Текст книги "Древняя Русь и Скандинавия: Избранные труды"

Происхождение правящей династии в раннесредневековой историографии. Легитимизация иноэтничной знати

Е. А. Мельникова

Первые памятники национальных историографических традиций раннего средневековья, так называемые варварские истории[355]355
  Goffart W. The Narrators of Barbarian History (A. D. 550–800). Princeton, 1988.


[Закрыть], посвящены судьбам народов, недавно приобщившихся к христианству и еще только вступающих в «цивилизованный» мир. Это первые попытки осмыслить историю своего народа: готов, франков, скандинавов, англо-саксов, русских и др., и представить ее в развернутой и связной последовательности от истоков до времени хрониста.

Получив в наследство вместе с христианской идеологией «всемирную» (т. е. библейскую) историю, каждое «новое» общество стремилось, во-первых, включить себя в единую семью христианских народов, связав свою историю с библейской; во-вторых, определить свое место во всемирно-историческом ряду.

Первая задача достигалась несколькими путями, среди которых важнейшее место занимали возведение крещения страны или, по меньшей мере, первой проповеди христианства к апостольским временам (см. например, легенду об Апостоле Андрее на Руси), а также включение своего народа (или территории) в этногеографическое описание ойкумены. Одним из наиболее распространенных типов такого описания была переработка библейской этногенетической легенды о происхождении всех обитателей ойкумены от одного из потомков Сима, Хама и Иафета, сыновей Ноя. Пополняемая списками «новых» народов, она позволяла установить их генетическое родство с другими народами христианского мира и определяла их положение в мировом пространстве[356]356
  Мельникова E. А. Древнескандинавские географические сочинения. Тексты, перевод, комментарий. М., 1986. С. 130–138.


[Закрыть].

Большую сложность представляла вторая, собственно историографическая задача, поскольку для ее решения не существовало прямых, освященных авторитетом Библии образцов. Авторы «варварских историй» были в большинстве случаев основоположниками национальных историографических традиций или стояли близко к их истокам, как Снорри Стурлусон, составители «Повести временных лет» (далее – ПВЛ), Беда Достопочтенный. В своем распоряжении они имели два принципиально различных вида источников. Одним из них была Библия, содержащая «историю мира» от его сотворения до апостольских времен и распространения христианства, а также основанные на ней и продолженные далее ранние всемирные истории, среди которых для Западной Европы особую роль играл труд Павла Орозия, для Восточной Европы – сочинения Евсевия Кесарийского и Георгия Амартола. Но эти произведения предлагали историографам варварских народов лишь общую канву повествования и изложение предыстории человечества, лишь изредка и крайне скупо затрагивая судьбы интересующего хрониста народа – франков, англов, скандинавов, славян. Собственная же историческая память варварских народов воплощалась в совершенно иных формах: она была облечена в мифы, легенды, эпические сказания. Эти исторические предания, передававшиеся по преимуществу в устном виде, составляли вторую и основную группу источников, к которой и приходилось в первую очередь обращаться ранним хронистам и из которой только они и могли черпать необходимую им информацию о ранней истории своего народа.

Начальную точку «исторического существования» хронисты усматривают в появлении народа на занимаемой им во времена хрониста территории– во «взятии земли» (landnam, по определению древнескандинавских историографов). Вторым кардинальным моментом было возникновение правящей в период работы хрониста династии. Именно первым ее представителям («основателям») принадлежало установление («создание») той общественной системы, «порядка», которые продолжали существовать и при хронисте. Поскольку этой общественной системой было нарождающееся государство, то его образование осмыслялось как происхождение династии, а его история как смена династов того же рода.

Сюжет о происхождении правящей династии занимает важное место в подавляющем большинстве «варварских историй». Он представлен в «Истории франков» Григория Турского (кон. VI в.), в «Церковной истории англов» Беды Достопочтенного (нач. VIII в.), в «Истории бриттов» Ненния (IX в.) и Гальфрида Монмутского (1130-е гг.), в «Истории данов» Саксона Грамматика (нач. XIII в.) и «Круге земном» Снорри Стурлусона (нач. XIII в.), в хрониках Галла Анонима и Козьмы Пражского, в ПВЛ и многих других. Однако при всем разнообразии исторических судеб этих народов и несходстве их описаний сам сюжет обнаруживает единую основу.

Структура сюжета отражает лежащий в его основании тип этиологического мифа: ее важнейшими элементами являются описание ситуации, связанной с отсутствием некоей культурной ценности (в данном случае правителя, создателя и гаранта общественного порядка, а соответственно, и «порядка» как такового); перипетии добывания этой ценности (нахождения, завоевания, изготовления) культурным героем (в данном случае «народом» или его представителями); изображение обретенного в результате получения этой культурной ценности благоденствия (изобилия, «порядка» и т. п.).

Этиологическое сказание об обретении династии (государственности) представлено в европейских памятниках двумя, подчас сочетающимися в одном тексте, вариантами, которые можно условно обозначить как переселение и призвание.

«Переселенческий» вариант сюжета[357]357
  Тиандер К. Германские переселенческие сказания// Тиандер К. Датско-русские исследования. Пг., 1915. Вып. 3; Howe N. Migration and Mythmaking in Anglo-Saxon England. L., 1989.


[Закрыть] получил яркое воплощение у Снорри, подробно рассказывающего о переселении из Азии в Скандинавию асов под предводительством Одина, ставшего основателем – на новом месте – династии шведских и норвежских конунгов, и о мифопоэтических деяниях его потомков Инглингов. Представлен он также у Гальфрида и его предшественника Ненния, выводящих бриттов и их вождей (будущих правителей кельтской Британии) от потомков Брута, переселившихся на остров из Италии.

Сюжет, как правило, состоит из трех основных элементов, последовательно отражающих структуру этиологического мифа:

– описание ситуации, потребовавшей переселения (угроза истребления на старом месте, перенаселение и грозящий голод и т. д.);

– ход переселения (подчас лишь коротко отмечаемый хронистом) и «взятие земли»;

– деяния главы переселенцев, становящегося основателем династии, по устроению общественного порядка на новом месте.

У Ненния, Гальфрида, Снорри повествование обнаруживает контаминацию архаической сюжетики с реминисценциями ученой литературы, результатом чего является книжная, достаточно искусственная легенда. Но этот же вариант сюжета существует и без «книжных» напластований, в частности в германских переселенческих сказаниях, одно из которых представлено в «Саге о гутах». Среди других особенностей этого варианта следует отметить, что он предполагает изначальную этническую однородность «народа» и его первого правителя, который возглавляет переселение на новые земли и тем самым обретает право на осуществление верховной власти, которая переходит к его потомкам.

Вариант «призвания правителя» предполагает более сложную структуру повествования, распространенную другими мотивами. В различных модификациях он получил развитие во многих традициях: римской (передача власти Ромулу и Рему), западнославянской (приглашение на престол Пшемысла у Козьмы Пражского), англо-саксонской (приглашение вождем бриттов Вортигерном двух братьев-саксов Хенгиста и Хорсы), древнерусской (сказание о призвании варяжских князей) и др. На фабульном уровне он образуется следующими элементами:

– описание неустойчивости, неупорядоченности или просто отсутствия власти, что обосновывает необходимость обретения правителя;

– обращение к иноплеменникам или поиски правителя представителями местной власти или «народом». Личность будущего правителя в любом случае неизвестна заранее;

– приход приглашенного правителя (правителей) или нахождение будущего правителя (как правило, ребенка) по знамениям или другим приметам. Вариант «приглашения» представлен в древнерусском и англо-саксонском текстах, где на приглашение откликается не один человек, а родственная группа: три или два брата, первоначально правящие вместе. Второй – «нахождение» – в римском тексте, а также, например, в «Саге о Скьёльдунгах», где будущий основатель династии датских конунгов Скьёльд в период междуцарствия и раздоров приплывает ребенком к сакральному центру датчан в Лейре;

– заключение договора местной знатью (пригласившей правителя) с пришельцами, обусловливающее передачу власти; этот раздел отсутствует в сюжете нахождения правителя ребенком;

– реализация условий договора или события, связанные с осуществлением власти новым правителем, своего рода gesta этого правителя. Эта часть сюжета наиболее подтверждена модификациями и дополнениями. Так, в англо-саксонской традиции развернута широкая картина сражений Хенгиста иХорсы, аГальфрид вводит в нее авантюрный любовный сюжет, типичный для куртуазной литературы;

– сосредоточение власти в руках одного из призванных правителей в результате смерти другого (или других) и установление преемственности правления, т. е. собственно основание династии. Эта часть сюжета также имеется только в варианте «призвания».

Как мы видим, этот вариант сюжета существует в двух основных модификациях: как «нахождение» и как «призвание» правителя. Последняя является наиболее усложненной и историзированной. Именно в ней обнаруживается сложное сочетание мифопоэтических, квазиисторических и исторических элементов, типичное для «эпической истории» периода перехода от племенного строя к государственному. Вместе с тем, ни в одном случае истинность сюжета (т. е. сам факт призвания) не поддается верификации, хотя историческое правдоподобие сюжета, как и достоверность отдельных реалий, вряд ли могут вызывать сомнение.

Так, описание условий, создавших необходимость призвания, и в ПВЛ, и в англо-саксонской традиции, в целом согласуется с данными других письменных источников и археологии. Римско-кельтское население в первой половине V в. после ухода из Британии римских легионов и нового наступления пиктов и скоттов действительно оказалось в сложном положении, усугубленном межплеменными распрями. В это же время начинается инфильтрация германцев. Привлечение германских дружин тем или иным кельтским правителем вполне вероятно, так же как и оседание германцев на юго-востоке Англии: увеличение германских древностей совпадает со временем призвания Хенгиста и Хорсы. Имя Вортигерна упомянуто на одном из бриттских мемориальных камней. Вместе с тем, к бесспорно мифологическим элементам англо-саксонской легенды – наследию германского близнецового мифа – следует отнести имена приглашенных братьев: «жеребец» (Хенгист) и «конь» (Хорса)[358]358
  Schreiner К. Die Sage von Hengest und Horsa. Entwicklung und Nachleben bei den Dichtern und Geschichtschreibern England // Germanische Studien. B., 1921. H.12.


[Закрыть].

Столь же исторически правдоподобна и представленная в ПВЛ ситуация на Северо-Западе Восточной Европы в середине IX в.: межплеменные конфликты в ходе славянской колонизации финских территорий, проникновение скандинавских отрядов вглубь Восточной Европы через Неву и Ладожское озеро на Волгу, утверждение на Северо-Западе скандинавской по происхождению – судя в том числе и по личным именам первых русских князей – династии. «Историческим ядром» сказания о призвании варяжских князей, вокруг которого формировалось повествование, был, очевидно, «ряд», соглашение между племенной знатью северо-западных племен и предводителем одного из скандинавских отрядов, осевших на этой территории[359]359
  Мельникова E.A., Петрухин В. Я. «Ряд» легенды о призвании варягов в контексте раннесредневековой дипломатии // ДГ. 1990 год. М., 1991. С. 219–229; Они же. Сказание о призвании варягов и становление древнерусской историографии // ВИ (в печати) [Статья опубликована: Мельникова Е. А., Петрухин В. Я. Легенда о призвании варягов и становление древнерусской историографии // ВИ. 1995. № 2. С. 44–57. – Прим. ред.].


[Закрыть].

Более того, в условиях формирования ранних государств установление власти иноэтничных правителей и сложение знати на полиэтничной основе было скорее правилом, нежели исключением[360]360
  The Medieval Nobility. Studies in the Ruling Classes of France and Germany from the 6^th to the 12^th Centuries. Amsterdam, 1979.


[Закрыть]. Но это создавало ряд проблем, решить которые помогало сказание о призвании. Среди других, его важнейшей задачей было обоснование прав династии на власть. Приглашение или избрание ее основателя «народом» утверждало законность правления представителей этой династии. Не случайно, более поздние переработки сказаний о призвании вносят дополнительные мотивы, чтобы подкрепить именно легитимность власти основателя династии. Гальфрид повествует о женитьбе Хенгиста на дочери Вортигерна. В.Н. Татищев, ссылаясь на имевшуюся у него Иоакимовскую летопись и, вероятно, действительно используя какие-то несохранившиеся источники, хотя, возможно, и далеко не столь ранние, рассказывает о женитьбе Рюрика на Ефанде, дочери новгородского посадника Гостомысла, инициатора приглашения Рюрика. Брак с наследницей престола создавал – в более поздней исторической практике – законное основание для наследования власти и успешно дополнял «народное волеизъявление».

Таким образом, сказания о призвании правителя в раннесредневековой историографической традиции, восходящие к мифоэпической этиологической легенде, историзировались, отражая реальные межэтнические контакты периода образования «варварских» государств. Одной из важнейших их функций была легитимизация иноэтничных правящих династий, обоснование их права на власть.

(Впервые опубликовано: Элита и этнос средневековья. М., 1995. С. 39–44)

«Князь» и «каган» в ранней титулатуре Древней Руси

Е. А. Мельникова

Изучение древнерусской социально-политической терминологии IX–XI вв., в том числе титулатуры, чрезвычайно осложнено состоянием источников, а именно отсутствием одновременных древнерусских текстов и спецификой «инокультурности» зарубежных памятников. Неизбежное обращение к данным летописей – основному и почти единственному комплексу нарративных документов – далеко не всегда сопровождается учетом двух важнейших обстоятельств, сильно влияющих на достоверность этих данных.

Во-первых, даже если согласиться с наиболее ранними датами начала русского летописания – 1030-е гг. (А. А. Шахматов) или конец X в. (Л. В. Черепнин, А. А. Гиппиус), то все равно древнейший дошедший до нас летописный текст, «Повесть временных лет» (далее – ПВЛ), был написан в начале XII в., и можно предполагать, что он скорее отражает актуальную терминологию этого времени, нежели сохраняет словоупотребление X и тем более IX в.

Подтверждением этого предположения служат данные ономастики: скандинавские по происхождению имена первых русских князей передаются на протяжении всей ПВЛ в форме, сложившейся, видимо, к середине XI в. Так, в середине X в. Константин Багрянородный в трактате «О церемониях» приводит имя княгини Ольги в форме Ἕλγα с придыханием перед начальным гласным и передним е, что полностью соответствует др. – сканд. Helga, но не др. – русск. Олга[361]361
  Constantini Porphyrogeniti imperatoris De cerimoniis aulae Byzantinae libri duo / Io. lac. Reiski. Bonnae, 1829. Vol. 1: Text. P. 694.


[Закрыть]. В конце X в. Лев Диакон передает имя Игорь < Yngvarr как Ἴγγοϱ, сохраняя первую основу Yng– и фиксируя стяжение второй основы – varr[362]362
  Leonis Diaconi Caloensis Historiae libri X / C.B. Hasii. Bonnae, 1828. P. 106.5, 144.6.


[Закрыть]. Очевидно, что в текстах договоров X в. летописец заменяет современными ему формами имена русских князей Олегъ и Игорь, которые в середине, и тем более в начале X в., еще сохраняли исходное скандинавское произношение Helgi и Yngvarr или были достаточно близки к нему. В то же время многочисленные скандинавские имена в договорах не несут следов славянизации. Более того, летописец оказывается не в состоянии «опознать» скандинавское имя, лежащее в основе древнерусского, если оно претерпело существенные изменения: он, например, не заменяет в договоре 944 г. имя Guðleifr именем Глѣбъ, сохраняя более близкую к оригиналу форму Вузлѣвъ[363]363
  См. подробнее: Мельникова E. А. Источниковедческий аспект изучения скандинавских личных имен в древнерусских летописных текстах // У источника: Сб. статей в честь чл. – корр. РАН С.М. Каштанова. М., 1997. Вып. 1. Ч. 1. С. 82–92.


[Закрыть]. Формы личных имен, таким образом, указывают на тенденцию к «актуализации», свойственную летописцам конца XI – начала XII в.

Во-вторых, сохранившиеся рукописи ПВЛ датируются временем на два-три столетия более поздним, чем ее составление. За отсутствием сопоставительного материала нет возможности установить, какие изменения, в том числе в области словоупотребления, были внесены переписчиками (и авторами) таких компиляций, как Лавр., Ипат. и другие летописи.

Все сказанное заставляет с крайней осторожностью относиться к политической терминологии, отраженной в ПВЛ для IX–X вв., в том числе к титула-туре верховных правителей Древней Руси, и отдавать предпочтение пусть и немногочисленным, но аутентичным источникам соответствующего времени: древнерусским эпиграфическим текстам, а также иноязычным сочинениям.

Единственным титулом правителя в Древней Руси, засвидетельствованным ПВЛ, является термин «князь», применяемый к правителям разного ранга, статуса и происхождения. «Князьями» называются верховные правители Руси – великие князья киевские (затем владимиро-суздальские, тверские и т. д.) вплоть до XVI в. Тем же термином обозначаются главы отдельных территориально-политических образований, входивших в состав Древнерусского государства (княжеств), фактические вассалы великого князя киевского. Наконец, он применяется для обозначения глав племенных объединений (древлян и др.), подчиненных на протяжении X–XI вв. власти Киева, а также печенежских и половецких ханов, литовских вождей и пр. Иерархия властных статусов тем самым в терминологии ПВЛ не получила отражения[364]364
  Попытки увидеть различия в обозначении правителей разного ранга в терминологии договоров руси с греками X в. представляются малоубедительными: если согласиться, что тексты договоров были переведены на русский язык лишь в конце XI в. – что считается ныне доказанным, – то они никоим образом не могут включать термины, бытовавшие в IX или X в. (см. подробнее: Платонова Н. И. Русско-византийские договоры как источник для изучения политической истории Руси X в. // ВЕДС. IX: Международная договорная практика Древней Руси. 1997. С. 70–73).


[Закрыть].

Недифференцированность обозначения представителей верховной власти в ПВЛ находит определенное соответствие в византийских источниках, но лишь применительно к X в. В труде «Об управлении империей» Константин VII Багрянородный обозначает одним и тем же термином ζάκανον как киевского «великого» князя Игоря («архонта Росии»), так и других представителей власти, которые «вместе со всеми росами» отправляются по осени в полюдье из Киева[365]365
  Константин Багрянородный. Об управлении империей. Текст, перевод, комментарий / Г. Г. Литаврин, А.П. Новосельцев. М., 1989. С. 44–45, 50–51.


[Закрыть]. Определить статус «архонтов» не представляется возможным: это могут быть и главы (или их представители) подвластных Игорю племен, к которым направляется полюдье, и военные предводители отдельных отрядов росов, и, наконец, члены великокняжеской семьи.

Вместе с тем в IX–XI вв. использовалось и другое обозначение древнерусских правителей – «каганъ»[366]366
  Новосельцев А. П. К вопросу об одном из древнейших титулов русского князя // ИСССР. 1982. № 4. С. 150–159 (репр.: ДГ. 1998 год. М., 2000. С. 367–379); Коновалова И. Г. Древнейший титул русских князей «каган» // ДГ. 2005 год. М., 2008. С. 226–237.


[Закрыть]. Древнейший случай его употребления засвидетельствован в Вертинских анналах под 839 г. Он относится к правителю росов, направивших посольство в Константинополь к императору Феофилу, которое затем прибыло в Ингельгейм к Людовику Благочестивому. Недвусмысленное отождествление Пруденцием росов со «свеонами», явившееся результатом произведенного при дворе императора расследования, не оставляет места для сомнения в том, что посольство состояло из скандинавов (свеев), которые «называли себя, то есть свой народ, рос» («qui se, id est genten suam, Rhos vocari dicebant»), а своего правителя («тех») – каганом («rex illorum chacanus vocabulo»)[367]367
  Annales Bertiniani / G. Waitz // MGH SRG. 1883. T. 4, 5. a. 839.


[Закрыть]. Появление этого термина в Вертинских анналах не было случайностью: в IX в. он являлся принятым в византийской имперской канцелярии титулом скандинавских правителей в Восточной Европе, что вызвало недоумение императора Людовика II Немецкого, писавшего византийскому императору в 870-х гг., что термином «каган» в его делопроизводстве называется «государь авар, а не хазар или норманнов»[368]368
  Назаренко А. В. Западноевропейские источники // Древняя Русь в свете зарубежных источников / Е. А. Мельникова. М., 1999. С. 290–292.


[Закрыть].

Термин «каган» остается официальным титулом великого князя вплоть до последней четверти XI в., когда на фреску с изображением патронального святого киевского князя Святослава Ярославича (1073–1076) наносится граффито с молитвой о спасении его души: «Съпаси Г[оспод]и каг[а]на нашего»[369]369
  Высоцкий С. А. Древнерусские надписи Софии Киевской. XI–XIV вв. Киев, 1966. Вып. 1. С. 49–52, № 13.


[Закрыть]. В этой надписи Святослав именуется каганом.

Особенно показательно титулование «каганом» Владимира Святославича и Ярослава Мудрого митрополитом Иларионом в середине XI в. в произведениях, содержание которых предполагает использование максимально престижных и максимально официальных титулов[370]370
  Слово о законе и благодати митрополита Киевского Илариона / Пер. диакона А. Юрченко; подгот. текста А.М. Молдован // БЛДР. 1997. Т. 1: XI–XII века. Заголовок: «О законѣ… и похвала кагану нашему Влодимеру» (С. 26–27); «Похвалимъ же и мы, по силѣ нашей, малыими похвалами велика кагана земли Володимера, внука старааго Игоря, сына же славнааго Святослава…» (С. 42–43); «Сии славный от славныихъ рожься, благороденъ от благородныих, каганъ нашь Влодимеръ…» (С. 44–45); «Паче же помолися о сынѣ твоемь, благовѣрнѣмь каганѣ нашемь Георгии…» (С. 52–53).


[Закрыть].

Однако в тех же граффити уже во второй половине XI в. отмечается обозначение киевских князей и другими титулами: так, Ярослав Мудрый в сообщении о его смерти поименован «царем» (от лат. Caesar)[371]371
  «В [лето] 6562 месяца февраля 20 кончина царя нашего…» (Высоцкий С. А. Древнерусские надписи. С. 39–41. № 8).


[Закрыть]. В текстах конца XI в. и далее термин «каган» больше не встречается, и устойчивым обозначением древнерусских правителей становится къназь. Так, на раке Всеволода (в крещении Андрея) Ярославича, захоронение которого состоялось 14 апреля 1093 г., читается: «В великий четверг рака положена была <…> Андрея русьского князя благого, а Дмитр писал, отрочька его, месяца апреля в 14»[372]372
  Там же. С. 34–37. № 6.


[Закрыть]. Одновременно надписи на раке граффито в Антониево-Феодосиевском приделе Софии Киевской: «Приде князь Стопълкъ» («Пришел князь Святополк»), причем между третьей и четвертой строками этого граффито читается слово «князья» от другой надписи[373]373
  Граффито датируется временем вокняжения Святополка Изяславича в Киеве в 1093 г. (Там же. С. 18–24. № 4).


[Закрыть].

Употребление титула «князь» верховными правителями Руси засвидетельствовано впервые на печати Ярослава Мудрого, найденной в Новгороде и датируемой в широких рамках правления Ярослава: «о Ѩросла[в] к. нѧ. роус. с» («Ярослав – князь русский»)[374]374
  Янин В. Л., Гайдуков П.Г. Актовые печати Древней Руси X–XV вв. М., 1998. Т. 3: Печати, зарегистрированные в 1970–1996 гг. С. 113. № 2а.


[Закрыть]. В надписи из Софии Киевской, относящейся к Святославу Ярославичу, который в граффито № 13 был назван «каганом», и датируемой 1078 г., употреблен глагол, производный от слова «князь»: «Четыре лета княжил Святослав…»[375]375
  Высоцкий С. А. Древнерусские надписи. С. 41–45.


[Закрыть]. Наконец, в «Памяти и похвале князю русскому Владимиру» Иакова Мниха (вторая половина XI в.) Владимир Святославич регулярно называется уже не «каганом», а «князем»: «Тако же и азъ, худый мнихъ Иаковъ, слышавъ от многыхъ о благовѣрнемъ князѣВолодимери всея Руския земля…», «како просвѣти благодать Божия серд це князю рускому Володимеру, сыну Святославлю, внуку Игореву…» и др.[376]376
  Память и похвала князю русскому Владимиру / Подгот. текста, пер. и коммент. Н. И. Милютенко // БЛДР. СПб., 1997. Т. 1: XI–XII века. С. 316, 317. Не исключено, однако, что в дошедшем до нас тексте в рукописях XV в. и позже княжеский титул был подвергнут правке.


[Закрыть].

В XII в. термин «каганъ» не был полностью предан забвению. В ПВЛ он встречается в рассказе о походе Святослава на хазар под 6473 (965) г. Однако здесь каганом называется не Святослав, а хазарский правитель: «Иде Святославъ на козары; слышавше же козари, изидоша противу съ княземъ своимъ каганомъ»[377]377
  ПСРЛ. 1997. Т. 1. Стб. 65; 1998. Т. 2. Стб. 53. О предпочтительности истолкования слова «каган» как титула, а не имени собственного, в данном контексте см.: Коновалова И. Г. Древнейший титул. С. 227–228.


[Закрыть]. Наименование «каганъ» употребляется здесь как равнозначное титулу «князь». Это упоминание особенно важно как свидетельство известности в Древней Руси, что каганом назывался именно хазарский правитель, и воспоминание о происхождении слова сохранялось вплоть до XII в., т. е. через 150 лет после падения Хазарского каганата. Однако нормальным для лексикона летописца было слово «князь», которое он и прилагает к правителю хазар в переложении сказания о хазарской дани: «Съдумавше же поляне и вдаша от дыма мечь, и несоша козари ко князю своему и къ старѣйшимъ, и рѣша имъ: “Се, налѣзохомъ дань нову”. Они же рѣша имъ: “Откуду?”. Они же рѣша: “Въ лѣсѣна горахъ, надъ рѣкою Днѣпрьскою”. Они же ръша: “Что суть въдали?”. Они же показаша мечь. И рѣша старци козарьстии: “Не добра дань, княже!”»[378]378
  ПСРЛ. 1997. Т. 1. Стб. 17; 1998. Т. 2. Стб. 12.


[Закрыть].

Последним древнерусским текстом, в котором использован термин «каганъ», было «Слово о полку Игореве», где встречается прилагательное «коганя»: «Рекъ Боянъ и ходы на Святъславля п^творца стараго времени Ярославля Ольгова коганя хоти»[379]379
  Слово о полку Игореве / В.П. Адрианова-Перетц. М.; Л., 1950 (Литературные памятники). С. 30.


[Закрыть]. Выражение «Ольгова коганя хоти» дискуссионно[380]380
  Каган М.Д. Каган// Энциклопедия «Слова о полку Игореве». В 5 т. СПб., 1995. Т. 3: К-О. С. 3–4.


[Закрыть], однако при любой его интерпретации не подвергается сомнению употребление термина «каганъ» применительно к Олегу Святославичу (ум. 1115 г.), который был в конце XI в. не только князем Тмуторокани, но и крымских хазар, что и может объяснять его титулование каганом.

Приведенные случаи употребления терминов «князь» и «каганъ» в XI–XII вв. дают основания полагать, что, по крайней мере, до последней четверти XI в. официальным титулом великих киевских князей был термин «каганъ», который на протяжении XI в. начал заменяться, а к концу столетия был окончательно вытеснен титулом «князь». Вместе с тем и в XII в. сохранялось представление если не о хазарском происхождении титула, то, по меньшей мере, о его связи с Хазарией и хазарскими правителями. При этом значение его не вызывает у летописцев и авторов граффити ни малейших сомнений: термин никогда не поясняется[381]381
  На это обстоятельство указала И. Г. Коновалова (Коновалова И. Г. Древнейший титул. С. 228).


[Закрыть].

Неслучайно поэтому некоторые лингвисты пришли к выводу, что в Древней Руси титулы «каганъ» и «князь» употреблялись последовательно: сначала использовался термин «каганъ», и только затем появляется термин «князь», усвоенный восточными славянами в конце XI в.[382]382
  Львов А. С. Лексика «Повести временных лет». М., 1975. С. 198–200; см. также: Колесов В. В. Мир человека в слове Древней Руси. Л., 1986. С. 269.


[Закрыть]. Однако этому предположению категорически противоречит как происхождение слова «князь», так и его фиксация в иноязычных источниках. Общепризнанным является возведение др. – русск. князь к прагерм. (или готск.) kuningaz, которое было заимствовано еще в праславянскую эпоху: оно нашло отражение в большинстве славянских языков[383]383
  Фасмер М. Этимологический словарь русского языка / Пер. с нем. и доп. О. Н. Трубачева. М., 1967. Т. 2. С. 266.


[Закрыть]. Нет никаких оснований полагать (и такие основания приведены не были), что первоначально слово kuningaz попало в западно– или южнославянские языки и только несколькими столетиями позже было заимствовано восточными славянами из других славянских языков. Более того, его использование славянами отмечает Ибн Хордадбех, писавший в 30-х гг. IX в.[384]384
  Коновалова И. Г. К вопросу о датировке сообщения Ибн Хордадбеха о путях купцов-русов // ВЕДС. X. 1998. С. 52–57.


[Закрыть]. В перечислении титулов «владык Земли» он указывает, что «владыка («малик») ас-Сака-либа» именуется «кназ»[385]385
  BGA. Lugduni Batavorum, 1889. Yol. 6. Р. 17; Ибн Хордадбех. Книга путей и стран / Пер. с араб., коммент. исслед., указ, и карты Н. Велихановой. Баку, 1986. С. 61. Прочтение к. нан, к. бад как konungr «конунг», предлагавшееся некоторыми исследователями, крайне маловероятно.


[Закрыть]. Так же называет правителя славян и ал-Бируни[386]386
  Аль-Бируни, Абу-р-Райхан Мухаммад ибн Ахмад. Избранные произведения. Ташкент, 1957. Т. 1: Памятники минувших поколений. С. 153.


[Закрыть]. В тексте Ибн Хордадбеха термин искажен – к. нан, к. бад, но еще издателем сочинения Ибн Хордадбеха М. де Гуе была предложена конъектура «к. наз», принятая современными исследователями[387]387
  Ибн Хордадбех. Книга путей и стран. С. 159; см. подробнее: Калинина Т. М. Восточноевропейские правители по данным арабо-персидских географов X в. // Анфологион: Власть, общество и культура в славянском мире в средние века: К 70-летию Бориса Николаевича Флори. М., 2008 (Славяне и их соседи. Вып. 12). С. 76–89.


[Закрыть]. В тексте же ал-Бируни чтение «кназ» не вызывает сомнений. Однако ни Ибн Хордадбех, ни ал-Бируни не указали, правитель какого славянского народа обозначается этим термином. Тем не менее их сообщения, безусловно, указывают на использование термина «князь», и именно в славянском произношении, в славянской среде задолго до XI в.

Таким образом, можно с достаточной уверенностью полагать, что титулы «князь» и «каганъ» сосуществовали в IX – первой половине XI в. Хотя и немногочисленные, но засвидетельствовавшие их употребление источники указывают, как представляется, и на их распределение. Титул «каганъ», начиная с Вертинских анналов, соотносится с русами-скандинавами (свеонами, норманнами), тогда как «князь» определяется восточными источниками исключительно как правитель славян.

Заимствованный в праславянскую эпоху для обозначения правителя (племенного или военного вождя, главы группы или союза племен) термин «князь» – поскольку он появляется в XI в. – вряд ли мог быть утрачен на несколько столетий, а затем возникнуть снова[388]388
  Ср.: «Титул “князь” мог быть усвоен восточными славянами не в конце XI в., а значительно ранее» (Коновалова И. Г. Древнейший титул. С. 229–230).


[Закрыть]. Значительно вероятнее, что он продолжал существовать в славянских племенных объединениях как традиционное обозначение статуса верховного правителя, превратившись со временем в титул. Этим термином в X в. могли называться правитель древлян Мал, вожди северян, вятичей и других племенных союзов до, а возможно, и после их подчинения Киеву. Когда возникает практика назначения киевским князем своих сыновей в качестве посадников в крупные города (бывшие племенные центры), то они принимают местный титул правителя – «князь».

Усвоение хазарского (тюркского по происхождению) титула «каган» скандинавскими вождями, обосновавшимися в Восточной Европе в IX в., ныне не вызывает сомнений у подавляющего большинства исследователей. По словам А. П. Новосельцева, «правитель русов принял титул хакан довольно рано, скорее всего, в первой половине или, точнее, в первой трети IX в. <…> Принятие русским князем титула хакан явно символизировало его претензии, во-первых, на независимость от Хазарии, а во-вторых, отражало реальное положение русского князя, под властью которого уже должны были находиться другие правители. После объединения южнорусских и северорусских земель в конце IX в. титул хакан остался за князьями Киева»[389]389
  Новосельцев А. П. К вопросу об одном из древнейших титулов русского князя. С. 159. Ср.: «Претензии первых князей на престижный титул “каган” были связаны, прежде всего, с их политическими амбициями, направленными “вовне” и демонстрируемыми при дворах византийского и франкского императоров» (Петрухин В. Я. «Русский каганат», скандинавы и Южная Русь: средневековая традиция и стереотипы современной историографии// ДГ. 1999 год. М., 2001; Он же. Русь и Хазария: к оценке исторических взаимосвязей // Хазары. Khazars / В. Петрухин, В. Москович, А. Федорчук, А. Кулик, Д. Шапиро. Иерусалим; М., 2005 (Jews and Slavs. Y. 16 / Евреи и славяне. Т. 16). С. 75–76).


[Закрыть]. Внешнеполитическое значение принятия титула «каган» русами бесспорно. Однако думается, что не только, а на первых порах, может быть, и не столько оно определило обращение русов к хазарскому титулу. Их утверждение в Восточной Европе не могло не сопровождаться противостоянием с местной, племенной знатью (ср. летописный рассказ о покорении Ольгой древлян). Необходимость маркировать свой особый статус, отличный от славянской племенной знати, требовала принятия ими инокультурного по отношению к славянам титула. При этом, несомненно, предпочтителен был титул, с одной стороны, возможно более высокого ранга, с другой стороны, известный славянам. Этими качествами звание «конунг» не обладало, поскольку, во-первых, оно применялось в Скандинавии IX в. к правителям разного уровня, т. е. его статус колебался, а во-вторых, оно вряд ли могло быть знакомо восточным славянам до появления скандинавов. Напротив, титул «каган» соединял все необходимые условия: его, несомненно, хорошо знали славянские племена, платившие дань Хазарскому каганату; он обозначал правителя самого высокого ранга в Восточноевропейском регионе; наконец, он пользовался известностью в Византии, контакты с которой скандинавы установили уже в начале IX в. Все это делало хазарский титул максимально привлекательным для новой военной знати и правителей скандинавского происхождения, которые должны были познакомиться с ним уже при первых контактах с арабским миром – не позднее конца VIII в., когда восточное серебро начинает поступать в Восточную и Северную Европу[390]390
  Noonan Th. Why Dirhams First Reached Russia: the Role of Arab-Khazar Relations in the Development of the Earliest Islamic Trade with Eastern Europe // Noonan Th. S. The Islamic World, Russia and the Vikings, 750–900: The Numismatic Evidence. Aldershot, 1998 (Variorum Collected Studies Series, 595).


[Закрыть]. Принятие этого титула как специализированного обозначения верховного правителя имело не только социально-политическое, но и символико-идеологическое, а может быть, и сакральное значение.

Ориентированность русов IX в. на символы власти Хазарского каганата, как представляется, проявилась не только в заимствовании титула верховного правителя. К концу IX – началу X в. (времени правления Олега) относится появление древнейшего типа знаков Рюриковичей – двузубца с немного отогнутыми зубцами и треугольным отростком внизу. Его изображения встречены в виде граффити на арабских монетах из кладов в Чиннер (Готланд, 880–885 гг.) и Погорелыцине (младшая монета 902/903 г.). Наиболее близкие аналогии этому знаку обнаруживаются среди граффити на территории Хазарского каганата, что заставляет предполагать его хазарское происхождение[391]391
  Cp.: Флерова В. E. Образы и сюжеты мифологии Хазарии. Иерусалим; М., 2001. С. 53–64; см. подробнее: Мельникова Е.А. Рюрик и возникновение восточнославянской государственности в представлениях древнерусских летописцев XI – начала XII в. // ДГ. 2005 год. М., 2008. С. 47–75.


[Закрыть]. Вероятно, наряду с принятием хазарского титула была усвоена и хазарская символика высшей власти: предметы и/или изображения, использование которых являлось прерогативой верховного правителя.

Таким образом, представляется, что титулы «князь» и «каган» на протяжении IX–XI вв. сосуществовали, но в разных этнокультурных средах: первое являлось обозначением вождей восточнославянских племен и союзов племен, второе использовалось скандинавскими правителями сначала Волховско-Ильменского региона, а после установления власти над Средним Поднепровьем – Киева и возникающего Древнерусского государства. В конце X – первой половине XI в. «каган» был официальным титулом верховного главы Руси, в отличие от подчиненных ему региональных правителей, носивших титул «князь». Славянизация скандинавской верхушки, которая завершается, по языковым данным, лишь во второй половине, если не в конце XI в.[392]392
  См.: Мельникова Е. А. Культурная ассимиляция скандинавов на Руси по данным языка и письменности // Труды VI Междунар. Конгресса славянской археологии. М., 1998. Т. 4: Общество, экономика, культура и искусство восточных славян. С. 135–143; Melnikova Е. The Cultural Assimilation of the Varangians in Eastern Europe from the Point of View of Language and Literacy // Runica-Germanica-Medievalia. B.; N.Y., 2003. Bd. 37. P. 454–465.


[Закрыть], с одной стороны, и утрата хазарским термином актуальности из-за исчезновения самого каганата, с другой, привели к замене хазарского титула славянским в конце XI в.

С этого времени титул «князь» стал единственным обозначением государей Древней Руси, происходивших из рода Рюрика.

(Впервые опубликовано: Диалог культур и народов средневековой Европы. К 60-летию со дня рождения Евгения Николаевича Носова. СПб., 2010. С. 142–147)