Текст книги "Английский дневник"

Аль Синатра пьет. Его костюм засален и в многочисленных пятнах. За ним постоянно тянется шлейф дурного запаха, по которому легко определить, чем страдает его владелец. Но Аль Синатра, разумеется, ничего этого не замечает. Он пропускает в местном пабе стакан-другой виски и, чувствуя себя превосходно, игривой походкой, слегка пошатываясь, заходит в кафе «Чапини».

– Мое почтенье, леди и джентльмены, добрый день, – он приподнимает шляпу и раскланивается направо и налево.

Люди спешат расступиться – из-за запаха невозможно стоять рядом. Но Аль Синатра воспринимает это как почтение к своей особе. Он проходит к прилавку и заказывает кофе. За соседним столом Маргарет убирает посуду. Он видит только ее спину и короткую юбку.

– О, какая красотка!

Он проводит рукой по спине Маргарет чуть ниже талии. Беззубая Маргарет выпрямляется и резко оборачивается. Радостная улыбка на лице Аль Синатры сменяется кислой миной.

– О нет! Пардон, мадам, пардон.

Мы с Франко покатываемся со смеху, прячась за кофемашиной.

Я подаю нашему герою-любовнику кофе. Теперь он смотрит на меня, и на лице снова появляется сладкая улыбка дамского угодника.

– Дорогая, ты сегодня прекрасно выглядишь! А не завалиться ли нам вечерком в ночной клуб?

Ну, это уж слишком! Но я давлюсь от смеха и не могу произнести ни слова.

На помощь приходит Франко:

– Извините, сэр, но Элена эту ночь дарит мне.

Аль Синатра понимающе приподнимает шляпу, берет кофе и садится за столик рядом с прилавком.

В зал выходит Тереза. Она убирает посуду, но через минуту забывается и, фальшивя, громко тянет «Что за дитя» Вильяма Дикса.

Аль Синатра оборачивается всем телом и с неподдельным восторгом смотрит на Терезу.

– Тереза!

Строгий оклик Франко заставляет ее замолчать.

– Моя дорогая, вы прекрасно поете, не останавливайтесь, дитя мое, продолжайте, – умоляет Аль Синатра.

Но Тереза, громко топая, уже убегает на кухню.

Франко разошелся. Ему хочется еще поиграть. Он снова подзывает Терезу и спрашивает:

– Тереза, как тебя зовут?

– Те-те-те-ре-за, – заикаясь, по слогам, выговаривает она с довольной улыбкой на голом лице.

– Молодец, – хвалит Франко под добродушный смех Марии, Пепе и Маргарет. – А теперь закрой глаза и сделай вот так, – он дотрагивается пальцем до кончика своего носа.

Тереза, моргая, сосредотачивается, закрывает глаза и пытается повторить то, что показывает Франко. Каждый раз ее палец попадает то в глаз, то в ухо, но никак не в кончик носа.

– Все, довольно, Тереза, – останавливает ее Франко. – Ты сдала экзамен. Можешь продолжать работу.

Аль Синатра допивает кофе и подымается со своего места.

– Джентльмены, прошу прощенья, я должен откланяться, – он рукой приподнимает шляпу, делает поворот на сто восемьдесят градусов с заносом влево и, покачиваясь, направляется к выходу…

Наступают серые хмурые зимние дни. Я стою за прилавком, а думаю о своих делах. Сегодня мне надо позвонить в «Паттерсон галери». Неделю назад я послала им фотографии работ Андрея, и они ответили, что хотели бы посмотреть оригиналы.

В перерыв я быстро перекусываю и бегу к ближайшему телефону-автомату, чтобы позвонить в галерею. Бросаю монету и набираю номер.

– Перезвоните, пожалуйста, через пятнадцать минут. Мистер Паттерсон сейчас занят.

Я жду пятнадцать минут и звоню снова.

– Извините, он все еще занят. Оставьте ваш номер телефона. Он с вами свяжется.

Я вешаю трубку. Мне надо бежать в кафе. Нет, так я, определенно, ничего не могу сделать.

С моря дует холодный ветер, моросит дождь. На набережной людей нет, в кафе тоже пусто.

Мария звонит Франко и распоряжается закрываться.

– Сеньора, всего четыре часа!

Но я вижу, он кивает головой и объявляет нам, что мы закрываемся. Это значит, что я получу меньше денег…

И снова лето. У прилавка столпотворение.

– Лазанья? – спрашивает Мария так, будто учиняет допрос.

Поливает блюдо испортившимся соусом, – а я предупреждала, что он скис, но она никого не слушает, и подает посетителю.

Я слежу, как он отправляет в рот кусок лазаньи и морщится. Через минуту он приносит тарелку обратно и возмущенно требует денег…

Я устала. С меня хватит. Я сообщаю, что работаю последнюю неделю.

Мария меняется в лице. Она надменна и недовольна.

– О'кей. С завтрашнего дня мы не нуждаемся в твоих услугах. Франко, заберешь у Элены униформу.

Вот так. Даже не дали доработать. Не забывай, кто в доме хозяин.

Ах, прощай, кафе «Чапини»! Прощай, Франко и все остальные! Как хорошо, что я вас больше никогда не увижу.

Но последняя встреча с Франко была еще впереди.

Английская рыбалка

В Рамсгейте – втором по величине городе нашей местности, большой порт и великолепная марина. Когда ходишь сюда писать каждый день, тебя уже знают, ты уже становишься местным художником.

Вначале словосочетание «местный художник» звучит для Андрея почти оскорбительно. Потом он начинает привыкать и уже не обращает внимания на это определение перед словом «художник». Местный – так местный, что поделаешь с провинциальным мышлением.

Андрей располагается на марине и пишет яхты, рыбацкие лодочки и рыбаков.

Когда он пишет этюды в людном месте, обычно сзади время от времени пристраиваются люди, смотрят, тихонько, чтобы не мешать, обмениваются мнениями. Англичане тоже любят подсматривать.

Бывает, только начал и ничего еще нет, а уже слышит сзади:

– Beautiful!

Они очень вежливые, всегда хвалят.

Художник не обращает внимания на подобные вещи. Он занят живописью и ничего не замечает.

Но откуда на природе такие любопытствующие, которых невозможно не заметить? Они дышат в спину и издают странные звуки. Ну, это уже слишком! Живописец вынужден обернуться. А там за спиной целое стадо ценителей искусства – коровы! Они внимательно наблюдают и жуют жвачку.

Да, и такое случается в старой доброй Англии.

Но сегодня на марине нельзя распыляться, надо успеть закончить, пока солнце не ушло за тучу. Ну вот, уже почти закончил, еще пару мазков. И написал неплохо, доволен. И вдруг слышит за спиной знакомую речь:

– Да говно, пошли!

Это уже интересно. Андрей оборачивается, вопросительно смотрит. Два пацана лет по семнадцать. Видимо, приехали английский язык изучать.

– Что ты сказал?

У парня отвисает челюсть. Немая сцена продолжается несколько секунд. Затем они как по команде бегут прочь.

Здесь, на марине, Андрей знакомится со служащим гавани Стюартом. Стюарт швартует яхты и берет с них плату за парковку. Андрей с трудом объясняется с ним на пальцах, и когда мы с Лёшей после школы приходим в Рамсгейт, то помогаем ему поговорить с англичанином.

Как-то Стюард говорит, что может свозить нас на рыбалку. Он, видимо, догадывается, что Лёша, как все мальчишки, бредит рыбалкой. Но не говорит когда. Мы ждем месяц, два. Люди много обещают, а мало что делают. И англичане не исключение. Лучше ничего не спрашивать и вообще забыть об этом. Так, собственно говоря, и происходит. И вдруг спустя полгода раздается звонок – Стюарт:

– Завтра будьте готовы. Едем в Дувр на рыбалку. Удочки и снасти – все есть.

Надо же! А мы уже и не надеялись.

К назначенному часу, одетые по-походному, мы ждем Стюарта у крыльца нашего дома. Лёшкины глаза широко открыты. В них азарт и предвкушение.

Стюарт не один: с ним его подруга Сюзан. Мне будет с кем поболтать.

И вот, через двадцать минут езды на машине мы уже в Дувре. Через центр города едем в порт – и к самому дальнему пирсу. Значит, это морская рыбалка.

Между прочим, рыбалка в Англии, за исключением морской, платная. Чтобы ловить рыбу, надо купить на почте лицензию. Лицензия дается на год, но можно купить и на один день. Все места, где можно ловить рыбу, тоже платные. Обычно это частные озера, оборудованные специальными мостиками для рыболовов. Да, и еще одна маленькая деталь: всю пойманную рыбу надо выпустить. Сегодня этими правилами уже никого не удивишь, а в те годы мы только познаем капитализм.

Ну вот, мы и на месте. Вход на пирс тоже платный. С каждого рыбака – по пять фунтов. Это уже мелочи жизни. Мы проходим вслед за Стюартом на большой длинный изогнутый дугой пирс, с двух сторон ограниченный каменным парапетом. Здесь полно рыбаков. Но я не пойму, какую рыбу они ловят. Возле каждого рыбака черные мешки, в которых бьется рыба.

– Mackerel fish, – говорит Стюард и занимает место у высокого парапета между другими рыбаками.

Вот оно что – макрель! Или по-русски – скумбрия. Но почему раньше мы никогда не видели, чтобы кто-то на набережной ловил скумбрию? Я задаю Стюарту этот вопрос.

Стюарт хитро улыбается. Неужели не ответит? У англичан бывает и такое. Но нет, объясняет:

– Макрель ловится только при определенном ветре. Здесь, в Дувре, это должен быть юго-западный ветер. Тогда возникает течение, которое гонит макрель в сторону этого пирса.

Вот оно что! Значит, Стюарт ждал юго-западного ветра.

Я смотрю на других рыбаков. Они забрасывают спиннинги, на конце которых несколько крючков с блеснами. Затем начинают крутить катушку, и макрель ловиться на блесну. Удочки под тяжестью рыбы невообразимо округляются, и надо иметь физическую силу и сноровку, чтобы вытащить эти пять или шесть скумбрий, висящих на одной удочке. Ну, сегодня мои рыбаки оторвутся на славу!

Погода, между прочим, отвратительная. Моросит дождь, сыро и холодно. Но все увлечены. Сюзан тоже берет спиннинг и становится к парапету. Посмотрим, что у нее получиться.

А я стою на пирсе и вспоминаю еще одну рыбалку. Это было в Сэндвиче. Мы иногда ездим в этот городок, милях в десяти от нас.

Рядом с Сэндвичем есть небольшая речка Стор. Многократно извиваясь, она течет по всему графству Кент. Возле Сэндвича она подходит близко к городу и с одной стороны огибает его.

Сэндвич – малюсенький средневековый городок. Его можно обойти вокруг всего за двадцать минут. Он весь состоит из старых домов, некоторым из которых до тысячи лет. Это старинное место славится тем, что здесь родился английский бутерброд – сэндвич. И легенда о сэндвиче – это одна из достопримечательностей этого места. Вот как об этом рассказывают англичане.

В Сэндвиче в восемнадцатом веке жил граф Монтегю, который был заядлым картежником. Он не мог оторваться от карт даже для того, чтобы перекусить. Как-то во время игры он попросил слугу принести ему на тарелке тоненькие ломтики мяса с хлебом. Граф положил мясо на один кусок хлеба и, чтобы мясо не падало, а руки не пачкались, сверху накрыл его вторым куском хлеба. Получилось удобно. И, главное, можно продолжать игру. Так, согласно этому преданию в 1762 году появился сэндвич. И когда живешь в Англии, то употребляешь только сэндвичи, а не бутерброды. Но я немного отвлеклась…

Итак, мы идем через небольшой уютный мостик за Сэндвичем, возвышающийся над ложбиной маленького рукава Стора. С двух сторон крутые илистые берега, а внизу, на самом дне, течет маленький ручеек. Мы останавливаемся и смотрим вниз. Что за странная речушка? В ней и воды-то почти нет, но илистые берега мокрые.

Через два часа мы возвращаемся той же дорогой и на мостике замираем от удивления: топкие берега до половины наполнены водой, и вода течет в другую сторону. Что за чудеса! Не иначе как эта речка соединяется с морем, и течение в ней зависит от приливов и отливов. Но самое удивительное то, что в полупрозрачной воде плавают гигантские рыбы.

– Вот это да! – Лёшка застывает в неподдельном изумлении. – Пап, смотри, смотри! Эту же рыбу можно поймать!

Андрей тоже стоит как вкопанный. Поймать? А как? Берега то илистые, увязнем…

Два месяца только и разговоров, что об этой рыбе. Гигантские рыбины, как фантомы, не дают жить. А потом наступает тишина. Но я чувствую, что в доме что-то происходит. И вскоре Андрей с Лёшей, запасшись удочкой со снастями, едут в Сэндвич.

Вот что они придумали: во время отлива они натянут сеть поперек речки. А когда начнется прилив, то рыба сама приплывет к ним в сети. Вот только не пойму, зачем понадобилась удочка?

Чтобы осуществить свой план, Андрей ставит Лёшку с сетью на одной стороне речушки возле мостика, а сам за другой конец тащит сеть через ручеек на противоположную сторону. Желание поймать рыбу толкает на подвиги. Он в молочного цвета брюках. Чтобы их не запачкать, он закатывает штанины как можно выше. Но не тут-то было: ил, как болото, засасывает и не отпускает. Наконец, изрядно вымазавшись, Андрей протягивает сеть и закрепляет ее палкой в илистой глине. Затем переходит через мост обратно к Лёше и крепит его конец сетки. Ну вот, теперь осталось только ждать, когда рыба сама приплывет в сети.

Да, хорошо, что вокруг ни души. Представляете лицо почтенного пожилого англичанина, если бы он все это увидел?

Вскоре начинается прилив. Вода начинает течь в обратном направлении. Она прибывает прямо на глазах. Течение усиливается и – вот черт! – внезапно сносит сеть.

– Папа, держи! – кричит Лёша.

Андрей бросается к воде, чтобы ухватить сеть и окончательно увязает в топкой грязи. Сеть важно проплывает под мостиком и скрывается за поворотом.

– Лёш, дай руку! – Андрей порядочно застрял. – Ну, куда ж ты в брюках полез! Брюки сними.

Лёшка стаскивает с себя брюки, осторожно спускается ниже и протягивает отцу палку.

– Тяни! Что ж ты стоишь! – кричит Андрей.

Лёша со всей силы хватается за палку и помогает Андрею выбраться наверх.

Да, ну и приключение!

Когда грязь на руках и ногах обсыхает, Лёша одевается, а Андрей опускает штанины своих брюк. Но светлые брюки полностью измазаны грязью. Как же в таком виде возвращаться домой на автобусе? Да это просто невозможно – и они отправляются пешком.

Все это я узнаю, когда поздно вечером они, наконец, приходят домой. Андрей без сил, грязный и злой. А Лёшка умирает от смеха: я чистый, а папа как бомж…

– Иди сюда. Хочешь попробовать? – Андрей протягивает мне спиннинг. – Только держи крепко двумя руками. Давай, забрасывай!

Я делаю движение руками, и катушка со стрекотом начинает быстро крутиться. Спиннинг закидывается куда-то наискосок. Вроде, ничего не задела. Я начинаю вертеть катушку. Спиннинг тяжелеет каждую секунду. И когда я вытаскиваю его из воды, он прогибается дугой и обнажает одну за другой три рыбы, висящие на его крючках.

– Здорово! – говорю я.

Андрей снимает рыбу с крючков и складывает в мешок.

– Очень неплохо для первого раза, – подбадривает меня Стюарт.

В этот день общими усилиями мы наловили почти два мешка рыбы. Не знаю, как Стюарту и Сюзан, но нам эта рыбалка запомнилась на всю жизнь.

Домашний конкурс

Люди в моей жизни приходят и уходят, как, впрочем, у каждого.

Все разные и все одинаковые. Все со своей историей. Часто она повторяется. Но иногда она совершенно особая. И тогда почему-то хочется об этом написать.

Но как? Ведь я ничего не пишу. А если напишу, то мне кажется, что, прежде всего, меня не поймут дома. И хотя я еще ничего не написала, мне уже нужен слушатель. Мое противное эго уже требует его.

Но кроме моего мужа, слушателей у меня нет. Что же делать? И я объявляю домашний конкурс на лучший рассказ.

Андрей пару секунд смотрит на меня с удивлением. И тут же:

– А что, давай. Это даже интересно. Ты, я и Лёша – все пишем рассказ. Срок два дня. А потом читаем друг другу. А тема?

– Тема? Тема у каждого своя, – я быстро направляю его нужным мне курсом.

Отлично, это то, что мне надо. Но всего два дня. А вдруг я не смогу написать? Может, надо выторговать больше…

Он сказал – два дня, значит, уже знает, о чем напишет. И сразу согласился…

Вся эта чушь заполняет мою голову, как пена от шампуня. При этом я понимаю, что это – игра, но она мой стимул. Я ведь этого хотела. Я заварила эту кашу. Обратного пути уже нет.

Кстати, я еще не знаю, захочет ли Лёша. Но и Лёша соглашается.

Я беру ручку, бумагу, иду к морю, пристраиваюсь на бетонной набережной и пишу…

ЕЛИЗАВЕТА

– Так устала, ох, так устала, – говорила Елизавета, подкладывая подушки под спину, чтобы устроиться поудобнее на мягком диване. Она имела обыкновение по воскресеньям днем заходить ко мне.

Крупный нос, вздернутый кверху, большие, светло-зеленоватые, слегка прищуренные глаза, тонкие, накрашенные помадой губы, растянутые в улыбку, придавали ее лицу сходство с лисьей мордочкой, хитрой и лукавой.

– Ну, как вы?– следовал традиционный вопрос и, не дожидаясь ответа, Елизавета продолжала: – Все хорошо? Все хорошо… – как бы спрашивая и сама отвечая.

Ей было уже за семьдесят, хотя худощавость и короткая стрижка явно молодили ее, но глаза и морщинистое лицо упрямо выдавали возраст.

Елизавета достала пачку сигарет и, открывая, протянула ее моему тринадцатилетнему сыну:

– Ну, будешь?

Он как-то странно хмыкнул, не совсем понимая, то ли она шутит, то ли говорит серьезно, и вышел из комнаты.

Жмурясь и моргая, она прикурила от зажигалки, жадно втягивая дым, и пока я искала что-либо подходящее, что могло бы заменить пепельницу в доме некурящих, стряхивала пепел в свою ладошку.

– Ну, какие новости? – спросила Елизавета, отхлебнув глоток кофе и ставя чашку с блюдцем обратно на стол.

– Да вроде никаких. Уж какие тут новости, в этой глуши, – вздохнула я.

Разговор часто заходил о месте, в котором мы жили. Это был маленький городок на юго-востоке Англии, скучный, как все провинциальные городишки. «Как же я этого сразу не разглядела?» – думала я, живя здесь все эти годы. – «Все дело случая»… А случай был самый прозаический.

Однажды, оказавшись здесь в яркий солнечный день, увидев синий с бирюзой пролив Па-де-Кале, переполненный людьми огромный пляж, вальсирующих на набережной пенсионеров, у меня вдруг резко притупилось восприятие действительности. Возникло чувство умиления и нереальности этого мира после тревожной, наэлектризованной политическими волнениями России, как когда-то у профессора Плейшнера, оказавшегося в мирной Швейцарии в разгар второй мировой войны. Зависть к благополучному спокойствию и реальные возможности привели меня к желанию осесть в этом месте.

Через некоторое время выяснилось, что яркое солнце и синее море бывают примерно три недели в году. Вальсирующие пенсионеры, одинаковые, как близнецы, преимущественно живут в убогих терасхаусах на весьма скромную пенсию. А их количество, помноженное на число ненастных дней в году, плюс отсутствие работы, приводят в результате к повальной меланхолии, хандре и черной депрессии практически у всех жителей этой местности.

Елизавета докурила сигарету и сразу же взялась за другую. Она довольно много курила для своего возраста и если слышала о ком-то, что тот много курит, удовлетворенно говорила: «Курит? Это хорошо…»

Мы продолжали говорить ни о чем. Елизавета прекрасно говорила по-русски, но с мягким акцентом. Скорее, это была иностранная интонация человека, долго прожившего заграницей. Она сумела сохранить родной язык, хотя не говорила на нем на протяжении многих лет, и была рада знакомству с русскими и возможности, как она говорила, «поболтать» на родном языке. Иногда она забывала некоторые слова и даже фразы, заменяя их английскими, хотя, возможно, просто не знала, как это сказать по-русски.

Она родилась в Египте в 1924 году в семье русских беженцев. Ее родители познакомились уже в этой стране, но, может быть, даже находились на одном пароходе, спешно отплывающем от берегов Одессы в 1919 году. Дед по линии отца был управляющим шахт в Макеевке и принадлежал к дворянскому роду. Елизавета очень гордилась своим происхождением и, когда я называла ее дворянкой, удовлетворенно кивала головой.

Стройная, юная, очаровательная в свои восемнадцать лет, она замерла от волнения, когда ее пригласил на танец элегантный офицер Британского военно-морского флота, и закружилась с ним в роковом вальсе, связавшем их более чем на двадцать лет. Так она оказалась в Англии и поселилась в Лондоне.

Однако брак был неудачным. Англичанин вскоре стал выпивать, потом и вовсе запил, а когда он внезапно умер, он скорее освободил Елизавету от тяжкого брака, чем оставил одинокую безутешную вдову. Вот тогда она и решила оставить Лондон и переехать в наш маленький городок. Два ее сына Джон и Майкл к тому времени уже выросли, и она, воспользовавшись появившейся свободой и знанием русского языка, устроилась гидом в туристическое агентство и стала возить любопытных англичан в Советский Союз.

Это был, возможно, самый лучший период в ее жизни. Ей нравилась эта страна. Она чувствовала, что это, пожалуй, ее родина. Все ей было здесь интересно, ново, необычно, как ребенку, впервые познающему мир.

Где только в СССР она не побывала! Почти во всех больших городах, на Дальнем Востоке, на Кавказе, в Крыму, в Прибалтике.

Особенно вспоминала она поездки в Среднюю Азию: жаркое солнце, местное гостеприимство, древние традиции и экзотика. Одним словом – Восток.

Она любила рассказывать о своих путешествиях в Советский Союз. Один раз у нее даже завязался роман на пароходе, во время круиза из Сочи в Одессу, с молодым черноморцем, – она, все-таки, была неравнодушна к морякам. И так как он проводил больше времени с Елизаветой у нее в каюте, чем на вахте, боцман спустился к ней и, застав их в постели, не догадываясь, что англичанка прекрасно говорит по-русски, строго отчитал его и с простой советской откровенностью заметил: «Ну, на кой черт тебе эта старуха?»

«Что? Это я старуха?!» – не стерпела Елизавета.

Боцман на несколько секунд потерял дар речи, а потом оторопело спросил: «Ты что, ее русскому языку уже научил?»

– Подумать только, такое про меня сказал! – возмущалась Елизавета. – Мне тогда было всего сорок с небольшим! Нет, я этого так, конечно, не оставила. Пошла к капитану и потребовала извинений, пригрозила контракт расторгнуть. И что вы думаете? Сам капитан извинялся…

Иногда она чувствовала повышенный интерес к своей особе со стороны, как она говорила, «кей джи би». Как-то раз с ней даже побеседовал человек из этой организации и, может быть потому, что эта встреча закончилась шампанским в ресторане, слово «кей джи би» она скорее произносила с оттенком таинственности и любопытства, чем с подлинной опаской и боязнью.

– Как ваш Джон? – поинтересовалась я.

– Который? – спросила Елизавета, лукаво улыбнувшись.

Дело в том, что у нее был бой-френд, которого, как и сына, звали Джон. Он был младше ее лет на двадцать пять, но это не мешало их «дружбе» и перешло со временем скорее в родственные отношения тетушки и племянника. Джон никогда не был женат, то ли по застенчивости, то ли еще по какой-то одному богу известной причине, и прилепился к Елизавете почти на двадцать лет. А она умело пользовалась его привязанностью, раскошеливая его время от времени на различные поездки и холидей.

– Ваш сын, – уточнила я.

– А, он больной, – махнула рукой Елизавета, – совсем больной. Старый такой стал, с бородой. Сидит в wheelchair1616
  Инвалидная коляска.


[Закрыть], а она его возит.

При упоминании о своей невестке Елизавета недовольно скривила рот. Она не любила невестку за то, что та была недостаточно образована. Не умела одеваться и вести хозяйство так, как это понимала Елизавета. Но смирилась с ней, как с судьбой. И будучи по воспитанию и манерам уже англичанкой, никогда не вмешивалась в их жизнь, даже когда дело касалось болезни ее сына, тем более что невестка ухаживала за ним, а это было нелегко: Джон страдал артритом и уже несколько лет был прикован к инвалидной коляске.

– А как Майкл? – продолжала спрашивать я.

– Майкл? Он ничего себе, такой сексапил… Вы же знаете, он женат на китаянке, но это ничего. Только дети на нее похожи, китайцы, – она засмеялась и, втягивая резко носом воздух, забавно хрюкнула. Она часто так хрюкала, и так натурально это у нее получалось, что эта странная привычка уже не вызывала удивления, а как-то органически сочеталась со всем ее обликом.

Она приходила так по воскресеньям, без звонка, ждали ее или не ждали. Всегда спрашивала: «Ну, как вы? Все хорошо?», – и, не дожидаясь ответа, сама отвечала: «Все хорошо…» Усаживалась на диван, обкладывалась подушками, закуривала и вздыхала: «Так устала, так устала. Совсем старушка стала…»

Сколько времени так продолжалось: год, два, три? Иногда она исчезала на несколько недель, потом появлялась снова. Ругала английскую погоду, наш городок, местных жителей: «Вы подумайте, одни только старики и старухи. Ужас, какая скучища!»

Она хотела уехать отсюда, поставила свой дом на продажу и, так как дело это было долгое, терпеливо поджидала своего покупателя. А покупателей было мало. Почти никого не интересовал дом, владение которым ограничивалось во времени. Оставалось всего шестьдесят лет. Срок, казалось бы, немаленький, но все понимают, что время идет быстро. А продлить его стоило денег, и немалых, которые, возможно, у Елизаветы и были, но она не собиралась тратить их на это, хорошо понимая, что не вернет эту сумму с продажи недвижимости.

Дело затягивалось, один раз сорвалось уже при обмене контрактов, но все равно покупатель нашелся. Это была уже немолодая женщина, которая хотела купить дом в хорошем месте и поселиться среди местной буржуазии.

А место у Елизаветы действительно было очень неплохое. Она жила на территории старой усадьбы, большой дом которой был перестроен и поделен на несколько роскошных квартир. Когда-то на территории усадьбы, как и было положено, стояли конюшни, которые со временем перестроили в терасхаусы. Вот такой дом и был у Елизаветы.

Все было бы хорошо, если бы покупательница могла сразу выложить деньги. Так ведь нет. Ей вначале надо было продать свою недвижимость, а ее покупателям – свою. Вот в этом и была загвоздка. Это был пазл, который не складывался, если нет одной части.

Но Елизавета умела ждать. Она умело подогревала интерес этой дамы к своему дому. Познакомилась с ней поближе, время от времени приглашала ее к себе на чашку чая и рассказывала ей занимательные истории, а проще говоря, сплетни о своих буржуазных соседях, не забывая напомнить и о своем дворянском происхождении. А та тлела многолетним неугасающим желанием войти в круг состоятельных чопорных англичан, наивно думая, что близкое соседство с ними сделает их равными.

Как-то Елизавета не заходила несколько недель. Я даже забеспокоилась – может, заболела? И вдруг, в воскресенье, стук в дверь – пришла и прямо с порога:

– Так устала, ах, так устала! – Плюхнулась на диван, хрюкнула, закурила. – Все, подписала!

– Что подписала? – не поняла я.

– Контракт. Продала дом, продала!

Честно говоря, я с самого начала не очень-то верила в эту продажу и уже давно забыла про ее покупательницу. А вот те на – продала!

– Ну, а теперь как, куда?

– Как куда? Во Францию, в Ниццу, – и, счастливая, затянулась сигаретой, поудобнее подкладывая подушку под спину. – Я уже и вещи упаковала.

Вскоре она уехала, и больше я никогда не видела эту озорную русскую старушку, родившуюся в стране пирамид, прожившую жизнь в Англии и уехавшую доживать свой век во Францию.

Я часто вспоминаю ее. Как она? Все хорошо? Все хорошо…

Домашний литературный конкурс я выигрываю.

Арт-проекты

Творческий человек, как правило, богат на идеи. Андрей называет их проектами. Я прожектами. Он – романтик-идеалист, я – прагматик-реалист. В этом состоит наша разница. Он богат на идеи, которые должен кто-то воплощать в жизнь. Я бодаюсь и показываю коготки, потому что все мне кажется невыполнимым и нереальным.

Он сидит в своей студии, курит, пьет кофе, переставляет холсты и придумывает проекты.

Проект номер пятнадцать – историческая картина «Высадка викингов в Англии». Проект номер двадцать шесть – портрет принцессы Дианы. Проект номер сто десять – выставка в посольстве. Проект номер сто тридцать три… Они сыплются из его головы, как рождественские подарки из мешка Санта Клауса.

Вот еще один – написать серию работ, посвященных английским замкам.

Конечно, замки Великобритании – это интересно. Но – это дорогостоящий и длительный проект, потому что, чтобы писать замки, надо ездить по всей стране. На серию из десяти работ понадобится как минимум один год.

Вслух прихожу к выводу, что нужен спонсор.

– Как ты правильно мыслишь. Вот и займись этим.

– Так, где же я тебе его найду?

– Есть у меня одна идея, – Андрей выдерживает положенную паузу и говорит:

– Надо написать письмо принцу Чарльзу.

У моего супер-эго отвисает нижняя челюсть. А он, тем временем, продолжает:

– Он любитель искусства…

Опять пауза. Мой муж затягивается сигаретой, а я в этот момент язвительно вставляю:

– Ты что думаешь, что принц Чарльз даст тебе деньги на проект, и может, еще руку пожмет со словами: «Вот, берите, товарищ художник, и творите».

– Ну, какая ты примитивная! Я бы даже сказал, пошлая, – в его голосе почти неподдельная тоска и отвращение.

Мое эго покраснело.

– Учишь тебя, учишь, а ты все на месте стоишь, – он снова глубоко затягивается – Напишем, что есть такая идея. Спросим его совет, интересен ли такой проект.

– И ты думаешь, что это удобно?

– А что в этом такого? Почему бы и нет. Пошлем фотографии замков в Дувре и Лидсе, которые я уже написал. Может быть, он подскажет, какие еще замки лучше написать. Может быть, он нам и спонсора подскажет. А может быть, ему что понравится – и он еще и купит.

– Размечтался, – пытаюсь столкнуть его с небес, но это, кажется, невозможно.

В целом, предложение мне кажется осуществимым, но куда писать. Как-никак, надо знать адрес. Ведь принц Чарльз не живет в Букингемском дворце.

Оказывается, адрес принца Чарльза – не проблема. Наша хорошая знакомая Камила тут же отзывается на мой вопрос. И добавляет существенную деталь: письма коронованным особам надо писать от руки, ни в коем случае не печатать.

Мы набрасываем черновик письма. Я заготавливаю конверт, марку первого класса и аккуратно переписываю письмо на чистовик, стараясь не делать помарок. Затем кладу письмо в конверт, добавляю фотографии двух уже готовых работ, заклеиваю его – о господи, уже без пяти шесть, а почту забирают ровно в шесть, выскакиваю из квартиры и быстро бегу к ближайшему почтовому ящику через дорогу. Бросаю конверт в красный чугунный ящик и с чувством сделанного дела направляюсь к дому. Замечаю, как подъезжает почтовая машина и почтальон забирает всю корреспонденцию.

Я вхожу в дом – и тут вижу на столе почтовую марку, которую я в спешке забыла наклеить на конверт. Черт! Андрею лучше об этом не говорить.

На следующий день я с утра отправляюсь на почту, чтобы выяснить, что будет с письмом, если на него забыли наклеить марку. Служащий почты объясняет, что письмо без марки дойдет. Только за его доставку заплатит адресат.

Ну и ну! Получается, что принц Чарльз должен заплатить за наше письмо. Как-то уж совсем нехорошо получается. Лучше бы оно не дошло.

Но служащий добавляет, что если получатель не заплатит, то тогда оно вернется, и отправитель заплатит за две доставки.