Текст книги "Английский дневник"

– Может, надо нажать какую-то кнопку, а то он тебя не слышит?

– Натюрлих, – одобряет Хомяков.

Кнопку мы не находим, а голос тем временем умолкает. Затем раздается небольшой гудок – и тишина. Я вешаю трубку.

Мы проверяем номер – все верно. И я снова в непривычной для себя последовательности аккуратно нажимаю на эти десять цифр.

Опять тот же голос, но между своими криками на этот раз я улавливаю, что он произносит имя Джон.

После третьего звонка, посовещавшись, мы приходим к выводу, что Джона нет, и мне отвечает его товарищ. Ну, а после пятого, я, наконец, понимаю, что разговариваю с автоответчиком и выучиваю новое слово answer machine77
  Автоответчик.


[Закрыть].

– Ты знаешь, а ведь он говорил мне, что живет где-то недалеко от этого вокзала, – вспоминает Андрей. – А что если мы оставим чемоданы в камере хранения и подъедем к нему?

– Натюрлих, – одобряет Хомяков.

Мы бегаем по вокзалу, но камеру хранения не находим – ее здесь просто нет. Что же делать? Тогда в голову приходит спасительная мысль: надо попросить оставить вещи в одном из офисов, которых тут на вокзале полно.

Я захожу в первый попавшийся офис и с трудом строю сложную английскую фразу:

– Нельзя ли на часок оставить у вас наши чемоданы? Нас, к сожалению, никто не встретил…

Улыбка мгновенно исчезает с лица немолодой англичанки. Она даже не дает мне закончить и решительно машет рукой:

– No, no!

Как позже выясняется, с этим делом у них очень строго. В оставленном багаже может быть бомба. Наш вид не внушает доверия.

Ну ладно, мы решаем ехать с вещами. Я вижу знакомое – наконец-то! – слово taxi, и следуя за указателем, мы приходим к целой веренице черных машин такси. Эти старомодные авто и есть почтенные английские кэбы.

Почесывая затылок, Андрей несколько секунд изучает адрес Джона и с немым вопросом подсовывает его мне, видимо, как эксперту.

Я читаю: 100 Tornhill Point, London88
  Торнхилл пойнт, Лондон.


[Закрыть] и код. Все ясно, сто – номер дома, Tornhill Point – название улицы. Я протягиваю адрес первому в очереди таксисту. Мы грузим чемоданы, садимся и едем по совершенно незнакомому городу.

Ехать действительно недалеко. Минут через десять таксист подвозит нас к двум стоящим рядом многоэтажным домам и говорит, что дом слева это и есть Tornhill Point.

Получается, что улицы в адресе вообще нет. А Tornhill Point – название дома. О’кей, а номер квартиры?

– Натюрлих, – постукивает себя пальцем по лбу Хомяков. – Сто и есть номер квартиры.

И он оказывается прав.

Так началось наше первое путешествие в Англию. Затем следуют другие поездки, и я запоминаю новые слова: account – счет в банке, party – вечеринка, champagne – шампанское, art – искусство, work permit – разрешение на работу…

Что знала я тогда об этой стране? Да ничего.

Каждый следующий приезд в Лондон – это мощный выброс адреналина. Этот город поражает своей непохожестью на все то, что я привыкла видеть до этого. Это другая архитектура, часто хаотическое нагромождение улиц, огромное число людей. Мне кажется, что здесь невозможно ориентироваться. Голова идет кругом в прямом и в переносном смысле. В витринах все сверкает, все вымыто и начищено до блеска. И люди одеты совершенно иначе. Не то чтобы модно, нет, это не то слово. С шиком!

И все же, я не вижу себя здесь. Этот город чужой, дорогой и непонятный.

Это ощущение неприятия и тоски возникает однажды, когда я вынуждена остаться здесь на три недели, и не покидает меня в Лондоне уже никогда.

И когда мы попадаем в Бродстеирс, то решаем, что это то, что нам нужно. Тут спокойно, тихо, размеренно. Все близко и относительно просто. И главное – недвижимость дешевле.

Но главное оказывается не в этом. Главное, провинция – она и есть провинция…

Газон вокруг нашего бродстеирского дома весь зарос травой и сорняками. Я надеваю перчатки, беру мешок для мусора, выхожу в палисадник и начинаю прополку.

Через несколько минут появляется наша соседка снизу.

– Что происходит? – строго говорит она.

– Я пытаюсь избавиться от сорняков, – отчитываюсь я, как школьница, а сама жалею, что не могу ей сказать по-русски!

– I am a widow99
  Я вдова.


[Закрыть], – говорит она с чувством оскорбленного достоинства.

Это новое слово в моем лексиконе. Я ничего не понимаю. Кажется, widow по-английски – вдова. Любопытно, какое это имеет отношение к газону?

Как можно мягче говорю ей:

– Ну так что?

– Это не ваш газон. Вы купили только квартиру. Без газона.

Это уже интересно. Адвокат говорил, что квартира продается с газоном.

Я звоню Джеймсу. Он обещает посмотреть в документах. Уже к вечеру он сообщает, что таки да: квартира нами куплена без газона.

Еще один урок. Даже на английских адвокатов не стоит полагаться. Все документы надо проверять и вычитывать самим.

На следующий день в палисаднике появляется садовник. Он работает весь день, и поверхность газона обретает необходимую бархатистость. А еще через день в саду поселяются гномы. Разумеется, их семеро. А восьмая крашенная глиняная фигурка – это Белоснежка. Они проживут там целый год. В одно прекрасное утро их не станет.

Вдова рыдает:

– Гномов украли!

– Мои соболезнования!

Я не могу поверить. Любопытно, кому они понадобились?

Я ожидаю новый керамический ансамбль, но, к счастью, его не случилось.

Я устаю от английского. Смотреть в словаре каждое незнакомое слово невозможно. Их слишком много. Они не запоминаются. Мое эго расслабляется. Но я продолжаю изучать все вокруг.

В магазине косметики и лекарств я рассматриваю на полке разные медицинские препараты. Наталкиваюсь взглядом на незнакомое название: laxative. Читаю инструкцию: решение всех ваших проблем, чувство бодрости целый день, избавление от нервозности и хороший сон…

Дома, между прочим, говорю Андрею, что видела в магазине интересное лекарство, и перечисляю эффекты от его приема.

– Да ты что! Это же то, что мне нужно. Я когда-то слышал, что подобное средство есть у японцев. Что ж ты сразу не купила?

– Ну, я же не знала, что тебе это нужно.

– А то ты сама не видишь. Ну, конечно же, нужно! Я нервный, вялый, плохо сплю, и сплошные проблемы… А сколько оно стоит?

– Да недорого – 3,85.

– А где ты его видела?

Я подробно объясняю, и Андрей немедленно идет сам покупать чудодейственное средство.

Вечером раскрывает упаковку, а вместо таблеток– малюсенькие шоколадки. Андрей берет одну шоколадку в рот и от блаженства расплывается в счастливой улыбке:

– Ну, надо же – не таблетки, а шоколадки. Вот это качество!

На следующий день утром ровно в семь часов вместо обычных десяти мой муж уже на ногах.

– Слушай, – говорит, – а ведь действует, черт возьми! Так бодро себя чувствую. Спал отлично. В полседьмого проснулся, встал, как огурчик. Спать уже не хочется. Просто здорово!

И целый день в хорошем настроении. Моему удивлению нет предела. Может, и самой принять?

– Слушай, я, наверно, тоже приму.

– Э нет, – Андрей слегка покачивает указательным пальцем. – Это мое лекарство. Тебе, если надо, то пойди и купи.

– Так это же я его нашла.

– Правильно. Но купил я. Себе.

Черт с тобой, никуда я, конечно, не пойду.

Вечером Андрей достает свое лекарство и снова принимает одну шоколадку.

На следующий день я просыпаюсь, а он, оказывается, уже давно встал. Настроение хорошее, бодрое. Ходит по квартире, курит, картины переставляет. Но появилась некоторая озабоченность.

– Слушай, я, наверно, что-то съел позавчера не то. В туалет часто хожу.

Я пожимаю плечами.

– А что не то? Вроде, все свежее было…

– Ну да, ну да… Ладно, это я так, просто.

На третий день история повторяется. Я не узнаю своего мужа. Он, можно сказать, даже весел. Но часто бегает в туалет. И озабоченность нарастает.

Днем, часа в три, говорит:

– Слушай, может, у этого лекарства есть побочное действие? Там в инструкции ничего об этом не написано?

Я бегло перечитываю инструкцию.

– Да нет, без побочных эффектов.

– А ты все правильно перевела? А название?

– Ну, название же не переводится.

– Да, верно…

Но мне уже не дает покоя это название. Я достаю толстый словарь Мюллера и ищу слово laxative. Листаю страницы: lawny, lawyer, lax, laxative – слабительное… Блин! Классика жанра! Это слово запоминается навсегда!

Как же мне Андрею это сказать? Ну, ничего не поделаешь. Придется повиниться. Иду к нему и рассказываю, что нашла перевод этого слова.

– Да ты что! А я-то думаю, что я третий день подряд из туалета не вылезаю. Ну, признайся, ты мне его нарочно подсунула?

–…?

– Теперь можешь его принимать. Оно твое.

No comments1010
  Без комментариев.


[Закрыть].

Андрей тоже учит английский язык, но у него свой способ. Он считает, что он как ребенок, может все запомнить на слух, не записывая, не переводя и не занимаясь. Через некоторое время он понимает, что так невозможно, и придумывает для себя новую методику. Он начинает повторять одно слово много раз в течение дня. Арифметика у него простая. Если каждый день учить по одному слову, то за год можно выучить 365 слов, что очень неплохо.

Он спрашивает у меня, как будет по-английски «здание». Я несколько раз произношу слово «билдинг». Он повторяет за мной, и пока все в порядке. Затем идет в свою студию писать, продолжает повторять, но к концу дня «билдинг» у него почему-то превращается в «балдинг».

Я говорю, что он неправильно выучил.

– Как неправильно? – возмущается он. – Ты мне так сказала!

– Я не могла тебе так сказать. Ты неправильно запомнил. Потому что надо было записать и повторять по листочку.

– Как же так? – он ничего не понимает, но пока не сдается.

На следующий день «чёч» – церковь, превращается в «пёч», «респонсибилити» – ответственность, в «респобилити», «хоспиталити» – гостеприимность, в «хосмалити», и так далее.

– Как же ты так учишь, что все неправильно запоминаешь?

– Ну, как, как, повторяю. Вот скажи какое-нибудь слово, только несложное.

– Хорошо. Вот «фрейм» – рама, например.

Он при мне произносит это слово несколько раз. Затем начинает ходить по комнате, повторяя его, спотыкается о ковер, чертыхается, и я слышу, что он произносит уже «фрем» вместо «фрейм».

– Подожди, ты же уже неправильно повторяешь.

– Как неправильно? Ты так сказала – фрем.

– Не фрем. А фрейм.

– А я разве не так говорю? Все, стоп. Больше я так не учу. О’кей, надо попробовать курсы.

После небольшой паузы Андрей записывается в Бродстеирсе на бесплатные курсы английского для иностранцев. Воодушевленно ходит туда три недели. И когда преподаватель говорит, что теперь они начнут строить предложения, он по какой-то причине пропускает пару уроков, а затем и вовсе перестает посещать занятия. Я негодую, ругаюсь, но все напрасно. С изучением английского языка покончено навсегда.

Ну что ж, наверно, каждому свое. Вложить ему в голову свой английский я не могу. Приходится все переводить. Но теперь у Андрея новая доктрина: я как умная собака – по глазам понимаю.

Через несколько лет он признается, что такое отношение к английскому было самой большой ошибкой в его жизни. Но это будет уже без меня…

А я продолжаю грызть гранит науки. Но мне для полного счастья не хватает слова antediluvian – допотопный. Зачем мне это слово? А вот так, захотелось. Это для меня уже высший пилотаж. Я учу его семь дней. Но зато запоминаю на всю оставшуюся жизнь.

Люди, учите английский!

Ира

Во времена «перестройки» у Андрея появляется знакомый в Париже. Он бывший наш соотечественник. До Франции он жил в Киеве, а в Париж попал в начале восьмидесятых, женившись на француженке. Потом развелся, потом… Там много чего потом. Он еще та «темная лошадка». И имя у него необычное, запоминающееся – Гия.

В Париже Гия оканчивает Луврскую школу изящных искусств и начинает заниматься арт-бизнесом. А тут как раз эпоха Горбачева – и на Западе сумасшедший спрос на советскую живопись. Бизнес прост: Гия покупает работы в Союзе и вывозит их в Париж. Кстати, именно с его легкой руки работы многих отечественных художников впервые появились в парижских галереях и на французских аукционах.

Это было время, когда только ленивый арт-дилер не занимался советским соцреализмом. Но всему приходит конец, и в середине девяностых, когда это увлечение в Париже угасает, Гия начинает возить работы в Лондон, где интерес к русской живописи еще теплится.

Обычно он отправляется из Парижа в Кале, оттуда на пароме в Дувр, и иногда перед Лондоном заезжает к нам в Бродстеирс. Просит Андрея натянуть на подрамник какой-нибудь холст, что-то подреставрировать, или оставляет несколько работ на хранение. Но Андрей этого не любит – ему кажется, что его используют.

Вскоре круг интересов Гии расширяется – во Франции бум на русских моделей. И Гия начинает возить в Париж живой товар – красивых высоких девушек из Москвы и Киева. Но к нам это не имело никакого отношения, если бы в наш дом не попала Ира.

Ира оказывается тем живым товаром, на который переключился Гия. Несмотря на то, что она предназначена для Парижа, Гия привозит ее вначале в Англию. Английскую визу получить было проще, поэтому первым пунктом назначения становится Лондон.

Гия действует по выработанной им самим схеме. В Лондоне во французском посольстве он собирается открыть Ире визу во Францию, как своей невесте. Ну, а с получением визы путь в Париж открыт. Но прежде чем обратиться за визой, ему приходится по каким-то делам срочно вернуться в Париж. По дороге в Дувр он заезжает к нам в Бродстеирс и просит Андрея дней на пять оставить у нас девушку Иру.

Вот он, поворот судьбы. Но кто ж об этом знал?

Стройная как газель, светловолосая красавица оказывается нашей соседкой по Киеву. Я вижу правильные черты лица, выразительные серые глаза, аккуратный носик. Кисти ее рук кажутся мне несколько великоватыми, но при ее росте метр восемьдесят три это, наверно, неплохо. Она естественна в обращении, хотя немного скованна. Как-никак она вынуждена остаться в доме у незнакомых людей, пусть даже и соотечественников.

На нее вообще слишком много всего обрушивается в последние дни ноября 1994 года. С ней знакомится француз, говорящий на чистом русском языке. У него необычное имя Гия. Он заморачивает ей голову карьерой модели в Париже. Она недолго думая соглашается и через несколько дней впервые попадает за границу. Все так быстро и неожиданно, что молодая девушка не в состоянии осмыслить и переварить, что произошло. А в Киеве у нее остались мама и младшая сестра. Но главное, она становится совершенно беззащитной и уязвимой.

Условия, на которых наш француз ее вывез, просто кабальные. Она практически попадает к нему в рабство. С другой стороны, это шанс вырваться из нищеты. И она этим воспользовалась.

Однако через пару дней первоначальная решимость Иры попытать счастья в Париже постепенно улетучивается. И мой муж прикладывает к этому свои усилия.

Андрей излагает ей все за и против.

Ей уже двадцать четыре, и начинать карьеру модели в этом возрасте несколько поздновато.

– А я скажу, что мне восемнадцать, – отвечает Ира.

– Сказать-то ты можешь, но кто ж тебе поверит, – продолжает гнуть свою линию Андрей. – Есть же еще паспорт. Шансов, что тебя возьмут, не так много. Если не получится зацепиться в модельном бизнесе, то надо будет чем-то зарабатывать себе на жизнь. Ведь Гия тебя так просто не отпустит. Ты же понимаешь, что должна отработать те деньги, которые он на тебя потратил. Мытьем посуды долгов не отдашь, следовательно, дорога одна – в проституцию.

Но зачем Андрей все это ей объясняет, какую игру он ведет? И вообще, какое ему дело до какой-то Иры, случайно попавшей к нам в дом?

Ира притихла. Видно, что она ищет выход, но не знает его. И тут Андрей предлагает ей неожиданное решение – остаться в Англии, то есть попросить убежища у английских властей. Он сам толком не знает, как это провернуть. Но в случае положительного решения, это реальная возможность официально начать новую жизнь.

– А как же Гия?

– Да забудь ты про Гию. О себе подумай. С ним вопрос потом решим. Если ты тут официально останешься, то у тебя будет шанс забрать сюда свою мать и сестру.

Последние слова оказывают на Иру решающее действие.

– Лена, звони Джону, – распоряжается Андрей. – Джон подскажет, как действовать.

Я звоню Джону. Тому самому Джону, который в наш первый приезд в Лондон не встретил нас на вокзале. И действительно, часто имеющий дело с русскими, Джон хорошо знает, как сдаваться английским властям в Хоум Офисе. Главное, иметь обоснованную убедительную причину, из-за которой Ира не может вернуться в Киев.

– О’кей, приезжайте ко мне в Лондон. Паспорт не забудьте. А завтра рано утром поедете в Хоум Офис.

Андрей дает Ире ручку, бумагу, и мы вместе сочиняем письмо от ее имени для Хоум Офиса:

«Тому, кого это касается.

Я, Ирина С., прошу защиты у правительства Соединенного Королевства в связи с тем, что имеется реальная угроза моей жизни.

В городе Киеве, Украина, откуда я родом, я работала в модельном бизнесе, который принадлежит криминальному авторитету. Гражданин Франции Гия К. вступил в преступный сговор с моим боссом. Он заплатил ему крупную сумму денег за то, чтобы мой босс посредством обмана завладел моим паспортом и передал его Гие К. После этого Гия К. от моего имени без моего на то согласия заявил на визу в Соединенное Королевство. После получения визы путем угроз и шантажа он вынудил меня уехать с ним в Лондон для нелегальной работы в модельном агентстве.

Вчера ночью мне удалось убежать из квартиры в Лондоне, в которой держал меня Гия К. В настоящий момент у меня нет никакой возможности без риска для моей жизни вернуться в Киев, потому что там меня ожидает расправа, и никто не может поручиться, что в этой ситуации я останусь жива.

Убедительно прошу дать мне временное убежище в Соединенном Королевстве.

С уважением, Ирина С.»

В тот же день мы садимся на поезд и отправляемся в Лондон к Джону. Он встречает нас возле станции метро, и мы едем к нему домой в хорошо знакомый мне Tornhill Point.

В квартире Джона ничего не изменилось с тех пор, как я последний раз была здесь.

Все так же дует из окна в кухне, мешок с мусором стоит в коридоре, и в мойке полно грязной посуды.

Мы садимся пить чай. Я подробно рассказываю Джону историю Иры. Он читает составленное нами письмо и дает пару советов. Вскоре мы отправляемся спать, потому что утром нам надо рано вставать.

В спальне, где располагаемся мы с Ирой, очень холодно – Джон только что включил батарею. Обычный английский дом: если в комнате никто не живет, ее не надо отапливать.

Я никак не могу ни согреться, ни уснуть. Наконец засыпаю, но вскоре звонит будильник, и надо подниматься.

Без четверти семь мы подходим к Хоум Офису. Там на улице уже целая толпа людей. Кого тут только нет. Толпа пестрит разноцветными лицами и одеждами. Очередь аккуратно формируется ограничителями и образует компактную змейку. Мы становимся в самый конец. Люди все прибывают, и вскоре за нами образуется длинный хвост – мы уже в середине. Все ждут начала работы министерства. И когда в девять часов двери открываются, начинается долгожданное движение.

Я захожу вместе с Ирой как переводчик. В большом зале много приемных окон. Мы отрываем талон с номером, садимся – наконец-то можно присесть! – и ждем, когда над освободившимся окном загорится наш номер…

Через полчаса мы уже на улице. Холодный воздух действует ободряюще. Волнение отпускает меня. А я-то чего волновалась? Ира выглядит смятенной, но и ее напряжение уходит. Чиновница в окне, судя по ее лицу и акценту, тоже из эмигрантов, внимательно выслушала и приняла у Иры написанное нами письмо. Затем забрала паспорт, а взамен выдала файлик, в котором на бланке Хоум Офиса написано, что теперь Ира С. «эсайлем сикер» – ищущая убежища. Это первый шаг для получения статуса беженца. Теперь Ира под защитой английского государства. У нее даже есть льготы. Ей положено бесплатное жилье, бесплатные курсы английского языка, через полгода можно официально устраиваться на работу. А тем временем глядишь, и статус дадут. Еще предстоит объясниться с Гией. И пока это волнует Иру больше всего.

Спустя два дня он приезжает. Я закрываю дрожащую Иру в нашей спальне. Она получает строгий наказ ничем не выдавать своего присутствия в квартире. И Андрей прямо с порога:

– Как, ты один? А Ира где?

– Не понял…

Разумеется, Гия ничего не понял!

– Я думал, она с тобой.

– Как со мной? Она же осталась у вас. Ничего не понимаю. Ты можешь объяснить, в чем дело?

– Да ты проходи, что ты в дверях стоишь. – Андрей берет сигарету, прикуривает, затягивается.

У Гии уже лопается терпенье.

– Два дня назад она сказала, что созвонилась с тобой, и ты ждешь ее в Лондоне. И она уехала.

– Как уехала? И ты ей поверил и отпустил? Я же просил никуда ее не выпускать! Вот сука!

Андрей делает виноватый вид:

– А ты что, не знаешь, где она может быть?

– Понятия не имею! Если б знал, я бы эту сволочь из-под земли достал.

Гия в шоке. Он странно вращает глазами, вынимает сигарету из пачки, потом мнет ее и со злостью швыряет на пол.

– Ты это брось, – строго говорит Андрей. – Не сори мне тут. Может, она еще вернется. Ей же идти некуда.

– А может, есть куда. Вот крученая шалава оказалась! Я на нее столько бабок потратил! Ну не могу поверить…

– Да ладно, что ты так переживаешь? Успокойся, как говорят англичане, take it easy1111
  Не принимай это близко к сердцу.


[Закрыть].

Гия выпивает кофе, немного приходит в себя и собирается уходить.

– Ну, если появится, я тебя очень прошу, ты же мне сразу дай знать.

– Ну, разумеется, о чем речь. Не волнуйся, сразу тебе сообщу, – заверяет его Андрей.

Когда он покидает наш дом, я жду еще минут пять и выпускаю Иру из спальни.

– Ну все, выходи.

Она ни жива, ни мертва…

До Нового года остается дней двадцать. Сама того не сознавая, Ира вовремя подала документы в Хоум Офис. Уже с первого января правила для наших граждан ужесточили. Документы принимали, но после их рассмотрения в статусе беженца отказывали и заявителя отправляли домой.

Так Ира остается в нашем доме. Она помогает мне готовить, предлагает помощь в уборке, сидит с Андреем у него в мастерской, курит. А он как художник вглядывается в ее лицо и предлагает ей позировать. Ира немного смущается, не понимая, в каком виде. Но когда узнает, что речь идет о портрете, облегченно соглашается. Андрей даже задумывает триптих. Он любит триптихи, начинает писать, но останавливается на одной работе.

Сейчас, мысленно возвращаясь к тому портрету, я думаю, что он получился очень даже неплохим. С холста на меня смотрела молодая красивая девушка в темном платье, сидевшая в черном офисном кресле. Декоративные цветные квадраты, заполнявшие пустоту фона вокруг ее фигуры, притягивали внимание, создавали ритм и делали портрет современным. Автору он не нравился, чегото, как всегда, не хватало. А все, что не получалось или не нравилось, со временем записывалось. Стало быть, существование этого портрета изначально было под угрозой. И то, что с ним произошло, возможно, называется выражением «от судьбы не уйдешь».

Через пару месяцев мы с Андреем везем этот портрет в Лондон, чтобы показать одному арт-дилеру. С собой у нас еще несколько работ, часть которых арт-дилер покупает. Остаются только две работы: Ирин портрет и натюрморт. Натюрморт не Андрея, а известного харьковского художника. Цветы в синей вазе с отражением в зеркале. Он просто замечательный, и я довольна, что он не продался.

Удачная сделка приподнимает нам настроение. Мы садимся в поезд на Виктории, чтобы ехать домой, кладем сверху на полку для багажа две картины, завернутые в рулон, и расслабляемся. Да, и еще: в поезде не оказалось кондуктора, и мы доезжаем до своей станции без билетов. Мелочь, но приятно.

Когда же, подъезжая к Бродстеирсу, из окна поезда я вижу на вокзале облаву – в дверях контролеры проверяют билеты, мы выходим из вагона и забываем все на свете. И в первую очередь – рулон с картинами. Черт, нам приходится купить билеты после поездки – этакий изощренный английский садизм. Но что поделать…

Мы опомнились только дома. Как всегда, виноват стрелочник, то есть я. Что не проследила. Я срочно звоню в Рамсгейт, на конечную станцию, где после рейса убирают вагоны. К сожалению, рулона с картинами в поезде не нашли.

А дальше – серия догадок. Возможно, кто-то видел, что мы забыли сверток, и забрал его, думая, что там что-то ценное. Затем развернул, разочаровался и просто выбросил холсты в мусорный бак. Вот почему я говорю, что судьба этого портрета была предопределена. Но я до сих пор тешу себя надеждой, что этого не произошло, и картины попали в руки к образованному англичанину. Так что, может быть, они и сегодня висят у кого-то в доме. Интересно, что же все-таки с ними случилось?

А что же Ира? Она почему-то начинает Андрея раздражать. Возможно, он недоволен портретом. А может быть, есть другая причина, которую я не знаю. Он не скрывает своего отношения. Что же все-таки между ними произошло?

Вскоре после Нового года Андрей говорит Ире, что больше мы ей помогать не можем, и она должна устраиваться сама. С другой стороны, рано или поздно это должно было произойти. Ведь не жить ей все время с нами, и шоковая терапия – лучшее решение. Единственное, что я делаю, это нахожу ей приличный отель в Рамсгейте, предоставляющий комнаты беженцам. Я помогаю ей перебраться туда и говорю, что она может приходить к нам в гости, когда захочет.

Она приходит всего один раз. Обиделась.

А почему я к ней не прихожу? Хороший вопрос, на который я не знаю ответа.

Позже от знакомых я узнаю, что первое время она живет в отеле затворницей. Потом идет на курсы английского, потом устраивается на работу в паб, а потом уезжает из Рамсгейта в Лондон.

Однажды осенью раздается телефонный звонок.

– Здравствуйте, это Ира. Вы можете купить сегодняшнюю газету The Sunday Times1212
  «Санди таймс» – воскресная широкоформатная газета, выходящая в Великобритании.


[Закрыть].

– А что там? – не понимаю я.

– Там мои фотографии. Я рекламирую одежду.

Она вешает трубку. Я даже не успеваю спросить, как она и где.

Я тут же одеваюсь и иду на Хай-стрит, чтобы купить газету. Разворачиваю и вижу – на целый разворот The Sunday Times в разных нарядах – наша Ира! А внизу подписано: «модель Ирина С.» И это не где-нибудь, а в одной из самых известных газет мира.

Вспоминая эту историю двадцать лет спустя, я до сих пор не могу понять, для чего Андрею все это было нужно. Возможно, это была замысловатая месть за хитрость Гии, проявленную в отношениях с Андреем в последние годы. Но не слишком ли жестко? Или помогая девушке, с которой пересеклись наши дороги, он просто ограничил предел помощи? Кто знает. Но когда я думаю об Ире, то понимаю, что мы помогли ей начать новую жизнь, и со временем у нее все получилось.

Лет через пять я случайно встречаю ее на вокзале Виктория, когда выхожу из поезда, в котором, как оказалось, мы ехали вместе. Неужели это Ира? Я догоняю ее, но мне кажется, что она заметила меня еще в поезде и торопилась, желая избежать встречи.

– Ну, как ты? – мой первый вопрос.

Она повзрослела, но не менее привлекательна.

– Все хорошо. Работаю в модельном агентстве в Лондоне. Замуж вывожу, – глаза светятся радостью, но я вижу в них затаенную обиду.

– А откуда ты ехала?

– У друзей была в Маргейте.

А, вот почему мы оказались в одном поезде.

Я не спрашиваю номер ее телефона. Мы обе понимаем, что эта страница жизни уже перевернута.

С тех пор следы ее потерялись… Интересно, как она?

А Гия через несколько лет внезапно умер. Ему было всего сорок два. Инфаркт…

Паркетный пол

Не знаю, как вам, но мне к началу девяностых паркетные полы изрядно поднадоели. Другое дело ковры на полу – мягкие, пушистые, цветные, гладкошерстные. В Англии они меня удивляют и покоряют. Это высшая степень комфорта и уюта!

И у нас в бродстеирской квартире ковры. Ну, может, не роскошные, но от плинтуса к плинтусу.

И все же, мне интересно, почему в Англии практически нет паркетных полов. Может быть, ковры – это не только уют, но и мода? Все гораздо проще: леса давно вырубили, и своей древесины нет. А все, что импорт – очень дорого. Так что у англичан паркет – предмет роскоши. Вот, пришло время пересмотреть свое отношение к отечественным полам. Как-никак, а в большей части квартир они были паркетные.

Ковры, полученные с квартирой, конечно, староваты, и не мешало бы их обновить. Мы это и делаем: меняем ковры в двух гостиных. Ну вот, новенькие, серо-голубые, ворсистые. В передней оставляем старое половое покрытие. Все-таки с улицы придешь, натопчешь. Хотя даже в непогоду невозможно принести в дом грязь. Так везде чисто.

Когда моя ковровая влюбленность остывает, я начинаю видеть все их недостатки. Впитывают пыль, покрываются пятнами, притаптываются и вытираются. А если что-то пролить, то совсем катастрофа. Наверно, паркет все-таки лучше, как-то практичней. Но у нас ведь ковры…

А тем временем в моду стремительно входят деревянные полы. Англичане делают ремонты, выбрасывают старые ковры и стелют на пол все тот же паркет. Нет, извините – ламинат. Но что это такое? Возможно, это какой-то новый загадочный вид паркета. Может быть, это «паркет» на английском языке?

Заглядываю в словарь. Естественно, такого слова нет. Но что же это? Отправляемся в магазин смотреть и щупать.

А, так ламинат – это пластик! Просто пластик под дерево. Прочно, дешево и надежно. Может, и себе такое сделать в передней? Но эта вялая мысль покружила и улетела далеко-далеко.

Тем временем, пока наш сын на занятиях в школе, мы с Андреем иногда гуляем по окрестностям. Он ищет новые места для этюдов, чтобы писать на пленэре. Я просто изучаю окрестности.

Все наши прогулки, в основном, вдоль моря. Пойдешь направо – попадешь в Рамсгейт, налево – в Маргейт. Можно и в третью сторону пойти, если стать спиной к морю. Но там гулять неинтересно: в основном, поля с цветной капустой и дороги.

Итак, до Рамсгейта минут тридцать пять быстрой ходьбы. Можно идти вдоль моря, но только на отливе. А если идти верхом через парк и по набережной, то в конце пути перед вами откроется живописная гавань с белыми яхтами. А из гавани – чудный вид на небольшой городок. Именно в Рамсгейте какое-то время жил Ван Гог и раз в неделю ходил пешком в Лондон, чтобы посмотреть на дом своей возлюбленной. Представляете, сто двадцать семь километров!

А вот Маргейт от Бродстеирса значительно дальше, чем Рамсгейт. Эту дорогу мы еще не обследовали. Но мы не ставим себе цель дойти до Маргейта. Просто гуляя, идем по дороге, ведущей в Маргейт. Мы пересекаем Хай-стрит, идем по Альбион Роуд и дальше наверх, где дорога еще пару раз меняет свои названия и плавно перетекает в Норс Фореленд Роуд. Здесь начинаются самые дорогие дома Бродстеирса. Это не просто большие дома, а целые усадьбы с огромными коттеджами, гаражами, парками. Здесь спокойно, тихо и респектабельно.

Внезапно с правой стороны дороги частные дома обрываются и начинаются деревья с кустарником. Андрей останавливается и заглядывает за деревья. Там виднеется какое-то большое строение, не похожее на частный дом. Интересно, что это такое.