. Я попыталась рассмотреть сам коридор, он показался бесконечным, потолок же и впрямь был высоченным. Я не знала, что делать, но нутром поняла, что эту дверь открыли именно для меня. А для кого еще, если в коридоре была я одна. Поэтому, на всякий случай, перекрестившись (отродясь не крещена), я взялась за металлическую ручку и распахнулала дверь настежь.

За ней находилась комнатка не более двух квадратов с красной лампочкой на беленом потолке уже обычной высоты. Стены неприглядного темно-коричневого цвета, возле одной из них стояла простенькая скамейка, прибитая к полу. Я невольно подумала: «Воруют что ли?». Рядом со скамейкой на стене привернут поручень, напоминавший по форме и размеру обычную строительную скобу. Появление двери и всего, что за ней находилось, в принципе, не обрадовало, но глаза, увидевшие скамейку, тотчас передали сигнал мозгу, а тот в свою очередь ногам, и мои ноги, уставшие и затекшие, сами шагнули вперед, почуяв долгожданный отдых. Как только я пересекла порог, дверь с тем же скрипом, что и распахнулась, захлопнулась. Я испугалась и кинулась назад, чтобы открыть ее, но в ту же секунду с потолка опустилась вторая дверь, на сей раз тяжелая, наверное, даже пуленепробиваемая (как я ее не разглядела?), отрезая путь к бегству. За этим последовал толчок, и вся комнатенка понеслась, судя по ухнувшему сердцу, вниз на бешеной скорости. Меня несколько раз кинуло из стороны в сторону, пока я не схватилась за поручень. Не отпуская его, уселась на скамейку. Почему-то и теперь страха не было, я осознавала, что это движение приведет хоть к чему-то, а это, по крайней мере для меня, лучше всякой неизвестности.

Движение вниз прекратилось. Я приподнялась, готовясь к выходу, однако в сей момент, началось движение по прямой, совсем, как в обычном поезде, разве что практически беззвучное и более быстрое (меня прямо таки прижимало спиной к стене, совсем как на американских горках). Примерно на середине пути, а длилось это путешествие около трех часов, в голове зародилось ощущение пойманной в ловушку мыши, причем мышеловку привязали к летящему самолету. Пришлось смириться с положением кого-то маленького, летящего в никуда, выбора-то никто не предоставил в любом случае. Я даже немного подремала, очнулась от очередного толчка – началось движение вверх, а потом снова по горизонтали. Я была мышью-путешественницей, пойманной даже без приманки, привязанной к хвосту сверхзвукового «Боинга», и летящей теперь по сложному лабиринту, то ли вырытому под землей, то нарисованному в небе.

Наконец, ковер-самолет остановился. Опираясь на недавний опыт, я еще немного посидела, держась за поручень, дальнейшего движения не последовало. Железная дверь ушла в потолок, а деревянная распахнулась, предлагая твердую землю под ногами и сомнительную свободу, к коей я и поспешила.

Меня ослепил яркий дневной свет Из своей мышеловки я выходила, зажмурившись, на ощупь. Когда глаза привыкли и смогли что-либо воспринимать, огляделась вокруг. Комната пропала, словно сквозь землю провалилась, а сама я стояла посреди великолепного летнего луга, которому не было конца и края. Невероятно, я вышла из дома осенью, а попала в разгар лета, причем, в очень жаркий день. Такого разнотравья при жизни мне – городской жительнице увидеть не довелось. Создавалось впечатление, что я попала на картину какого-то удивительно талантливого и уж точно патриотично настроенного русского пейзажиста. Жаль, что увлечение живописью не входило в узкий круг моих интересов (больше поесть, поспать, ну, еще Люська), а то автор бы обязательно рассказала, что это был за художник. Не хватит и моих скромных познаний в биологии, чтобы точно описать то чудо, что произрастало под ногами. Буйно цвели ромашки, васильки, календула, кашка и одуванчики, и еще с десяток того, что для меня не имело названия, но издавало такой приторно-медовый аромат, что голова шла кругом. Пчел, к счастью (я их боюсь), не было, кстати, как и солнца. Оно не скрывалось за облаками – на небе ни облачка, а просто отсутствовало. Этот факт несколько озадачил, но тут внимание мое переключилось на стоящую неподалеку пару кроссовок.

Это были недорогие и явно поношенные кроссовки, на пару размеров больше моего. Однако в ту минуту я не сомневалась, что кто-то заботливый оставил их специально для меня, ведь алкоголь в моей обуви давно испарился, и мозоли вот-вот обещали напомнить о себе кроваво-влажной болью. Скинув туфли, я напялила кроссовки, потуже затянула шнурки и задумалась: «Куда же теперь?». Указателей и ориентиров по близости не имелось, поэтому, взяв в каждую руку по туфле, я двинула в единственно правильном направлении – куда глаза глядят, а смотрю я обычно вперед.

Глава 4. В которой я продолжаю путешествие, чувствую себя белкой в колесе и прихожу в назначенное место

Шла я, не торопясь, наслаждаясь природой, погодой и сожалея о том, что бабушка моя не жила в деревне, и я не проводила подле нее детство, впитывая в сознание запахи сена и парного молока. К слову сказать, я вообще не видела свою бабушку, никогда. Мама была воспитанницей детдома, а бабуля со стороны отца умудрилась умереть задолго до рождения автора. Конечно, я еще и не понимала, что спешить более некуда.

Так, мечтая и перебирая воспоминания, я не заметила, как левая нога, будь она неладна, скользнула по свежайшей коровьей или лошадиной лепешке (пардон, не эксперт), и я оказалась в ещё жидкой субстанции. Окружающий меня рай запах обычным навозом. Крепко выругавшись на родном и могучем, одновременно пытаясь отчистить продукт коровьей жизнедеятельности пусть и с чужих, однако поступивших в моё распоряжение кроссовок, я не удержала равновесие и упала еще на одну из многочисленных «бомб», а, делая попытку встать, умудрилась опереться рукой на вторую. С грехом пополам поднявшись, поискала глазами производительницу лепешек, но тщетно, да и что бы я ей сделала? Чуть не плача, автор стала приводить руки и юбку пониже спины в то состояние, в котором не рисковала бы быть принятой за телятницу или свинарку. Верным помощником в этом деле стал лист лопуха. Как-то в детстве, листая журнал «Сад и огород», я прочла: «…если хотите летом любоваться великолепными розами, потрудитесь хорошенько унавозить место их будущей посадки…». Тогда я, естественно, не смогла провести аналогии между своим именем и удобрением, теперь это получилось само собой. Роза в навозе, причем, в самом прямом смысле этого слова.

Что-то подсказывало, я задержалась, поэтому следующий километр преодолевала бегом трусцой с небольшими препятствиями, в виде все тех же «бомб». Спустя примерно два часа передо мной появился небольшой холм, на который я благополучно поднялась. Знаете, я не отношусь к тем, кто любит что-либо обходить – пру напролом, правда, почти всегда во что-то вляпываюсь, и чаще это «что-то» намного серьезней, нежели коровья лепешка. Озверевший от голода желудок взывал к справедливости, и я, слушая его свирепое урчание, уже не впечатлилась тем видом, что открылся с холма. Но тут, совсем недалеко, метрах в двухстах, я увидела человека, по внешним признакам мужчину, а еще дальше, на горизонте, очертания каких-то зданий. Я, что есть сил, закричала: «Эй, постойте, да подождите же, черт бы вас побрал!». Однако человек, который, кстати, шел не спеша, не обернулся и не остановился. Я сделала несколько попыток догнать его, хотя, в сущности, для чего это нужно, не знала. Просто бежала за ним, напоминая собаку, преследующую кость на бегах. Я думала, задыхаясь в беге, сильно смахивающим уже на крупную рысь, правда, крайне неуклюжую из-за больших кроссовок, о Магомете и горе, и силилась понять, кто же из нас двоих Магомет, а кто гора. Странно, но я не приблизилась к цели ни на йоту, хотя мужчина шел все так же неспешно. Устав окончательно, я бросила игру в догонялки, отметив, впрочем, что не бывает худа без добра, ибо увиденные мною с холма постройки стали намного ближе, теперь я различала силуэты людей возле них. Остановилась, чтобы перевести дух и оглянулась назад. Ко мне (а может и не ко мне, но в мою сторону) шел другой мужчина, не приближаясь при этом ни на шаг. Однако это уже не удивило. Весь новый мир, в котором я пребывала последние часы, представился огромным колесом, а мы – эти двое мужчин и я – гигантскими белками, вращающими его неизвестно для чего.