Текст книги "И лучшие слова навек пребудут с нами…"

Елена Минкина-Тайчер
И лучшие слова навек пребудут с нами…

 
Прости, мой давний нежный друг, за светлый круг и все былое,
За май, за то, что недосуг сказать единственное слово,
Одно в любые времена, что между прошлым и забвеньем
Такая тонкая стена прочна и лучшие мгновенья
Неотличимы ото сна.
 

Художественное электронное издание

Оформление – Валерий Калныньш

© Елена Минкина-Тайчер, 2021

© «Время», 2021

⁂

«А еще прости за легкость речи, пусть себе летит…»

 
А еще прости за легкость речи, пусть себе летит
Памяти и вечности навстречу сотканный мотив –
Лодка без весла, огонь случайный без угля и дров, –
Пусть горит светло и беспечально, как сама любовь.
 
 
Загадай безделья и покоя
На закате дня.
Легкою безоблачной строкою
Помяни меня.
 

«Умолкнуть на века, забыться, умереть…»

 
Умолкнуть на века, забыться, умереть…
Не разводи огонь ненужного прощанья,
Когда саднит ладонь ожог воспоминанья,
И боль уже глуха, и нечему гореть.
 
 
Но только синева, и облака, и ранний
Закат, и тишина, и музыка слышна,
И лучшие слова навек пребудут с нами,
Слова и имена. Слова и имена.
 
 
И снова унесет, светла и холодна,
Знакомая волна, случайное касанье
Струны и тишины, и легкое дыханье
Вернется. И весна. И музыка слышна.
 

«Загляни мне, Господи, в душу, как в окно…»

 
Загляни мне, Господи, в душу, как в окно,
Горечью и гордостью светится оно,
Не бранила попусту, обнимала всех,
Отпусти мне, Господи, этот грех.
 
 
В полночь за оградою поднимают нож,
Карты не раскладывай, звезды не тревожь,
От роду положены каждому года.
Погадай мне, Господи, погадай.
 
 
Не боюсь ни холода, ни коротких лет,
Под небесным пологом нелюбимых нет,
Но смиренно горести не могу принять,
Попеняй мне, Господи, попеняй.
 
 
Одарила молодость косами на грудь.
Запрокину голову, разгадаю путь,
Дай мне по-над пропастью весело пройти,
Посвети мне, Господи, посвети.
 

«Мандарины устали от жара и просят напиться…»

 
Мандарины устали от жара и просят напиться,
Все деревья вздыхают с утра, и веселая птица
С ярко-синим, как отблеск свободы, рисунком на крыльях
Тоже просит воды, все устали-устали-устали от пыли.
 
 
Так просили дождя позабытые светлые предки,
Так молили у неба пощады, но предал их, предал
Тот единственный, древний, навеки любимый и жуткий,
И стращал, и казнил, и детей не щадил. И детей почему-то.
 
 
Этот ливень ночной, долгожданный, внезапный, весенний,
Одарил в декабре, нашептал новых слов утешенья.
Среди новых смертей в ненадежном, как вера, столетье
Всё идем и поем, и рожаем детей, и смеемся, как дети.
 

«Краснеют ягоды. Жара. И чары общего безделья…»

 
Краснеют ягоды. Жара. И чары общего безделья.
И разведение костра, как будто новый понедельник
Не забредет в заросший сад, где только овод неуместен
В прозрачном воздухе, но ряд цветов и веток тем прелестней,
Чем жарче оводы гудят.
 
 
От дыма тянет шашлыком, но лень вставать, нести посуду,
Чужая кошка на балкон залезть пытается, повсюду
Такой беспечный легкий сон, что даже милый пес ушастый
Ее не гонит, и балкон с геранью, никнущей от жажды,
Немного лишний и смешон.
 
 
Прости, мой давний нежный друг, за светлый круг и все былое,
За май, за то, что недосуг сказать единственное слово,
Одно в любые времена, что между прошлым и забвеньем
Такая тонкая стена прочна и лучшие мгновенья
Неотличимы ото сна.
 

«И если вдруг припомню тот апрель…»

Е. Ю.

 
И если вдруг припомню тот апрель, с холодной не весеннею тоскою,
и расскажу, что был, – не верь, не верь! Другие месяцы и даты скроют
его внезапный злобный приговор. Разбитое корыто, наводненья,
аварии и выстрелы в упор, да мало ли какие развлеченья
еще себе придумал дирижер.
А мы живем, не чувствуя огня, не зная нот, слагаем наши оды,
и верим в предсказание погоды, а не в насмешку завтрашнего дня,
когда среди забот и прегрешений, поспешных и блистательных решений,
казня без приговора и суда, войдет непоправимая беда.
 
 
Нет, мы не будем думать об апреле, о черном дне, когда осиротели
весна и чьи-то лучшие стремленья, не наши, нет, останемся в сомненье,
что это явь, ведь явная нелепость случиться не могла, любую крепость
разрушить нелегко, но мать без сына – бездарная, ненужная картина –
душе и сердцу вовсе недоступна. Взгляни, как мирно розовеет утро
и отдохни. Уже июнь вступает в свои права, сменяя грозы мая.
И лето защитит и отогреет. Прости меня за строчку об апреле.
 

«Отцвели мандарины, лимоны, любовное древо айва…»

 
Отцвели мандарины, лимоны, любовное древо айва,
Все вокруг тяжелеет плодами, как смуглые юные жены,
Море с небом едины, и синее с белым вплетаются в сон и слова,
Только синее с белым, и ты не зови и не жди отраженной
В тихой заводи плачущей ивы, заметной едва.
Мы, зачем-то рожденные в снежной холодной зиме,
Любим серые дождики, цвет неживых опадающих листьев
И скупые слова, не сплетенные в страсти, не рвущие душу, и дней
Ожидаем прохладных, недобрых, чтоб в карманах замерзшие кисти
Не могли отогреться и только дрожали сильней.
 
 
А жара так смешлива, назойлива, невыносима для нас,
Как безумная мать, потерявшая некогда малого сына
И нашедшая годы спустя не дитя, но вскормленного где-то детину
С тем же взглядом навеки любимых тоскующих глаз.
Как горят мои руки от жара объятий и фраз.
 

«Ночные слова нежны и неосторожны и приходят без спросу…»

 
Ночные слова нежны и неосторожны и приходят без спросу,
А утренние – иногда невозможны, но чаще совсем безголосы.
Есть бесполезные слова дневные, как зонтик в разгаре лета,
Привычно строятся за остальными, без запаха и без цвета.
К вечеру слова обидчивы и печальны, сердятся понапрасну,
Плоско острят, переходят в ворчанье, не отвечают на ласку.
И только ночь их опять заарканит, спасет, унесет, заморочит.
Послушай, давай никогда не устанем разговаривать ночью?
 

Гора Кармель

 
В доме у нас из любого окна видно прекрасную гору.
В марте, когда наступает весна, в мокрую зимнюю пору,
Летом, туманною ночью без сна, в жарком полуденном свете
Наша гора зелена и вольна и неприступна, как ветер.
 
 
Только подумай, не кран, не трамвай или, к примеру, аптека,
Не магазинов неоновый рай, но до скончания века
Свет над горою, звенят в камышах птицы, терниста дорога,
Сад и туман, и невольно душа внемлет неслышному Богу.
 

«Возле дома у нас был неловкий, забытый газон…»

 
Возле дома у нас был неловкий, забытый газон,
Две скамейки на входе, помойка за старым сараем
И еще один дом, что дряхлел и звучал в унисон
И напротив стоял как в насмешку – от края до края
Заслонял небосклон и глазам неизвестных жильцов
Открывались в упор наши окна и гулкие двери.
И, слепые от тусклого света, от штор и чужих голосов,
Мы росли и учились не ждать, не любить и не верить.
 
 
Старший брат, как положено брату, заботлив и строг,
Был кудряв, постоянно влюблен и дарован друзьями.
Кто подумать бы мог, что далекий неведомый Бог
Так легко и жестоко подшутит над нами.
 
 
В этом ярком и жарком, заросшем цветами саду
Тишина дотемна, лишь звенит царство песен незримых.
Почему через тысячу лет злая память как будто в бреду
Возвращает сугробы и долгую зиму?
В музыкальную школу бегу, дождь и снег обжигают лицо,
Как всегда, запотели трамвайные окна.
В папке ноты прелюдий и фуг без начал и концов
Отсырели, и варежки тоже промокли.
 
 
Здесь весна в октябре. Перелетные птицы спешат,
Расцветают поля, и деревья промокли до нитки.
Не считаю утрат, я давно уже старше, чем брат,
И знакомого Бога встречаю с утра у калитки.
 

«А я люблю немного случайные…»

 
А я люблю немного случайные, нарочно длинные вечерние строчки,
Можно не поддаваться отчаянию и шагать, словно в ливень, с кочки на кочку,
Можно долго сидеть и рассказывать маме, что весь день жара, но совсем не душно.
И пускай она посмеется над нами, но кивнет, как вчера, светло и послушно.
 
 
А еще хорошо пройтись по улице в ночи, среди огоньков во мраке.
Знаешь, оливы немного сутулятся и нигде впереди не лают собаки,
Даже когда пробежит по саду пестрая, как кич, бездомная кошка,
Собакам давно ничего не надо – вздохнут из приличия и тявкнут немножко.
 
 
Хорошо бы жить не спеша и радостно, писать стихи, вставать на рассвете,
Варить варенье из разной ягоды, но сахара – только не больше трети,
Ничуть не бояться жары и холода, войны на севере, огня на юге,
И только долго, беспечно долго, безмерно долго любить друг друга.
 

«В этом шумном забавном палящем раю…»

 
В этом шумном забавном палящем раю
Постою на краю, помолюсь бытию.
Неземной разговор, невозможная гладь,
Все сбылось и срослось, только дай постоять.
 
 
Только дай подышать, пусть не в полную грудь,
Только дай не спеша наглядеться вокруг,
Сад расцвел на горе, дом открыт детворе,
Дремлет пес, всех прекрасней, мудрей и добрей.
 
 
Не прошу куража, не жалею добра,
Только руку пожать, только глянуть с утра,
Как сползает туман и поет свиристель.
И уйти почему-то не страшно совсем.
 

«Золотые чертоги, похоронные дроги…»

 
Золотые чертоги, похоронные дроги, тишина вдоль дороги все полней и темней.
Не спеши, мой прекрасный, жизнь над нами не властна, и тропа не напрасно пролегла меж камней.
Побредем бога ради, не боясь и не глядя, непогоде на радость серенада звучит.
Путь остался недлинный, за кустами с малиной, у калитки старинной, потеряем ключи.
Зачерпни из колодца, что еще остается, ночь кому-то смеется и дарует рассвет.
Жизнь легла под ногами, и дорога другая нас уводит, слагая последний куплет.
 

«От Солнца кружится Земля…»

 
От Солнца кружится Земля,
Взлетает шмель из янтаря,
Цветов горячий дух, как старое вино,
Дурманит.
На листьях тонкие следы
От высыхающей воды,
Как будто молоко с утра разведено
В стакане.
Ты знаешь, утром, до зари
Так звонко птица говорит,
Ее почти не разглядишь, наверное, удод
Или колибри.
Как жизнь слепа и коротка,
Опять рука моя легка,
В саду кружится только хоровод
Цветов и листьев.
 

«Да, мой свет, Изумрудный город…»

Маше

 
Да, мой свет, Изумрудный город –
прекрасная выдумка ловкача,
не стоит спешить на Волшебную гору
дорогой из желтого кирпича.
И не бывает сплошного рая,
просторного поля с коврами из роз,
потому что дорога всегда кривая,
вернее, болото от края до края,
если глянуть всерьез.
 
 
Вот и бредешь себе по болоту,
с трудом различая, где топь, где твердь,
весь в грязи до седьмого пота,
куда стремишься – поди ответь!
И вдруг, долги, как вериги, сбросив,
выходишь на ровный просторный луг,
а там медовые травы и росы,
любовь упоительна, страсть без вопросов
и братство друзей вокруг.
 
 
Но что поделать, мой ангел ясный,
если дорога торопит вперед,
что горе властно, любовь опасна,
друзья уходят из года в год.
И даже дети, песнь души на рассвете,
несказанная нежность, заколдованный круг,
груз обид понесут и нежданных болезней,
защитить невозможно, молить бесполезно,
только выйти на новый луг.
 
 
И опять спасет, назови, как захочешь,
крепкий дом, остановка, поляна, кочка,
свет последней любви моей и заботы
или просто знак хорошей погоды –
луч блеснет из-за серых туч.
Луг и луч.
 

«Сколько пройдено дней вчерашних…»

 
Сколько пройдено дней вчерашних,
Поездов, давно отгудевших.
Фотографии нежных женщин,
Стопки писем, имен и дат.
И давно смешно и нестрашно
Вспоминать врагов поредевших,
Им досталось ничуть не меньше
Похорон, обид и утрат.
Мы ушли в провинцию к морю,
Как поэт завещал, и вскоре
Мы забыли империю, плаху,
Голод, страх, другую мораль.
Впрочем, нет, мы еще поспорим,
Отболеем общее горе,
Помолчим по поводу страха.
Страх остался, мне очень жаль.
 
 
Мы умеем с тобой отныне
Находить красоту в пустыне
И любить и считать заветным
Этот знойный гремучий рай.
Эти шнобели, кудри, песни,
Эти Нобели. Как чудесны
И, наверное, всем заметны
Наши профили через край.
Так прекрасны и не напрасны
По утрам знакомые лица,
Наши дети наглы и гордо
Не желают глядеть назад.
Но зачем дождливый, ненастный
Мне еще продолжает сниться
Тот ненужный, забытый город
И единственный Летний сад.
 

«Оглянись, удивись, заглядись на траву…»

 
Оглянись, удивись, заглядись на траву,
На ракушки, ворону, волну, синеву,
На меня – я смеюсь и болтаю с тобой,
И дышу, и жива, как трава и прибой.
И за щедрую милость июньского дня
Я шепчу – заглядись, заглядись на меня!
 

«Прожить после Москвы у моря много лет…»

 
Прожить после Москвы у моря много лет –
Заманчиво звучит, но все же очень странно,
И грустно иногда, коли на сердце нет
Какой-нибудь другой причины для туманной
Тоски по поездам, по дремоте в купе –
На верхней, на краю, невольным легким грузом.
Стаканов перестук, гуляние в толпе,
Ведро наперевес с вареной кукурузой.
 
 
Мой добрый, чудный брат, кто знает сколько дней
И сколько поездов промчались тем маршрутом,
Той станцией – Задонск, Кошары, Каменец?
Кто вспомнит старый дом и обедневший хутор!
Прекрасные года случились не тогда,
Не там, не в том краю, не в той открытой двери,
Скажи, зачем тебе я это говорю,
И помню, и люблю, и верю, верю, верю.
 

«Там были и лес, и сосны, раздолье малины дикой…»

 
Там были и лес, и сосны, раздолье малины дикой,
И рядом с тропинкой россыпь нечаянной земляники.
И запах травы с покоса, дыши, сколько хватит силы!
А знаешь, я эти сосны еще в Москве не любила.
 
 
А мне бы накинуть шубку, свернуть годов этак двадцать,
Среди переходов шумных до сумерек затеряться.
Одною рукой в кармане (другая в твоей не мерзнет).
И россыпь дворцов и храмов в упор не ценить, как воздух.
 
 
Давай же помянем город, где мы с тобою бывали,
Бульвары, привычный грохот забытых навек трамваев.
И снег, словно сон, взлетает на свет фонаря. И тает.
Лишь воздуха не хватает. Как воздуха не хватает…
 

«Я вернулась в свой сад, как вернулся поэт…»

В. Шиленскому

 
Я вернулась в свой сад, как вернулся поэт
В черный город, которому имени нет,
Где слова-фонари замело, хоть умри,
И невмочь говорить, и нельзя повторить.
 
 
А у нас тут жара, фонари до утра
И земля, как нарочно, щедра и добра,
Беззастенчивым цветом умыт небосвод.
И поэт не умрет, и никто не умрет.
 
 
Как светла тишина, как полна и длинна
На прибрежный песок набегает волна
И рисует нам круг, круг и солнце вокруг.
Ты не веришь? Я тоже не верю, мой друг.
 

«А ворожея ворожит…»

 
А ворожея ворожит,
волна несет, строка бежит,
и луч, и ветер, и стрижи
недостижимы, как прожить
мне этот миг и этот век,
успеть сказать, замедлить бег
поспешных и неловких фраз,
дрожать, платить в который раз
за не-полет и не-простор,
бессонницу, надежду, вздор,
что наплетет еще строка,
зачем звучит издалека
полетом, пением, струной,
обманом, жалкою виной,
соблазном, терпким, словно бред.
И тишина, которой нет,
согреет в ласковой горсти.
Прости мне, Господи, прости.
 

Дни трепета

 
Зачеркни этот год как ненужную строчку в письме,
Развернись, пусть не тот поворот и дорога во тьме
Завели на обрыв, пусть жестокий прошел камнепад,
Побредем наугад.
 
 
Начинается новый отсчет наших дней и дорог,
Прошлый год – незачет, обломал, не сберег, не помог,
Десять трепетных дней положил для молитв и мольбы,
Нам бы просто любить.
 
 
Сбереги наши души, прости, не суди, пожалей.
Как разрушить неверие, как пережить, одолеть
Непосильную ношу тревоги, надежды, огня?
Помолись за меня.
 

«Я хочу сегодня назло богам и пророкам…»

 
За этот ад,
За этот бред
Пошли мне сад
На старость лет…
 

М. Цветаева

 
Я хочу сегодня назло богам и пророкам
написать о любви,
Наговорить красивостей много-премного,
насочинять, наловить
Упоительных образов, вздохов полных,
горячих безумных слов.
Чтобы ты засмеялся и все-таки вспомнил,
что такое любовь.
 
 
Дай мне руку – не очень крута дорога,
но вдвоем веселей идти,
Пусть темно за порогом, устали ноги,
жив и вечен прежний мотив.
Снова соль и ветер слезы навеют,
снова солнце слепит глаза,
Я в который раз вздохну и поверю,
что ты пришел и сказал.
 
 
И пускай не ждут и не снятся больше
несделанные дела,
Только небо и свет, золотая роща,
облака, река, купола,
И единственный дом, где жив и молод –
за горечь, за ад и бред,
И единственный сад, небольшая повесть,
дорога на старость лет.
 

«А давай пройдем мимо старого парка…»

 
Вновь я посетил…
 

А. Пушкин

 
А давай пройдем мимо старого парка,
Заросших дворов, пустырей-площадей?
Знакомых таких, словно щедрая память
Никогда не стирает домов и людей,
Вечным сбором макулатуры управляла химичка дура,
Вовка за косу дергал, балбес.
Интересно, куда девалось то добро, что мы, честно стараясь,
Тащили наперевес?
 
 
В длинных серых панельных, без лифта и цветников,
В поле, за химзаводом,
Жил наш класс, только несколько учеников
Приезжали в плохую погоду
На трамвае из темных от грязи и лет
Кирпичных многоэтажек –
Пять семей на квартиру и двадцать бед
На семью с довоенным стажем.
 
 
Если бы научиться не жалеть ни о чем
И не вспоминать событий,
Если бы оглянуться и подставить плечо
Хотя бы Юрке и Вите,
Серые стены, троллейбусный круг,
Брат здесь перебегал дорогу.
Мы-то далече, и все недосуг
Вернуться и постоять немного.
 

«Обнаружить внезапно, что все крупнеет…»

 
Обнаружить внезапно, что все крупнеет –
юбилеи, дома, усталость,
Только давняя память словам не внемлет,
смешит, зовет, и осталось
Сдаться лучшим и легким воспоминаньям,
чепухе, прелестным ошибкам.
Так уходит от пропасти мудрый странник,
не достигнув глупой вершины.
 
 
Зачерпнуть любви из того колодца,
что когда-то поил безбрежно,
Зачеркнуть раскаянье, пусть зачтется
только нежность, слепая нежность.
Не считать – болезни, года, обиды
недостойны душевной муки,
И разлук не стало, и слез не видно,
просто больше не верь в разлуки.
 
 
Не зови простить, не мани остаться,
полечу легко и беспечно,
Может, море и поле так манят страстно?
Или память уносит вечер?
А тоска уйдет, как зима уходит,
не осилив тепла и света,
Как легко и славно верить погоде,
пока не сменился ветер.
 

«Восходит новая луна, тревожна ночь, душа полна…»

 
Восходит новая луна, тревожна ночь, душа полна
Неясных беспокойных слов, упреков, страсти из оков
Мгновенно вырваться и впредь не ошибаться, не гореть
По пустякам, не тратить сил на бег по кругу без ветрил
И без руля (конечно, всем известна фраза), но зачем
Я повторяю вновь слова давно ненужные, едва –
Едва знакомые, как путь к лесной опушке (не забудь,
Как быстро я теряю след в любом лесу), один ответ
За все ошибки, смех и боль даруй мне право быть с тобой.
 

«Поехать в театр, в кино забрести…»

 
Поехать в театр, в кино забрести,
Услышать чужой беззаботный мотив,
Послушно вздохнуть о нелегкой судьбе
Чужой героини, ненужной тебе.
 
 
Потом переделать земные дела,
Подрезать цветы, оттереть добела
Посуду, собаку, скамейку, стихи,
Чтоб строчки ложились просты и легки.
 
 
Утешить больных, успокоить родных,
Роман дописать, улыбаться, не ныть,
Семь верст киселя и двенадцать жары –
Чужие герои не терпят игры.
 
 
Опять распланировать тысячу фраз,
Опять отодвинуть, как было не раз.
Лишь ночью, стихи повторив наизусть,
Твоя героиня уронит слезу.
 

«Зачем ты смеешься так дерзко и хитро…»

 
Зачем ты смеешься так дерзко и хитро,
Ноябрь – наступление грусти и неба,
Слепого и грозного, теплых ботинок,
Унылого серого дождика, снега,
Летящего к ночи и к старым приметам –
Тоски ожиданье, зима у порога…
Но это слепящее наглое лето?!
Насмешка еврейского мудрого Бога.
И море теплее домашнего супа,
Трава зеленеет, томление будит,
Роса выпадает так жарко и скупо,
Как только в июле положено людям.
 

«Встали на нашем пороге осень, беда и болезни…»

Веронике

 
Встали на нашем пороге осень, беда и болезни.
Горькие тихие строки. Слабые руки и песни.
Мир утопает в тумане, страшный, невнятный, жестокий.
Незаживающей раной горькие, тихие строки.
 
 
С милой моею сестрою тайные двери откроем
Новым заветным романам, лучшим на свете героям.
В старой забытой тетрадке перелистаем страницы,
В зеркало глянем украдкой – чьи там прекрасные лица?
 
 
Поговорили – и славно, погоревали – и будет.
Незаживающей раной наши любимые люди.
Неумолимы и ясны только любовь и тревога.
Светит свеча и не гаснет в теплой запазухе Бога.
 

««Нельзя взглянуть за эту грань…»

 
Всё лучше перед кем-нибудь
Словами облегчить мне грудь…
 

М. Лермонтов. Мцыри

 
«Нельзя взглянуть за эту грань – твержу, твержу в который раз
Закон, придуманный не мной, как ночь и день, как снег и зной. –
И не проси, и не морочь, нас напугала злая ночь…»
Твержу и прячусь за дела. Я не кружу, я там была.
 
 
Наверно, сотни лет назад шел тот же снег и тот же град
Стучался в окна, словно гость, забывший шляпу или трость,
И так же запросто, шутя, не пожалев мое дитя,
Мир опрокинулся на миг. Соседи бросились на крик.
 
 
Я там пропала, умерла, я смерть кричала и звала,
Не уповая на нее, а лишь от боли, как зверье,
Забыв любовь, не веря в долг, наутро сделалась седой…
И Бог не вышел на порог, и не помог. А есть ли Бог?
 
 
«Прости, мой ангел, страшный сон тебе привиделся, лишь он
И виноват, вот в чем секрет. А грани нет. И смерти нет».
 

«Странный беззвучный холод пришел в наши края…»

 
Странный беззвучный холод пришел в наши края,
Ни дождя, ни темного облака, лишь позднего ноября
Бессмысленное топтание в бодрой зеленой траве
Да случайные, без названия, стихи в моей голове.
Даже листья не падают и не кружат по дворам,
Нагрянет в полночной памяти, а потом до утра
Призраков и туманов встает немая гряда,
Не ищи по карманам, не зализывай раны,
Просто иди сюда.