Текст книги "Нежные листья, ядовитые корни"

Траурная женщина, несомненно, поняла, что Маша пытается опознать ее, и с высокомерной жалостью наблюдала за ее попытками. «Кто, кто еще был в списке? – вспоминала Маша изо всех сил. – Саша Стриженова… Нет, это не может быть она, та не могла вырасти такой верстой». И вдруг ее осенило – Циркуль!

– Белка! Белка Шверник!

– Во-первых, не Белка, а Белла, – низким голосом поправила дама. – Во-вторых, давно уже не Шверник, а Чарушинская. Здравствуй, Мария.

Мысли заметались в Машиной голове. «Надо выразить соболезнования ее утрате. Но я понятия не имею, что у нее случилось. Выглядит она так, словно у нее погибли все родственники, коллеги и домработница».

Не успев толком осмыслить произошедшую со Шверник метаморфозу, Маша перевела взгляд на седьмую участницу событий.

И на мгновение потеряла дар речи.

– Саша? Саша Стриженова?!

Женщина рассмеялась:

– Мне привычнее, когда ты называешь меня Стрижом.

– И Доской? – непроизвольно вырвалось у Маши.

Мальчишеская стрижка, открывающая длинную гибкую шею. Кожа гладкая, как лепесток, с розоватым отсветом на скулах. Осанка балерины.

Замухрышка Стриженова превратилась в абсолютную, безусловную красавицу.

Маша рассматривала ее молча. На нее всегда в присутствии настолько красивых людей нападала восхищенная немота.

– Ты никогда меня так не дразнила. – От улыбки у Стрижа появились ямочки. – Здорово, что ты приехала! Садись рядышком, поболтаем.

– С удовольствием… – начала Маша и тут вспомнила: восьмой! Кто же восьмой?

Она завертела головой, однако вокруг мелькали те же лица.

– Здесь был еще кто-то! Еще один человек.

– Официант, – спокойно пояснила Саша. – Он только что вышел.

Маша почувствовала себя глупо. Официант! Ну разумеется.

– Ты ожидала кого-то другого?

Стриж с неожиданной проницательностью взглянула на нее.

– Я подумала, что Юлька тоже могла приехать, – сказала Маша, не задумываясь. – Юлька Зинчук!

В эту секунду в зале наступила такая глубокая тишина, словно от ее слов выключился звук. Все перестали разговаривать. Лосина застыла с куском соленой рыбы на вилке. Мотя Губанова уткнулась в тарелку. Ирка Коваль и Савушкина обменялись молниеносными взглядами: как будто ударились друг об друга бильярдные шары и раскатились в разные стороны.

Дверь распахнулась, и вошла Света Рогозина.

Глава 5

1

Впервые в жизни Маша отчетливо почувствовала, как тишина меняет оттенок. Из зловещей она стала напряженно-выжидательной, хотя никто по-прежнему не издал ни звука. Только Мотя тихонько ойкнула, уронив с вилки ломтик огурца.

Взрослая Светка была и похожа, и непохожа на того прелестного безжалостного подростка, который запомнился Маше. Она внезапно поняла, что подсознательно боялась увидеть Рогозину в инвалидном кресле. Живая здоровая Светка и желание собрать бывших одноклассниц не монтировались друг с другом.

Однако Рогозина стояла перед ними именно что живая и здоровая и приветственно улыбалась.

В ней что-то изменилось, и довольно существенно. Маша не смогла сходу уловить, что именно. Одно сохранилось точно: Света Рогозина по-прежнему выглядела изумительной красавицей.

Красота Саши Стриж была деликатного, сдержанного свойства. Красота Рогозиной ошеломляла и сбивала с ног.

Сияние золотых волос, русалочья зелень глаз. Голливудской кинозвездой на красной дорожке Светка смотрелась бы уместнее, чем в скромной зале подмосковного отеля. Сходство с актрисой, готовой позировать и раздавать автографы, усугублялось тем, что для встречи Рогозина выбрала длинное облегающее платье цвета спелой вишни.

«Сережа прав: она прима, жаждет аплодисментов и готова за это платить. Мы для нее не больше, чем массовка».

Выдержав точно рассчитанную паузу, Светка тряхнула волосами, рассмеялась и быстро пошла навстречу замершим в ожидании женщинам, раскинув руки.

– Девочки! Боже мой, сколько лет!

И тотчас все будто очнулись от сна. Кувалда с Совой кинулись к Рогозиной, энергичная Лось метнулась к столу – освобождать место и подливать вино. Вернувшийся официант не сразу сумел отнять у нее бутылку и убедить предоставить ему право обслуживать гостей. Мотя Губанова поднялась и топталась возле стула в нерешительности, явно не понимая, что ей делать: выразить ли теплые чувства, как Савушкина с Коваль, или вспомнить, как к ней относились в школе, и воздержаться от проявления пылких эмоций.

Но Рогозина сама разрешила все сомнения.

– Матильда! Белла! Саша!

Она по очереди обняла всех. Будь Машина воля, она постаралась бы избежать этих объятий. Не то чтобы ей чудилось что-то фальшивое в происходящем – нет, Светка казалась искренне обрадованной тем, что все они встретились. Однако сама Маша не испытывала совершенно ничего. Внутренности были заполнены какой-то ватной пустотой, которой она сама от себя не ожидала. Пускай бы ей было неприятно, брезгливо, страшно… Любые живые эмоции лучше, чем это диковатое непонимание: что я вообще должна чувствовать? Что я, Маша Елина, должна ощущать при встрече с человеком, которого так долго ненавидела?

В душе ничего не отозвалось. Только где-то в глубине сознания замерцала тревожная лампочка: теперь Маша была почти уверена, что это не Рогозина наблюдала за ней из окна. Рост, фигура… нет, не она. Но кто же?

– Елина!

Светка все-таки прижала ее к груди. Затем отстранилась, держа Машу за плечи, заглянула в глаза.

– Ты как модель с портретов старых мастеров. У тебя волосы – венецианское золото, ты знаешь?

Маша не знала, как реагировать на явно преувеличенный комплимент. Волосы как волосы, светло-рыжие. Никакого венецианского золота и в помине нет. Но Светка, к счастью, не требовала ответа. Она похвалила прическу Саши Стриж, рассыпалась в восторгах по поводу цвета лица Тети-Моти, отметила стиль Беллы Шверник.

Она не смущалась, не делала пауз. И чем дольше Маша наблюдала за ней, тем больше убеждалась, что Светка действует согласно какому-то своему плану. Первый пункт этого плана – расположить к себе присутствующих. Что и было выполнено со свойственной Рогозиной прямотой и стремительностью.

Что у нас дальше в сценарии?

– Девочки мои хорошие! – Рогозина прижала руки к груди с трогательной искренностью. – Давайте пообедаем, а? Я ужасно есть хочу. Держу диету, но периодически все равно срываюсь. А потом будем болтать и перемывать друг другу косточки!

Все рассмеялись. Зазвенели тарелки, официант заскользил между стульев, подливая вино и воду.

Маша принялась жевать салатный лист без малейшего аппетита. Разговор, поначалу скованный, понемногу оживлялся. Светка грамотно дирижировала беседой: где надо, подключалась с занимательными историями или же расспрашивала кого-нибудь, скромно уступая место на трибуне выступающему. Так Маша выслушала потрясающую историю Анжелы Лосиной о гибели ее бесстрашных собак, защитивших хозяйку крошечными тельцами от пули мстительного возлюбленного.

Всем сидящим за столом было ясно, что Лосина врет хлеще сивого мерина. Анжела всю жизнь оценивала совокупный интеллект окружающих как одну десятую от своего, а потому не затрудняла себя правдоподобными выдумками. «И так сожрете!» – говорило выражение ее лица. Без сомнения, Светка Рогозина отлично все понимала.

Но она так участливо склонялась к Лосю, с таким серьезным видом внимала ее ахинее, что Анжела размякла и пообещала Светке лучшего щенка из помета, забыв, что все потенциальные собачьи матери погибли геройской смертью.

Потом настала очередь Белки Шверник.

– Я надеюсь, у тебя ничего не случилось? – сердечно сказала Рогозина.

– Как ты могла заметить, я ношу траур! – отозвалась Белла. – Траур по ушедшей любви.

– Господи! Кто-то умер?

– Смерть может забрать человека, но любовь остается с нами! – патетично воскликнула Шверник-Чарушинская. – Никто не погиб, но стоило ли судьбе беречь нас, если душа не наполнена светом!

«А, так домработница-то жива! – обрадовалась Маша. – Просто Шверник в своем репертуаре с поправкой на кризис среднего возраста».

Тем временем Рогозина уже втянула в разговор стесняющуюся Мотю и расспрашивала ее о детях.

«Да что здесь, черт возьми, происходит? – озадачилась Маша. – Что за имитация светской беседы? В жизни не поверю, чтобы Светку интересовали губановские отпрыски».

– И что все-таки у нее с лицом? – пробормотала она вслух, забывшись.

К счастью, ее услышала только Саша Стриж.

– Межбровная разглажена ботоксом, но это ерунда, – вполголоса сказала она. – Нос переделан, причем очень грамотно. Колумеллу меняли. Чистая работа! В носогубках филеры, в скулах, похоже, тоже. Круговую по возрасту рано, но не исключала бы. Блефаро? Не уверена. А вот кантопластика латеральная была, это точно.

Маша изумленно воззрилась на нее. Саша тихо рассмеялась.

– Маш, над Светкой качественно работали пластические хирурги. Хорошие. Ринопластика, круговая подтяжка, филеры в скулах и носогубных складках – это только то, что я вижу. Про мелочи даже не упоминаю.

– А кантопластика – это что?

– Коррекция уголков глаза. Латеральная – значит, внешний угол. Видимо, он у нее начал опускаться с возрастом, лицо стало выглядеть уставшим. После тридцати такое со многими случается.

«Так вот почему Рогозина показалась мне изменившейся!»

– Саша, откуда ты все это знаешь? – тихо спросила Маша. Она вызвала в памяти фотографию их класса и, мысленно разглядывая ее, убеждалась, что Стриж права.

– Я работаю в клинике пластической хирургии. Обработанные лица сразу вижу.

– Жалко, – не задумываясь, сказала Маша.

– Что?

– Что у Рогозиной обработанное.

– Почему? – удивилась Саша.

– Потому что до этого было чудо. Удивительное явление: прекрасная девушка. А что стало? Умелые руки хирургов – и все.

– По-моему, как раз наоборот, – возразила Саша. – Что поразительного в природной красоте? А здесь она ювелирно доведена до совершенства. И сделал это отличный врач. Я испытываю гордость и восторг, когда думаю об этом. Мой коллега – он хирург… Знаешь, какие у него руки! Женщины к нему приходят страшные, с перевернутыми верблюжьими горбами под глазами. А уходят счастливые и смеющиеся. Я думаю, лет через пятьдесят мы сможем сами выбирать себе внешность.

– А пока мы видим перекошенные лица и выпученные губы, – вслух подумала Маша, вспомнив нескольких отечественных телезвезд.

– Это результат плохой работы, – серьезно сказала Саша. – Грамотное вмешательство не должно быть заметно. Если бы я не объяснила тебе насчет Светки, ты бы ни о чем не догадалась.

Маша искоса взглянула на Стрижа и поспешно отвела взгляд. «А ты сама – тоже результат хорошей работы?»

– Панически боюсь наркоза, – сказала Саша, прочитав ее невысказанный вопрос. – Так что мой путь, к сожалению, естественное старение.

Маша начала краснеть.

– Я не хотела…

– Брось! – Саша махнула рукой. – Я все равно профдеформированная, как и все у нас. Бывает, замечу красивую женщину в ЦУМе, а в голове сразу щелкает: «Ага, сумочка от Баленсиаги, туфли от Прады, нос от Кутузовцева. Зря она к нему за носом пошла, лучше бы к Патунишвили. А сумочка ничего такая».

Маша рассмеялась.

Вокруг разговаривали, шутили, обменивались новостями. Лосина оказалась в курсе всех событий: у кого родились дети, кого выгнали с работы, кто женился, развелся и снова женился. Мотя, обрадованная доброжелательным вниманием Светки, расцвела и почти перестала стесняться. Ирка Коваль принялась налегать на вино и моментально захмелела.

– Я читала «Душу мира», и меня насквозь пронизывал космос! – невпопад завывала Белка.

– Да погоди ты со своей душой, Шверник, – оборвала ее Кувалда. – Дай человеку о себе рассказать. Свет, ты чего в Россию-то вернулась?

Рогозина собиралась ответить, но Белла возмущенно вскочила:

– Моя фамилия – Чарушинская! Я уже всех известила!

– Подумаешь! Я ж тоже давно Васильева. И Любка фамилию поменяла, как замуж вышла. Да и остальные, поди, тоже. Но мы не заставляем корячить мозги и запоминать, кого как теперь именуют. Только ты выпендриваешься!

– Вы все – как хотите. Но я требую, чтоб меня называли Чарушинской!

– И где же господин Чарушинский? – прищурилась Ирка.

Маше показалось, что Белле этот вопрос пришелся не по душе. Но Светка снова вмешалась:

– Девочки, девочки! – Она сделала знак официанту, и тот мигом подлил всем вина. – Давайте выпьем за встречу! Мы очень изменились, и это прекрасно!

Белла недовольно села на место. На Кувалду она бросила уничижительный взгляд, который должен был морально размазать Ирку, как масло по бутерброду. Но Коваль в эту самую секунду опустошала тарелку, и заряд благородного презрения пропал зря.

За вином последовали две перемены блюд, затем кофе, десерты… Маленькой стычке Циркуля и Кувалды не дали вырасти в полноценную свару, хотя кое-кто явно сожалел об этом. И общий разговор вернулся в мирное русло.

Теперь Рогозина сосредоточила общее внимание на себе. Критиковала манеры французов, смешно изображала в лицах, как ведут себя итальянские мужья по отношению к женам и мамам, развлекала сценками из быта африканских племен. Солировала, но солировала умело. Царила, но не подчеркивая разницы между собой и остальными. Даже Мотя Губанова, для которой все рогозинские истории были из жизни инопланетян, включилась в общий разговор.

Первоначальная неловкость окончательно рассеялась.

«Как пишут в книжках, за обедом царила непринужденная атмосфера», – подумала Маша.

Саша Стриж наклонилась к ней.

– Дурацкое какое-то ощущение у меня.

– Ты о чем?

– Такое чувство, будто мы имеем дело не с Рогозиной, а с ее реинкарнацией. Которая даже не помнит, что она там натворила в прошлой жизни! Согласись, глупо предъявлять счеты новому перерождению.

Саша попала в яблочко. Маша смутно ощущала что-то похожее, но не могла выразить так точно. В ее душе зародилось сожаление, что она не принимала всерьез эту девочку в школе. Тихая, незаметная, вечно себе на уме. Из достоинств разве что умение шевелить ушами. А стоило бы к ней приглядеться! Глядишь, в компании подруги было бы не так тошно отсиживать годы до последнего звонка.

«Глупо предъявлять счеты». Вот именно! Маша хотела посмотреть в лицо детским страхам, а ее обманули: вместо жестокосердной девчонки подсунули милую состоятельную даму. У Маши никак не получалось связать ее с той, прежней Рогозиной. За годы, прожитые за границей, Светка приобрела слабый акцент, и это еще больше усиливало иллюзию «перерождения». «И где та, кого я боялась? Это даже смешно, впору кричать: верните мне прежнюю Рогозину».

– Саш, а Саш?

– М-м?

– Можешь честно сказать, почему ты приехала в «Тихую заводь»?

– В каком смысле?

Показалось Маше, или Стриж в самом деле напряглась?

– Вот смотри: нас здесь восемь – не считая Светки, которая все это затеяла. Все взяли отпуска или отпросились у своих семейств. Пристроили котов, распихали попугайчиков по знакомым… Понимаешь, к чему я веду?

– Пока не очень. – Голос Саши зазвучал на удивление сухо.

– Каждая из нас приложила известные усилия, чтобы попасть в «Тихую заводь». Спрашивается – отчего? У нас никогда не было тесной дружбы в классе. Мы здесь явно не ради друг друга.

Она сделала паузу, давая Саше возможность ответить. Стриж молчала.

– Лосина здесь потому, что халява, – начала перечислять Маша. – Кувалда с Совой – потому что бывшие Светкины приятельницы. Мотя наверняка воспользовалась случаем, чтобы отдохнуть от семейства. Она многодетная мать, ты знаешь?

Саша молча кивнула. Маша взглянула на ее лицо и пожалела, что затеяла этот разговор. Но останавливаться было поздно.

– Что здесь делают Белка и Липецкая, не знаю. А ты, Саша? С Рогозиной ты почти не общалась, ни с кем из нас не дружила…

– Извини, меня, кажется, Аномалия зовет, – перебила ее Стриж.

Липецкая и впрямь делала какие-то знаки, но не ей, а официанту. Саша стремительно поднялась и перешла на другую сторону стола.

«Ай да я, – с горечью сказала себе Маша. – Ай да молодец. Обидела человека. Полезла к нему со своим никчемным любопытством».

Она расстроилась. И извиняться глупо, и делать вид, что все нормально, после того как Стриж сбежала, тоже не слишком умно.

Саша уже сидела рядом с Анной, очень тонкая и прямая, как стрела, и старалась улыбаться. Но нежно-розовый румянец сменился отчетливой бледностью.

И тут Маша насторожилась. Голос совести по-прежнему твердил, что она была бестактна, но теперь Маша прислушивалась не к нему, а к своей интуиции.

В конце концов, она не спросила ничего криминального. Стриж всегда могла отшутиться, соврать или перевести разговор на другую тему. Однако Машин внезапный вопрос так подействовал на нее, что она не выбрала ни один из этих способов и попросту сбежала.

Вот она сидит напротив: бледная, враз подурневшая, автоматически кивающая в такт речам Анны. Маша готова была поклясться, что Стриж не слышит ни слова из того, что ей говорят. Остановившийся взгляд замер на сверкающем браслете, обхватывающем по-детски тонкое запястье Любки Савушкиной.

«Зачем ты в действительности приехала сюда, Саша Стриженова?»

2

Вот так! Три часа болтовни – и они уже готовы меня любить.

Первая часть Марлезонского балета отыграна превосходно.

Завтра мои девочки проснутся расслабленными. Они почти приняли обновленную меня и теперь не ждут никакого подвоха. Так и слышу их голоса: «Рогозина стала совершенно другим человеком! Такая милая! Такая деликатная!»

Им хочется верить, что люди меняются к лучшему.

Но это вовсе не так. Люди либо становятся сильнее, либо остаются такими, какими были.

Лишь одна из моих бывших одноклассниц знает, что я представляю собой на самом деле. Сомневаюсь, сможет ли она заснуть этой ночью.

Не спи, дорогая! Мучайся от догадок, что ждет тебя завтра.

Но самое главное наступит на третий день. Развязка! Срывание покровов и разоблачение тайн! Эх, мне бы писать романы… Как минимум один я сотворила из своей жизни, и получилось неплохо.

Этот день подходит к концу – долгий и очень успешный день. Кажется, я нигде не допустила ошибок.

Единственный человек, вызывающий у меня беспокойство, – Маша Елина. Мне не нравится, как она смотрит на меня. Не доверяю рыжим! Выглядят бесхитростными, но внутри потемки чернее закоулков лисьей норы.

Как смешно она одеревенела, когда я обняла ее – Буратино, да и только. Она опаздывает с контролем выражения своих эмоций лишь на долю секунды, но этой доли мне хватает. Я все вижу, маленькая моя лисичка! Ты ждешь ловушки. Подставы. Удара исподтишка.

И поскольку в этом она не ошибается, после обеда я бросила все усилия на то, чтобы растопить ее недоверчивость.

Но черт бы побрал этих воспитанных женщин! У меня ничего не получилось. Она рассказывала о том, что я и так знаю: замужем, есть сын от первого брака, зарабатывает тем, что пишет сценарии для детских передач. Между прочим, ни словом не обмолвилась, что муж – частный детектив.

Я испробовала все, чтобы разговорить ее и расположить к себе. Зашла с беспроигрышной карты про детей – мимо. Переключилась на ее работу – снова промах. На личную жизнь! – она молчит. Сплетни – м-м-м, какая сладкая тема! – а она вежливо уходит от разговора.

Неужели ей настолько сильно досталось тогда, в школе? Или чувствует что-то неладное?

Первое мне на руку, второе нет. Если она поделится с другими своими подозрениями…

Что ж, Маша Елина, мне жаль, но ты не оставила мне выбора. Завтра я нанесу тебе такой удар, чтобы ты не могла думать ни о чем другом, кроме собственной боли. Убирайся в свою нору и зализывай раны, рыжая женщина с внимательным взглядом серых глаз, ни разу не улыбнувшаяся мне за весь день.

Не вздумай испортить мою игру!

3

Мотя проснулась от вибрации телефона.

– Прохлаждаешься, мать? – строго сказал в трубку Валера. – Тут без тебя пять мужиков от голода с ума сходят, а ты! А что ты?

– А я в постели блаженствую, – тающим от счастья голосом поведала Мотя.

Валерка посопел в телефон.

– Ух, я бы с тобой поблаженствовал, – пригрозил он наконец, понизив голос. «Мальчишки рядом бродят», – поняла Мотя.

– Вот вернусь… – пообещала она, нежно сжимая трубку.

В дверь номера постучали.

– Соскучился без тебя, – уже человеческим голосом сказал муж. – Давай там романы-то не крути, слышь?

Мотя поскакала к двери, на полпути спохватилась и вернулась за халатом. В дверь по-прежнему стучали. Халата она не нашла и завернулась в одеяло.

– Валер, тут ко мне кто-то ломится! Я тебе перезвоню.

– Кто еще ломится! Вот приеду и кости ему переломаю! И тебе наваляю по первое число – слышь, жена?

– Я позвоню!

Мотя нажала «отбой» и ринулась к двери, путаясь в одеяле.

Валерка ревновал ее всерьез, и это ей необычайно льстило. Если на улице незнакомый мужчина бросал на его жену мимолетный взгляд, Валерка начинал закипать. «Вот так толстуха!» – читала Мотя на лицах встречных. «Вот так роскошная женщина! Хочу себе такую!» – читал Валерка. Он пушил свои черные усищи, вращал глазами и грозил, что в следующий раз побьет мерзавца.

В такие минуты он становился ужасно смешной, нелепый и невозможно, невозможно родной. Один раз Мотя, забыв о стеснительности, расцеловала его прямо на улице – к огромному смущению обоих. Прохожие, конечно, развлеклись, наблюдая их пару: большая толстопопая Мотя и щуплый носатый Валера с усами щеткой. Но мужу было на это наплевать. «Ах ты моя темпераментная чертовка!» – мурлыкал он, щипая Мотю за задницу.

Она до икоты, до полуобморочного состояния боялась, что Андрей со Славкой не примут ее нового мужа. При их любви к родному отцу они могли устроить ей и Валере развеселую жизнь. Но он удивительно легко нашел к ним обоим подход, и за это Мотя полюбила его еще крепче.

А потом родились Павлик и Максик. У Моти стало на десять килограммов веса, на полголовы седых волос и на два счастья больше.

Однажды они договорились, что после работы Мотя зайдет за мужем и они погуляют. Подойдя к решетчатой ограде, Мотя увидела за ней двух девиц из Валеркиного отдела. Девицы курили.

Из здания вышел Мотин муж.

– Наш таракан побежал, – скривилась одна из девиц. – Противный, фу! Жидконогая козявочка-букашечка.

Мотя, в целом, боялась посторонних людей. Это в семье она была королева-мать, темпераментная чертовка и богиня кухни в одном лице. Внешний мир видел в ней лишь глуповатую безобидную толстуху.

Однако злобные девицыны слова всколыхнули в Матильдиной груди какое-то неизвестное ей доселе чувство. Только на днях Валерка рассказывал, как прикрывал ошибки одной из сотрудниц, и по всему выходило, что именно она и обозвала его только что жидконогим.

– Ах ты дрянь неблагодарная! – сообщила Мотя через решетку. Девица изумленно обернулась и презрительно выпустила дым из маленького красного ротика.

– Женщина, вы кто?

– Я-то известно кто, – набирая обороты, воскликнула Мотя. – А вот тебе совесть бы не мешало иметь!

– Побег из психушки, – фыркнула вторая. – Пойдем, Тань.

«Тань!» Именно Татьяной ее и звали, ту бестолковую сотрудницу, которую не уволили только благодаря ее мужу.

– Да я тебя об забор расплющу! – крикнула Мотя, ворвалась в калитку и ринулась на обидчицу.

Даже если бы она неделю подыскивала слова, у нее не получилось бы придумать ничего более устрашающего. Пыхтя, как паровоз, Мотя неслась навстречу неблагодарной Татьяне. Вид ее не оставлял никаких сомнений в том, что она способна исполнить угрозу, и девицы с воплями брызнули в разные стороны.

Мотя добежала до места, где они курили, и остановилась. Уф-ф-ф!

– Родная, ты чего?

Валерка спешил к ней, с беспокойством поглядывая на вздувшуюся пузырем блузку на спине любимой.

– Я, это… Спринтером решила заделаться, – выговорила Мотя, утирая пот. – Валер, а Валер…

– Чего?

– Как ту поганку звали, за которой ты отчет переделывал?

– Татьяна. Татьяна Рудакова. Кстати, она уволилась два дня назад. Оно и правильно, работник из нее никудышный.

– Правильно, ага, – согласилась Мотя. – Пойдем-ка скорее отсюда, Валер.

…Снаружи стучали. Распахнув дверь, Мотя узрела горничную с письмом на подносе.

– Это вам! – пропела та. – Приглашение!

– Опять?

Поняв, что чаевых не дождешься, горничная не стала задерживаться. Мотя закрыла за ней дверь и плюхнулась на кровать.

Что еще придумала Рогозина?

Она прочитала одну-единственную строчку, и хорошее ее настроение улетучилось бесследно.

4

– В сауне с бассейном?!

Ира швырнула белый прямоугольник в мусорное ведро и вопросительно уставилась на Любку.

– Чо за дела? На фига в сауне-то?

– Понятия не имею.

Савушкина достала приглашение из ведра и пробежала глазами.

– Бассейн и сауна, – пробормотала она. – У тебя купальник есть, Ир?

– Откуда?

– Ладно, я тебе свой запасной дам, он слитный.

Коваль захохотала так оглушительно, что за окном с подоконника в испуге сорвались голуби.

– На какое место я его одену – на голову, что ли?

– Не преувеличивай свои масштабы, – поморщилась Любка. – И не «одену», а «надену». Надевать одежду, одевать Надежду – простое же правило. Мнемоническое.

– Охреническое… – огрызнулась Коваль. – Мне в твоем купальнике будет ни вздохнуть ни пернуть.

– Жалость-то какая!

Коваль слишком хорошо знала Любку, чтобы не расслышать в саркастическом тоне скрытого беспокойства.

– Люб, ты чего?

Савушкина вскинула на нее огромные глаза. Совой ее прозвали не столько из-за фамилии, сколько из-за умения долго смотреть на собеседника, не мигая. Почему-то именно в таком виде вся Любкина прелесть исчезала, и проявлялась хищная, пугающая сторона. Выиграть у нее в гляделки не мог никто, включая Рогозину. Один-единственный раз Любка поддалась и жестоко пожалела: та устроила ей такой разнос, что их дружба повисла на волоске. «Ты меня за дуру держишь? – кричала Светка, наступая на нее. – Думаешь, я не распознаю твои поддавки?» – «Я не хотела, чтобы ты все время проигрывала!» – пискнула Любка. «Проигрыш может быть и у сильного! – отрезала подруга. – А поддаются только слабакам! Никогда не смей больше так делать! Ты меня унизила!»

– Сама не знаю, Ир, – соврала Любка. – В воду не хочется лезть.

Коваль потерла воспаленные глаза.

– Ну, давай не пойдем.

– С ума сошла! Забудь и думать!

– Что так? – прищурилась Ирка. – Хочешь выгоду свою поиметь со Светки?

Любка действительно собиралась. До вчерашнего вечера. Пока одна фраза, случайно оброненная Рогозиной, не заставила ее похолодеть.

«Что это было? – в недоумении и страхе спрашивала себя Савушкина. – Совпадение? Или я ослышалась? Или…»

Она не могла заставить себя думать об альтернативах. Иначе вместо трехдневного отдыха в компании бывшей школьной подружки перед Совой открывалась такая бездна, что она не в силах была даже отшатнуться от края.

«Может, поделиться с Кувалдой? А толку? К тому же у нее все на лице будет написано. Если окажется, что…»

Нет. Стоп. Ничего не окажется. Конечно, нужно выяснить, что Светка имела в виду. Но наверняка это была просто оговорка. Оговорка!

– Рогозина вчера сказала, что подумывает открыть косметическую клинику в Италии, – сказала Сова и села к зеркалу, бездумно ероша свои ангельские кудряшки. – В Милане.

– На какие шиши?

– Деньги бывшего мужа плюс кредит.

– Не слабо! – присвистнула Коваль. – Целую клинику?

– Да. Говорит, там это востребованное направление, а готовых специалистов мало.

Ирка проницательно уставилась на подругу своими водянистыми глазами.

– Мужа хочешь пристроить, – констатировала она.

– Возможно, – кивнула Любка, не меняясь в лице.

В конце концов, это чистая правда. Была. До того, как она услышала кое-что… «Стоп! Не думать об этом!»

– Плохая идея, – пожала плечами Коваль.

– Это почему?

– Во-первых, муж твой откажется. Где Москва, а где Милан! Здесь у него имя, клиентура, а там?

– А там Италия!

– Дыра дырой! – парировала Ирка.

Савушкина презрительно расхохоталась.

– Давно ль ты начала осваивать заграницу, милая? Откуда тебе знать об Италии? Из передачи «Клуб кинопутешественников?»

Коваль не обиделась. Она никогда не обижалась на Любку. Может быть, именно поэтому Савушкина, чей змеиный язык мог жалить до бесконечности, в издевательствах над Иркой никогда не позволяла себе зайти слишком далеко. Не оттого, что они были подругами – это никогда не остановило бы ее, – но оттого, что Иркина молчаливая готовность все снести оказывалась непреодолимой преградой для Любкиной злости.

– Я тебе не про себя, а про супружника твоего, – спокойно возразила Коваль. – Не подпишется он под этим проектом. Если только ты ему плешь не выешь. Я ж тебя знаю, Савушкина. Ты – адский мозготряс.

– Кто? – изумилась Любка.

– Мозготряс. Если тебе чего хочется, ты начинаешь человека трясти, как грушу, пока с него хотя бы яблочко тебе в руки не упадет.

– С груши, – кивнула Сова. – Яблочко. Ага.

– Вот именно! Проще яблоко родить, чем объяснить тебе, почему здесь только груши растут! Может, ты своего и уломаешь, но я б тебе не советовала. Не надо вам с Рогозиной иметь никаких дел.

Савушкина слушала Ирку, глядя на нее в зеркало. Отражение – загадочная вещь: бывает, оно открывает то, чего никак не ожидаешь увидеть. На лице подруги, произносящей последние слова, явственно проступила брезгливость.

Выражение это было настолько не свойственно Коваль, что озадаченная Любка обернулась к ней.

– Хорош трепаться! – потребовала Ирка в своей обычной манере. – Показывай купальник свой микроскопический!

«Показалось», – облегченно выдохнула Савушкина.