Текст книги "Конверт, кукуруза и заброшенная больница"

Все по тому же белому коридору с холодными пустыми каталками они прошли к знакомой уже двери. Впереди, чуть прихрамывая, шагал седоволосый Алексей Матвеевич. Он вполголоса жаловался на местные порядки, на низкую зарплату и на то, что приходится таскать тяжелые мешки, хотя в его обязанности это не входит…. Гирс слушал вполуха.

Оказавшись на улице, секьюрити первым делом достал из черной куртки мятую пачку сигарет. Затем он указал Даниилу на узкую асфальтовую дорожку, убегающую в черный парк слева от семиэтажной больницы, и освещаемую одиноким фонарем на раздвоенной ноге.

– Вот тут проходите, не заблудитесь. В этой стороне всего два корпуса. Метров через триста будет первый корпус, так вы туда не заходите. Это ЛОР. А вот после него будет второй корпус – так этот уж будет ваш. То есть Неврология, как вы и просили.

– Благодарю. – Уже на ходу ответил Даниил. – Хорошо вам отдежурить.

– Спасибочки. – Лаптев достал сигарету, чиркнул спичкой. – И вам того же.

Инспектор снова оказался во влажной полутьме. После слепящих глаза холодных больничных ламп едва мерцающий оранжевый свет уличного фонаря казался несерьезным, понарошечным. Гирс с радостью вдохнул всей грудью прохладный туманный воздух парка, ему казалось, что запах приемного отделения и тушеной капусты въелся в воротник куртки, в волосы….

Действительно, как и сказал секьюрити Лаптев, совсем скоро из-за скопления кустов сирени выступил к дорожке первый корпус. Это было старое двухэтажное здание с большим крыльцом, спускающимся к центральной круглой клумбе двумя рукавами. В центре клумбы стоял остов старой каменной фигуры, бывшей, как видно, в давние времена скорбящим ангелом. Сейчас от него осталось лишь часть спины с отбитым плечом, фрагмент крыла и высокий постамент с нижней частью длинного одеяния. Засохшие цветы с клумбы еще не убрали, они безжизненно склонили невесомые головы к самой земле, пустые же стволы торчали прямо, перечеркивая каменный постамент черными колышущимися тенями. В этот час, во тьме и тумане эта композиция смотрелась зловеще, пугающе. В одном из темных окон второго этажа вспыхнул свет, в доме сразу почувствовалось движение, тревога….

– Хорошо быть здоровым… – едва слышно под нос пробормотал Даниил и ускорил шаг.

Снова ночная темнота поглотила его, но ненадолго. Сквозь поредевшую листву деревьев уже были видны огни окон другого дома. Гирс быстро шагал по асфальтовой дорожке, которая вскоре вывела его в тупик, на круглую замощенную площадку, в центре которой была клумба, очень похожая на ту, что осталась за его спиной. Прямо напротив полицейского, откидывая от квадратных освещенных глазниц-окон желтые полосы на черную землю, стоял последний корпус. Крыльцо у него было низкое, большое, закрытое сверху козырьком – балконом. И на балконе, и по обеим сторонам от входной двери располагались облупленные полуколонны, покрытые географической картой трещин и сколов. С трех сторон старый парк приблизился к дому вплотную, казалось, что некоторые ветви деревьев уперлись в стекла окон, стараясь продавить их внутрь. Скорбящий ангел на клумбе выглядел, однако, гораздо бодрее своего собрата у ЛОР отделения. Время пощадило его, оставило ему оба крыла, часть лица и даже фрагмент правой руки.

Даниил приблизился к едва освещенному входу, совсем уж было собрался взяться за ручку, но замер в тревоге. Где-то позади корпуса, в глубине парка послышался вдруг протяжный человеческий крик, закончившийся ни то сдавленным смехом, ни то плачем. Сразу после этого ночной покой разорвал еще один звук – будто бы ударили в тяжелый надтреснувший гонг, который откликнулся на это задушенным коротким звоном.

– Что тут творится, в этом богоугодном заведении?… – опять себе под нос пробормотал Гирс. Несколько секунд постоял, прислушиваясь к сгустившейся тишине, потом рывком открыл ледяную металлическую дверь.

И второй раз за столь короткий срок Даниил испытал странное чувство, будто бы попал в другое измерение. Больничный корпус, в котором располагалось неврологическое отделение, видимо, был построен одним из первых в этом городке. Сразу после второго ряда входных дверей, полицейский очутился в квадратном холле с широкой лестницей в центре. Направо и налево двумя крыльями уходил коридор с низеньким серым потолком. Но вот в чем была первая странность! Если левое крыло было вполне себе чистым и даже едва освещенным сверху допотопными светильниками, то правое крыло было надежно забаррикадировано листами пятнистой фанеры и поставленными вертикально панцирными матрасами от старинных железных кроватей. Со старой штукатурки стен, с квадратного плафона потолка из больничного полумрака совершенно живыми глазами глядели на полицейского строгие лики ангелов. Ни люди, ни хронос не жалели их. Вся поверхность росписи была безжалостно изрешечена странными неглубокими отверстиями, как от мелких пуль. Многие фрагменты стены и потолочного свода были утрачены, будто вырваны железным ковшом до самого основания, до красной кирпичной кладки. Но даже та часть изображения, которой удалось уцелеть в неравной битве с человеками и временем, была исполнена торжественности и света. Будто тихая музыка исходила от стен.

– Чем могу вам услужить, господин офицер? – негромкий мягкий звук голоса заставил Даниила быстро обернуться. К своему стыду он должен был признать, что совершенно не услышал приближения низкого бородатого человечка в белом, не по размеру широком халате.

– Доброй ночи. – Так же негромко ответил незнакомцу Гирс. – Я так понимаю, вам уже позвонили из главного корпуса.

– Конечно. – Кивнул человечек, достал из кармана самое что ни на есть настоящее пенсне, нацепил на нос. – Полагаю, вы не очень этому рады.

– Почему вы так решили?

– У вас досадливо дрогнули кончики губ, когда я приветствовал вас. Разрешите представиться. Я заведующий этим отделением. Мамонтов Рудольф Петрович. – Доктор вдруг растерянно потрогал пальцами воздух, будто решая в уме задачку. – В полиции принято пожимать руку?

Вместо ответа Даниил протянул Мамонтову ладонь:

– Инспектор Гирс. Даниил Владимирович.

– Ого. – Чуть улыбнулся доктор. – Я много слышал о вас. Неожиданно приятно! Что привело вас к нам, в наш Богом забытый угол? Чем провинилась перед полицией наша старая санитарка?

– Это я сейчас как раз и пытаюсь выяснить. – Уклончиво ответил Даниил. – Где мы можем поговорить?

– В моем кабинете. Следуйте за мной. – Мамонтов повернулся к полицейскому спиной, едва слышно пробормотав, – подумать только, сам Гирс….

Очень тихо, не издавая ни звука, заведующий отделением шел по полутемному коридору. Третья дверь по правую руку оказалась полуоткрытой. В образовавшуюся щель на пол коридора падал голубоватый луч от лампы. Полицейский и доктор вошли в комнату.

– Хорошо у вас. – Чуть поднял бровь инспектор. – По-домашнему.

– Это, видимо, оттого, что это и есть мой дом. – Снова улыбнулся Мамонтов. – И был им долгие годы.

Кабинет, и вправду, был примечательным. Большие тяжелые шкафы были завалены книгами, странными игрушками, папками с полустертыми надписями. Громоздкий письменный стол был, скорее всего, ровесником дому. Вместо одной из подломившихся ножек под грузной тумбой лежали два синих тома книги, в прошлом столетии печатанной на немецком языке.

На столе, помимо бумаг, книг и настольной бронзовой лампы в виде рыбы, глотающей свой хвост, стояло еще с десяток небольших фарфоровых фигурок. Небольшой монитор включенного компьютера отбрасывал на суконную столешницу синий блик.

– Мейсен. – Негромко произнес Даниил.

– Что, простите? – не понял доктор.

– Вот эта фигурка. Фарфоровая фабрика Мейсена. Девятнадцатый век.

– Что вы говорите. – Поправил пенсне Рудольф Петрович. – Я не знал. Но очень люблю ее, независимо от ее возраста и стоимости.

– Понимаю. – Чуть слышно отозвался Гирс.

– Присаживайтесь, где вам будет удобно.

Полицейский опустился в странное жесткое кресло, обтянутое холодной толстой клеенкой. Но, несмотря на кажущуюся неприветливость вертикальной спинки и сидения, сидеть на нем оказалось удобно.

– Итак…. – поторопил его Мамонтов. Было видно, что маленький доктор сгорает от любопытства. Он присел на краешек своего стула, руки сложил на коленях, как примерный ученик.

– Итак. Как вы думаете, имела ли основания ваша санитарка, Зинаида Евсеевна Рыльцова, утром этого дня не выйти на работу в свою смену?

– Думаю, что, несомненно, имела. – Не очень, однако, уверенно ответил Рудольф Петрович. – Не в правилах бабы Зины прогуливать рабочие часы без уважительной причины. Это, знаете ли, нынешняя молодежь иногда грешит этим. А Зинаида Евсеевна – человек другого менталитета.

– Расскажите мне про нее.

– Хорошо. – Согласился доктор. Задумался на минуту, потом, неожиданно хихикнув, попросил. – Инспектор, вы уж будьте добры, намекните хотя бы в чем дело! Знаете ли, в этом кабинете я привык сам выспрашивать людей об их проблемах и ставить диагнозы…. Не то, чтобы мне сейчас неловко быть в роли пациента, но просто мне было бы легче выбрать из информации главное, если бы я хотя бы в общих чертах знал….

– Информация, которую я сейчас пытаюсь собрать, не может разделяться на важную или неважную. – Устало перебил его Гирс. – Для меня сейчас важно все. Любая мелочь. Дело в том, что сегодня вечером труп Зинаиды Евсеевны Рыльцовой был обнаружен в ее запертой квартире. И у меня есть основания предполагать, что умерла она при странных обстоятельствах.

– Умерла-а-а…. – потрясенно выдохнул Мамонтов. Чуть не уронил с носа пенсне, неловко поймал его на груди, вернул на место.– О, Боже…. Да еще и при странных обстоятельствах! Это просто невероятно. Такого быть не может….

– В самом деле? – негромко поинтересовался Даниил. – Почему?

– Не знаю почему. – Пожал плечами доктор. – И вы уж, пожалуйста, не думайте, что я потрясен самим фактом смерти, или меня ввело во фрустрацию слово «труп»…. Уж будьте уверены, я на своем веку успел смириться с краткостью человеческой жизни, да и бездушных тел перевидал немало. Просто баба Зина была настолько обычным человеком…. Настолько безобидным и незаметным человеком, что в моей голове не укладывается эта новость.

– У нее были близкие друзья? Родственники?

– Насколько я знаю, где-то на севере есть какой-то родственник, но не прямой, а двоюродный, как мне кажется. Друзья тоже были, но кого-то конкретно назвать не могу…. Она общалась со всеми понемногу, со всеми одинаково доброжелательно!

– Сколько лет вы ее знаете?

– Столько, сколько работаю в этой медсанчасти. – Улыбнулся Мамонтов. – Двадцать семь лет. Последние лет десять Зинаида Евсеевна работала в моем отделении.

– Как к ней относились пациенты?

– О! Они ее обожали. Называли бабочка Зиночка. – Грустно улыбался Мамонтов. – Она была, несомненно, очень добрым и услужливым человеком. Много времени проводила в больнице. Работа не тяготила ее. Как мне казалось, она выполняла ее без напряжения, воспринимала уход за больными как нечто само собой разумеющимся.

– Какие у нее были обязанности?

– Все, что не касалось лечебного процесса, она считала своими обязанностями.

– Поясните.

– Это очень просто. Она мыла палаты, коридоры, следила за чистотой двора, столовой. Хотя, в принципе, другим санитаркам и в голову бы не пришло взяться за работу, не закрепленную за ними официально. Понимаете?

– В общих чертах.

– Баба Зина просто жила тут. Просто «ходила за больными»… это ее собственное выражение. Мыла, убирала, кормила, проветривала палаты, читала им журналы, пришивала оторванные пуговицы…. Словом, она просто делала все то, что делала бы, будь у нее самой дома больной родственник. Теперь понимаете?

– Думаю, да. – Даниил задумчиво оглядел стол. Осторожно развернул к себе лицом хрупкую фарфоровую фигурку мальчика с корзиной ландышей в правой руке. – Пациенты любили ее. А как же коллеги?

– И коллеги. Некоторые пользовались ее добротой и безотказностью. Часто просили подменить их смену по любому поводу, да и без повода, как я подозреваю.

– Что же баба Зина? Подменяла?

– Да. – Доктор снял пенсне, положил его в нагрудный карман. – Мне иногда даже казалось, что ей все равно. Что ей совершенно нечего делать дома.

– Вы бывали у нее в гостях?

– Нет. Никогда. Хотя знаю, что она живет в маленькой квартире в старых домах Театральной площади.

– Точный адрес не знаете?

– Не знаю, но могу посмотреть в бумагах. – Развернулся к компьютеру Рудольф Петрович.

– Кто еще мог «посмотреть в бумагах»? – жестом остановил его полицейский.

– Простите?…

– Кто еще имеет доступ к информации такого рода?

– Не знаю. – Растерялся Мамонтов. – Думаю, кто угодно. Разве адрес – это секрет?

– Кто из персонала бывал у нее дома? – вопросом на вопрос ответил Гирс.

– Не могу сказать точно. Уж, наверное, кто-то бывал. Но баба Зина большую часть времени проводила в отделении. Она даже свои дни Рождения отмечала здесь, с коллегами и пациентами. На Новый год всегда оставалась со мной, на суточное дежурство.

– Вам тоже нечего делать дома? – без большого интереса спросил полицейский.

– Вроде того. – Усмехнулся Мамонтов. – С женой мы чужие люди. Сын учился в Москве, там и остался. Приезжает редко. Мое отделение – это моя жизнь. В этом кабинете я лечу, читаю, размышляю по ночам. Я рад, что вернулся в этот корпус, пусть даже ненадолго.

– Вернулись? В каком смысле?

– В самом прямом. Мы же переехали отсюда полтора месяца назад!

– Как переехали? – Даниил обвел взглядом низкий серый потолок, до половины занавешенное пеленкой квадратное окно, захламленный кабинет. – Куда?

– В прекрасный новый корпус! Оборудованный по последнему слову медицины. С большими светлыми процедурными, пластиковыми окнами, с туалетами в каждой палате. Разве вы не слышали? Столько разговоров было, даже в «Скучновском котле» писали.

– Видимо, я был занят чем-то другим. – Покачал головой полицейский. – Газеты читаю редко. Только в случае необходимости. Но если вы так помпезно и надежно переехали, то почему же вновь оказались в своем старом кабинете?

– А это хороший вопрос. – Доктор потер ладонью об ладонь. – Не успели мы перевести пациентов и документацию, буквально через две недели произошла какая-то авария в системе теплоснабжения. Из кранов потекла ледяная вода, батареи стали холодными. А на улице уже, простите, октябрь месяц. Холодно. А у меня неврологические больные! Что прикажете делать?

– Почему же не устранили неполадки?

– Дело в том, что две организации, отвечающие за содержание нашего корпуса, не могут поделить между собой обязанности. Строители все беды и проблемы валят на обслуживающую фирму, а та, в свою очередь, винит во всем строителей.

– Ну, вы же не в ночной степи остались с больными на руках! Есть же вышестоящие инстанции, комиссии, прокуратура, наконец.

– Да ради Бога. – Отмахнулся Рудольф Петрович. – О чем вы говорите. Комиссий было столько, что хватило бы на майскую демонстрацию.

– И что же?

– И ничего. На свой страх и риск мы перевезли пациентов обратно, в наш старый дом. Тут тепло и сухо. Котельная, опять же, своя! Правое крыло, правда, в аварийном состоянии, но что тут я могу поделать? Пока чиновники переписываются между собой, мне нужно поднимать людей на ноги. Я врач!

– Без комментариев. – Буркнул Даниил.

– Плевать они на нас хотели. – Мамонтов поставил в теме точку. И тут же добавил. – А я даже рад, что снова оказался в своем родном кабинете. Не знаю почему, может быть я неисправимый романтик и фантазер, но мне кажется, что стены в этом доме действительно лечат! Непередаваемое чувство, ей Богу. Здесь всегда тишина и необъяснимое спокойствие.

В корпусе, действительно, было тихо. Низкие потолки с округлыми сводами совсем не давили сверху, тусклые лампы давали ровно столько света, сколько требовалось для того, чтобы разогнать ночные синие тени по углам, не напрягая уставшие за день глаза. За окном покачивалась большая ветка с черными во тьме листьями. В углу большого кабинета замер узкий высокий старинный шкафчик со стеклянными дверцами. Внутри него, на третьей и второй полках, инспектор с удивлением разглядел толстостенные прозрачные банки с заспиртованными в них темными бесформенными пятнами. «А ведь все так и могло быть здесь сто лет назад. – Вдруг подумалось Даниилу. – Именно так. Без изменений». Ночной черный парк за окном будто вобрал в себя все звуки чуждого здесь Города, нейтрализовал их. Не хотелось никуда уходить. Хотелось сидеть в тишине и тепле, разговаривать с маленьким доктором о вечных истинах. Гирс шевельнулся, оторвал взгляд от шкафчика в углу:

– Расскажите мне про вчерашний день. Что произошло? Кому баба Зина жаловалась на боли в сердце?

– Мне она не жаловалась! – тут же ответил Мамонтов. – Мне передала это наша вторая санитарка, Светлана.

– Странно. – На лбу полицейского обозначилась вертикальная складка.

– Что именно странно?

– С каких пор о болях в сердце рассказывают не врачу, а санитарке?

– Действительно…. – растерялся Рудольф Петрович. – Но это можно попытаться объяснить.

– Каким образом?

– Дело в том, что наша Светлана любит,… как бы это выразиться поделикатнее… погулять. Дома у нее всегда дым коромыслом, гости, застолья….

– Я понял. Могу себе представить.

– Но работает она хорошо! – Тут же вставил доктор. – Без особой души, но обязанности выполняет без нареканий.

– И как же перманентные застолья Светланы связаны с недугом бабы Зины?

– Самым прямым образом. Вчера днем я случайно услышал часть разговора между ними. Светлана просила бабу Зину остаться поработать за нее на этот вечер. И как мне тогда показалось, безотказная Зинаида Евсеевна, как обычно, согласилась.

– Но, тем не менее, она вернулась домой около семи часов вечера!

– Как вы узнали?

– Ее видел сосед по дому, проживающий на первом этаже.

– Ах, вот оно что…. Я не видел, когда ушла баба Зина, я был все это время занят с тяжелым больным. Но вот позднее, уже в девятом часу вечера, я с удивлением увидел, что пол в коридоре моет расстроенная Светлана. Конечно, я подошел к ней и поинтересовался в чем дело, почему она не ушла домой.

– И что же?

– Вот тогда я и услышал про то, что у бабы Зины пошаливает сердце.

– Другими словами, Зинаида Евсеевна сначала согласилась подменить вторую санитарку, а потом почувствовала себя плохо и ушла домой.

– Именно так! Не успела Света обрадоваться, как баба Зина, буквально через десять минут, подошла к ней в крайне расстроенном состоянии, пожаловалась на боль в сердце и, извинившись, отказалась остаться в больнице на ночь.

– Десять минут? – то ли переспросил, то ли просто в задумчивости повторил Гирс. – Десять минут – хороший срок….

– Для чего? – Мамонтов снова достал из кармашка пенсне, нацепил на нос, с любопытством подался вперед.

– Для того чтобы изменить все планы на вечер, конечно. – Ответил Даниил, и доктор разочарованно захлопал ресницами. – Вы не встревожились?

– Из-за чего?

– Из-за состояния Зинаиды Евсеевны. Все-таки у пожилого человека разболелось сердце. Может быть, ей нужна была помощь?

– Видите ли…. – мягко ответил Мамонтов. – Сердечко у нее побаливало частенько. Все медикаменты, которые могли помочь ей, у нее были в наличии. Если бы что-то обеспокоило ее всерьез, я уверен, она бы обратилась ко мне. Иногда, как вы понимаете, просто нужно как следует отдохнуть и расслабиться….. Боли бывают разные.

– Вот как. – Поднял бровь Гирс.

– Представьте себе. – Воодушевился доктор. – Мое отделение – отделение боли. Я сталкиваюсь с ней постоянно, двадцать четыре часа в сутки. Много-много лет. И я с каждым годом, с каждым пациентом все сильнее уверяюсь в своей теории – не всегда, и не всякую боль нужно снимать. Иногда нужно дать человеку побыть с ней, пообщаться.

– Простите? Не совсем вас понял!

– Извините, я, видимо, сумбурно объясняю. Но я хотел бы написать книгу, изложить свои мысли. Не знаю, смогу ли, получится ли…. Чем дольше я наблюдаю своих больных, чем больше общаюсь с ними, чем больше делаю записей, тем чаще меня тревожит одна удивительная мысль – люди сами себя наказывают болью! И освободить себя от нее они в состоянии только самостоятельно, единолично. Путем длительных размышлений о своей жизни, путем общения со своей болью. Поверьте, иного пути нет. Все медикаментозные воздействия и процедуры дают временное облегчение, лечат симптомы, а не искореняют очаг зла.

– То есть, если я сейчас упаду и сломаю ногу, я смогу справиться с болью и восстановить кость путем длительных размышлений? – спокойно поинтересовался Даниил.

– О, нет! Вам, конечно, окажут квалифицированную медицинскую помощь. Кость срастется, отек с тканей пройдет, гематомы рассосутся…. Но вот память о боли – она останется! И вы всегда будете помнить, как вы упали, где вы упали. Кто вас толкнул, или вы сами были столь неловки. Вот эта самая память боли – дьявольская вещь. Она будет возвращатьчя каждый раз, когда вы почувствуете досаду на себя, за свою неловкость. Или злость на виновника вашего несчастья…. Вы даже сами не будете подозревать об этом, все эти иллюзорные мысли останутся неоформленными, неозвученными вот тут…. – доктор постучал себя пальцем по лбу. – В коридорах подсознания. И они будут эфемерны, нечувствительны до поры до времени. Но, не дай Бог, с вами случится какой-то стресс. Или вдруг нагрянет работа, которую вы ни за что не хотите выполнять. Или новая обида! Или просто вас незаслуженно, да пусть и заслуженно – обойдут вниманием, не дадут вам частицу тепла и любви…. Все! Готово дело, боль пришла обратно и очень надолго. Уж будьте уверены, вы сами накажете себя ею, за лень, за злость, за неудачи. Или, как вариант, накажете ею тех, кто вас обидел. И уж эту, вернувшуюся из коридоров подсознания боль я не смогу вам вылечить никогда. Обезболивающие и противовоспалительные средства помогут вам, конечно. Но исцелиться вы сможете только сами. Как у Христа, «встать и пойти» вы будете в состоянии только по собственному внутреннему приказу.

– Интересная теория. – Поудобнее оперся на спинку кресла полицейский. – «Наказание болью». Было бы любопытно прочитать вашу книгу.

– Я не знаю, когда она появится на свет. – Вздохнул Рудольф Петрович, обвел взглядом толстые папки внутри книжного шкафа. – Материала достаточно! Но как это систематизировать? Как описать? Сотни-сотни случаев, один другого красноречивее. Вот, взять хотя бы моего нынешнего пациента. Тяжелый случай, махровая гипертония, онемение рук, боли в спине, судороги. Лабораторные обследования ничего не выявляют. Просвечиваем, простукиваем, просматриваем со всех сторон – не находим мы источника боли. А тут, буквально на днях, мы с ним просто беседовали за чашечкой кефира. Говорили о жизни, о судьбе, о недобросовестных строителях. Оказалось, он тоже когда-то работал на стройке, был вынужден уйти из-за сильнейших болей в спине и руках. И тут же он хвастается, что всегда у него руки были очень сильные! Он мог прут от железного забора в подкову согнуть. И вдруг, новое воспоминание – очень болезненное – как будто через силу из него вышло. Рассказал мне, что в молодости, хорошо разгоряченный спиртным, он на мосту подкинул вверх маленького племянника. И не смог поймать, ребенок упал в воду, чуть не погиб. Вот вам и причина боли! Вот вам и загнанный далеко в угол подсознания давнишний стресс. Потому-то и отсыхают у него руки, потому и поднимается давление до космических высот.

– За что же наказывала себя сердечной болью Зинаида Евсеевна?

– Это темная история. – Развел руки Мамонтов. – Я не был ее духовиком, не был и ее психотерапевтом. Я могу составить некоторые предположения, исходя лишь из сплетен персонала, из обрывочных воспоминаний бабы Зины, которыми она делилась очень редко.

– Очень меня обяжете этим.

– Я так полагаю, что Зинаида Евсеевна очень казнила себя за то, что не имела детей.

– Какой-то женский недуг?

– Нет-нет! Из ее недомолвок я понял, что она была совершенно здорова. Просто не хотела иметь детей. Она боялась.

– Чего?

– Это боязнь особого рода…. Ее истоки следовало бы искать очень-очень давно, в период ее молодости, в то время, когда еще можно было ей помочь. Она боялась, что дети ее будут болеть и умрут.

– Господи. – Невольно поежился полицейский.

– Как видите, случай интересный, но не сложный. В молодости она не смогла пересилить страх и стать матерью. А потом, когда стало слишком поздно, она наказала себя вот таким способом. Ее изводила боль в сердце, причем видимых патологий обследования не выявляли.

– Действительно. – Пробормотал Даниил. – Ваши рассуждения не лишены определенной логики.

– Да тут и логики большой не надо! – чуть улыбнулся Рудольф Петрович. – Она сама часто повторяла фразы «болеть за дело», «болеть за пациентов»…. Все это из подсознания. Она сама озвучивала свои проблемы, не подозревая об этом. Всю свою заботу она перенесла на больных, а свой пустой дом заменила другим домом – нашим отделением. Все просто, если подумать. Кстати, здесь ей всегда становилось легче. Бывали случаи, когда я предлагал ей уйти на больничный. Но она отказывалась, говорила, что тут ей спокойнее, да и доктор, если что, рядом. А дома, в тишине, все болячки дают себя знать с удвоенной силой.

– Странно. – Пробормотал Гирс.

– Что странно? – встрепенулся Мамонтов.

– Сколько у вас всего санитарок? – вместо ответа спросил инспектор.

– Три. Баба Зина, Светлана и Аля, совсем еще девочка. Она новенькая, недавно у нас….

– Мне нужны их адреса.

– Сейчас найду…. – Рудольф Петрович развернулся к компьютеру.

– Что вы можете сказать о медсестрах? Какие у них были отношения с бабой Зиной?

– Самые теплые. – Откликнулся доктор. – Мне кажется, что Зинаиду Евсеевну все любили. Она была удивительно добрым человеком!

– Что еще вы можете добавить про вчерашний день? Может быть, что-то еще удивило или насторожило вас?

– Нет. – Пожал плечами доктор. – Все было спокойно…. Разве что, немного шумно. Наш Леша из котельной заколотил несколько выбитых окон в заброшенной части корпуса, чтобы не было сильных сквозняков.

– Корпус сильно разрушен?

– Да! То есть, не то, чтобы очень…. Когда мы переезжали отсюда, правое крыло первого этажа было в плачевном состоянии, но вполне пригодном для жизни. Однако, за то время, пока дом стоял пустым его успели раздолбить местные ряженые.

– Ряженые?

– Это я их так называю! Этот больничный комплекс очень старый, в туристических путеводителях описывается, как часть Монастырского владения. Тогда часто при монастырях строили богоугодные заведения. Знаете, наверное?

– Да. Я знаю. Жаль, что это правило недействительно в наши дни.

– Жаль. Но нашей сегодняшней проблемы это не решило бы. – Почесал лоб доктор. – Здесь, в этой части парка наш корпус – последний. Дальше только запущенные непролазные заросли и развалины монастырской часовни. И вот, представьте себе, этот угол облюбовала местная молодежь, объединившаяся в неформальную группу. Они носят черную одежду, красят волосы и лицо сажей, как я предполагаю, судя по их внешнему виду. Многие прокалывают уши, брови и губы отвратительными железными штырями.

– Они вам мешают?

– Время от времени. Такое соседство с больницей не всегда приятно. Они нервируют пациентов, бывает, что шумят по ночам. Но не часто.

– Почему не обращаетесь к участковому уполномоченному с этим вопросом?

– Ну что вы, сразу уж прямо и к участковому. Все-таки это дети…. Им нужно как-то самовыразиться…. Я надеюсь, что они сами уйдут с этой территории. Повзрослеют, в конце концов.

– И все-таки я передам этот сигнал в участковую службу. Уж не обессудьте.

– Как вам будет угодно. – Не стал спорить Мамонтов. Вынул из старенького принтера лист бумаги, протянул его Гирсу. – Вот адреса наших санитарок.

– Спасибо.

– Что-то еще?

– Пока это все. Извините, что отнял у вас так много времени.

– О чем вы говорите. – Слабо улыбнулся Рудольф Петрович. – Я был рад помочь. Хотя, скрывать не буду – я очень огорчен смертью бабы Зины. Понимаете, когда столько лет живешь с человеком в одном доме, он становится почти родным.

– Понимаю.

Инспектор и доктор вышли из кабинета, не спеша двинулись к холлу.

– Эти стены помнят не одну тысячу больных. – Негромко произнес Мамонтов. – Они слышали столько криков боли и жизненных историй, что, умей они говорить, могли бы надиктовать не одну книгу, а десяток, а то и больше.

– Это хорошо, что они не умеют говорить. – В чуть заметной улыбке покривил губы Гирс. – Чужая боль – тяжелая ноша.

– Согласен! – тут же откликнулся доктор. – Ох, как согласен. Представьте себе, баба Зина обладала потрясающей памятью! Даже в свои семьдесят лет она помнила всех бывших пациентов не только в лицо, но и по имени – отчеству. Могла вдруг спросить у кого-нибудь про родившегося десять лет назад ребеночка, или про тетушку с дальнего города. Как она все это держала в голове, просто загадка!

– Да. Загадка. – Задумчиво пробормотал Даниил. – Какую-то загадку она унесла с собой этим вечером.

– Нет слов…. – покачал головой доктор.

Они подошли к входной двери. Полицейский внимательно осмотрел сложную баррикаду из фанеры и старых кроватей. Вдруг спросил:

– Можно как-то проникнуть в закрытую часть коридора?

– Да. Это возможно. Вот здесь, с краю, со стороны перил есть небольшое пространство между стеной и досками. Здесь сегодня наш Леша из котельной проходил, чтобы забить окна. В самом конце крыла есть выход в парк, такой же, как и с этой стороны. Они симметричны. Хотите полюбопытствовать?

– Да. Я хочу, прежде чем уйти, оглядеть владения ваших ряженых. Прогуляюсь еще раз по парку, поброжу в темноте на ощупь. Давайте прощаться.

Мамонтов протянул руку инспектору:

– Заходите. Я почти всегда здесь. Осиротел наш дом. Подумать только, вторая смерть за последний месяц.

– Вот как! – Даниил замер, его тонкие ноздри нервно дрогнули. – Что значит – вторая?!

– Совсем недавно погибла Раечка Чугунова. Нелепая смерть, тоже, представьте себе, у себя дома. И тоже, представьте себе, работала у нас санитаркой….