Текст книги "Вкус крови"

– Вас узнаю я, – сказала женщина, – держите в руках газету.

– Я буду в бежевой куртке и в такой же кепке, – отрезал Костя. – До свидания.

Первым импульсом было немедленно позвонить Марининым родителям, а потом в милицию. Костя взял себя в руки, прошел на кухню, налил еще пятьдесят граммов, залпом выпил и задумался.

Звонили явно какие-то пропойцы, из тех, кто роется в мусорных контейнерах.

Если с Мариной что-то случилось, они могут что-то знать… «Какой же я идиот! – Костя с силой поставил стакан на стол. – Не спросил, где они его нашли, когда… Ладно, не забыть спросить завтра. Если, конечно, их ничто не спугнет и они придут».

– Ну, Гриша, дело в шляпе. – Аникина громко чмокнула Сучкова в щетинистую щеку. – Считай, сотню заработали. Здорово я с ним говорила?

– Хоть в кино снимайся, – хмыкнул дед Григорий. – Только думать надо, что говоришь. Фильтруй базар, как нынче молодежь выражается. Кто тебя за язык тянул говорить, что на вокзале работаешь?

– Да он не понял! – махнула рукой Ангелина Степановна.

– Ладно, ты у меня молоток! – Дед Григорий обнял сожительницу за обширную талию. – Давай отметим это дело.

Оба пребывали в полной уверенности, что муж Сорокиной принял Ангелину Степановну за пожилую интеллигентную даму, если не за учительницу, то хотя бы за бухгалтера.

Чем больше Костя думал о предстоящей завтра встрече, тем больше возникало сомнений. Идти, разумеется, надо, но что дальше? Он получит паспорт, отдаст сотню, и на этом все закончится? Нет, так дело не пойдет.

«Надо из этой дряни душу вытрясти. Не так уж она проста. Номер телефона-то узнала, а он в паспорте не записан, – с внезапной злостью подумал Костя. – Значит, надо идти не одному».

Он махнул еще пятьдесят, двинулся в прихожую и набрал номер, который знал наизусть.

– Мне нужен Петр Федорович. Нет его? Говорит его племянник. Передайте, чтобы перезвонил, когда сможет. Это очень важно.

Суббота, 25 октября

Только к субботе Шакутин отошел настолько, что смог позвонить в Москву уже не Кате, а директору-распорядителю «Олеси». Разговор вышел тяжелый.

К счастью, в фирме уже все знали – от жены Кола. Он бы, наверное, умер, если бы ему самому пришлось рассказывать, что произошло.

Директор-распорядитель говорил с Шакутиным холодно, однако сообщил новость, которая в данной ситуации Кола обрадовала:

– Они штормовое предупреждение получили, стоят в Мальме на рейде. В Питере скорей всего будут не раньше среды. Так что у тебя три дня форы есть. Ну а не найдешь документы и безделушки – сам понимаешь…

Это Шакутин понимал очень хорошо. Груз стоил пятьдесят тысяч. И не деревянных, а самых настоящих баксов. Они же зеленые. А все остальное – и подумать страшно.

В десять утра в вокзальном буфете царит благолепие. Загулявшие вчера разошлись, а для сегодняшних рано. Пол уже помыли, но еще не успели затоптать, салаты не заветрились, куриные ноги свежепожарены, но посетителей нет.

Ангелина Степановна не удивилась, когда, заглянув в буфет, увидела почти полное отсутствие клиентов. Только важно стояла за прилавком буфетчица Зинаида да два здоровых парня пили пиво в отдаленном углу. Больше не наблюдалось никого – отсутствовала даже подъедала Нюшка.

Ангелина Степановна сверилась со светящимся табло, чтобы прийти на стрелку на три-четыре минуты позже, чем условились. Ей по важным причинам хотелось, чтобы «клиент» появился первым.

Она окинула внимательным взглядом пивших пиво – ни один из них не походил на тот образ, который она составила во время разговора по телефону. Аникина хотела дать обратный ход и вернуться на вокзальную площадь, но за спиной раздался голос:

– Извините, опоздал.

Ангелина Степановна даже вздрогнула. Она резво развернулась и очутилась нос к носу-с молодым человеком в бежевой куртке.

– Я по поводу паспорта моей жены. Он при вас?

– А, ну конечно! – заулыбалась уборщица. Парень оказался именно таким, как она представляла лохом, с которого можно драть три шкуры. «Жаль, только сто запросили», – подумала она. – Он тут, совсем недалеко. Пойдемте со мной. А то ведь, понимаете, паспорт все-таки, документ…

– Хорошо, пойдемте, – кивнул Костя. Они вышли из буфета. В этот же миг парни в углу допили свое пиво, встали и направились к двери.

Аникина повела Костю через привокзальную площадь наискосок к зданию, на котором красовалась слегка покосившаяся табличка: «Багажное отделение».

– Сюда, – сказала уборщица.

Костя с сомнением взглянул на разбитую дверь.

– Знаете что, – сказал он, – выносите паспорт, а я подожду.

Ангелина Степановна пожала плечами и исчезла в глубине «Багажного отделения». Через пару минут она вновь явилась на божий свет, держа в руках нечто завернутое в полиэтилен. На ее красном лице играла таинственная улыбка – так, наверно, улыбалась бы постаревшая Мона Лиза, будь она пьющей вокзальной уборщицей.

Одновременно мелькнула массивная бородатая фигура. Сучков наблюдал за ходом операции из-за дверей.

– Тут такое дело, – начала Ангелина Степановна. – Мои друзья, – она кивнула в сторону «Багажного отделения», не подозревая, что «друзья» вышли на всеобщее обозрение, – говорят, что штраф теперь повысили до двухсот тысяч. Так ведь это еще по милициям мотаться… А тут мы вам всего за сто пятьдесят…

– Но ведь договаривались…

– Ну да, – затараторила Ангелина Степановна, – так ведь не знали, какой нынче штраф. Раньше-то меньше было, а теперь… Они, вообще, хотели с вас триста запросить, а я им говорю: «Вы че, очумели? У людей несчастье, разве можно на чужой беде наживаться!»

– Хорошо, – кивнул Костя, – пусть будет сто пятьдесят.

Он отсчитал нужную сумму. Деньги молниеносно исчезли в обширных карманах Ангелины Степановны.

– Я хотел спросить, как этот паспорт попал к вам?

– Ой! – махнула рукой Аникина. – Понятия не имею! Моим ребятам кто-то отдал. Тоже не бесплатно, – поспешно добавила она.

– А может быть, попытаетесь вспомнить… Или ваши друзья вспомнят.

– Да они ушли.

– Неужели?

В первый миг Аникина не поняла, что произошло. Ибо вопрос этот ей задал не «лох», пришедший за паспортом, а совсем другой человек – молодой плечистый «бык» с коротким ежиком на непокрытой голове. Он крепко держал Ангелину Степановну за правый локоть. Левый же локоть, как железными клещами, сдавил другой детина, которого можно было бы принять за точную копию первого, если бы его ежик не отдавал в рыжину. В отличие от первого он лениво жевал резинку.

– А ты подумай, может, чего вспомнишь? – предложил светлый «ежик» и сдавил локоть посильнее.

– Да вы чего! – взвилась Аникина.

– Заткнись, бабка, – продолжая жевать, небрежно сказал рыжий, – хватит выпендриваться, и слушай, что тебе говорят.

– Да я…

– Все, что ты хотела, ты уже сказала нам по телефону. Теперь расскажешь то же самое легавым. И не только расскажешь, но и напишешь заявление. – С этими словами он слегка ткнул ее под ребра.

Бил он в сотую часть силы, но у Аникиной перехватило дыхание. С минуту она только ошарашенно вертела глазами. А потому не заметила, как рыжий, расставив пальцы «веером», ткнул в сторону деда Григория, который по-прежнему выглядывал из-за дверей «Багажного отделения», и процедил:

– А это кто?

– Никто, – испуганно пролепетала Ангелина Степановна.

Деда Григория сдуло ветром, словно он был не крупный мужчина, а легкая соломинка.

– Еще вопросы будут? – спросил светлый «ежик», и удар повторился.

Аникина, подталкиваемая «ежиками», плавно засеменила по вокзальной площади в сторону отделения милиции. Со стороны могло показаться, что женщина средних лет спокойно прогуливается в обществе любимых племянников, причем два из них бережно поддерживают ее под руки, а третий почтительно идет сзади.

– Чего, все-таки в ментовку? – Ангелина Степановна наконец восстановила дыхание. – Мальчики…

– Заткнись, тебе сказали, – одернул ее светлый «ежик».

– Пишешь заявление обо всем, как было, – заметил рыжий. – И учти: у нас все схвачено. Мы проверим. Мы все знаем и про тебя, и про твоего бородатого. И адресок, где вы тусуетесь, нам известен. Так что если хочешь попасть когда-нибудь домой, делай, что тебе говорят.

– Ну что, идешь или как?

«Как» Аникиной не понадобилось. Уж лучше иметь дело с ментами, тем более со своими, вокзальными. Их-то всегда можно подмазать, не то что этих парнокопытных. К ним вообще не знаешь, как подъехать.

«Вот она, молодежь пошла, – раздраженно думала Ангелина Степановна, смотря в бесстрастные серые глаза светлого, – небось не пьют, не курят. Ничего человеческого не осталось. Нет, мы были не так воспитаны».

– В ментовку ведите, – сердито бросила она. – Все скажу.

– Смотри, проверим.

Два «племянника» довели Аникину до входа в отделение, и тут их сменил третий, не такой спортивный. Он вежливо открыл перед женщиной дверь, пропустил ее вперед и вошел следом. В ту же секунду «ежики» как будто растворились в воздухе.

«Профессионалы», – с досадным восхищением подумала Ангелина Степановна.

Капитан Селезнев заступил на дежурство два часа назад. Субботнее утро выдалось на редкость спокойным, и он сидел в своем аквариуме почти без движения, сурово смотря перед собой. Откровенно говоря, он скучал.

Когда в дежурке появилось знакомое лицо уборщицы Аникиной, он даже обрадовался. Впрочем, внешне это никак не выразилось.

– Я вас слушаю, гражданка, – грозно сказал он, будто видел уборщицу впервые.

– Пришла заявить о том, что нашла паспорт, – обреченно сказала Аникина.

– Паспорт моей жены, – добавил Костя.

– Кстати, ваши документы, – потребовал Селезнев.

Внимательно изучив Костин паспорт, он кивнул Аникиной:

– Ну и что вы там нашли?

Он, разумеется, не забыл о «племяннице» с Фурщтатской и теперь, быстро смекнув, в чем дело, с тревогой поглядывал на Сорокина Константина Григорьевича, которому удалось уломать такую тертую тетку.

«Смотри, а на вид не скажешь, – размышлял он, – я бы сказал – лопух лопухом. Как бы неприятностей не было…»

– Нашла паспорт, – сухо сказала Аникина. – Вот он. Хочу написать заявление.

– Чего писать-то? – пожал плечами Селезнев. – Нашла, сдала в милицию, и всего делов. Или охота буквы вспомнить?

– Видите ли, – вступил в разговор Костя, – это паспорт моей пропавшей жены.

И мне очень важно знать – как и при каких обстоятельствах он попал к этой гражданке.

– Заявление о розыске подавали? – деловито спросил Селезнев.

– Заявление о розыске, – ответил Константин, – подавать еще рано. Прошло всего трое суток. Так мне сказали.

– Верно, – кивнул Селезнев, – все равно не примут. Ну, раз ее нет в розыске, то какой смысл писать заявление? – Он пожал плечами и повернулся к Аникиной:

– Ну и где ты его нашла?

– Да тут, на вокзале, – бодро ответила уборщица, – валялся на путях. Я из вагона спускалась, смотрю – что-то красное. Нагнулась – паспорт.

– И когда это было?

– Вчера утром.

– Вы же говорили, что нашли ваши друзья, – не отставал Костя.

– Ну я не одна была, с другом. Он первый заметил, – нашлась Ангелина Степановна.

– Ладно, это не суть, – отрезал Селезнев. – Нашли паспорт, сдали. Ваша жена потеряла, вы получили. Инцидент исчерпан.

Аникина протянула паспорт. Селезнев автоматически открыл его сначала на третьей странице, а потом на четырнадцатой, чтобы проверить прописку.

Паспорт был выдан на имя Марины Александровны Сорокиной. После этого для порядка взглянул на фотографию. Симпатичное лицо, пушистые, очень светлые волосы… Совсем недавно он где-то видел похожие… Капитан снова взглянул на Костю, затем на уборщицу и снова вгляделся в фотографию. Он работал в милиции не один год и был опытным оперативником. Показалось или…

Он снова посмотрел на Аникину. Как-то эти светлые волосы связаны с уборщицей в оранжевой куртке. Что же это было… Селезнев наморщил лоб. Ну конечно, убийство в электричке. Он снова взглянул на фотографию.

– Когда пропала ваша жена? – серьезно спросил капитан.

– В среду двадцать второго октября, – ответил Костя.

– Так… – Капитан Селезнев снова задумался. В эту минуту он стал похож на того Петра Селезнева, которого транспортники знали лет десять назад. С лица исчезло самодовольное выражение, оно стало сосредоточенным и даже неглупым.

– Когда ушла из дома? В чем? Особые приметы?

– Ушла утром, на работу. Одета была… Брюки, светлая куртка, черные полусапожки, в руках кожаная сумка. Черная фетровая шапочка. – Костя отвечал без запинки, поскольку повторял это в милиции много раз. – Особые приметы – родинка на левом запястье.

– Подождите, – сказал капитан, снял трубку и набрал номер транспортной прокуратуры.

По мере того как дежурный перечислял приметы убитой, лицо капитана Селезнева суровело. Он повесил трубку и вышел из-за стеклянного заграждения.

– Гражданка Аникина, – обратился он к уборщице, – сейчас я вызову дежурного следователя, и вы сообщите ему, где, когда и при каких обстоятельствах вы нашли паспорт на Сорокину. Вам понятно? Точно покажете место.

Ангелина Степановна струхнула не на шутку. Таким капитана Селезнева ей еще не приходилось видеть.

– Так не я нашла-то, – затараторила она, – я и знать не знаю и ведать не ведаю. Это же Гришка Сучков нашел. Где-то в кустах, говорит, валялся. Я сама не видела.

– Вы же говорили – на путях, – встрял Костя.

– Вопросы здесь задаю я, – оборвал его Селезнев. – Значит, вы говорили – на путях.

– Мало ли чего говорила, – огрызнулась уборщица. Сейчас ей меньше всего хотелось брать эту неприятную находку на себя.

– Разыщите Сучкова. – Селезнев вернулся в свой «аквариум» и вызвал по рации наряд милиции. – Сорок пятый? Вы сейчас где? Срочно нужно найти носильщика. Бородатый такой, знаешь его, да? Григорий Сучков. Немедленно доставить в отделение. Говорят, его недавно видели возле камер хранения.

Задача найти деда Григория оказалась нетривиальной. Дородный носильщик как будто испарился. Не нашлось его ни в багажном отделении, ни на платформах, ни в буфете.

– Ну что? – сказал Аникиной, грустно сидевшей в углу дежурки, капитан Селезнев. – Всероссийский розыск объявлять будем?

– За что его-то? Человек доброе дело сделал – паспорт нашел, выбросил бы в мусорный контейнер, и поминай как звали.

– Деньги твой Сучков вымогал, да и ты вместе с ним, – отрезал Селезнев. – Что я вас, впервые вижу? Будешь сидеть здесь, пока он не явится.

– И в обезьянник посадите? – скривилась Ангелина Степановна.

– Посадим, – спокойно ответил капитан. – Дело серьезное, между прочим. – Он повернулся к Косте:

– Значит, вы муж Сорокиной. Суббота сегодня, это не очень удачно. Сейчас позвоню в морг, кто-то там должен дежурить.

Услышав слово «морг», Костя оцепенел. Мир перевернулся. До этой секунды он не верил в то, что с Мариной действительно случилось что-то серьезное, хотя теща обзванивала и больницы, и морги… Конечно, думалось всякое, но до конца не верилось. И сейчас это страшное слово упало, как . камень.

Селезнев провел обоих в кабинет и положил перед Сорокиным лист чистой бумаги.

– Пишите заявление о пропаже вашей жены, – услышал Константин, как сквозь слой ваты. – Придется вам дождаться следователя. Вместе с ним поедете на опознание. Еще родственники есть?

– Ее родители, – чужим голосом отозвался Константин.

– Пусть тоже подъедут. Позвоните. И подготовьте их – зрелище не из приятных. А ты пиши, где паспорт взяла! – бросил он Аникиной.

Пока Ангелина Степановна с трудом выводила на листе каракули, капитан снова взялся за рацию:

– Сорок пятый? Дежурный по отделению. Ну что, нашли? Нету? Скотина!

– Товарищ капитан, а можно выйти покурить? – попросил Сорокин.

– Идите.

Костя вышел из отделения, остановился. Рядом как по мановению волшебной палочки возникли оба дюжих «ежика».

– Все в порядке? – спросил рыжий.

– Оказывается, документ не бабка нашла, а бородатый носильщик. Его отыскать не могут.

– Этот-то дружок ее? – хмыкнул светлый. – Какой деловой, прикинь?

И оба не спеша двинулись по вокзальной площади.

Минут через десять дверь отделения распахнулась сама собой, и в нее влетел Сучков, будто им выстрелили из катапульты. Он был красным, но не той благостной краснотой, какая играла на его довольном лице к концу дня. От его степенности не осталось и следа: форменная куртка сидела криво, окладистая борода напоминала мочало, а сам он тяжело дышал, как после быстрого бега.

– Сучков? Сам явился? Отлично. Садитесь и пишите, где, когда и при каких обстоятельствах завладели паспортом на Сорокину.

– Так нашел же…

– Следователю потом все расскажешь. Напишешь, и на первый этаж – пальчики сдавать. Оба.

– Что, и я тоже? – возмутилась Ангелина Степановна.

– И ты.

В субботу Дмитрий проснулся рано. Сказывалась привычка вставать в одно и то же время. Он взял гантели и вышел на балкон. Воздух Петроградской обдал его холодом и сыростью. Самарин вдохнул полной грудью и начал выполнять обычные упражнения.

Затем душ: холодный-горячий-холодный, потом завтрак.

Чак с интересом наблюдал, как хозяин колдует над плитой, разбивая яйца на горячую сковородку, и возбужденно помахивал хвостом в предвкушении скорой прогулки и кормления.

Сестра еще спала. Не надо быть провидцем, чтобы знать наперед – встанет после двенадцати, полдня будет слоняться по квартире в халате, потом на час засядет пить кофе, намазывая булочку толстым слоем масла и варенья. Затем подойдет к зеркалу и начнет стенать – как бы наконец похудеть…

Для этого она предпринимала поистине грандиозные усилия. То сидела на «Гербалайфе», то глотала «новейший сжигатель жиров», то переходила с фруктово-молочной диеты на белковую. Всякий раз это немного помогало – Агнесса теряла несколько килограммов (что, на взгляд Дмитрия, было не особенно заметно), но, когда курс заканчивался, быстро набирала свой прежний вес, иногда с перехлестом.

Дмитрий не раз пытался убедить Агнессу, что нужно просто вставать пораньше, делать зарядку, нормально обедать, причем не пирожными, а вот после семи уже не есть.

Агнесса же предпочитала другой режим: с утра она держалась, громко возвестив брату, что сегодня у нее разгрузочный день и она выпьет только пакет-кефира и съест одно яблоко, а потому просит его не обжираться у нее на глазах. Кефир и яблоко действительно поедались мелкими порциями в течение дня, однако вечером, когда Агнесса возвращалась с концерта, на кухне начинала подозрительно хлопать дверца холодильника. Утром же, собираясь на работу, Дмитрий с изумлением замечал, что от купленного вчера сырокопченого свиного бока осталась только половина, а от батона и вовсе маленький кусочек.

Приходилось только удивляться, что сестра еще влезает в свой пятидесятый размер.

Покончив с завтраком, Дмитрий надел спортивный костюм, взял Чака, и они отправились на Кронверкский совершать ежесубботнюю пробежку.

Народу было немного: ленивые питерцы по выходным дрыхнут, если не считать таких отщепенцев, как Самарин. Только у входа в Зоопарк наблюдалось некоторое оживление – маленькие питерцы, еще не усвоившие привычки родителей, и по субботам вставали рано, а заодно поднимали бабушек и дедушек. Они радостно приветствовали Чака Норриса, который, довольный тем, что у него появились восторженные зрители, огромными прыжками носился взад и вперед, облаивал кусты и вступал в смертную схватку с подобранными невесть где останками мячика.

Самарин бежал по дорожке, но мыслями был уже не с Чаком. Он вспоминал дела из ГУВД, касавшиеся маньяка.

По-видимому, убийство в электричке действительно не имело отношения к деяниям «паркового» маньяка. А вдруг он изменил «почерк»? Или такого не бывает?

Ведь в момент убийства он находится в невменяемом состоянии?

И что значит «невменяемое»? Он не соображает, что делает? Тогда его признают сумасшедшим и упекут в психушку до конца жизни. Но ведь и Чикатило, и Михасевич, и прочие признавались вменяемыми. Понятно почему – к своим преступлениям они заранее тщательно готовились, а потому эти преступления нельзя квалифицировать как совершенные в припадке или состоянии аффекта.

В одном Дмитрий был уверен. Искать, как настаивают люди вроде полковника Жеброва, среди подозрительных лиц, пьяниц, судимых, пациентов психбольниц – дело безнадежное. Маньяками оказываются приличные, добропорядочные люди.

Самарин невольно оглянулся на ребятишек, спешащих с дедушками и бабушками в Зоопарк. Вон мальчуган идет. Может быть, его папа, такой ласковый и внимательный, в другой своей ипостаси – серийный убийца, маньяк-потрошитель. И никто об этом не Догадывается – ни семья, ни сослуживцы, ни соседи. Да, воистину подозреваются все.

Хотя не все, конечно. Слабый пол можно вычеркнуть. Женщины, правда, иногда проявляют повышенную жестокость, но классических серийных убийц среди них пока не появилось. Не в счет идут дети, старики. Короче, Питер суживается до миллиона человек. Вот поди-ка их всех и проверь.

"А может быть, попробовать на ловца. – Дмитрий вспомнил начало фильма «На Дерибасовской хорошая погода». – Приодеть кого-нибудь из милицейских девушек…

Нет, – остановил себя Самарин. – Женщин в это дело нельзя впутывать. Если есть хоть один шанс, что с ней может что-то случиться".

Вместе с Чаком они пробежали уже до самого проспекта Добролюбова.

– Что, дружок, слабо через мост на ту сторону? Пес только подпрыгнул от удовольствия. Человек с собакой пробежали по проспекту Добролюбова, по Тучкову мосту, по Малому проспекту. Пес весело несся вперед, почти не оглядываясь на хозяина, – хорошо знал дорогу.

Они свернули на 3-ю линию, пересекли и Средний, и Большой и, наконец, остановились у красивого четырехэтажного дома. Дмитрий, подняв голову, смотрел на эркер третьего этажа, увитый изнутри лианами и ползучими растениями.

Пес сел рядом и тоже задрал голову, рассматривая ему одному известно что.

Он уже не раз приходил сюда с хозяином и знал, что тут полагается постоять, посмотреть, помолчать. Такой ритуал.

– Занавесили, брат, ничего не увидишь, – вздохнул Дмитрий. – Вот такая икебана.

Эта фраза тоже была ритуальной. Сейчас, насколько знал Чак, последует несколько сдержанных вздохов, потом хозяин скажет: «Ладно», и они потрусят домой.

Но в этот раз все пошло по-другому. Может быть, потому, что из парадной нарисовалась маленькая собачка, белая и кудлатая. Она весело засеменила по тротуару налево к скверу. Чак хотел было броситься к ней, познакомиться, пообнюхиваться, но хозяин железной ладонью схватил его за ошейник.

– Рядом, – приказал он сурово, и вышколенный пес не мог ослушаться. Но одновременно он не мог и отвести глаз от сучки, которая и подстрижена была как-то чудно, не по-собачьи, – задние лапки голые, а на шее грива. Довольно нелепо, если разобраться, но Чак не мог не признать – что-то в этом есть…

Прекрасную незнакомку вела на поводке женщина в голубом плаще. Внимание Чака она не привлекала. Пожалуй, немного необычными были рыжие волосы, которые заставляли вспомнить про соседского кота. К счастью, волосы у женщины вились и казались пушистой шапкой, в то время как шерсть Марса была хоть и пушистой, но совершенно прямой. Это примиряло Чака с хозяйкой прекрасной дамы. Ведь неприятно, когда оказывается, что понравившееся тебе существо связано с кем-то противным. Не дай боже рядом бы вышагивал Марс.

Хозяин, кажется, тоже бы очарован белой пуделицей. Во всяком случае, он не двигался с места, пока представительница прекрасного пола вместе с хозяйкой не перешла улицу и не скрылась в сквере у Академии художеств. Только после этого Дмитрий, как будто очнувшись, сказал псу:

– Ладно, Чак Норрис, пора и домой. Ты видел?

Если бы Чак мог говорить, он бы ответил: "Видел. Очень понравилась.

Особенно голые задние лапы".

Но вслух он этого не сказал.

И они медленно затрусили – на этот раз через Биржевой мост.

– Тебе уже несколько раз звонили с работы, – сказала Агния вместо приветствия. – Разбудили меня.

– Ну вообще-то не такая рань, – ответил Дмитрий, уводя Чака в ванную мыть лапы.

– Я вчера до двух писала статью о Мартине Стайне, очень интересном молодом дирижере. Сегодня у него будет прием в «Астории». Меня, между прочим, тоже пригласили, – объявила сестра.

– Поздравляю.

– Мне дали пригласительный билет на два лица, – торжественно продолжала Агнесса. – Если будешь хорошо себя вести, прилично оденешься и оставишь свои милицейские замашки, то… – она выдержала многозначительную паузу, – я могу…

Агния не договорила, потому что в прихожей зазвонил телефон.

– Самарин? Говорит дежурный по Ладожскому отделению капитан Селезнев. В три часа будет опознание твоего трупа.

– Моего?

– Не валяй дурака. Загрызенной в электричке. Похоже, личность установили.

Носильщик на вокзале паспорт ее нашел. Марина Александровна Сорокина, тысяча девятьсот шестьдесят девятого года рождения, прописана: Фурштатская, двадцать четыре, квартира пятнадцать. Замужем.

– Родственники пытались объявить розыск?

– Ну, Дмитрий Евгеньевич, какой им розыск, когда ее всего четвертые сутки нету.

– Ну да, знаю, – сурово отозвался Самарин. Сколько он пытался доказать, что розыск гораздо легче вести по горячим следам, а не через месяц! И вот снова, пожалуйста! Давно бы установили ее личность.

– Полегче, Дмитрий, ты же понимаешь, сколько будет этих заявлений. Да и не о том речь. В три опознание. Ее муж у нас в отделении. Возможно, подъедут родители. Советую захватить валидол для родственников и что-нибудь покрепче для себя.

– Черт! – выругался Дмитрий, бросив трубку. – Три дня назад уже могли установить личность убитой! Если бы не случайность, она так и осталась бы неопознанной. А эти ублюдки соблаговолили бы принять у родственников заявление через месяц. Идиоты!

– Я бы попросила не выражаться, – заметила Агнесса. – Дмитрий, я тебе просто удивляюсь. Что за язык! Что за выражения! Работа в этой милиции тебя вконец испортила. Ты – Самарин! Слышала бы мама…

– Мама бы меня поняла, – ответил Дмитрий.

Он взглянул на часы. Половина второго.

– Ты мне не ответил, – сказала Агния. – Так ты идешь со мной?

– Хорошо, хорошо, – чтобы отвязаться, бросил Самарин. Он терпеть не мог всех этих банкетов-фуршетов, но времени препираться не было.

Когда Самарин с Сорокиным подъехали к моргу, в гулком, выложенном простой белой плиткой «предбаннике» уже стояла прибывшая на опознание интеллигентная пожилая пара. Костя остановился поодаль и после невнятно произнесенного «здравствуйте» старался не смотреть на стариков. Те стояли прижавшись друг к другу. Женщина беспрерывно вытирала слезы платком, а муж тихим голосом ее успокаивал.

Эти сцены всегда действовали на Дмитрия угнетающе, хотя виду он, разумеется, не подавал, и со стороны могло показаться, что он, следователь с железными нервами, просто не замечает, что у других людей бывают эмоции.

Он взглянул на стариков.

«Родители, – подумал он. – Матери бы лучше не ходить».

Он вернулся к жавшемуся в сторонке молодому человеку.

– Понимаете, тело в таком состоянии… Матери лучше не видеть. Может кончиться нервным срывом – А что я-то могу сделать? Они меня слушать не станут.

«Да, теща и зять. И почему они всегда как кошка с собакой? Закон природы, что ли, такой?» – подумал Дмитрий и подошел к пожилой чете.

– Старший следователь Самарин. Извините, но я думаю, будет целесообразно, если в опознании примете участие только вы, – обратился он к мужчине. На женщину Самарин старался не смотреть. потому что женские слезы действовали на него душераздирающе. Сестра это знала и в критических случаях всегда этим пользовалась.

– Нет, – выкрикнула дама, – я должна видеть свою дочь!

– Мара, милая, – пытался успокоить ее муж, – может быть, это не она.

Скорее всего не она. И не зачем тебе туда ходить, я пойду один, а ты пока-по стой здесь.

– Нет! – всхлипнула дама. – Я знаю, я сердцем, чувствую – она там! Пустите меня к дочери! Вы не имеете права не пустить!

В дверях морга появился Александр Попов. Он окинул взглядом «предбанник», оценил обстановку и решил убраться от греха подальше, оставив за себя санитара.

– Сань, побудь на опознании, а? – попросив приятеля Дмитрий.

– Тогда давай начнем, – мрачно отозвался судмедэксперт.

– Муж, пожалуйста, – спокойно сказал Самарин.

Костя двинулся с места, но плачущая дама опередила его.

– Пойду я! Я имею право!

«Как же ее остановить…» – в отчаянии подумал Дмитрий.

Если бы у него хватило сил справиться с десятком разгневанных пожилых фурий, он все равно бы не смог остановить мать, убитую горем, которая, возможно, потеряла единственную дочь.

– Пусть идет, – махнул рукой Попов. – Лучше поскорее закончить…

Он был совершенно вымотан и находился явно не в своей тарелке.

– Муж проходите, – самым железным голосом, на какой был способен, сказал Дмитрий, надеясь, что его холодный тон возымеет действие. Но мать уже ничего не воспринимала. Она ринулась в открытую дверь. Самарин и Попов последовали за ней.

Маргарита Васильевна, оказавшись в помещении морга, дико заозиралась в поисках трупа. Вокруг было пусто. Только во всю стену почти до самого потолка высился огромный холодильник с выдвижными, как у комода, ящиками, перед которым стояла тележка.

Попов протянул руку и выдвинул один из них.

Маргарита Васильевна напряженно следила за его действиями. Она перестала плакать, и ее лицо покрылось яркими красными пятнами.

«Нашатырь-то у Саньки найдется?» – мрачно подумал Самарин, а вслух сказал:

– В вашу задачу входит с уверенностью опознать или не опознать в предъявленном вам теле вашу дочь Сорокину Марину Александровну.

У Маргариты Васильевны задергался подбородок – она делала гигантские усилия, чтобы не разрыдаться.

– Давай ты. – Попов тоже выглядел неважно.

«Удивительно, – думал, глядя на него, Дмитрий, – никогда его таким не видел. Обычно он так не переживает. Значит, и у патологоанатома есть нервы».

С тела сняли простыню, и Маргарита Васильевна Разрыдалась в голос. И это при том, что ребята из морга работали на совесть: все было аккуратно зашито и вместо зияющей раны на шее с левой стороны проходил только тонкий синий шов.

– Мариночка! Девочка моя! – Мать бросилась бы на труп, если бы Самарин с Поповым не удержали ее.

– Маргарита Васильевна, не положено, – тихо сказал ей Дмитрий. – Вот получите тело, тогда… Но, к сожалению, это произойдет, только когда будет закончено следствие…

– Девочка моя! – Мать закрыла лицо руками и затряслась в истерических рыданиях.

Самарин отвернулся и тупо разглядывал ровную белую стену, затем прокашлялся и обратился к Маргарите Васильевне:

– Гражданка Диканская, вы опознаете в предъявленном вам теле вашу дочь?

– Да, – тихо прошептала мать.

– Вы можете указать на те приметы, которые безошибочно указали вам, что это ваша дочь?

– Да мне ли ее не знать! Да все-все, все родное! – Она снова чуть не расплакалась, но, встретившись взглядом со следователем, только утерла глаза платком и тихо сказала: