Текст книги "Мертвый кролик, живой кролик"

Глава 5

Все началось с жирафа.

В начале учебного года Забелины с классом пошли в зоопарк. Когда вернулись домой, Егор повалился на диван, а Ленька принялся набрасывать скетчи в своем альбоме. Альбомов у него – гора. Рисунки обычно незаконченные – так, беглые наброски. Но в этот раз Ленька возился долго, и Егор встал поглядеть, над чем он трудится.

На первой странице плыли дельфины, дальше скалился тигр. А на следующей была нарисована мама. Она кормила жирафа морковкой.

Жираф у Леньки получился очень здорово, с длинным фиолетовым языком, которым он обхватывал морковь… Мама вышла похуже, но это было не важно. На скамейке перед вольером Егор увидел их самих, силуэтами: он в любимой красной кепке, Ленька – со своими девчоночьими кудрями до плеч.

Рисунок, честно говоря, был куда слабее обычных Ленькиных. И маму он скопировал по памяти с бумажной фотографии. Даже кулон нарисовал. Но этот посредственный рисунок, как волшебное зеленое стеклышко, вдруг изменил весь прошедший день. На несколько минут Егор поверил, что они ходили в зоопарк не с классом, а с мамой. Елки-палки, как же это было здорово!

Он словно бы вспомнил, как они вместе смотрели представление в дельфинарии, и как бродили по обезьяннику, и как им махал орангутанг и смешно оттопыривал длинную губу, и как они объедались в кафешке мороженым и картошкой фри! Отец запрещал есть картошку фри, говорил: помоечная жратва.

Но с мамой все было по-другому. Она ничего не запрещала. С ней было по-настоящему весело!

– Моща, – с тихим восхищением сказал Егор. Ленька засиял. – Нарисуй еще!

Отец увидел рисунки через неделю. К этому времени к зоопарку присоединился поход в кино. Они смотрели с мамой «Мстителей».

– Это кто? – спросил отец, ткнув в маму.

Братья недоверчиво уставились на него.

– Кто-кто, – сказала бабушка, подойдя и заглянув через плечо. – Нина! Не узнаешь, что ли?..

И осеклась, поймав взгляд отца.

Он вернул альбом Леньке, ничего не сказав. Но Егору вдруг представилось, как отец ночью прокрадывается в их комнату с ластиком и стирает маму, оставляя грязное пятно.

Впервые в жизни Егор позавидовал способностям брата. Он никогда не хотел учиться рисовать. Но теперь у Леньки была своя мама. Конечно, он ею щедро делился и на всех рисунках присутствовал и Егор… Но все равно это было не то.

– А помнишь, нас мама на детскую площадку водила? – спросил Егор однажды вечером. – Мы шли далеко, даже на трамвае проехали то ли остановку, то ли две… Там еще была горка в виде корабля…

– Нет, не помню! – Ленька оторвался от уроков и с любопытством взглянул на него. – Точно корабля?

Говоря по правде, Егор не помнил, был ли там на самом деле корабль или ему хотелось, чтобы он там был. Но чем напряженнее он вспоминал, тем быстрее размывался в памяти этот эпизод. Он уже не мог сказать, катались ли они с горки, везла ли их мама или бабушка… Стоп! Хватит! Егор испуганно приказал себе перестать вспоминать.

– Ну, расскажи про корабль! – поторопил Ленька.

– Бригантина, – с неожиданной уверенностью сказал Егор.

Он вдруг увидел воочию, как это было. Лето, солнце, они исследуют бригантину, которая кажется огромной, как настоящий теплоход! А мама, приставив ладонь козырьком ко лбу, снизу наблюдает за ними.

– …А еще там был пират – ну, фигура пирата на носу! – взахлеб рассказывал Егор. – Он крутился вокруг своей оси, и нужно было уклоняться от его костыля!

Он увидел этого пирата с облупившимся деревянным носом, услышал скрип его единственной ноги. Ленька смотрел на него с тем же восхищением, с каким Егор разглядывал его рисунки. И все, что Егор рассказывал, становилось правдой. Как им продали теплую «колу» в киоске, как они валялись прямо на траве, без подстилки, и у Леньки «кола» пошла носом… Если бы в эту минуту кто-нибудь спросил Егора, зачем он выдумывает, мальчик не понял бы, о чем его спрашивают. Он же помнил, что на коленках штанишек остались травяные пятна и дома бабушка ругалась, что они не отстираются!

Из маленьких крупиц воспоминаний Егор научился выращивать кристаллы небывалой красоты.

Ленька готов был слушать его истории бесконечно. Егор рассчитал так: он помнит себя где-то с двух с половиной лет. Значит, у них было целых полтора года с мамой. Не так уж мало! Он старательно припоминал, не водила ли их мама в цирк, но в конце концов с грустью решил, что для этого они были слишком маленькие. Зато они ходили в гости к какой-то маминой подруге в зеленом балахоне. Кормили лебедей в парковом пруду. Ездили по очереди верхом на лошади, хотя мама очень боялась и твердила, что лучше бы они выбрали пони. Егор легко мог бы вспомнить, что лошадь понесла галопом, но он удержался, и владелец разрешил им с Ленькой кататься целый год… Однако он интуитивно понимал: одно-единственное такое преувеличение подарит короткую радость, за которую придется расплачиваться рухнувшим миром его воспоминаний. Если он выдумал про маму что-то одно – значит, выдумал и все остальное? И Егор вспоминал истории о ней очень осторожно, не переходя границ реальности.

Со временем его аудитория расширилась. К удивлению Егора, его полюбила слушать и бабушка. Она, как ребенок, ахала, всплескивала руками, кивала и смеялась в нужных местах. Егора от такого внимания охватывало вдохновение. Однако он по-прежнему следил, чтобы его не заносило.

Однажды в конце февраля они ужинали вместе: он, Ленька, отец и бабушка. К этому времени отношения у Егора с отцом до того обострились, что Егор старался не садиться с ним за один стол. Но в тот день отец как-то притих. Бабушка напекла пирогов, они пили сладкий чай, обменивались шутками с Ленькой, и все было хорошо.

– А помнишь, мама пекла шарлотку?

– Нет! – У Леньки обрадованно заблестели глаза в предвкушении нового воспоминания.

Шарлотку пекли на уроках труда девчонки, но в тот день трудовик у мальчиков заболел и класс объединили. Ленька этого помнить не мог – бабушка водила его к стоматологу.

Егор начал рассказывать медленно, настраиваясь на правильную волну.

– У нас вроде груши были вместо яблок, нет? – вдруг сказал Ленька. – Мы испекли неправильную шарлотку!

– Точно! – облегченно выдохнул Егор.

И словно настроившись по камертону, завел-запел свое воспоминание. Как они испачкались в муке, и мама отмывала их в раковине, и они выкладывали буквы из хвостиков груш… Он сам не мог бы объяснить, откуда берет эти подробности. Но Ленька кивал, и бабушка посмеивалась… Только отец мрачнел с каждой минутой. Егор не замечал этого, разливаясь соловьем.

– …Взяли пирог и пошли к Вере…

Отец с силой шарахнул кулаком по столу.

– Ты зачем врешь?! – свистящим шепотом проговорил он. – Никогда такого не было!

Егор широко раскрыл глаза.

– Было! Просто это все без тебя происходило!

– Не было! – заорал отец в полный голос.

Братья отшатнулись.

– Никогда в жизни эта сука с вами ничего не пекла!

За столом повисла тишина. И в этой тишине Егор сказал, ужасаясь самому себе:

– Сука – это ты, пап.

О том, что началось после этих слов, он старался не вспоминать.

Его поразила ненависть в лице отца, когда тот выкрикнул свое мерзкое ругательство. Егор понял, что не может припомнить случая, когда отец сказал бы о маме доброе слово. Или улыбнулся при упоминании ее имени. Или хоть как-нибудь показал, что скучает по ней.

В памяти всплыли слова бабушки: «Ты пошел в мать, Ленечка – в папу».

Егор прозрел. Отец не выносил маму! Потому и Егора терпеть не может!

Чем больше он об этом думал, тем страшнее ему становилось.

Да, в тот ужасный день отец был со своими приятелями. Он позвонил одному из них, чтобы тот подвез его до работы, потому что машину отца заперли во дворе. Приятеля звали Роман Мордовин…

Егор с тех пор ни разу не слышал, чтобы отец разговаривал с Мордовиным. Почему, спрашивается?

Потому что все повязаны убийством, вот почему.

Если эти двое соврали на допросах, значит, алиби отца ничего не стоит, верно?

«Он подъехал на чужой машине, когда мама вышла из сквера, – думал Егор. – Позвал ее. Она села в тачку… Почему согласилась? Ей ведь нужно было на работу!»

Он долго думал – и его осенило. «Отец соврал, что кто-то из нас заболел!»

Они втроем привезли маму к Мордовину. Там убили. Отец заплатил своим приятелям, чтобы те молчали. Тело они где-то спрятали… Закопали, наверное. Договорились о том, как будут врать, – и все, концы в воду!

Теперь все поступки отца получили объяснение. Конечно, они с мамой ссорились… Она заступалась за Егора, когда отец поднимал на него руку. Отец ненавидит, когда ему возражают, он от этого сразу звереет.

После того как Егор все понял, у него появилась настоящая цель. Раньше он просто хотел свалить из дома. Но куда бежать? Никакой родни у них больше нет. Вторая бабушка умерла еще до рождения Егора и Леньки. Нигде его не ждут.

Теперь он знал, чего хочет по-настоящему. Найти, где эти твари похоронили маму. Пусть в полиции сделают экспертизу и заставят убийц признаться. Егор просмотрел целых пять сезонов «Си-Эс-Ай» и знал: даже спустя десять лет на теле остаются улики.

Он начал откладывать деньги. Подворовывал понемногу у бабушки. У отца боялся – заметит. Но отец и без этого как будто что-то почувствовал. Стал поглядывать на Егора подозрительно. Чуть ли не каждый вечер провоцировал на скандал. Егор зубы стискивал, чтобы не сорваться.

Леньке он, естественно, все рассказал. Но брат отреагировал не так, как ожидал Егор.

– Зачем папе это делать? – спросил он.

– Потому что он ее ненавидел! Я же тебе сказал!

– Фигня, – возразил Ленька. – Ты географичку тоже ненавидишь. И не ты один. Но что-то убивать ее никто не торопится.

Егор задумался.

Однажды он смотрел фильм, в котором муж-психопат выслеживал свою жену с дочкой. Жена пряталась по разным городам, но в итоге придурок все равно нашел ее и попытался убить.

В фильме жена выучилась карате и вырубила этого козла. А мама так не умела. Она была маленькая, слабенькая. А отец – здоровый и сильный. В бабушку пошел.

– Мама хотела с ним развестись. – Он поднял на брата уверенный взгляд. – Забрать нас, сбежать и спрятаться в другом городе. А отец об этом узнал. Вот почему все так случилось.

Ленька помолчал немного.

– Слушай, – сказал он наконец. – Я понимаю, вы с ним собачитесь всерьез. Но маму он не убивал.

– Откуда ты знаешь!

Ленька в ответ пожал плечами.

– Может, он ее бил! – зашел Егор с другой стороны.

– Всех соседей расспрашивали. Если бы бил, кто-нибудь сдал бы его.

Егор упрямо покачал головой. Нет, Ленька просто не хочет верить в страшное. Он и сам поверил не сразу.

– Ты не со мной, значит?

– Должен же кто-то их утихомирить, когда ты смоешься, – невозмутимо отозвался Ленька, кивнув в сторону кухни. – Уже придумал, где будешь зависать?

Егор хотел ответить, что понятия не имеет, и вдруг понял, что знает.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Вечером Севостьянов ушел, позвякивая сумкой. И запропал – Егор уже начал волноваться, что придется ночевать одному. Тогда пришлось бы оставить наружную дверь незапертой, чтобы возвратившийся в ночи Севостьянов не колотился в нее, как мотылек о лампу, и не орал под окнами. А идея спать с открытой дверью Егору категорически не нравилась. Пусть в Холмах, по выражению бабушки, два с половиной инвалида – тем страшнее. Забредет какой-нибудь псих… На фиг, на фиг.

Куда он утопал, Севостьянов не сообщил. То ли к соседям на дальний конец Холмов, то ли в город. Идти его искать – глупее не придумаешь! Егор вообще-то прячется. А тут, значит, сам возьмет и явится к людям: здрасьте, где дядя Вася?

Севостьянов Егора не опекал. Вел себя по отношению к нему как к приблудившемуся коту, которому не сказать чтобы рады, но и гнать не будут. Молока в миску плеснут, за ухом небрежно почешут. Не считая того первого вечера, когда старикан проявил заботу и накормил его до отвала, в остальном он к Егору относился без особого внимания.

И это было круто. Севостьянов сам по себе, Егор – сам по себе.

Наконец-то на Егора никто не орал, не называл выродком и ошибкой природы. Полгода назад отец бросил ему в лицо как оскорбление: «Ты – материн сын!» Егор поначалу даже не понял. Материн?

И вдруг сообразил: мамин! Ну да, все правильно: он – мамин сын. Егор заискрился от счастья. Мамин!

Отец посмотрел на него странно: «Неумный ты человек. Ну да ладно. Пожалею тебя на этот раз». Егор не понял, о чем это он, да и не вдумывался. Главное, что папаша отвесил такой комплимент, какого ему еще десять лет не родить.

Пока старикан где-то шастал, Егор сидел в темноте, смотрел в окно, за которым медленно гасли сумерки. Зимой сумерки синие. Весной – зеленые. Летом – розоватые, как сирень. А сейчас – желтые, даже оранжевые. Иногда он поглядывал на мамину карточку, которая лежала перед ним на столе.

Сгущавшаяся темнота сначала поглотила дом напротив. Затем ближние кусты. Просочилась в оконные щели и уже размывала мамины черты на карточке, как вдруг зажглись фонари вдоль дороги. Золотая цепь протянулась по деревне.

Егор вздохнул с облегчением. Хотя он мог включить свет, ему не хотелось этого делать. Плотных штор Севостьянов не держит. А сидеть одному, как меченосец в аквариуме, на виду у темноты, – неприятно.

Свет упал на фото, и кулон на маминой шее блеснул, как настоящий. Стал выпуклым, словно продавил фотографию с обратной стороны. Егор даже дотронулся до снимка, хотя и понимал, что это всего лишь иллюзия.

«Кулон…»

Его подбросило на стуле.

Когда Севостьянов вернулся, Егор кинулся к нему.

– Дядь Вась, у вас есть металлоискатель?

– Миноискатель, в смысле? В сарае где-то валяется…

– А можно найти?

– Прям щас, что ли? Ты чего, пацан…

– Ну, пожалуйста! Очень нужно!

Севостьянов раздраженно фыркнул, но подчинился.

Они зашли в темный сарай. Старикан щелкнул выключателем, и лампочка осветила самогонный аппарат на грубо сколоченном низком столе, садовые инструменты и неопределенные завалы под брезентом у дальней стены, очертаниями напоминающие горы.

– Вон там, – махнул рукой Севостьянов в сторону гор. – Хочешь – ищи. Перчатки справа, в корзине.

Егор никогда не нашел бы искомое. Он был уверен, что ему нужна какая-то длинная палка, похожая на грабли. Но Севостьянов, понаблюдав за его бессмысленными, как у котенка, тыканьями во все углы, грубовато сказал: «Отлезь». Отодвинув в сторону мешки, старик извлек наружу темно-зеленый ящик, похожий на чемодан, и передал Егору.

– Тащи в дом!

На кухне Севостьянов с изумительной быстротой собрал вытащенные из ящика детали. Егор наблюдал, как он соединяет две длинные трубки, будто собирает пылесос. На столе вольготно, точно накормленные змеи, разлеглись толстые провода.

– И чего, будет работать? – недоверчиво спросил Егор.

– А чего ему не работать-то? Отменная вещь, между прочим. Батарейки только нужны в усилительный блок… Вот не знаю, есть ли у меня такие.

Батарейки нашлись. Севостьянов нацепил наушники и, нахмурившись, принялся подкручивать что-то.

– Это резистор? – влез под руку Егор. – Резистор, да?

– Не мешай!

В конце концов, убедившись, что все работает, Севостьянов снял наушники и положил на стол.

– Осваивать будешь? Или только поглазеть хотел?

Остаток вечера Егор учился пользоваться прибором. Это оказалось труднее, чем он представлял. Миноискатель весил шесть килограммов. Руки у Егора устали уже через несколько минут. Он прислушивался к хрипам и пискам в наушниках, которые то и дело сползали с головы, и одновременно водил перед собой тяжеленной палкой.

– Теперь учись разбирать-собирать.

Севостьянов показал, как отсоединять друг от друга палки, которые назывались штангами, как укладывать детали в ящик. На исходе второго часа обучения Егор взмок и выдохся.

– Ты не продать ли его хочешь? – неожиданно спросил Севостьянов. – Учти, это модель старая, с вооружения давно снята. Много за него не выручишь. Безотказная, тем и хороша. Видишь, сколько в сарае провалялся, а включили – и пашет как миленький. Но современные-то легче раз в десять.

– Не продать. – У Егора не было сил даже возмутиться. – Для дела нужен.

– Смотри у меня. Вернешь в целости и сохранности.

Глава 6

Поездку в Красные Холмы Сергей запланировал на утро вторника. Но в половине восьмого, когда он разминал спину, раздался звонок.

– Мне нужно, чтобы ты подъехал, – странным голосом сказал Илюшин. – Это срочно.

Маша еще спала, и Бабкин босиком прошлепал на кухню, чтобы не разбудить ее.

– Что случилось? – спросил он, наливая воды из чайника.

– Забелина пропала. То есть Ратманская.

– Не смешно! – огрызнулся Сергей. – Серьезно, что у тебя?

– Нина Ратманская пропала, – раздельно повторил Макар, и Бабкин осознал, что это не шутка.

Он мысленно ахнул.

– Когда?

– Вчера вечером, – сказал Макар. – Со мной связался ее отец и попросил приехать к нему. К восьми он пришлет машину.

– Выезжаю.

Илюшин, уже в пальто, встречал его в дверях.

– Пропала около девяти-десяти, – сказал он. – Писем о выкупе Ратманскому не приходило. Больше пока ничего не знаю.

– А машина-то нам зачем? – осведомился Сергей, пока они спускались в лифте. – У нас своя имеется. На крайний случай могли бы взять такси.

– Жест любезности.

– Не нравятся мне такие жесты…

Черный «Мерседес» ждал у подъезда. Несмотря на утренние пробки, доехали быстро: через полчаса машина свернула в неприметный двор, который тесно обступали трехэтажные дома. Оказавшись внутри, Сергей понял, что это единый комплекс.

Он ожидал увидеть в приемной победительницу одного из региональных конкурсов красоты, но секретаршей оказалась немолодая женщина с седым учительским пучком. Акции Ратманского в глазах Бабкина сразу подскочили вверх.

– Проходите, пожалуйста, Константин Михайлович ждет.

Навстречу им из-за широкого стола поднялся пожилой человек в твидовом пиджаке. Бабкин заметил резьбу на широких тумбах-основаниях – жутковатые раскосые лица китайских демонов.

Кабинет был выдержан в коричневых и темно-зеленых тонах. Книжный шкаф до потолка; вместо привычных жалюзи – тяжелые шторы с кистями; на столе библиотечная лампа с зеленым плафоном. От комнаты исходило ощущение чопорного уюта. На стене напротив окна висели две огромные черно-белые карты Северного и Южного полушарий. Приглядевшись, Сергей обнаружил в Тихом океане силуэт гигантского дракона.

– Здравствуйте. Присаживайтесь. – Ратманский пожал им руки и вернулся на место.

За свою жизнь Бабкин перебывал во многих начальственных кабинетах. Повсюду он видел ту лубочную претенциозность, по которой безошибочно опознаются интерьеры людей, облеченных властью. Двуглавые хохломские орлы на шкафах. Отлитые в бронзе кони. Плохая живопись на стенах, кожаные диваны и вычурная лепнина – неизбежный постсоветский китч. И обязательное пресс-папье на столе. Никогда в жизни Бабкин не встречал человека, который пользовался бы пресс-папье. Судя по прочитанным книгам, этот предмет годился исключительно для убийства.

У Ратманского на столе, кроме ноутбука, стоял только портрет в простой рамке: они с дочерью на палубе яхты, за ними – белые скалы и ослепительная синева. Пейзаж был очень знакомый, словно затертый миллионом одинаковых фото в Сети, но в то же время почему-то совершенно неземной. Как будто снимали на другой планете.

Кресло, в которое опустился Сергей, оказалось удобным. В меру жестким, просторным и в то же время мягко поддерживающим под локти, словно заботливый дворецкий.

– Надеюсь, вы извините мою бесцеремонность. – Ратманский говорил негромко, но напористо. – Вам известно, как важно действовать в такой ситуации без промедления. За ночь ничего не решилось, хотя я возлагал большие надежды на своих… – Он прервал себя коротким раздраженным жестом: – Не имеет значения. Нина вчера была у вас. Вечером она исчезла. После визита к вам она звонила мне, так что я знаю о вашей встрече в общих чертах, без подробностей. Какой она показалась вам?

– Собранной. Испуганной. Взвинченной, – перечислил Макар.

Ратманский кивнул, словно ждал именно такого ответа.

Он был невысок и худощав. Чисто выбритые обвислые щеки и мешки под глазами придавали ему сходство с бассет-хаундом. Умное лицо, внимательный быстрый взгляд.

– Нина исчезла в районе Таганской, – сказал Ратманский. – Мы с ней договаривались поужинать в девять, она не приехала в ресторан. В десять я начал ей звонить, в одиннадцать двадцать мы нашли ее «Мерседес». Телефон был в салоне.

– Водитель? – спросил Макар.

– Нина отпустила водителя. Ей нравится ездить самой. Говорит, сосредотачивается за рулем, думается лучше. Белла Тихоновна, принесите нам, пожалуйста… – Ратманский сделал паузу и вопросительно посмотрел на сыщиков.

– Эспрессо без сахара, – попросил Макар.

– Сладкий чай, будьте добры, – скрывая удивление, сказал Бабкин, пытаясь понять, каким образом Ратманский связался с секретаршей.

Только сейчас он заметил, как тихо в кабинете. Они находились в центре Москвы, но сюда как будто не долетали звуки с улицы.

– Я вас прошу взяться за расследование. – Ратманский сцепил пальцы в замок. Руки у него были короткопалые, грубые. – Вам будет оказана любая помощь, которая потребуется. Нина никогда раньше так не исчезала, она весьма… – Он поискал слово. – …ответственная дочь.

Секретарша принесла на подносе напитки. Перед Ратманским поставила стакан воды с кружочком лимона.

– А мой кофе где? – хмуро спросил тот.

– Свой кофе вы уже выпили, Константин Михайлович, – с невозмутимой вежливостью отозвалась секретарша.

– Когда это я успел?

В ответ он получил молчаливую улыбку. Ратманский дернул углом рта, но ничего не сказал.

– Вы беретесь? – спросил он. – Я буду считать это услугой, оказанной лично мне.

Илюшин медлил с ответом. Бабкин понимал его сомнения. Им ничего не известно о Ратманском.

Не склонный к риску, Бабкин предпочел бы держаться от золотого шара подальше. Может быть, шар выполняет желания, но куда вероятнее, что их перерубит в фарш на полпути к нему.

– Да, мы беремся, – сказал Макар.

На лице Ратманского отразилось облегчение.

– Есть один нюанс, – добавил Илюшин. – Сергей занят поисками Егора Забелина…

– Да, я знаю, Нина советовалась со мной. Делайте все, что считаете нужным.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

«Нина пропала десять лет назад, появилась вчера и снова исчезла. Безумие какое-то. Как сказал бы Серега – дичь».

Илюшин смотрел в окно, сунув руки в карманы. Пожилая секретарша не просто делала вид, что нет ничего особенного в сыщике, по какой-то причине вот уже полчаса торчащем в приемной у подоконника, – она действительно не обращала на него внимания. Макар спинным мозгом чувствовал полное отсутствие направленного на него интереса. «Потрясающе вышколенный персонал у Ратманского».

Сергей Бабкин уехал. Вчера Макар тихо потешался, наблюдая, как злится напарник. Но личность Ратманской Илюшин подтвердил за пятнадцать минут, а остаток дня бесцельно шатался по городу вместо того, чтобы подключиться к поискам Егора Забелина.

Почему?

Теперь он мог ответить себе на этот вопрос.

«Я ждал, когда что-то произойдет».

Он не мог предугадать, что Нина Ратманская снова исчезнет. Но ее появление в мире живых было сродни камешку, брошенному в реку. Если правильно выбрать камешек, рассчитать время и точку соприкосновения с водой, можно вызвать землетрясение в Осаке.

Из тех людей, которые любили Нину Забелину, лишь один человек знал о ее превращении в Нину Ратманскую. Вера Шурыгина видела, как волшебная палочка коснулась плеча ее подруги. Вместо пухлой гусеницы, едва ползущей по листу, бабочка расправила золотистые крылья.

И улетела.

Как он мог не заметить десять лет назад, что она была близка к самоубийству? Положился на показания свидетелей! Поверил снимкам, где она старательно улыбалась в камеру! Восемь минут тишины… Интуиция подсказывала ему, что Нина далеко не так счастлива, как следовало из рассказов коллег и соседей, но он и близко не подошел к пониманию, что она тонула в своей жизни, как в болоте, и даже не могла позвать на помощь, – ведь нельзя было сознаться, что она едва выносит собственных детей. Кто бы ей это простил? Бездетная подруга? Может быть, муж, гнавший ее на процедуры экстракорпорального оплодотворения, пока не получил то, что ему требовалось?

«Я мечтала стереть себя ластиком», – вспомнилось ему. Теперь Макар не сомневался: Нина Забелина страдала от затяжной послеродовой депрессии. «Долго продержалась, – подумал он. – Четыре года…»

Но та Нина, которую он увидел вчера воочию, любила свою новую жизнь. Стоя перед окном в приемной ее отца, Макар мысленно воспроизвел их разговор и окончательно утвердился в этой мысли. Сейчас она не исчезла бы по собственной воле.

Дверь в приемную открылась. Кто-то уставился ему в спину тяжелым взглядом.

Илюшин обернулся. Высокий мужчина с военной выправкой и застывшим землистым лицом сделал шаг ему навстречу.

– Петр Гришковец. Тебе надо кое-что увидеть.

«Этот словами не разбрасывается», – подумал Макар, молча следуя за начальником службы безопасности.

Гришковец спустился в гараж, сам сел за руль черного «Лексуса».

– Бронированный, наверное? – простодушно спросил Макар, забравшись на пассажирское сиденье. – Я слышал, у таких влиятельных людей, как ваш босс, все машины бронированные.

В лице Гришковца что-то дрогнуло. Он не ответил, только кивнул охраннику, открывшему ворота.

– И унитазы золотые, – мечтательно сказал Илюшин, когда они выехали на улицу. – Вот бы увидеть хоть одним глазком…

Гришковец даже не взглянул на него.

Десять минут спустя Макар спросил:

– А трупы вам приходилось закапывать?

Молчание.

– Ночью в лесополосе не приходилось? – удивился он.

«Будь на его месте Серега, ответил бы: «Может, придется еще».

– Я не пойму, – после паузы начал Гришковец. – Тебе нравится из себя кретина строить?

Илюшин просиял.

– Я учился у лучших, – доверительно сообщил он. – Слыхали про человека, которому поручили привезти к начальнику одну женщину, чтобы уговорить ее сдать костный мозг, а он ее чуть не укокошил?

Гришковец закрыл рот и не открывал до самого конца пути.

Машина остановилась перед светло-зеленым двухэтажным зданием, окруженным кованой оградой. Под неброской металлической табличкой с надписью «Примула» ежился лысый толстяк. Он кивнул сыщику и распахнул дверь.

Высокие потолки, лепнина, широкие арки и окна. Паркетные полы с геометрическим орнаментом. Внутри царил классицизм, из которого выбивались картины: персонаж Миядзаки – хранитель леса Тоторо в разных видах – под зонтом, в широкополой шляпе, на качелях, в лодке… Люди, которые встречались Илюшину, выглядели неформально. Пробежала девушка с синими волосами. Парень в джинсах и футболке, с фигурно выбритыми висками и кольцом в носу, вышел из кабинета и мимоходом кивнул всем троим.

По широкой лестнице поднялись на второй этаж.

– Кабинет Нины Константиновны, – сообщил толстяк.

Илюшин шагнул за ним и остановился.

Внутри был разгром. Распотрошенные ящики, опрокинутый стол, ворох документов по всем углам, словно перья, оставшиеся от растерзанной птицы… В первую секунду Илюшин обшарил взглядом кабинет, ожидая, что среди этого хаоса увидит мертвое тело. В следующую он сообразил, что в таком случае здесь давно была бы полиция.

– Обнаружили два часа назад, – сказал за его спиной Гришковец. Голос у него был такой, словно тухлую воду наливают в ржавое ведро.

– То есть вчера, когда она пропала, вы не проверили ее офис? – спросил Макар.

– У Нины Константиновны нет привычки работать по ночам.

Илюшин не стал это комментировать. Он осторожно прошел в середину комнаты, переступая через бумаги. Вытащил из кармана перчатки, натянул их и огляделся.

– Вы знаете, кто это сделал?

Вместо Гришковца ответил толстяк:

– Нет. Здесь на ночь не оставляют охрану. Только камеры работают.

– А вы, извините…

– Завхоз я. Федор Куликов.

– На записи видно, что вошли двое, – вмешался Гришковец. – Наружную дверь открыли ключом. На внутренней двери стоит кодовый замок. Код они знали. Как и код отключения сигнализации.

– Чей ключ? Можно это установить?

– Работаем над этим.

– Вы выяснили, что пропало? – спросил Илюшин.

– Это надо, чтобы Нина Константиновна посмотрела…

Макар вздохнул про себя.

– Здесь есть сейф?

Сейфа в кабинете не было. Завхоз поклялся, что в здании нет ни денег, ни ценных вещей, кроме компьютеров и принтеров. Илюшин начал снимать отпечатки с дверной ручки.

– Мы это уже сделали, – подал голос Гришковец.

Макар покосился на него и продолжил работу. Затем сфотографировал помещение, чтобы в кадр попали все детали.

– Мне нужен полный список проектов, которые вела Ратманская, – сказал он, закончив. – И покажите запись.

В одиннадцать двадцать две камера засняла двух людей в капюшонах и медицинских масках. Они быстро подошли к двери, открыли ключом, недолго повозившись у замка. Коды замка и сигнализации набирали в перчатках. Илюшин видел, что в здании оба ориентируются хорошо. В просторном вестибюле они не задержались: подошли к лестнице и скрылись из поля зрения камеры. Меньше часа спустя, в двенадцать тридцать пять, оба вышли из здания и растворились в темноте.

– Как они попали в кабинет? – спросил Макар.

– Он не был заперт.

– Сказочная система безопасности! – не выдержал Илюшин. – Нет живой охраны ночью, кабинет директора фонда не запирается на ключ…

– Запирается! – вспыхнул завхоз. – Просто Нина Константиновна этим частенько… как бы сказать… пренебрегает.

– А где камеры на втором этаже?

– Так нету их. Ни на втором, ни на первом. Мы и первую-то поставили с боем! Она говорит, это неправильно – ну, за людьми следить, все такое… Говорит, что сотрудники и визитеры не преступники, а даже если бы и преступники – нельзя под камерами жить и работать, чтобы каждый твой шаг был на виду. Она в этом очень принципиальную занимает позицию.

Гришковец молча скривил губы.

– И про ночного сторожа тоже говорит так: у нас воровать нечего, а деньги лучше потратить на полезное. Вневедомственная охрана на соседней улице.

– И много пользы от нее на соседней улице? – поинтересовался Макар.

– Если бы окна разбивали или в дверь бились, была бы польза, – возразил завхоз. – А если у воров ключи при себе, так конечно, пользы немного. Охрана на взлом выезжает, на нарушение периметра. А если кто ночью решил поработать, к тому вопросов нет.

Илюшин понял, что толстяк будет до последнего защищать выбор начальницы.

– Ключи от входной двери были у Ратманской, – сказал он. – У кого еще?

– У меня, у Петра, – начал перечислять завхоз. – У Ладыженской, она по связям с общественностью. У Ярослава Новохватова, заместителя Нины. У дневной охраны, они раньше всех приходят и открывают. Вроде все.

– У самого Ратманского, надо думать, – напомнил Илюшин.

– У Константина Михайловича? Не. Зачем ему.