Текст книги "Кто остался под холмом"

Под локоть Шишигиной толкнулся кот, но старуха даже не взглянула на него.

– В таком случае необходимо объявить о ваших выводах публично. Напечатать статью в листке, оповестить каждого… слава богу, город не настолько велик… Мы остановим убийцу. Когда поднимется шум, Павлюченко вынужден будет возбудить дело, начнется следствие… рано или поздно его поймают. Что такое? – встревожилась она, глядя на молчащую Киру. – Что вы так смотрите?

– Вера Павловна, вы читали о серийных убийцах? Многих из них подстегивает расследование. Если полиция бездействует, они провоцируют ее, присылая письма. Это в лучшем случае, а в худшем – отрубленные части тел.

– Я полагала, это преувеличение из художественных фильмов…

Кира покачала головой.

– Может случиться так, что он не перестанет убивать. К тому же он способен перебраться в другое место и продолжить там. Мы даже не сможем вычислить его, потому что после шумихи люди начнут уезжать отсюда. И есть последняя возможность: он затаится и через несколько лет вернется к своему… занятию.

– Вы, Кира Михайловна, безвыходную ситуацию рисуете…

– Учтите вот что: он может быть кем угодно. Серийные убийцы среди женщин встречаются редко, но они все равно есть. И возраст, в общем, тоже не ограничение.

– Вам подозрительно много известно, – пробормотала Шишигина.

– Практически ничего. Про нашего убийцу мы знаем только, что сам он не остановится.

– С чего вы взяли?

– Четыре смерти в июле неизбежно должны были привлечь к себе внимание, этого не произошло по чистой случайности. Он пошел на этот риск. Что-то заставляет его убивать именно в середине лета.

– Или, повторяя ваши же аргументы, он осознанно привлекает к себе внимание.

– Да, – сказала Кира. – Или так.

Повисло тяжелое молчание.

– Знаете, что такое старость? – вдруг спросила Шишигина. – Помимо износа тела, внутри, так сказать, в центре управления полетами? Люди в массе своей не стареют, они просто устают. Сначала устаешь от путешествий, о которых мечтал в молодости. Затем от людей. Лишь от вещей не устаешь долго, ведь они молчаливы. Но случается, что вещи говорят, и тогда устаешь и от них.

– К чему вы это, Вера Павловна? – осторожно спросила Кира.

– Я слишком стара для того, что вы затеяли.

– Не понимаю…

– Все вы понимаете! Признать, возможно, не хотите… Но послушайте: эти казаки-разбойники с психопатом – ужасное безрассудство, крайне опасное и практически без шансов на успех. Вас не учили ловить убийц, вас учили разъяснять детям «Анну Каренину».

– Убийца – не обязательно психопат, – поправила Кира, думая о своем.

«Возраст жертв… Тридцать два года, восемнадцать лет, восемь и семь. Никакой закономерности на первый взгляд».

Она придвинула телефон и вновь открыла папку с фотографиями. Шишигина молча наблюдала за ней.

– М-да, бессмысленны мои потуги, – сказала она наконец. – Вы не отступитесь. Кстати, вы вообще способны отступать? Крайне полезное умение! Рекомендую всячески, я давно его практикую.

Кира оторвала взгляд от экрана.

– Что? Простите, Вера Павловна, о чем вы сейчас говорили?

Старуха на несколько секунд опустила веки. Тяжелеют со временем, сволочи, нужно прикладывать все больше усилий, чтобы удерживать их приподнятыми. А впрочем, к чему не нужно прикладывать?

– К пенису, например, – пробормотала она вслух. – Какое счастье, что у меня его нет.

– Так, – сказала Кира, быстро вставая и обходя стол. – Сколько и чего? Название, дозировка. Говорите сейчас же.

Она вывалила лекарства из пакета и одним экономным движением распределила по столу.

Шишигина открыла глаза.

– Свечи от геморроя, – желчно попросила она. – Если бы встретился провидец и предупредил меня, что вы явитесь в Беловодье, закупила бы побольше.

6

«Страх принимает разные формы, среди которых одной из самых распространенных является мания контроля».

«Страх принимает разные формы, среди которых одной из самых распространенных является мания контроля».

Грифель карандаша шуршит по бумаге: при переписывании от руки ретикулярная активирующая система блокирует обработку посторонней информации.

Когда диагноз самой себе был поставлен, Кира переходила к терапии.

Первое: дыхательная гимнастика.

На дыхательной гимнастике пациент держался полторы минуты. Полторы минуты – и Кира бросалась проверять, не допустила ли при переписывании орфографических ошибок.

Рассудочная часть сознания съеживалась до размеров черепахи; страх воплощался в образе слонов, бегущих от опасности. Под гигантской ступней крошечный панцирь лопался с ужасным хрустом.

«…среди которых одной из самых распространенных…»

День начинался с проверки сантехники в школьных туалетах. Кира поворачивала вентили, чтобы убедиться в нормальной работе кранов. Однажды за этим занятием ее застала изумленная уборщица; Кира мимоходом оценила количество пуговиц на синем халате и обнаружила, что верхняя вырвана с мясом.

Это привело ее в угнетенное состояние. Ни в чем не повинная пожилая женщина выслушала ее наставление, испуганно кивая. С тех пор при встрече Кира обращала внимание, что даже карманы на ее халате отглажены. Это вызвало к жизни новое беспокойство: она начинала размышлять, выключила ли уборщица утюг.

Школьные повара вставали навытяжку, когда Гурьянова заходила в столовую.

Преподаватели безропотно соглашались принимать ее на своих уроках.

Никто не задавался вопросом, по какому праву учительница литературы присвоила функции директора. Люди бывают глухи ко многим звукам, но тиканье заведенного механизма под красным и синим проводками они различают отчетливо.

Сигнал тревоги в измученной Кириной голове срабатывал несколько раз в день:

Вытерта ли пыль?

Продезинфицированы ли туалеты?

Накормлены ли дети?

Сделаны ли прививки младшим классам?

Проверен ли медотвод от прививок у младших классов?

От острого невроза Киру спасло то, что она сумела развернуть прожектор. Свой собственный жадный луч внимания она принудительно сфокусировала на себе.

Стоило сработать внутренней сигнализации (прививки! проконтролировать! у ребенка случится анафилактический шок!), Кира превращалась в директора тюрьмы, неимоверным усилием воли вынуждающего себя не реагировать на известия о побеге убийц, бунте заключенных и зарезанном конвоире. Сцепив зубы, она удалялась в свой кабинет.

Не оборачиваться.

Смотри на себя. Смотри на себя. Смотри на себя!

Шаг за шагом, мучительно преодолевая огромное расстояние, маленькая черепашка доползла до берега и скользнула в воду. Во-первых, сюда не добирались слоны. Во-вторых, из табакерки с ногами она превратилась в быстрое ловкое существо.

В столовой пятиклассник бросил в компот другому пятикласснику дохлого таракана.

«Нет, дети не умрут от отравления».

На втором этаже засорился унитаз.

«Сантехники все починят».

Отец мальчика с тараканом в компоте устроил скандал.

«С этим разберутся классный руководитель и директор».

Поймав себя однажды на желании снова помыть руки сразу после того, как она смыла мыльную пену, Кира вышла из дома и прошла пять километров быстрым шагом.

Черепаха прибавила в весе и потеснила Австралию.

«Я осознаю, что со мной происходит. Щели, в которые сквозит нездешним ужасом, разум залепляет утешительной иллюзией: если я смогу удержать контроль над школой, моя власть распространится на весь город. Но это лишь защитный механизм психики».

Черепаха подняла голову и оценивающе посмотрела на обезумевших слонов.

– А вы молодец, – уронила однажды Шишигина. – Я уж думала, придется везти вас к мозгоправу.

Постепенно ослабли ниточки жуткой тревоги, дергавшие ее, как марионетку в припадочном танце. Но оставалось что-то темное, огромное, скрытое от нее; кукловод не исчез, а лишь приотпустил ее, позволил идти самой – в пределах сцены.

«Я боюсь убийцы?»

«Нет».

«Боюсь, что он убьет снова?»

«Да».

«Но что еще?»

В третье воскресенье ноября Кира вышла из дома. День был холодный, ясный; такой день, когда все кажется более четким, чем обычно. Листья, обведенные по контуру золотым карандашом; пухлые курточки на малышах, придающие им сходство с космонавтами в скафандрах, которые осваивают незнакомую планету, – ее радовало все, на что падал взгляд.

Миновав церковь, Кира свернула на аллею Славы. Старушка, сыпавшая крошки голубям, приветственно помахала ей рукой. Кире вспомнился день, когда она впервые по-настоящему ощутила себя частью этого города: она шла в аптеку и вдруг осознала, что с ней здоровается каждый встречный.

На ступеньках магазина, к которому привела аллея, играли двое детей. Сквозь большое окно Кира видела их мать, ожидавшую своей очереди.

Мальчик вскочил и побежал вверх по ступенькам, не обращая внимания на оклики сестры. Он влетел в помещение, оставив дверь открытой, и принялся носиться по магазину, расставив руки в стороны, но мать прикрикнула на него, и ребенок неохотно побрел на улицу.

Когда он начал прикрывать за собой тяжелую дверь, Кире бросилось в глаза, что маленькие пальчики не держатся за ручку, а прижаты к торцу.

– Стой!

В следующую секунду раздался крик боли. Мальчик запрыгал, изо всех сил тряся ладонью, и разревелся. Мать побежала к нему, схватила, принялась дуть на прищемленные пальцы.

Киру пронзило острое чувство вины за случившееся: «Я крикнула недостаточно громко».

Абсурдность этого самообвинения была так очевидна, что Кира в одно мгновение поняла, что происходило с ней последние месяцы.

Это она была виновата в том, что не смогла спасти никого из тех четверых. Беловодье стало ее городом, и все его дети находились под ее защитой. Двое из них, глупенькие и доверчивые, пошли с убийцей, и Кира им не помогла.

Что пользы от нее, если даже Федя Буслаев, выросший за эти годы в мрачного диковатого подростка, по-прежнему прячет кровоподтеки. Они с мальчиком теперь встречались редко: занятия прекратились год назад. Несколько раз, ужаснувшись его трещавшим по швам рубахам и джинсам, не сходившимся в поясе, Кира передавала ему одежду по размеру. Судя по тому, что Лидия никак не реагировала, она вряд ли замечала, во что одет ее сын.

Кира подозревала, что за дверьми благополучного дома Буслаевых творится что-то совсем нехорошее. Беспомощность изводила ее. Однако Буслаевы оставались одной из самых влиятельных семей Беловодья, а в их маленьком городке это означало неприкосновенность.

Кира доподлинно знала, что Шишигина пыталась воздействовать на Глеба Яицкого, бессменного главу администрации, с тем, чтобы кто-то из врачей проверил состояние мальчика. После беседы директриса вернулась мрачнее тучи, закрылась в своем кабинете и провела там пять часов, не выходя наружу и огрызаясь в ответ на стук в дверь. Незадолго до этого она рассказала, что где-то поблизости живет отец Буслаева-старшего, но зовут его по-другому, потому что Алексей Викентьевич взял девичью фамилию матери, и отношений они не поддерживают. Кира пыталась отыскать его, но безуспешно. Надежда на то, что у Феди появится заботящийся о нем родственник, рассеялась.

Мальчишка все ревел на крыльце магазина, мать уговаривала его показать ладонь, продавец тащил лед, а внутри оцепеневшей Киры совершалось преображение. Занавес рухнул, и открылось то, что было за ним: огромное чувство вины, незримо управлявшее ее жизнью.

Много месяцев оно высасывало из Киры все силы, но рассеялось, едва его вытащили на свет.

«Я ни в чем не виновата».

Черепаха, как ей и полагалось, наконец-то поплыла в полную силу, загребая передними лапами и неся на спине прижавшихся друг к другу слонов.

7

Сначала длилась и длилась зима. Холодные шершавые дни скатывались в снежные комья, комья собирались в месяцы, громоздились друг на друга; декабрь прирос ноябрем, январь обхватил покрепче метлу, погнал по дорогам поземку.

– У вас какой-то непраздничный вид, – заметила Шишигина, найдя Киру вечером тридцатого декабря в ее кабинете. Кира смотрела на елку во дворе перед школой. Гирлянда таинственно мерцала, и среди ее разноцветных звезд медленно, как космические станции на орбите, поворачивались конфеты в серебряной фольге.

– Удивительный праздник Новый год, – сказала Кира, полуобернувшись. – Вы не задумывались, Вера Павловна? Странное торжество посреди зимы, когда впереди еще два месяца нечеловеческого холода. Вызов смерти. Зима, если подумать, это почти смерть: долгий-долгий сон всего живого. И в этом холоде, в темноте мы собираемся вместе, зажигаем огоньки и славим Новый год, то есть новую жизнь. Против мертвого мы выставляем мертвое дерево. Мы наряжаем его, украшаем, и оно становится не живым, но больше чем живым: оно становится чудом. Гирлянда сияет, веточки пахнут смолой и лесом, а значит, будет лето, будет тепло, будет свет.

Шишигина неодобрительно хмыкнула:

– Внизу географ разливает шампанское. Вам непременно нужно выпить, Кира Михайловна, иначе боюсь представить, в какие дебри вас занесет.

За зимой пришел март, неприятный, как отсыревшая варежка на озябшей ладони. Город стряхнул и его, и однажды разом, за один день, вдруг раздвинулись холмы, снег уполз в овраги, помчались по небесной равнине неисчислимыми бизоньими стадами горбатые белые облака.

Впервые в жизни Кира ждала лета со страхом. Она наблюдала за поступью весны, как приговоренный к повешению смотрит сквозь тюремное окошко за работягами, которые, перешучиваясь и хохоча, сколачивают для него эшафот.

Сначала они исходили из того, что справятся вдвоем, но по мере того как план обретал очертания, он так же быстро утрачивал смысл.

– Нужен кто-то еще! – Шишигина выключила компьютер и сняла очки.

– Вы позвонили музейщикам? – спросила Кира.

– И музейщикам, и подруге, и старой замшелой родне, которая считает меня еще более старой и замшелой. Было бы намного проще, будь мы не ограничены в средствах.

– Мы бы наняли частных сыщиков, чтобы они искали его вместо нас?

Старуха подняла на нее воспаленные глаза.

– Меня в который раз поражает ход ваших мыслей, Кира Михайловна! Нет, до этого я не додумалась. Моя идея была проще: оплатить Ромашовым гостиницу вместо того, чтобы пытаться пристроить их по знакомым, словно багаж в камеру хранения, где все ячейки заняты.

– Но ведь сложилось!

– Чего мне это стоило! Впрочем, если у нас с вами все получится, это не будет иметь значения, а если не получится, тем более. Послушайте, Кира Михайловна, необходим третий. Нам придется кому-то довериться.

– Страшно, – призналась Кира.

– Страшно, – согласилась старуха. – А что не страшно в нашем положении? Давайте верить в теорию вероятностей. Шансы случайно выбрать третьим для нашей теплой компании именно этого человека не так уж высоки.

«Этого человека». Когда-то между собой они называли его убийцей, затем чудовищем; к середине зимы он стал выродком. Но со временем слова обесцветились, как будто заключенный в них жуткий смысл разъел их, подобно кислоте, и осталось простое «этот человек», которое было страшнее, чем все предыдущие ярлыки вместе взятые.

– Анна Козарь? – предположила Кира.

– Она работает каждый день. Ее знают все. И, кроме того…

Кира подняла брови.

– Да, вы испытываете к ней приязнь, – с легким раздражением сказала Шишигина, – но, Кира Михайловна, вы должны понимать…

– …что Козарь тоже может быть этим человеком.

– Да.

– Да, – эхом отозвалась Кира.

Они снились ей по ночам, обступали ее, приветливо улыбаясь, она помнила каждого в этой толпе, но когда делала шаг навстречу, лица оплывали, как воск. Во сне она входила в класс, и ее охватывал страх: она знала, что эти дети ей знакомы и в то же время не могла узнать ни одного из них. «Нина Куренная, – выписывала Кира на доске, и тридцать человек за ее спиной выводили в тетрадях: «Куренная». «Лиза Хохлова». И затылком ощущала, что кто-то один не пишет, а просто смотрит.

Дальше двух имен ей продвинуться не удавалось: кошмар схлопывался. Кира просыпалась в своей комнате и считала трещины на потолке, пока сердце не начинало биться ровно.

– Может быть, отец Георгий?

– Еще хуже! За нами будут ходить стада детей. Нужен невидимка, к которому все привыкли настолько, что не замечают…

– Это описание в равной степени может относиться к убийце, – заметила Кира. – Если говорить начистоту, нам нужен бездельник. Тот, кто может околачиваться по всему городу, не вызывая вопросов. Вы со мной не согласитесь, конечно, но Воркуша…

– Отчего же, лет тридцать назад он подошел бы. Но сейчас я не доверила бы ему даже подметки от калош, не говоря о ребенке.

– Детей вообще мало кому можно доверить… – обронила Кира.

Глаза Шишигиной блеснули.

– Кира Михайловна, а ведь я, кажется, знаю…

– Кто?

Сухие губы растянулись в довольной улыбке.

– Щерба. Ваш Илья Щерба.

8

Они уезжали.

Приходили к автобусной станции, громыхая колесиками чемоданов, прятались от солнца под козырьком остановки, махали провожающим. Торопливо курили напоследок, спрашивали друг друга, не забыл ли кто сходить в туалет, ведь до поезда еще далеко, а останавливаться по пути ради одного человека никто не будет. Шофер хмыкал: он всегда останавливался.

Уезжали с детьми, поодиночке или парами. Огненно-рыжие, с волосами цвета гречишного меда и с медно-золотыми косами. Покидали город, вливаясь в ручей отпускников, не слишком бурный, но не иссякающий.

Это выглядело как стечение обстоятельств. Поющего в хоре мальчика пригласили в Москву на прослушивание, обеспечив жильем его семью на целый месяц: кто мог бы отказаться от щедрого предложения? Две сестры в школьной лотерее выиграли поездку на море. Молодая девушка получила в подарок на день рождения билеты на два клубных концерта в Питере; первый был второго июля, а второй – двадцать девятого, но ей удалось утрясти вопрос с долгим отпуском. Июль – время опустевших городов. Они прощались, кто на месяц, кто на полтора, и кроме цвета волос, общее у них было одно: ни один, ни один не должен был вернуться раньше августа.

Золото утекало из Беловодья. Тварь, затаившаяся в его холмах, лишалась своих сокровищ.

На то, чтобы это осуществить, у Киры и Веры Павловны ушло восемь месяцев. Две женщины день за днем подкручивали винтики скрытого от всех механизма, подгоняли одну деталь к другой, протягивали резервные линии на тот случай, если не сработают основные. «Форс-мажор» звучало для них как проклятие. Но прежде они неустанно пряли, пока в их руках не дрогнули, ожив, нити, тянущиеся далеко за пределы Беловодья.

– Наше с вами счастье, что мы выбрали именно эту профессию, – сказала однажды Шишигина. – Будь я портнихой, а вы, скажем, продавщицей в молочном отделе, нам пришлось бы труднее.

– Зато всегда при свежем твороге, – пробормотала Кира.

Двадцать седьмого июня гармошка автобусной двери сыграла две прощальные ноты, состоящие из «пф-ф» и «ых», и последняя рыжая девочка покинула город.

– Наконец-то, – выдохнула Кира. – Надеюсь, никто из них не сбежит с полпути.

Они возвращались из школы. Школа давно опустела, и никаких дел у них там не было, но по молчаливому уговору большую часть того, что касалось четырех смертей, они обсуждали в ее стенах. Старый особняк превратился в их крепость и центральный штаб.

– Вам стоило бы поблагодарить нашего маньяка, – невозмутимо заметила Шишигина.

– Вы шутите?

– Допустите, что он убивал бы шатенов, и вот уже мое предложение не выглядит таким чудовищным.

– Мне не дает покоя, что он помнит тех, кто перекрасил волосы. Вдруг мы кого-то пропустили?

Директриса остановилась.

– Кира Михайловна, не гневите Бога! До сих пор высшие силы были на нашей стороне, но, насколько мне известно, они терпеть не могут, когда их начинают упрекать в плохо выполненной работе. Если мы кого-то пропустили, значит, этот человек убьет снова. Он может и вовсе залечь на дно: не вы ли рассказывали мне, что у подобных ему звериное чутье на опасность? Ваша тревожность ничего не изменит, но может навредить. Все! Считайте, один вагон отцеплен и катится без нас. А вы меж тем в локомотиве терзаете себя мыслями о том, что там не хватит на всех постельного белья. Поезд не даст задний ход, даже если вы покусаете кочегара!

Они вышли переулками к аллее Славы. Это пышное название носил бульвар, засаженный липами. На одном его конце высилась церковь, другим он упирался в магазин «Продмаг», витрину которого украшала башня из консервов с морской капустой.

Собственник не раз пытался сменить ископаемое «Продмаг» на ласкающее взгляд «Супермаркет». Однако магазин был вдвое старше владельца. На потолке самозарождались клейкие ленты, свисая подобно лианам, а в отделе сыров вечерами не раз замечали призрак чугунной гирьки. Стоило владельцу заговорить с продавцами насчет новой вывески, как в бакалее обрушивалась полка или с бесстыдством эксгибициониста являлся покупателям таракан.

В конце концов случилось то, что должно было случиться. Выведенный из себя всей этой чертовщиной, собственник полностью оплатил новую вывеску и демонтаж. Он раздумывал, не дополнить ли название своей фамилией – «Супермаркет Чеботкова», – но скромность не позволила.

Ночью его разбудил шум на кухне. Он поднялся, вышел, зевая, в коридор, мельком глянул в зеркальную дверцу шкафа…

И оцепенел.

Из зеркала на него смотрело не привычное круглое лицо с короткими бровками, а царственный лик: орлиный нос, сросшиеся седые брови, жгучие глаза. Спустя мгновение сквозь выразительные эти черты начала проступать его собственная физиономия, искажая незнакомца, словно брошенный в воду камень. Однако преображение не завершилось: в зеркальном полотне, обрамленном дубовой рамой, замер тот, кто определенно уже не был чужаком, но не стал и Чеботковым.

В эту секунду раздираемый изумлением и страхом предприниматель вдруг вспомнил, где видел носатого. В магазине висел стенд с фотографиями прежних руководителей. Над пресными вытянутыми лицами парил, высокомерно глядя вдаль, первый директор продмага, управлявший им до самой смерти, грузинский еврей Барух Арвеладзе.

Чеботков сглотнул.

Послание было недвусмысленным: «Кто кого еще переименует!»

Чеботков попятился, зачем-то отдал честь и, диковато улыбаясь, вернулся в постель. Вопрос о вывеске отныне был закрыт.

В самом центре бульвара неизвестные остряки вбили табличку: «Между белковой пищей и духовной». Расстояние, впрочем, было отмерено точно.

Кира и Вера Павловна выбрали скамейку в тени. Неподалеку девочка лет восьми рисовала мелками на растрескавшемся асфальте, напевая себе под нос.

– Невообразимое дело мы с вами затеяли, – бесстрастно сказала Шишигина.

Кира искоса взглянула на нее.

– Еще не поздно все отменить. Лагерь, санаторий… Вариантов много. У вас плохое предчувствие?

– Давно, но не в этом суть. Мы с вами не заметили, как стали мыслить в рамках враждебной нам логики. Подключились к чужой игре и без раздумий приняли ее правила. А они ведь бесчеловечные, Кира Михайловна. Вы говорили, вам снятся кошмары… Мы с вами ни разу не заговаривали о том, что будет, если он нас перехитрит.

– Поезд, – сказала Кира.

– Что, простите?

– Какой смысл обсуждать, что случится, если поезд пойдет под откос? Сейчас мы можем или затормозить его, или подкинуть в топку угля. Хотите, чтобы я приняла решение?

– Что толку, – проворчала старуха. – Как будто от этого моя ответственность уменьшится.

Через просвет в листве засияло солнце.

– Олеся, тебе кепка не нужна? – спросила Кира, подавшись вперед.

– Мне не жарко, Кира Михайловна!

Девочка тряхнула головой. Кудрявые волосы ослепительно вспыхнули медью и рассыпались по плечам.