Текст книги "Английский дневник"

Я жду наше письмо обратно, но проходит больше месяца, и оно не возвращается. Я уже забываю об этом эпизоде, как утром почтальон кидает нам в дверь письмо из резиденции принца Чарльза.

Честно говоря, я волнуюсь. Андрей тоже возбужден. Что бы ни было там, в письме, это все-таки письмо от его высочества принца Чарльза, наследника английского престола. Я раскрываю конверт и быстро пробегаю глазами его содержание.

Письмо начинается с благодарности за обращение к его высочеству и извинений за задержку с ответом – принц Чарльз был в отъезде. Принц Уэльский считает проект интересным, хвалит картины уже написанных двух замков, советует обратить внимание на некоторые интересные на его взгляд детали и желает успехов в творческих начинаниях.

Ничего не скажешь – истинная королевская вежливость. И даже за марку заплатил, не поскупился. А мог бы отправить назад.

Но даже простое одобрение от принца Чарльза стоит многого.

Андрей доволен. Он распускает хвост павлином и с гордостью всем рассказывает, что принц Чарльз поддержал его проект.

Но этот проект так и остается проектом. Спонсора на него мы не находим.

Само собой разумеется, что жизнь без проектов невозможна. Они, как дети, продолжают появляться на свет, хочешь ты того или нет. Однако, большинство из них умирает, не получив никакого развития.

Не подумайте, что это я их всех режу на корню. Боже упаси. Просто процент выживаемости идей низкий. Такова правда о проектах.

Но все же, появляется один проект, который мы очень хотим осуществить. И благодаря этому проекту знакомимся с Виком и Патришей.

Вику почти шестьдесят. Патрише чуть больше. Они муж и жена. Они гораздо старше нас, но разницы в возрасте я не чувствую.

Мы заняты общим делом. Скорее, в это дело вовлечен Вик. Он на пенсии и всерьез занялся рисованием. Поэтому арт-проект – это то, что ему интересно. А Патриша – медсестра. Они коммуникабельны, и никакой английской чопорности.

Идея проекта заключается в следующем: открыть в нашей местности арт-центр. Сама идея не нова. В этой стране к любым видам искусств относятся положительно. Еще один арт-центр, в принципе, не помешает. Почему бы и нет.

Но местность у нас не совсем неподходящая. Она несколько рабоче-крестьянская. С другой стороны, может быть, это и плюс. Местный муниципалитет может эту идею поддержать. И мы со всем рвением и энтузиазмом начинаем работать над проектом.

По вечерам мы встречаемся с Виком у нас дома и обсуждаем разные детали, продумываем до мелочей работу арт-центра, чтобы он был не только на самоокупаемости, но приносил прибыль.

Вик и здание для этого дела нашел – пришедший в упадок старый викторианский дом в Маргейте, в Норсдаун парке. Вот заодно и дом отремонтируют. А то стоит без дела.

Вик инициативный, деловой. Он знает, к кому обратится, кому написать. Знает, кто принимает и исполняет решения. Он обладает информацией, которую нам, иностранцам, не достать.

Мы часто видимся. Вик с Патришей приглашают нас к себе домой на обед. У них традиционный английский дом в Маргейте.

Они встречают нас вместе с третьим членом своей семьи – роскошным спаниелем.

На столе приготовлены тарелки, приборы и бокалы. Посреди стола корзинка с хлебом и паштет в пиалке. В традиционном английском доме – традиционный английский обед. Еще будет основное блюдо и овощной салат.

Вик разливает сухое красное вино. Мы берем по кусочку хлеба и намазываем на него паштет. Снова выпиваем.

Вик наливает в третий раз. Мы съели весь хлеб с паштетом. И у всех разыгрался аппетит. Где же, наконец, заявленные бараньи ребрышки и салат?

Наконец, Патриша несет баранину и раскладывает всем по ребрышку на тарелки. Андрей берет вилку с ножом, немного задерживается, пытаясь закончить фразу, а ребрышко тем временем исчезает прямо у всех на глазах. Проворный спаниель быстро крадет мясо из его тарелки.

Патриша и Вик смеются и ругают собаку.

Вторая на очереди я. С моей бараниной происходит то же самое. Да что же это такое?

Хозяева опять смеются. Но их смех уже не такой веселый.

Патриша идет на кухню, чтобы принести остатки баранины. В этот момент собака хватает мясо и с ее тарелки…

Мы прощаемся. Обед все равно удался. Ведь дело не в еде, а в общении, которого нам так не хватает.

Чай, кофе, вино, дружеские беседы. Вик говорит, что надо бы еще водки вместе выпить. Да, не мешало бы. И мы приглашаем новых друзей к себе домой на день рождения Андрея.

Я готовлю русский стол. Фаршированные яйца, соленые огурчики, салат оливье, который в Англии называется «русский салат». На горячее бефстроганов. И, конечно же, водка. Но она больше для мужчин, а для нас, женщин, сухое красное вино.

Наши гости не заставляют себя долго ждать.

– О, у вас паркей фло! – говорит Патриша с порога.

Заметила!

Мы все в отличном настроении. Садимся за стол. Андрей открывает бутылку французского вина и предлагает Патрише.

– Нет, Андрей, я сегодня буду водку.

О’кей, чтобы поддержать Патришу, я тоже буду водку.

Мы поздравляем Андрея, выпиваем и приступаем к еде. Вик с Патришей в восторге от русской кухни. Я все время перевожу. Но мне надо не забывать закусывать. И все пьют только водку.

Мы сидим уже три часа. Я замечаю, что Андрей и Вик порядком захмелели, а Патриша на удивленье держится молодцом. Вдруг она, ни слова не говоря, поднимается и направляется к входной двери. Возможно, ей надо подышать свежим воздухом. Она выходит на крыльцо и прикрывает за собой дверь.

Через несколько секунд я слышу странные звуки и кашель. Открываю входную дверь… Господи! Патриша сидит на ступеньках, положив руки и голову на колени, а к ее ногам медленно стекает густая жижа. Да, ну и паршиво же ей сейчас!

Я зову Вика. Вик садится с ней рядом на крыльцо, а я думаю, как все это убрать. День рождения закончен.

Через пять минут приезжает такси. Вик прощается и увозит Патришу домой.

На следующий день мы озадачены. Как-то все нехорошо получилось. Мне неловко, потому что неловко будет Патрише. Может быть, ей совсем плохо. Надо бы им позвонить. А может, не надо…

Я ставлю себя на ее место и готова сквозь землю провалиться. Не думаю, что она захочет увидеться с нами.

Вдруг звонок – Патриша. Говорит, что сейчас заедет за курткой, которую вчера забыла. И вот она уже поднимается по ступенькам, на которых вчера разыгрались драматические события, стучит в дверь и заходит в квартиру.

Я встречаю ее, а она такая же, как обычно. И как ни в чем не бывало:

– Отличный день рождения. Все великолепно. Кстати, Вик сказал, что завтра в пять заедет. Там по арт-центру надо еще коечто сделать…

К сожалению, и этот арт-проект оказался очередным прожектом, неосуществимой мечтой. Но то время я вспоминаю с улыбкой. Ведь в нем были Патриша и Вик.

Однако удивительным и болезненным было их внезапное исчезновение после того, как местный муниципалитет зарубил наш план.

Вик нам больше никогда не позвонил, и Патриша тоже.

Я не теряюсь в догадках. Просто переворачиваю страницу.

Позже я слышала, что они уехали во Францию.

Вот странно, англичане не любят французов, а едут жить во Францию. Чем это объяснить?

День Советской армии

И снова зима. Короткие серые дни и мрачные вечера. Но недостатки английской погоды скрашивают рождественские украшения. Через две недели Рождество, потом Новый год. Витрины сверкают огнями, везде маленькие елочки с блестящими красными шарами и бантами, забавные Санта-Клаусы и новогодние гирлянды.

Я иду по улице, а ноги у меня тяжелые, словно закованные в чугунные ботинки. И какое-то странное ощущение непричастности, потусторонности всего, что вокруг меня. Я вроде тут и не тут. Как будто лишняя в этом мире. И внутри все сжимается до боли и кажется, что трудно дышать. Что же это со мной? И когда слезы без причины сами льются из глаз, я понимаю, что у меня депрессия. Как же мне с этим справиться?

В квартире холодно, потому что батареи включаются два раза в сутки: с семи до десяти и вечером с пяти до двенадцати. Конечно, мы можем их вообще не выключать, но счета будут огромные. Поэтому мы пользуемся таймером, чтобы экономить. Здесь так принято, здесь все так живут. И я уже несколько лет зимой страдаю от холода.

Пока Лёша занимается, мы с Андреем решаем пройтись.

Ноги сами идут на берег. Море неприветливое, грязное, с мелкой нервной волной. Уже темнеет, дует сырой ветер, и все те же вечные отливы и приливы.

Мы стоим на тугом мокром песке и смотрим вдаль через пролив Па-де-Кале, через Францию, через Европу, на восток. Где-то там, далеко осталась часть души, и ничего с этим не поделаешь.

Мне просто хочется завыть. Я вижу, что Андрею тоже хреново. И тогда я понимаю, что надо что-то спеть. Что-то свое, родное.

Я пытаюсь вспомнить хоть какую-то нашу песню и не могу. Да что же это со мной?

– Андрей, ты помнишь какую-нибудь нашу песню?

Мой вопрос застигает его врасплох. Он растерянно улыбается, напрягает память, но и у него ничего не получается. Наконец он начинает что-то напевать, но без слов. Я узнаю мелодию и подхватываю:

 
«Вы слыхали, как поют дрозды,
Нет, не те дрозды, не полевые,
А дрозды, волшебники-дрозды,
Певчие избранники России».
 

Но почему «Дрозды»? Почему мы вспомнили именно эту песню? Ответа нет. А нужен ли он?

Хороша картина: мы стоим на берегу Па-де-Кале, вокруг ни души – и поем песню о волшебниках-дроздах! Да, совсем мы тут в Бродстеирсе одичали.

Мне грустно и не хочется идти домой. Я предлагаю еще погулять, и Андрей тут же соглашается. Мы решаем пойти в сторону Рамсгейта и направляемся вверх вдоль Рамсгейт Роуд.

Этот путь я знаю уже наизусть, хоть иди с закрытыми глазами. Метров через триста сворачиваем на Розмари Роуд. Потом сокращаем по тропинке между домами и выходим на Хересон Роуд. Теперь еще немного вперед…

Стоп. Здесь же рядом на Сент-Девидс Роуд живут Терри с Ларой. Это одни из наших немногочисленных хороших знакомых. Мне трудно сказать «друзей», потому что друзей у нас здесь нет. Хотя по-английски, я бы, конечно, как и англичане, употребила слово friends – друзья. Мы знаем их давно, но видимся нечасто.

Лара – русская, работает переводчиком. Она сейчас, скорее всего, в Лондоне. А Терри, возможно, в Рамсгейте. Как всегда, подальше от лондонской суеты.

А что если мы к нему зайдем? Это, разумеется, не поанглийски. Но Терри наш человек, разве что по-русски не говорит. Но хорошо понимает.

На углу в лавке Андрей покупает бутылку водки – ну не с пустыми же руками идти в гости, и мы сворачиваем на улицу к дому Терри.

Сент-Девидс Роуд – маленькая тупиковая улочка длиной чуть больше ста метров. По обе стороны дороги справа и слева близнецы-терассхаусы. Они прижались друг к дружке, будто замерзли, и хотят согреться. Эти домики образуют единое строение и отличаются друг от друга только цветом и оградой.

Дом Терри в середине. В окнах темно.

Андрей стучит.

Мы тихо стоим под дверью, ловя каждый звук внутри дома, и ждем. Нет, уходить определенно не хочется. Терри, будь дома, открой!

Наконец внизу зажигается свет, и дверь открывается.

Терри удивлен, но приятно. Ему за пятьдесят. У него всклокоченные седоватые волосы и помятый вид. Видно, что он не брился уже несколько дней. Поверх старого спортивного костюма накинуто ставшее домашним пальто. Терри улыбается, и в его небольших серых глазах вспыхивают маленькие искорки. Он приглашает нас на кухню, извиняется за холостяцкий беспорядок и усаживает за стол.

Даже с улицы я чувствую, что в доме очень холодно. Терри читает мои мысли.

– Не раздевайтесь, не надо. Холодно. Сейчас я затоплю камин.

Терри выходит во внутренний дворик и возвращается оттуда с охапкой палок и старых досок. Кладет все у камина и начинает разводить огонь.

– Это я на отливе собрал. Зачем покупать дрова, когда на берегу все это валяется. Надо только пойти и взять, – улыбается он.

– А Лара в Лондоне? – спрашиваю я.

– Нет, Лара в Швейцария, на конгресс, – отвечает Терри порусски.

– Лара в Швейцарии, на конгрессе, – я продолжаю машинально переводить для Андрея.

– Да понял я, понял. Что ты из меня дурака делаешь! Уж порусски-то я понимаю.

Андрей раздражается. Мое супер-эго умоляет: молчи. Он ставит на стол бутылку водки.

Терри вопросительно переводит взгляд с меня на Андрея и обратно.

– Это что, праздник сегодня какой-то русский? Вы пришли со мной отметить?

Ну, не скажешь же, в самом деле, что праздника нет. Если англичанин не может пить без праздника, то праздник будет. И Андрей быстро придумывает, что мы будем отмечать:

– Сегодня день Советской армии.

– Да вы что?! – удивляется Терри. – А я не знал. За этот праздник надо выпить. Сейчас я достану рюмки.

Он с энтузиазмом роется в буфете, ставит на стол рюмки и достает банку маринованных огурцов из пустого холодильника.

– В приличном английском доме всегда должны быть маринованные огурцы, – смеется он.

Огонь понемногу разгорается, и становиться чуть теплее. Андрей разливает водку. Мы поднимаем рюмки:

– За Советскую армию! Ура!

Тепло идет вниз и постепенно разливается по всему телу, приятно расслабляя. Я согреваюсь, и жизнь уже не кажется такой печальной.

Терри по профессии журналист. В семидесятых годах, увлеченный идеями социализма, он вступает в компартию и идет работать в газету английских коммунистов Morning Star1717
  «Морнинг стар» – ежедневный британский таблоид левой направленности. Издавался с 1930 года.


[Закрыть]. Через некоторое время Morning Star посылает его в Москву собственным корреспондентом. Это было очень круто.

Советская Москва для молодого англичанина-коммуниста полна увлечений и приключений. На одной из вечеринок Терри знакомится с юной переводчицей. Она студентка московского института иностранных языков. Ее зовут Лара. Она из Уфы. Она стройная, высокая и самая красивая. С длинными ногами и большой грудью. И еще очень независимая. И такой останется на всю жизнь. Терри покорен. Он влюбляется и готов жениться.

Сколько же проблем принесет ему этот брак с русской! Наивный Терри! Ведь все, кто встречался с иностранцами, были под прицелом КГБ. А переводчики еще и отчеты писали. И Лара не была исключением.

Позже Терри напишет книгу «Неудобный брак», где опишет события того периода своей жизни. Он увлечен Россией, и эта тема станет главной в его творчестве. Затем он пишет русскую трилогию «Тройка»: «Застой», «Возрождение» и «Неопределенность». Через некоторое время после нашего знакомства Терри дарит мне свою первую книгу «Неудобный брак». В следующую нашу встречу я говорю ему, что прочла ее. Естественно, ожидаю вопроса: ну как? А Терри с мечтательной улыбкой обреченно бросает:

– Теперь ты знаешь обо мне все.

Когда контракт кончается, Терри с Ларой уезжают в Англию и поселяются в провинциальном городке Рамсгейт в маленьком домике на Сент-Девидс Роуд. Здесь рождается их сын Даниэль. Здесь все по-другому. И Лара еще долго привыкает к новой стране.

Спустя двадцать лет внешне Лара мало изменилась. Она напоминает мне скаковую лошадку – постоянно в форме и готова к скачкам. Она востребованный синхронный переводчик. На голове у нее всегда кепка. И каждый раз другая. Единственный случай, когда я помню Лару без кепки, это на встрече Нового года у нее дома.

Лара приветствовала нас в дверях в дубленке и, разумеется, в кепке. На этот раз кепка была кожаная.

Первая моя мысль была, что Лара только что зашла в дом, но она в таком виде направилась на кухню. В их жилище было холодно, и она готовила, стоя в полушубке возле плиты. Когда же подошло время садиться за стол, Лара сняла кепку, и длинные черные волосы в мгновенье рассыпались по плечам. Вторым быстрым движением она распахнула дубленку и сбросила ее на диван. Все увидели совсем короткое черное платье, расклешенное от талии.

– Ну, ты можешь удивить! – не мог скрыть своего изумления Андрей.

Именно такую реакцию Лара и ожидала. И, довольная произведенным впечатлением, подняла вверх бокал и лукаво произнесла:

– С Новым годом!

Лара много ездит по работе. Живет преимущественно в Лондоне, где у нее маленькая квартирка в Кройдоне. А Терри – в Рамсгейте. Здесь спокойнее. Теперь он внештатный корреспондент Daily Mirror1818
  «Дэйли миррор» – британский таблоид, основанный в 1903 году.


[Закрыть] и пишет о спорте.

После третьей рюмки я спрашиваю:

– Терри, а ты до сих пор коммунист?

Терри смотрит на меня с застывшей улыбкой. Поджимает поанглийски губы и машет рукой.

– Нет, уже нет. Хватит.

– А чего? Вот я бы… – Андрей затягивается сигаретой, делает небольшую паузу и добавляет: – теперь как раз стал коммунистом.

Терри молчит. А Андрея уже несет алкогольный кураж.

– Насмотрелся я тут у вас на капитализм. Коммунизм лучше. Вот, смотри…

Телефонный звонок не дает Андрею закончить.

– Извини, Андрей, я должен ответить.

Терри снимает трубку.

– Да, привет. Я нормально. А ты как? – Терри прикрывает рукой трубку. – Это Лара из Швейцарии, – и снова в телефон: – Да, все хорошо… Вот сидим с Андреем и Леной… День Советской армии отмечаем… Как, не сегодня? Через два месяца?.. Двадцать третьего февраля? Да? Ну, ошиблись. Они здесь уже давно, все праздники забыли…

Терри хитро улыбается. Кладет трубку.

– Наливай, Андрей. Какая разница? – и добавляет по-русски знаменитую фразу: – Хорошо сидим…

Любопытно, о чем Терри пишет сейчас…

О цветах, живописи и отказах

Зимы в нашем понимании в этой стране практически нет. А значит, нет снега. Нет по утрам знакомых с детства звуков хлопающей об асфальт лопаты дворника, расчищающего дорожки. Я забываю хрустящее поскрипывание снега под ногами, морозную свежесть темного утра и тяжесть зимней одежды.

В этой стране есть своя прелесть. Зимой удивляет кажущееся нескончаемым цветение декоративных деревьев, усеянных, как персидский ковер, мелкими розовыми цветами. Много вечнозеленых растений, непонятно когда обновляющих темную жесткую листву. И прекрасные подстриженные газоны. Густые и мягкие.

С конца января в Бродстеирсе начинает дуть свежий ветер. Сквозь яркую изумрудную траву пробиваются сизоватые пучки стеблей нарциссов. Еще через пару недель они украшают трепетными желтыми колокольчиками с бледной оборкой лужайки парков и садов и почти на полтора месяца словно застывают в своем цветении.

Весна долгая и холодная. У нее нет опьяняющего свежего дыхания, нет ручейков из талой воды, нет звенящего прозрачного воздуха и мелодичного посвиста синиц.

В начале марта распускаются тюльпаны. Их упругие красные бутоны на стройных прямых ножках выглядят очаровывающе. В апреле начинают цвести декоративные садовые деревья пышными бело-розовыми тяжелыми соцветиями, называемыми поанглийски красивым словом «блоссом». Крупные цветы магнолии неторопливо открывают белые с лиловым лепестки элегантных бутонов, которые вертикальными свечками венчают причудливый узор веток. Цветут разнообразные кустарники белым, желтым, голубым колером. Почти три недели тяжелые благоухающие грозди сирени украшают парки, а потом non-stop1919
  Без остановки.


[Закрыть] все лето и осень распускается, цветет и увядает многочисленное разнообразие видов и сортов растений, любовно культивируемое в этой стране.

Ну, как тут не писать натюрморты? Цветы так и просятся на холст.

Но в Бродстеирсе всего два цветочных магазина, и их ассортимент не богат. Лилии на похороны и стандартные букеты на свадьбы. Сирень не продается, тюльпаны мелкие, а купить «блоссом» просто невозможно. Что же делать, где взять цветы? Решение приходит само: надо нарвать цветы в общественном парке. Искусство, как и красота, требует жертв.

Днем мы идем в бродстеирский парк и смотрим, какие цветы там цветут. Далеко не все, что Андрей хотел бы написать, есть в парке. Здесь только голубая и фиолетовая сирень, а ему нужна белая. Тогда мы отправляемся на прогулку по Бродстеирсу искать белую сирень. Возможно, она растет у кого-то в саду. Конечно, мы не собираемся перепрыгивать через заборы и срезать чужие цветы. Это было бы уже слишком. Но кусты сирени часто растут близко к изгороди – и это то, что нам надо. Теперь необходимо только дождаться вечера…

Поздно вечером мы запасаемся черным кульком для мусора, ножом и ножницами – и отправляемся на охоту за цветами. Небольшая прогулка – и наш мешок полон ароматных упругих веток махровой сирени разных оттенков. Так на натюрмортах Андрея появляются бродстеирские цветы. Да простят нас наши милые соседи!

Сирень, пионы, тюльпаны – желтые, красные, белые – азалия, жасмин, георгины, магнолия… Каких только цветов нет в этой стране! Можно писать и писать.

И Андрей пишет их иногда даже с каким-то фанатизмом.

Но чего-то не хватает. Чего? Какой-то маленькой детали, чтобы подчеркнуть хрупкую красоту цветов. И тогда он наливает в простой круглый стеклянный стакан обыкновенной воды и ставит его рядом с цветами в вазе.

Вот, это то, что нужно!

Он пишет прозрачный стакан с прозрачной водой, и отныне он на многих его натюрмортах как символ чистоты и свежести. И глядя на этот стакан, все, даже художники, спрашивают: «А какими красками вы его пишете?..»

С искусством в Англии сегодня не все так просто. Контемпорари прочно утвердилось в головах. У этого направления большие полотна и красивые лозунги. Оно эпатажно, скандально и оглушительно голосисто. Оно шествует по миру, важно выпятив грудь и задрав хвост. Оно заразно как чума. У него масса поклонников и почитателей. Это искусство собирает в своих рядах толпы бездарностей и горлохватов, прикрывающихся заумными рассуждениями. В него вложены огромные деньги. Оно клюет и топчет несчастный реализм. И основной аргумент апологетов контемпорари – история все расставит на свои места. Да, история все расставит на свои места…

А пока известный английский живописец Джон Ворд в знак протеста отказывается от звания академика Королевской академии художеств. Он член жюри выставки современного искусства. Большинством голосов жюри допускает к участию в выставке холст, на котором просто написано одно слово «жопа». Это тоже произведение искусства.

Мы следим за разразившимся скандалом. Андрей хочет написать Джону Ворду слова благодарности за его поступок.

Я нахожу адрес Ворда в желтой книге, и мы отправляем ему письмо.

Джон Ворд живо откликается и приглашает Андрея приехать к нему в студию. Пообщаться с живым классиком не только большая честь, но и удовольствие. В этот раз вместе с Андреем в качестве переводчика едет Лёша.

Джон Ворд сетует, что в Англии потеряна школа живописи. Реализм мало кого интересует. Да и мало кто вообще способен создать хорошую реалистическую живопись.

Андрей показывает ему фотографии своих натюрмортов и несколько маленьких этюдов, которые он захватил с собой. Джон Ворд хвалит его работы, и у Андрея вырастают не только крылья, но и маленькая корона на голове…

Я снова тыкаюсь по галереям, показываю работы, посылаю письма с фотографиями картин. Да, красиво. Да, отлично. Высокопрофессионально. Но не для нас. Но почему? У нас нет на это клиентов. Как же так? Мне всегда казалось, что высокопрофессиональные работы – это единственный критерий для их успешной реализации. А тут все не так.

Вспоминаю слова Маргарет Тэтчер: «Эта картина подходит к моему дивану». Они прочно засели мне в голову. Тогда, в 1993 году, я не могла себе представить, что бывший премьер-министр Великобритании может так выразиться о картине. Ведь меня учили, что картина – это картина, и с диваном она никак не связана.

Баронесса Тэтчер произнесла их в моем присутствии, когда известный арт-дилер Рой Маилз, занимающийся русской живописью, преподносил баронессе ее портрет, написанный русским художником.

Художник в то время жил в Париже, но приехал в Лондон, чтобы вместе с арт-дилером вручить баронессе портрет. Пофранцузски он говорил плохо, а английского вообще не знал, и Рой попросил меня помочь с переводом, когда они поедут в офис Тэтчер.

Помощник Роя тогда почти с завистью сказал мне:

– Ты едешь к леди Ти!

Так англичане называли баронессу Тэтчер. Я не сразу поняла смысл его слов. А гораздо позже до меня дошло, что если бы ктото из моих знакомых англичан ехал в офис к Горбачеву, я бы тоже, наверно, позавидовала.

Помощник Роя остановил кэб возле галереи на Брутон-стрит, погрузил картину в машину, и мы втроем уселись на заднее сидение. Я оказалась посредине. Мы ехали в один из самых шикарных районов Лондона Белгравию, в рабочую резиденцию Маргарет Тэтчер.

Рой Маилз неплохо говорил по-французски, и тут он, то ли из уважения к художнику, что тот из Парижа, то ли по присущей ему рассеянности, перешел на французский.

– Так как вы там устроились в своей новой студии в Париже? – спросил он и стал ожидать от меня перевода.

Я французский знала не очень хорошо, и пока говорила «Excuse me, Roy, can you speak English, please?»2020
  Простите, Рой, не могли бы вы говорить по-английски?


[Закрыть], художник, различив только слова «студия» и «Париж», уже ответил на французском:

– Да, конечно, Париж большой и немного шумный, а студия на пятом этаже.

Рой вопросительно посмотрел на меня.

Я повернула голову к художнику.

Художник тоже вопросительно смотрел на меня и, чтобы не показывать виду, что ничего не понял, сказал на ломаном французском:

– Какой сегодня хороший погода, – и сделал рукой неопределенное движение в сторону портрета, которое должно было характеризовать погоду на улице.

Рой посмотрел на меня и слегка подтолкнул локтем, ожидая перевода.

Пока я подыскивала правильные слова на французском, Рой решил выйти из положения сам и продолжил:

– Размер, я думаю, правильный, не волнуйся.

После этой фразы художник нервно заерзал на сидении, чем вызвал недоуменный взгляд арт-дилера.

– Переведи ему, что все будет хорошо, – уже с раздражением сказал Рой, обращаясь в этот раз ко мне на английском.

Но мой перевод повис в воздухе, так как мы приехали.

Рой позвонил в переговорное устройство на двери и, порхая в ожидании ответа как июльский мотылек, предупредил нас, что если будут предлагать чай, то по этикету правильно отказаться.

Голос в переговорном устройстве строго спорил:

– Как о вас доложить?

– Мистер Маилз, Рой Маилз.

– Кто-кто? – не понял охранник.

Привыкший к своей популярности, Маилз недовольно дернулся и резко повторил:

– Мистер Рой Маилз, уважаемый.

– Одну секунду, сэр… Пожалуйста, проходите, – и дверь распахнулась.

Мы вошли в красиво обставленную гостиную. Помощница баронессы сообщила, что леди Тэтчер скоро выйдет к нам, и предложила нам чай и кофе.

– Спасибо, мы ничего не будем. Мы не можем занимать ваше драгоценное время, – незамедлительно отклонил предложение Рой.

Я украдкой посмотрела по сторонам. С двух сторон на стенах висели старинные картины. Под одной из картин стоял красивый диван с многочисленными подушками, обтянутый шелковистой тканью в желтую с серой полоску, кое-где перебиваемую небольшими цветами.

Маргарет Тэтчер вошла в гостиную буквально через минуту. Я ожидала увидеть ее в привычном синем костюме. Она же, неожиданно для меня, была в красном. Она протянула всем нам по очереди руку и слегка пожала. Затем отошла на некоторое расстояние и украдкой быстрым движением руки поправила сзади через юбку трусики. Так просто и непосредственно.

Рой быстро перешел к делу. Показал портрет, сказал несколько слов и отошел в сторону.

Леди Ти слегка наклонила голову набок и стала рассматривать картину. Хотя она и позировала художнику, но законченную работу видела впервые.

Баронесса была изображена почти во весь рост, в строгом черном костюме, на фоне окна с желто-золотистыми портьерами. Кресло и стол были написаны в таких же тонах. Слева стоял глобус, а на заднем плане в серой дымке виднелся Биг Бен и памятник Черчиллю. Портрет был написан в свойственной художнику манере и присущей ему в те годы двухцветной палитре и скорее напоминал живопись с фотографии, чем с натуры.

После некоторой паузы Тэтчер мягко сказала:

– Мне нравится эта картина. Она подходит к моему дивану. Здесь мы ее и повесим. А для этой, – леди Ти легким движением направила руку в пространство над диваном, – найдем другое место.

Спустя много лет, вспоминая тот портрет, я думаю, что, может быть, он и не очень понравился Тэтчер. Но она, не желая отказывать, быстро нашла место, где его повесить.

Рой облегченно выдохнул.

Маргарет Тэтчер поблагодарила нас. Мы обменялись любезностями, попрощались и быстро вышли. Возможно, пока она не передумала.

Рой был счастлив больше, чем художник.

– Могла и не принять, если бы ей портрет не понравился.

Мы с художником вопросительно посмотрели на него.

– Да. И это нормально. Если не нравится, просто говорят «нет» и все. А леди Ти еще и поблагодарила…

Отказы, отказы и отказы. Я уже не знаю, в какие галереи писать, кому звонить. Но мы должны выжить, мы должны пробиться. И я снова отправляю письма и жду ответа.

У меня появляется привычка караулить почтальона. Каждый день, кроме воскресенья, около девяти утра он разносит почту. В это время я выглядываю в окно на кухне. Я вижу, как он останавливает свой велосипед всегда в одних и тех же местах у калиток и поднимается по ступенькам в соседние дома, чтобы закинуть в почтовую щель письма.

На нем униформа: темно синие брюки – летом шорты, голубая рубашка и красно-оранжевая куртка с серебристыми отражательными полосами и надписью Royal Mail – королевская почта. В дождь на нем защитный непромокаемый плащ. На велосипеде такая же надпись Royal Mail и корзина из металлических прутьев для корреспонденции. Письма в ней заранее аккуратно разложены по адресам и перетянуты резинками.

Даже если я не смотрю в окно и не вижу почтальона, я догадываюсь, что он уже рядом, слыша его громкие шаги по железной лестнице, ведущей в соседние квартиры. Значит, для соседей у него есть почта. Когда я замечаю его велосипед, припаркованный напротив у калитки, я перехожу в гостиную, сажусь в кресло и гляжу на улицу через прозрачную занавеску на окне. Если почтальон проезжает мимо, то писем для нас у него нет. А если он, стоя одной ногой на педали велосипеда, подъезжает к нашему дому и оставляет велосипед возле ограды, то нам есть письмо.

Письмо приходит от известной арт-компании. В этой компании делают принты – качественные копии с оригиналов работ, тиражируют их и продают. Я недели две назад послала им фотографии с предложением работ Андрея. И вот ответное письмо.

Я открываю конверт и читаю, что в настоящий момент они ищут совсем другие работы, но, возможно, в будущем вернутся к рассмотрению работ моего мужа.

Текст, как две капли воды похожий на все другие ответы.

Но я вижу «но» – ту маленькую щелочку, в которую я пытаюсь протиснуться: «в будущем, возможно, вернутся», однако не уточняют когда. Может быть, это вежливый отказ? Но я делаю вид, что не понимаю. Хорошо, мы подождем.

Месяца через три пишу снова и получаю осторожный ответ: «После тщательного рассмотрения мы вынесли решение попробовать два ваших парных натюрморта “Цветы от Штрауса” и “Цветы от Шопена”».

Yes!!!

Сегодня эта компания выпускает в принтах около сорока работ Андрея. Он лидер по количеству принтов. Они растиражированы по всему миру.