Текст книги "Вкус крови"

Мужчина вышел из будки и стал дико озираться по сторонам в поисках отделения милиции.

«Поищи-поищи, лох несчастный», – хмыкнул про себя Чекасов и размеренной походкой пошел дальше в сторону коммерческих ларьков, объединенных ярко намалеванной надписью: «У Завена». Поскольку ларьки находились под милицейской «крышей» и Завен исправно платил, Чекасов и другие сотрудники патрульно-постовой службы с особым вниманием блюли порядок вокруг.

Взмыленный Николай Шакутин, в съехавшем набок галстуке, ворвался в привокзальное отделение милиции. Капитан Селезнев посмотрел на него с откровенным отвращением.

– Я вас слушаю, – сурово сказал он.

– Понимаете, меня обокрали, – возбужденно начал Кол. – Я рассказывал ему о своей работе… Ну выпили немного… Утром просыпаюсь – нет ни его, ни кейса. А там все документы: материальная доверенность от фирмы, коносаменты, карго-план… – Напуганный статьей за «незаконный оборот», он на всякий случай умолчал про чешский товар.

– Так. – Селезнев мрачно смотрел на потерпевшего. – Где и когда это произошло?

– Да в купе же! Сегодня, вот сейчас, только что!

– Номер поезда?

– Четыре.

– Понятно, – кивнул головой Селезнев. – Кстати, ваши документы…

– Да какие же документы! Они были в кейсе. И накладные на фрукты, и каргоплан…

– Ваши документы, личные! – рявкнул Селезнев. – Паспорт, – пояснил он, увидев растерянное лицо Шакутина.

– Паспорт…

Ну да, в нагрудном кармане.

Кол вынул паспорт и подал его капитану. Тот долго изучал его, как будто перед ним был не потерпевший, а подозрительный тип, шатающийся по вокзалу. Не найдя в документе к чему прицепиться, он недовольно вернул его владельцу.

– Итак, – Селезнев внимательно посмотрел на Шакутина, – хорошо, разберемся…

Кол хотел было пожать плечами, но вовремя вспомнил о Кате:

– Я настаиваю на открытии уголовного дела.

Если бы капитан Селезнев умел испепелять взглядом, Кол Шакутин превратился бы в горстку пепла.

В то утро, открыв глаза, старший следователь транспортной прокуратуры Дмитрий Самарин понял, что больше не может жить под одной крышей с сестрой.

Бог знает, почему это открытие он сделал именно сегодня. Странно прийти к такому выводу, когда прожил с ней в одной квартире всю жизнь – почти тридцать лет. Но тем не менее именно сегодня утром он проснулся с мыслью о том, что жилищный вопрос нужно наконец решать. Кардинально.

То что произошло вчера, было последней каплей. Вернувшись из филармонии, Агнесса оккупировала кухню и принялась распинаться по поводу туше пианистки, фамилию которой Дмитрий немедленно забыл. Но он мужественно выдержал рассказ о туше. Затем Агния должна была выйти с собакой. Однако она заявила, что невероятно устала и у нее нет сил. И это притом, что Чака принесла в дом именно она. Постепенно она свалила на брата утренние прогулки (Агния была физиологически не в состоянии подняться с постели раньше одиннадцати). А ведь сама клялась, что будет выходить через вечер.

Пришлось идти самому.

Когда он вернулся, Агнии успели позвонить из Дворянского собрания. Про туше Дмитрий еще мог слушать спокойно, но только не про дворянскую честь и не про то, что потомку славного рода Самариных не к лицу служить в полиции (она так и выразилась – в «полиции», хорошо, не в «охранке»). Думала ли мама (удар ниже пояса), отдавая сына в английскую школу, что наукам и искусствам он предпочтет уголовный розыск!

Дмитрий остановил безбрежный речевой поток радикально и просто – ударил кулаком по столу, ушел с кухни и лег спать.

А может быть, дело вовсе и не в Агнии?

В конце концов, Дмитрий знал сестру с собственного дня рождения, и, надо сказать, за эти годы она не изменилась. И в девять лет была точно такая же, как сейчас, разве что раза в три тоньше, – других различий Дмитрий не замечал.

Нет, дело, конечно, не в Агнии. Просто ночью опять приснилась Штопка – Ленка Штопина, бывшая одноклассница, которая пришла к ним в шестой класс из другой школы посреди учебного года. Тот день Дмитрий помнил и сейчас так, будто это было вчера. Дверь открылась, и в класс вошло… видение.

Потому что таких красивых людей не бывает. На ее фарфоровом бледно-прозрачном лице, обрамленном шапкой светло-рыжих волос, яркими пятнами выделялись вишневые губы и васильковые глаза. Никогда в жизни, ни раньше ни потом, Дмитрий не видел ничего более прекрасного. И казалось совершенно немыслимым, что это неземное существо будет учиться с ними в одном классе, что ее можно будет видеть каждый день, звать ее по имени и даже просто стоять рядом.

В Штопку разом влюбились все. Но она ходила в художественную студию, и там, как говорили, у нее был парень… Димка Самарин, конечно, завидовал этому счастливцу – но мог ли он встать рядом с ней! Она была ангелом, видением, мечтой – недосягаемым и потому бесплотным идеалом.

С долговязым и плечистым Димкой Самариным она дружила. И он невероятно гордился тем, что может провожать ее домой, нести ее портфель-и болтать обо всем на свете.

Потом она поступила на искусствоведение в Академию художеств, потом вышла замуж, но ничего не изменилось. Она по-прежнему была для Димки единственной Женщиной с большой буквы.

Дмитрий не оставался аскетом. Заводил романы, влюблялся, один раз чуть не женился, в другой чуть не зажил с женщиной семьей. Но все это было несерьезно, потому что он прекрасно знал, что любит только одну женщину в мире – Елену Штопину.

И вот сегодня она опять приснилась. Во сне она была еще бледнее обычного.

Дмитрию казалось, что она прозрачна и сквозь нее проходит свет. Или она сама светится? Сначала она молчала, только смотрела на него огромными глазами, которые от волнения казались темно-синими. Она была близкой, такой, какой в реальной жизни никогда не была. Она что-то хотела сказать ему и не могла, но Дмитрий был уверен что она просит о помощи. И во сне он был готов сделать для нее все.

С этим ощущением он проснулся. Он готов сделать для нее все! Но наяву ее не было рядом. Зато оглушительно звонил будильник, и Дмитрий Самарин был не школьником, а старшим следователем прокуратуры транспортной милиции, и под одной крышей с ним жила не Штопка, а Агния Самарина, музыкальный обозреватель газеты «Петербургский вестник» и самым близким существом оставался пес Чак, золотистый ретривер трех лет.

Сегодня Дмитрий дежурил в отделении Ладожского вокзала вместе с другим следователем – Мишкой Березиным. Тот, как всегда, опаздывал. Самарин не раз поражался этому потрясающему Мишкиному свойству: тот мог пропасть посреди дня неизвестно куда, смыться пораньше, хотя дел в следственном отделе скопилось столько, что впору было вообще не уходить. Самарин и не уходил. И в то же время начальство благоволило к Мишке, а не к нему. «Понимаешь, он не лезет в бутылку, – объясняла Дмитрию молоденькая следовательница Катя Калачева, – начальство гораздо больше устраивает тот, кто с ним не спорит. Кроме того, он такой обаяшка! Обаяние – великая вещь».

Дмитрий думал об этом, толкая дверь отделения. Но в дежурке посторонние мысли сразу испарились. С первого взгляда стало ясно – что-то случилось.

– Самарин! – вместо приветствия сурово сказал ему заместитель начальника майор Гусаков. – Раздевайся и дуй ко мне. У нас ЧП!

По дороге в коридоре попался судмедэксперт Санька Попов. Дима знал его манеру к месту и не к месту сыпать анекдотами, но сейчас на лице врача застыло озабоченное выражение.

– Убийство ты ведешь? – мрачно спросил он.

– Я пока не в курсе, – ответил Самарин.

– А-а, ну, наверно, тебе поручат, – сказал Попов и прошел мимо.

– Иван Егорович занят пока, – серьезно говорил майор Гусаков, – так что решим это дело в рабочем порядке. Ты, Дмитрий Евгеньевич, уже в курсе? – обратился он к Самарину. – Нет? Сообщаю. В электричке убита женщина с последующим расчленением. Личность не установлена. Дело поручается тебе.

Дмитрий мрачно взглянул на зам начальника отделения. Спорить было бессмысленно – сегодня он дежурит по Ладожскому отделению, он и получает это дело. А что у него в разработке находится еще с десяток… так ведь и другие следователи в том же положении.

И что за неудачный день! Почему-то снова вспомнилась Агнесса… Может, поговорить с начальством насчет жилья… Нет, только не сегодня. В другой раз…

– Ты понял? – вывел его из задумчивости голос Гусакова.

– Понял, – ответил Дмитрий.

– Вот тебе материалы предварительной экспертизы. Появится Жебров, переговори с ним.

Все ясно и понятно. Дмитрий взял пока еще тоненькую папку и направился в комнату следователей.

Он знал, что начальник Ладожского отделения транспортной милиции полковник Жебров его недолюбливает. Он был человеком старого закала и считал, что любой работник правоохранительных органов должен до последней капли крови защищать «честь и достоинство» своего ведомства. Эту защиту он понимал однозначно – решительно отрицал любые ошибки или нарушения, совершенные сотрудниками милиции, а в самых очевидных случаях посто выгораживал своих, не останавливаясь ни перед чем.

Поведение старшего следователя Самарина не мог не раздражать. Он то требовал дополнительного доследования, то настаивал на выборе независимого эксперта, то выкидывал еще какое-нибудь коленце. Однажды полковник Жебров даже обращался в УВД с требованием уволить Самарина за дискредитацию органов внутренних дел. Тогда за него вступился начальник следственного отдела Спиридонов… Если бы не он, еще неизвестно, где бы сейчас находился Дмитрий – в охране какой-нибудь коммерческой структуры, а то и в местах не столь отдаленных…

А ведь Самарин, в отличие, например, от Березина, сдавал все нормативы на отлично и по стрельбе был мастером спорта. Но даже это не поднимало его в глазах полковника Жеброва, равно как и тот факт, что раскрываемость преступлений у него была выше, чем у «очаровательного» Березина. Не это, значит, главное.

Самарин сидел и мрачно изучал лежавшие перед ним документы. Дело было гиблое. По данным криминалиста Дикуши, свежих пальчиков на месте преступления не обнаружено. Значит, преступник был в перчатках. Это не удивляло. Преступник опытный или умный! Умеет не оставлять следов. Что дальше? Дмитрий пробежал страницу до конца. Да ничего. Слова, слова, слова. А за ними пустота. Ничего стоящего не обнаружено. Ни-че-го.

Дмитрий в сердцах стукнул кулаком по столу. И подсовывают именно ему.

Ладно, что тут поделаешь. Поборемся.

Он отложил в сторону отчет Дикуши и взялся за предварительное заключение Попова.

«Убитая – женщина 25-30 лет. Смерть наступила около полуночи. Причина смерти: потеря крови, вызванная рваной раной сонной артерии. Многочисленные ножевые ранения имели место после смерти жертвы. Далее тело было расчленено, вырезаны внутренние органы. Более точные данные будут получены после проведения патологоанатомического вскрытия».

Дмитрий сжал кулаки. Сухие слова судмедэксперта скрывали за собой чудовищную действительность: женщину загрызли. И убийца сейчас находится на свободе и, возможно, никогда не будет найден. Это всегда возмущало Дмитрия: почему легко раскрываются только бытовые убийства? Получается, что милиция ловит преступника, только когда его личность очевидна, – лучше всего, если он или она безутешно сидит рядом с хладным трупом. В остальных случаях милиция бессильна. А две группы убийц вообще уходят от правосудия – маньяки-одиночки и профессиональные киллеры.

Да, не хочется заниматься этим делом.

Дмитрий не любил убийц. Тем более таких, как этот чудовищный садист из электрички. Нелюдь! Насколько все же милее воры, не говоря уже об экономических преступниках. Среди них попадаются такие, кто по-человечески вызывает симпатию.

Даже жалко за решетку сажать. И дела у них чем-то напоминают сложные шахматные партии. Здесь же – одна мерзость и грязь.

На столе зазвонил телефон. Самарин протянул руку. Так и есть – начальник отделения.

– Самарин, – раздался голос полковника Жеброва, – зайди ко мне.

Дмитрий вздохнул и поднялся с места.

– Здравствуйте, Дмитрий Евгеньевич, – поздоровалась с ним секретарша Жеброва Таня, невысокая, но очень хорошенькая.

– Здравствуйте, – ответил Дмитрий. Он даже не взглянул на девушку, а оттого не заметил ее долгого взгляда.

В кабинете начальника отделения сидели все те же – майор Гусаков и капитан Селезнев.

– Присаживайся, Дмитрий. Значит, вот, какое дело. Убийство в электричке поручается тебе, это ты уже понял. В помощь дадим тебе кого-нибудь, это мы решим. Ну вот хотя бы Петра Анатольевича. Он у нас опытный оперативник. Все понятно? С материалами ознакомился? Версии есть?

– Какие версии, Иван Егорович! Дело глухое. Его на уровне города надо рассматривать. Ясно же – действовал садист.

– Тебе уже ясно. Видишь, как хорошо. – Мясистое лицо Жеброва расплылось в широкой улыбке. – Дело начато два часа назад, а тебе уже многое ясно. Если пойдешь такими темпами, тебе и положенных двух месяцев будет много. В две недели уложишься.

Дмитрий хмуро молчал. Что толку ссылаться на загруженность…

– Иван Егорович, – подал голос Селезнев, которому совершенно не улыбалось быть включенным в группу по разработке убийства в электричке, – а чего город-то не телепается? Это ихнее дело. Пусть им группа по особо тяжким занимается.

– Город! – махнул рукой полковник Жебров. – Говорил я с ГУВД, что ж ты думаешь? Не берут, гады. Это, говорят, ваша епархия!

Полковник добавил еще пару выражений, смысл которых сводился к тому, что городская милиция занята исключительно одним – как бы спихнуть все сомнительные дела на транспортную.

– Так ведь там они же разрабатывают этого… маньяка. – Капитан Селезнев вспомнил розыскную ориентировку, которую присылали и в Ладожское отделение с целью усилить посты на вокзалах. – Это же еще один эпизод…

– А вот хрена тебе эпизод! – отрезал полковник. – Почерк, говорят, не тот.

Это, по их мнению, отдельное дело. Отфутболили, понял? Так что, Дмитрий, действуй. Вопросы есть?

– Нет, – покачал головой Дмитрий.

Пятидесятилетнего носильщика Сучкова на Ладожском вокзале больше знали как «деда Григория» – внешность имел импозантную и не без благородства: носил окладистую бороду цвета перца с солью, имел зычный голос и, катя по платформе тележку с чемоданами, так трубно рявкал «Па-абе-регись!», что пассажиры разбегались, как кролики.

Сучков проработал вокзальным носильщиком большую часть сознательной жизни и хорошо держался на этом месте, ибо пил умеренно и не зарывался. В последнее время, как и весь трудовой российский народ, он поругивал новые порядки, вздыхая по старым.

"Нынче народ за десятку удавится, – говорил он. – Теперь пассажир не тот.

Раньше, бывало, из-за носильщиков дрались, особенно купейные, а теперь скоро наш брат носильщик будет из-за пассажира воевать. Потому как обнищал народ. А ведь на иного челнока смотреть больно. Сумки эти клеенчатые, чемоданы – все на себе прет. А то колесики придумали. А что эти колесики – курам на смех".

Сам дед Григорий жил неплохо, но кто же не хочет жить лучше? А потому, если случалось, не упускал возможности надыбать лишнюю копеечку. Вместе с Линкой Аникиной, вагонной уборщицей, с которой деда Григория связывала нежная дружба, чтобы не сказать любовь, они подбирали потерянные и оставленные вещи.

Часть из них дед Григорий отмывал и реализовывал на барахолке у Владимирского собора.

Поэтому, зазывая клиентов, толкая перед собой тележку или отдыхая на скамеечке, дед Григорий внимательно смотрел на рельсы и под платформы. Чего только не находилось! Кошельки с деньгами – самое банальное. Книги, пачки документов, броши и кольца, иногда золотые, школьные дневники и кандидатские диссертации, детские игрушки и вставные челюсти. Брал он все, кроме дневников и челюстей (если не золотые) – эти сбыта не находили.

В десять утра, когда поезда дальнего следования уже прибыли и пассажиры с них разошлись, дед Григорий позволил себе перекусить, устроившись в конце третьей платформы, за которой начинались чахлые полуоблетевшие кустики. Он вынул из кармана завернутый в газету бутерброд с кровяной колбасой и уже отхватил порядочный кус, когда его внимание привлек некий объект. Продолжая жевать, дед Григорий подошел к краю платформы и внимательно пригляделся. В кустах что-то лежало, и Сучков с легкостью, удивительной для его комплекции, спрыгнул вниз.

Он, как всегда, не ошибся. В кустах лежала кожаная сумка. «Бабешка какая-то обронила», – смекнул носильщик. Сумка крепкая, хорошая, совсем новая.

На Владимирской с руками и ногами оторвут. Дед Григорий поднял ее. Внутри оказался кошелек с десятью тысячами (тоже деньги, да и кошелек кто-нибудь купит), носовой платок, коробочка с надписью «о. б.» и паспорт! А вот это уже серьезная удача.

Дед Григорий вытер руки о куртку и аккуратно раскрыл паспорт. Выдан на имя Марины Александровны Сорокиной, 1969 года рождения, русской. Первой фотографии не было, а со второй глядело миловидное женское лицо, обрамленное пышными светлыми волосами.

– Что ж ты, девонька, документик-то теряешь, – назидательно сказал фотографии дед Григорий, – или пьяная была? Пить уметь надо, так-то.

Сучков сунул кошелек и паспорт во внутренний карман, сумку свернул, чтобы не привлекала внимания, и пошел искать Линку.

Ангелина Степановна уже закончила работу и ушла бы домой, если бы ее не задержали в милиции. Теперь в вокзальном буфете она делилась пережитым с буфетчицей:

– Ой, Зинка, я думала, рехнусь. Вхожу я туда, и сердце сразу не на месте.

А как открыла дверь, внутри все захолонуло. Кровищи! Будто поросенка резали.

– Чего-то, Линуль, ты сегодня не того, – раздается у нее над ухом зычный глас.

– Ой, Гриша, не говори, – плачущим голосом отозвалась Аникина. – Страху натерпелась! Убийство у нас. Я вот Зинаиде как раз рассказываю – открыла я дверь в кабину машиниста, а там!

– Чего, машиниста, что ли, грохнули?

– Да ты послушай сначала. Женщину зарезали в электричке, у машиниста в кабине.

– Машинист, что ли?

– Да в задней, в задней кабине! – в сердцах крикнула Аникина. – Говорят тебе! Я думала, не переживу. В обморок упала! – Ангелина Степановна смотрела на своего кавалера так, будто он и был главным виновником происшедшего. – Как стояла, так и свалилась.

– Н-да, – протянул дед Григорий, – надо же… Ну да ты баба крепкая. – И Сучков ласково шлепнул подругу по тому месту, где под мешковатой оранжевой безрукавкой располагался таз. – Пойдем примем успокоительное.

– Что, Гришка, разбогател? – заметила Зина.

– Для любимой женщины ничего не жаль! – изрек дед Григорий и увел Ангелину Степановну из буфета.

– Я тоже кой-чего нашел, – подмигивая сожительнице, сказал Сучков. – Сумка. Хорошая, новая. А в ней кошелек с десяткой и паспорт.

– Надо бы сходить по адресу, – смекнула Аникина, на глазах оправляясь от пережитого ужаса.

– Вот и я о том, – хмыкнул в бороду дед Григорий. – То-то обрадуется растеряха. Наука ей будет.

– Так вознаграждение должна дать, – деловито заметила Аникина.

– Как без вознаграждения, – развел руками Сучков. – Сколько просить-то, вот в чем вопрос.

– А это мы у ментов пойдем спросим. Узнаем, какой штраф за это полагается.

Накинем за доставку. Все по-честному.

– Дело говоришь, – кивнул Григорий. – Только вот еще что. Лучше бы позвонить сначала. Мол, нашли ваш документик. Сначала договориться, как и что.

А то придешь и получишь одно «большое спасибо».

– Обратно к ментам идти. – Аникина притворно вздохнула. – Я ж оттудова.

Битых два часа держали.

– Так ты теперь им лучшая подруга. Тебе и карты в руки.

Сладкая парочка пересекла небольшую площадь, отделявшую здание вокзала от отделения милиции. Аникина решительным жестом толкнула тяжелую дверь.

– Че, все-таки решила сдаться? – приветствовал ее дежурный Селезнев. Он раскраснелся еще больше и был очень весел. – Давай, бабка, колись – ты девку порешила. Небось из ревности. Твой бородатый на нее глаз положил!

– А ну тебя! – радостно откликнулась Аникина.

– Ну а чего тогда явилась? По мне, что ли, соскучилась?

– А вот чего. – Ангелина Степановна подошла поближе к стеклянной перегородке, делавшей Селезнева похожим на хищную аквариумную рыбину. – Мне телефончик один надо узнать. Племяннице хочу позвонить. А как назло, номер забыла. Адрес помню, а номер вылетел из головы. Может, узнаешь по своим каналам?

– Не положено. – Селезнев расплылся в улыбке. Эти слова звучали для него красивым музыкальным аккордом.

– Ну что ты, в самом деле! – Аникина делала вид, что не понимает того, что просит капитана совершить служебное нарушение. – К тебе как к человеку…

Отблагодарим, как полагается. Это ж для тебя минутное дело!

Последние слова смутили решительность капитана Селезнева.

– Да тише ты, разоралась! Какой там, говоришь, адрес у твоей племянницы?

– Фурштатская, двадцать четыре, пятнадцать, – быстро проговорила Ангелина Степановна.

– Посидите тут, – строго сказал капитан Селезнев и начал крутить телефонный диск.

Дверь дежурки открылась. Привели задержанную – цветущую кавказскую женщину лет тридцати с небольшим. Селезнев только махнул рукой, мол, занят. Закончил разговор, что-то записал и только потом строго спросил:

– У вас?

– Да вот гражданка без документов.

– Сейчас разберемся. Аникина, – вызвал он.

– Тут я, – отозвалась уборщица.

– Получите. – Дежурный по отделению являл собой воплощенное карающее правосудие. – Все поняли?

– Поняла, поняла, – закивала Аникина, взяла бумажку и поспешила вон из отделения.

Сучков неторопливо последовал за ней до ларьков «У Завена», где приобрел магарыч: два пластиковых стаканчика с водкой, известных в народе под названием «русский йогурт».

Когда они вернулись, разбирательство с уроженкой Кавказа набирало силу.

– Что значит «нэ прапысана»? – Женщина широко улыбнулась золотозубой улыбкой. – Я жи гава-рю: Плиханова; симнадцать.

– Нет там таких, – хмурился Селезнев. – Прописана или проживаешь?

– А что, какой такой разница? – Женщина сделала удивленное лицо. – Живу там. Какой такой прапыска? Я в этом не разбираюсь. Видишь, я женщина темная. – Она развела руками и снова ухмыльнулась без тени смущения. Кавказский акцент вдруг значительно уменьшился. – В первый раз в милиции. Не понимаю про такие тонкости: прописана, проживаю. – Она ехидно посмотрела на капитана:

– Не женского ума это дело. Вот вы – мужчина, вы мне и объясните.

– Ладно. – Капитан Селезнев махнул молодым милиционерам. – Вы идите, а я тут с ней разберусь. Туда сядь. – Он указал южанке на самую отдаленную из скамеек. – А ты сюда подойди, – махнул он Аникиной.

Капитан Селезнев был доволен сегодняшним уловом. Смена скоро кончится, а он, как говорится, и сыт, и пьян, и нос в табаке. Немного подпортила утро эта убитая в электричке, но милиция есть милиция, и мент – он все-таки не дамский мастер.

Кол Шакутин брел по вокзальной площади, не разбирая дороги. Все, все пропало. С тех пор как за долги он лишился квартиры, с ним не случалось такой беды. И надо же было оказаться таким лохом. Ведь сам все показал и рассказал.

Что теперь делать… Вот тебе бананы, вот тебе и киви… Он остановился, тупо разглядывая вокзальные киоски.

– Девочку не надо? – негромко произнес голос совсем рядом.

Кол оглянулся. Перед ним стоял паренек в кожаной куртке.

– Что? – переспросил Кол.

– Девочку, говорю, не хочешь? – повторил парень чуть громче.

Кол хотел было задать дурацкий вопрос «зачем?», но до него наконец дошло.

– Нет. – Он махнул рукой.

– Хорошие, на любой вкус, – не отставал парень, которому Кол казался перспективным клиентом. – Тут недалеко. Нимфетки. Скороспелки, – добавил он.

– Да не надо мне никакой нимфетки! – громко сказал Кол.

– Ты чего разорался. Козел! – прошипел парень и испарился.

Через секунду Кол забыл о нем. Он отошел от ларьков и поплелся дальше.

– Билет не нужен? – деловито спросил его второй парень, копия первого.

– Какой билет? – машинально спросил Кол.

– А какой надо? Купе? СВ? Любые направления. Только фамилию скажите.

– Фамилию? – Кол все еще находился в ступоре, а потому соображал плоховато.

– Ну да, – кивнул парень. – Вишь, сейчас, фамилию на билете пишут.

– Что?! – заорал Кол и пристально уставился на перекупщика. – Ну конечно!

Да! Ну верно! – Он хлопнул обалдевшего парня по плечу, резко повернулся и бросился бегом.

– И чего недолеченных выпускают, – проворчал перекупщик.

– Слышь, Серый, – окликнул его коллега, – говорят, новый Чикатило объявился.

– Так давно объявился вроде, – ответил Серый. – Я слыхал, на Островах где-то промышляет…

– Не, у нас тут, на Ладожском. По электричкам ходит. Охотится на блондинок с родинкой на щеке. Насилует, а родинку откусывает прямо с куском кожи. Иначе кончить не может.

– И глотает?

– Наверное, глотает. Кусков-то этих нет. В морге труп как мозаику складывали. А складывается не все. Прикинь? Каннибализм.

– Дает мужик, – покачал головой Серый. В кассовый зал вошла интеллигентная дамочка и встала, растерянно озираясь. Серый немедленно подскочил к ней:

– Куда едем? Есть любые билеты.

Кол распахнул дверь с такой силой, что она непременно слетела бы с петель, будь это технически возможно.

– По какому делу? – строго спросил из своего аквариума дежурный. У него под столом стояла открытая литровая банка с сациви.

– Я уже был у вас. Хочу снова увидеть следователя.

– Какого? – важно спросил Селезнев.

– В очках, с усами…

– Березин, – кивнул капитан. – Тут ли он еще? Сейчас выясню.

Он не спеша набрал номер, хотя прекрасно знал, что Березин никуда не выходил:

– Алло, следственный отдел? Там Березин далеко? Да по поводу кражи.

Фамилия? – рявкнул он в окошечко.

– Шакутин, – ответил Кол.

– Потерпевший Шакутин. Хочет что-то сообщить. – Селезнев кивнул:

– Пройдите, седьмой кабинет.

В седьмом кабинете стояло четыре стола, но занят был только один – за ним сидел тот самый молодой человек, с которым Кол уже разговаривал.

– Господин, то есть гражданин следователь, – Кол навис над столом, – фамилия! Ведь на его билете, этого Василия, который меня ограбил…

– Обокрал, – поправил его следователь. – Грабеж предполагает открытое хищение личного имущества граждан, а вы спали.

– Хорошо, обокрал, – не стал спорить Кол. – Но все равно на его билете должна стоять фамилия. Вагон третий, место седьмое. Если еще не выбросили билеты.

– Гм, – сказал Березин, – не должны были. – Он внимательно посмотрел на Шакутина, а потом сурово сказал:

– Подождите в коридоре.

Кол послушно вышел и уселся на обтянутую дерматином скамью. Со стенда «Их разыскивает милиция» на него взирали однотипные физиономии фотороботов. Он успел до тонкостей изучить их.

– Шакутин! – позвали наконец.Колпоспешно поднялся,

Ему повезло – проводника удалось найти, он не выбросил билеты и сообщил следователю, что вместе с Колом ехал КОНСТАНТИНОВ.

– Ну что же, вы подсказали интересный ход, – серьезно сказал Березин. – Значит, Василий Константинов, если это его настоящая фамилия…

– Так продают по паспорту, – заметил Кол.

– По паспорту даже не бьют, – ответил Березин. – Знакомая кассирша вам выпишет билет, хочешь – на Ленина, хочешь – на Гагарина. Просто улыбнись ей ласково или десятку сунь. Да что вы, маленький, что ли? Да и паспортов у вас может быть не один.

– Может быть, – на всякий случай согласился Кол.

– Ну что ж, пока все. – Следователь захлопнул папку, давая понять, что время, отпущенное на это мелкое дело, давно истекло.

Но на Кола снизошло криминалистическое просветление.

– Отпечатки пальцев! – воскликнул он. – На стакане! Мы ведь с вечера пили… – Он замялся.

– А вот с пальчиками вы недодумали, – с упреком покачал головой Березин. – Надо было сразу сообразить, как только вы заметили пропажу. Теперь вон сколько времени прошло – проводник давно перемыл стаканы. Так что поезд ушел, – следователь заглянул в протокол, – дорогой Николай Георгиевич. Кол понял, что начинать расследование, отрабатывать версии, а возможно, и проводить медицинскую экспертизу должен тот, кому это надо, – потерпевший.

– Бутылка, – взволнованно сказал он, – мы пили коньяк. Сначала «Юбилейный», он, Василий Константинов, до него не дотрагивался. Но вторую бутылку он брал в руки. Это был молдавский коньяк, «Белый аист».

– Весь этот «Белый аист» делается в Одессе на Малой Арнаутской, – хмыкнул в усы Березин.

– Серьезно? – простодушно спросил Шакутин.

– Цитата, – улыбнулся следователь. – Если серьезно, то скорее на Малой Пушкарской. А вы делаете успехи, гражданин потерпевший. Пожалуй, бутылкой можно заняться. Вы удачно выбрали сорт коньяка. Бутылки из-под «Аиста» не сдаются, а потому она скорее всего окажется на месте. Давайте проверим. – Он посмотрел на часы. – Пойдем. Хотя и без вас тут дел выше крыши. Зверское убийство в электричке. Убили женщину, молодую, красивую. Это вам не кража сумки.

На миг Колу стало неловко, что он своими глупостями отвлекает занятых людей, но в ушах вовремя прозвучал тихий Катин голос: «Немедленно иди в милицию и добивайся своего».

– Может, я за бутылкой схожу, – предложил Кол. Следователь Березин наморщил лоб и удивленно взглянул на потерпевшего:

– За бутылкой?

– Ну да, за бутылкой из-под «Белого аиста». Она, наверно, так и лежит в мусорном баке у туалета.

– Ах, ну да, – сообразил следователь и отрицательно покачал головой:

– Ни в коем случае. Вещественное доказательство должно изыматься в присутствии двух понятых. Вдруг вы разыскали Константинова, дали ему подержать бутылку, а теперь на основании этих пальчиков станете обвинять его в краже. Может быть, у вас с ним личные счеты. Нет, нет, спустимся вниз и изымем бутылку по всей форме.

Везению Шакутина не было предела: оказалось, что в вагоне еще не убирали, а потому «вещдок» – узкая длинная бутылка была торжественно извлечена из мусорного контейнера со всеми необходимыми формальностями и в присутствии двух понятых – гражданина Сучкова и гражданки Писарец. В изъятии участвовал и капитан патрульно-постовой службы Чекасов.

С Сучковым он общался запанибрата, а гражданку Писарец Светлану Леонидовну даже хлопнул по заднему месту, сказав: «И что, Светка, я в тебя такой влюбленный?»

На что гражданка Писарец фыркнула ярко накрашенными губами и отвечала:

– Ты жену бы свою любил.

– Жена – это святое, – протянул Чекасов и, окинув плотоядным взором Светкину фигуру, казавшуюся еще выше из-за туфель на огромной платформе, которые она сама называла «буцефалами», проворковал:

– Но когда рядом такие женщины…

– Ладно голову дурить, – огрызнулась Света, – где тут подписываться?

– Вот здесь, – указал следователь. – В вашем присутствии была изъята…

– Да знаю я, – сказала гражданка Писарец. – Что, первый раз понятой, что ли? По совести-то; вы мне должны зарплату платить, да разве от вас дождешься?

– Так ты же под нашим крылышком, детуля, – сладко улыбнулся Чекасов, которому Светлана определенно нравилась.